Saint Liar
Исповедь троих
Исповедь первая. Древний Китай. 213-й год до нашей эры.
Песок хрустел на зубах. Он летел с пыльной дороги, въедался в горло, безжалостно царапая его, застревал в воспаленных деснах. Пить хотелось неистово. Пересохшие губы потрескались и стали походить на поверхность высушенной лужи, испещренной морщинами обезвоженного грунта. Этим пасмурным, но душным сентябрьским утром, не радовавшим своей погодой жителей царства Цинь, в грязной колеснице связанного, будто животное на заклание, везли во дворец Императора опасного преступника Чжу Ханя. Тот осмелился покуситься на жизнь главного советника, самого Ли Сы и теперь за это его безоговорочно приговорили к смертной казни.
Отчаянный проступок пылкого парня, а точнее его виновность, не требовала доказательств, так как злоумышленник был пойман на горячем и хоть он и смог бежать в ту роковую ночь постигшей его неудачи, спустя всего неделю стражникам удалось изловить его. Вот так Чжу и оказался в столь скверной ситуации. Зачем он это сделал?
Ведомый жгучим стремлением хоть как-то помешать свихнувшемуся деспоту Ли истреблять приспешников конфуцианства и перестать сжигать бесценные книги, в изложенных идеях которых, как думалось безумцу, кроется угроза новому порядку Китая, Чжу Хань не нашел для себя иного решения, как только решиться на убийство. Больше всего возмущало парня скрытое предательство Ли Сы по отношению к своему учителю Сюнь-Куаню. Он недоумевал, как же такой великий ученый, который первым осуществил универсальную интерпретацию конфуцианского канона, в центре философии которого лежала основа подлинной природы вещей, не смог в своем собственном ученике различить его гнилую и алчную суть. ЕГО подлинную природу. Видимо, сказалось то, что тот был одним из любимых учеников Сюнь Куаня.
Впоследствии, став ярым поклонником легизма, Ли принялся всячески угнетать конфуцианство. И ведь именно по совету этого изверга Император начал преследовать ученых «ста школ» и в первую очередь конфуцианцев. При этом ему еще хватало наглости навещать своего учителя, когда тот ушел в отставку. Точнее, его сместили, и остаток жизни Сюнь прожил в уединении. Таков был его удел.
Раздираемый жуткой тревогой, мучимый жаждой, преисполненный горя и смятения, именно с такими мыслями в голове, доживал свои последние часы Чжу Хань .
Внезапно поток его сознания прервал скрипучий голос стражника, сидевшего рядом с извозчиком. Сплюнув на поседевший песок, он обратился к пленнику. Его высокомерные интонации и надменная поза выдавали истинное наслаждение происходящим. Видимо, за поимку Чжу этому недалекому воротиле посулили повышение и даже премию.
– Слышишь, ты, – хохотнув начал походивший на хряка, солдафон. – Хочешь пить? – Чжу встрепенулся и приподнял голову.
С этими словами тот перевалился через борт повозки и стал водить флягой с водой прямо у лица Ханя. Парень задрожал и стал высовывать язык, жадно пытаясь впитать в себя глоток живительной влаги, по его худощавому лицу текли слезы отчаяния. От садиста разило потом и миазмами, но Хань не обращал на это никакого внимания. Мучитель же, обнажив в лицемерной улыбке свои гнилые зубы, то приближал бутылку почти вплотную к лицу парня, то тут же отдалял ее, в последнюю секунду все-таки не давая бедолаге сделать спасительный глоток, упиваясь бессилием и беспомощностью страдальца.
Неизвестно сколько бы еще это продолжалось, если бы сама судьба не сжалилась над Чжу. Через несколько минут под колеса повозки попало несколько крупных камней и ее здорово шатнуло, от чего фляга выпала из рук стражника, отлетев в дальний угол повозки. С неимоверной ловкостью, Хань ужом подполз к спасительной бутылке, и молниеносно впившись губами в ее горлышко, разом опрокинул в себя содержимое, выпивая его крупными глотками. Стражник не успел и опомниться, как фляга была уже пуста, а на лице пленника засияла блаженная улыбка.
– Ах ты ублюдок, – прошипел солдат, – ну я тебе сейчас задам! – он начал лихорадочно шарить руками в поиске палки или кнута, разражаясь бранными словами.
– Остынь, Шунь Фо, – мягко вымолвил извозчик, – если мы опять наткнемся на кочку, ты рискуешь выпасть из повозки и ненароком расшибиться, и тогда не видать тебе баочоу (награда, кит.). Время юноши подходит к концу. Думай о выгоде.
Шунь, поёрзав на сидении, больше напоминавшем груду хлама, временно утих, уставившись перед собой. Однако монотонная дорога вскоре наскучила ему, и он вновь обратился к лежащему Чжу.
– Скажи мне, блаженный, – чванливо протянул страж, – а как такому сопляку как ты, стукнуло в голову покуситься на жизнь великого Ли Сы? Это что, такой оригинальный способ покончить собой? – От сказанного он зашелся таким громким смехом, что даже лошади двоих сопровождающих, ехавших позади, навострили уши и недовольно зафыркали.
Хань закатил глаза и уставился в небо. Последнее время в философских трактатах столь огромная роль отводилась этому самому Небу, что многие невольно начали на него уповать. Чжу не стал исключением. Он еще в раннем возрасте пошел в ученики к мудрецу, жившему на околице соседней деревни. Добрый старик Цань Цзы обучил мальца чтению, грамоте, прилежанию и, конечно, философии конфуцианства, которую его зоугоу (приспешник, кит.) полюбил всей душой. Они привязались друг к другу, Хань души не чаял в наставнике, считая его своим отцом и всячески старался угодить ему. Жизнь юноши шла своим чередом, пока не настал тот ужасный день, в который злобный Ли Сы приказал сжигать бесценные фолианты, попутно объявив охоту на ученых. Многочисленных мудрецов, закопанных живьем, которые стали жертвами его безумия. Советнику этого было мало, потому его кровавые щупальца раскинулись и на более дальние земли царства. Безмятежным, ясным утром, вооруженные мечами, воители ворвались в дом Цань Цзы и содеянное навеки окрасило настроение зоугоу в багровый цвет. Цепные псы баламута искромсали плоть почтенного Учителя. Для пущей пытки, предварительно на глазах у несчастного, они сожгли его дом со всеми хранящимися там письменами.
Дрожащего от страха юношу они убивать не стали, приняв того за сельчанина, принесшего еду старцу, потому как в начале атаки, только-только выломав дверь, воители застали их за трапезой. В свои двадцать с небольшим, щуплый, невысокого роста, ученик скорее походил на неказистого подростка, нежели на последователя великого Учителя, слава о котором распространилась далеко за пределы его села и которая в результате и уготовила печальную кончину философу. Став свидетелем гибели своего наставника, своего духовного Отца, юноша поклялся во что бы то ни стало отомстить, отправившись вдогонку за солдатами, в самое сердце царства Цинь, всей душой желая покарать Ли Сы. Но все оказалось тщетно, теперь и сам Чжу Хань лежал связанный в этой жалкой телеге и считал часы до своей мучительной гибели.
– Чего молчишь, 250(так называли в древнем Китае умалишенных или недоразвитых, ругательное, прим. Автора) – язык проглотил?
Пленник тяжело вздохнул.
– А ну отвечай, пока я не приказал остановить телегу и хорошенько намять тебе бока! – лицо Фо стало наливаться багрянцем и парень понял, что лучше поддержать диалог.
– Нет, это не способ суицида, – с обидой буркнул он- Я хотел отомстить за своего Учителя.
– Учителя? – едва не поперхнувшись собственной слюной, прохрипел Шунь. – Ты что, земляной пельмень (так называли в древнем Китае крестьян, ругательное, прим. Автора) хочешь сказать, что у тебя был Учитель и ты умеешь писать и читать?
– Да, – уныло промямлил Чжу, – именно это я и хочу сказать (добавив про себя ублюдок). Ли Сы приказал сжигать книги и уничтожать ученых. Эта участь постигла и моего наставника Цань Цзы.
– Ооо, как высокопарно! – жадно облизнув узкие губы, прошипел хряк. – Так твоя месть заключается в том, чтобы присоединиться к своему мертвому наставнику, чтобы даже на том свете показать ему, какой ты никчемный? Ну ты и дурак! – хихикнул страж, качая головой, как китайский болванчик.
Надо сказать, в последней фразе этого недалекого солдафона, отчасти была правда. Ведь откуда молодому Чжу было знать, что спустя годы Ли Сы дорого поплатится за свои поделки. Пренебрегая предупреждению Сунь-Куаня о том, что государственная служба таит в себе много опасностей, он полностью сосредоточился на карьере, достигнув небывалых высот, взойдя от безызвестного дровосека до поста первого министра империи Цинь. Отойдя от конфуцианства, он ударился в легизм, но сам потом стал его жертвой. Позднее, его конкурент Чжао Гао, пожелав устранить соперника, оговорил советника перед императором и в возрасте семидесяти двух лет Ли Сы был жестоко казнен, а с ним и весь его род до третьего колена. И не осталось наследников Ли Сы, истребили его кровь.
Не затеял бы Чжу убийство, сумел бы обуздать свое горе и найти в себе силы жить согласно учениям мудрецов, он бы ликовал, узнав, как именно судьба расправилась с Ли Сы, но пылкий юноша предпочел отмщение. А это плохой путь. Очень плохой. Также Хань не знал, что его возлюбленная Су Минь, которая отдалась ему перед его уходом, ждала ребенка и теперь его дочь обречена расти без отца. Многого не знал Ученик, слишком многого.
– Ты вот ответь, – не унимался Шунь Фо, – оно того стоило? Стоило ли? Жил бы себе в своей Шэнью (в переводе с китайского Дух, воплощение Неба) забытой деревне, плодил детишек, собирал рис и пас скот, вечерами философствуя о природе бытия, так нет, ты решил, что сможешь одолеть великого Ли Сы?
– Я решил попытаться, – защищался Чжу, – нет, я должен был.
– Ну вот и попытался. Мда .. ты точно 250! А еще говоришь, что философ. Разве ваше конфуцианство или что ты там исповедуешь, не учит смирению?
– Конфуцианство не религия, а учение, – парировал Хань, – его не исповедуют, ему следуют!
– Ой, да какая там разница? – брезгливо отмахнулся Шунь. – Суть одна. Своим поступком ты пошел против постулатов ученых, которых ты так рьяно защищаешь, защищаешь ценой собственной жизни, не так ли? Вот силы Неба и покарали тебя.
Чжу Хань истерически засмеялся.
– А Ли Сы, этот гнусный предатель, не нарушает законов Неба, призывая убивать невиновных, нет? Не нарушает ли он их, идя против наставлений своего Учителя Сюнь-Куаня ? Не нарушает эти законы, опуская народ в пучину невежества? – тяжело дыша прокричал пленник.
– А он имеет власть, – пожал плечами Фо, – ему можно. Он даже не стал реагировать на грубое высказывание в адрес советника.
– Нет, страж, никому нельзя, – угрюмо бросил молодой философ, – никому нельзя.
– Вот я исповедую ценность Жизни, – после нескорой паузы продолжил Шунь. – Мне безразлично, кто стоит у власти и какие приказы отдают. Я сижу и не высовываюсь, делаю, что велят и работаю при дворе. Всегда в курсе всех событий, потому и дожил до сорока двух лет и ращу пятерых детишек. А ты со своим вероломством не успел даже вкусить большинство прелестей жизни, как уже скоро помрешь.
– Зато я паду с честью! – выпалил Чжу.
– Ой не смеши, – скривился солдат, – какая честь в том, чтобы умереть как убийца-неудачник? Лучше бы жил достойно, а не погиб, как преступник. О тебе забудут через минуту после казни, а твой труп, выброшенный на помойку, обглодают черви да дикие животные и по-твоему это честь?
Чем больше продолжался диалог, тем хуже становилось бедному Ханю. Он с подозрением смотрел на стража. «А этот хряк, от которого разит как от отходов, не так и прост», – подумал пленник. Сначала он показался ему тупым солдафоном, грязным невежей и садистом, но Чжу все больше склонялся к мысли о том, что он мог ошибаться. Правда, таившаяся в словах Фо, ранила. Тело сильно затекло, лежать связанным было предельно неудобно. А этот диалог хоть немного отвлекал. Благо, удалось выпить воды.
– Если все будут молчать, то те, у кого в руках власть, будут и дальше делать, что вздумается, – решил оживить беседу Чжу.
– Ха – ха – ха, – по слогам проговорил Шунь, – тебя что, в детстве уронили? Ты думаешь, если будешь пытаться, нет, даже если убьешь кого-то из высших чинов, то у тебя кто-то начнет спрашивать разрешение, что ему делать?
– Нет! Но если народ не допустит беспредела, то власть будет вынуждена к нему прислушаться!
Страж обернулся. Взгляд его уже не был саркастичным. Он смотрел на бывшего ученика Цань Цзы с сочувствием.
– Ты не китаец, парень, – цокая языком заключил он. – Не, ну выглядишь ты конечно, как китаец и родился ты в Китае, но душа у тебя не наша.
– Что ты имеешь ввиду? – возмутился Хань. – Ты несешь вздор.
«Видимо, перепил чоуцзю (китайское традиционное вино, сделанное из клейкого риса. Прим. Автора) – смекнул пленник. – А может, он как скиф, употребил опиум, вот и пригрезилось всякое» – продолжал внутренний диалог юноша. «Учитель рассказывал мне про опиум. И как от его употребления привидеться может разное. Мудр был Учитель».
– Никакой это не вздор, – уверенно сказал стражник. – просто в тех книгах, которые читаешь ты, об этом не пишут. Народ сам выбирает власть и терпит ее, и заслуживает именно таких лидеров, какие они есть. Это стихийное явление. Потому что эта самая верхушка, выбрана народом, это власть, подходящая тому самому времени, в котором весь этот люд живет, а главное, отображающая истинные потребности массы в целом. Если назревает конфликт и толпа жаждет крови, то придет именно такой правитель, который эту кровь пустит. Но поскольку всем угодить невозможно, то обязательно будут мятежники, а также сопутствующие жертвы.
– А ты и читать не умеешь, вероятно! Тебе не понять. Что ты вообще знаешь об учениях? – всхлипнул Чжу. Но страж не отреагировал на подколку.
– Ты еще слишком мал и неопытен, чтобы осознать, что любое учение, если вдруг становится обнародованным, то оно выгодно прежде всего тем, кто обладает властью. Потому истинная свобода есть отречение от религии или учения. И не перебивай меня. Вот Дао учит «недеянию», смирению с судьбой, – продолжал он, – и что это означает? Что любые его последователи будут лишены инициативы и желания бороться за лучшую жизнь. Это вообще всем правящим выгодно. Далее, легизм проповедует равенство всех перед Законом и Сыном неба, верно? Иными словами, любой бродяга за внезапные заслуги может вдруг стать, например, министром. И кому оно выгодно? Таким как твой горячо ненавистный Ли Сы, а с ним и всем остальным амбициозным безродным, а говоришь народу власть не дают проявлять… Есть твое любимое конфуцианство. И каковы его основные идеи? Это вообще сборник морально-этических правил, взращивающий идеальных подчиненных, с малых лет знающих свое место. Удивительно, что ты позиционируешься его приспешником. С твоим -то пылким нравом.
И обрати внимание, в зависимости от того, кто стоит у руля власти, тот и продвигает то или иное учение, прежде всего нужное ему самому.
– Верно, Шунь, ты истинный почитатель идей Императора, – вклинился в диалог молчаливый извозчик, – потому наш мудрый правитель и приказал сжигать книги. Чтобы народ обрел благо мыслить свободно.
– Но в чем истинная свобода, друг мой, – безучастно сказал Фо, – в чем она? Вот что есть философия, Чжу, ответь мне? – вновь обратился к пленнику Фо.
– Это великая наука, дающая пищу для ума! Указывающая путь к самопознанию и самосовершенствованию.
– Верно, – согласился Шунь, – но чем она кардинально отличается от других наук?
– Все науки различны, – озадаченно ответил юноша. – Они все отличаются друг от друга.
– Да, – беззлобно усмехнулся солдат, – но только философия – это наука, которая держит Смерть за руку. Только она обрела над ней верх. Вот в математике может быть ошибочное вычисление или неверная формула, и тогда оно обречено на погибель, его отметут и вычеркнут, а в философии нет верного или неверного суждения. Каждая изреченная мысль имеет право на существование, а благодаря философии она будет жить вечно, покуда существует человечество.
– К-кто вы? – запинаясь прошептал Чжу Хань. – Кто вы такой? – в горле опять пересохло, а на лбу выступила испарина.
– Я страж, везущий тебя на казнь, парень, – с грустью ответил Шунь. – Я страж, везущий тебя на казнь, – повторил он.
Оставшуюся часть пути все молчали, погруженные в собственные мысли. И уже через час стали виднеться колонны императорского дворца. Перед самым прибытием сделали короткий привал, чтобы сопровождающие могли справить нужду и немного перекусить.
Время было обеденное, все проголодались, однако долго задерживаться не стали. Их с нетерпением ожидал Император и советник. Тот самый Ли Сы, смерти которого так яростно желал Чжу Хань.
Дворец был поистине великолепен. От его вида захватывало дух. Невероятной работы шедевр открылся взору прибывших. Огромная площадь, потрясающий ухоженный сад с рукотворным озером. Изящная многоуровневая резная крыша, украшенная замысловатыми фигурками животных и птиц, широкие деревянные колонны с тонкой резьбой по всей длине. Ученик Цаня Цзы никогда прежде не видел такой красоты. Он совершил покушение на советника, когда тот был на выезде, в трех часах ходу от дворца. Потому ему удалось бежать. Однако волею судьбы, как он ни старался скрыться, его все-таки нашли. Легко найти чужака в незнакомых ему землях. Особенно, когда за этого чужака полагается солидная награда. Он хорошо помнил, как облажался, как дрогнула его рука при виде спящего советника, как быстро прибежала охрана. Как пылало его лицо при свете факелов. Чжу все помнил.
После того как распахнулись ворота, двое солдат, что ехали позади, тут же подхватили под руки связанного пленника и швырнули его на колени к ступеням дворца. Через некоторое время в дверях появился сам Император, облаченный в роскошные одежды из красного шелка в присутствии личной охраной, нескольких придворных, и конечно же Ли Сы. Хитрый прохиндей широко улыбался, потирая руки, в предвкушении будущего действа. Ему доставляло экстатическое наслаждение наказывать, унижать, пытать и убивать людей. В глазах Чжу Ханя советник был воплощением Сиодо (в переводе с китайского, зло). Стоит заметить, что не он один так думал.
