Дмитрий Сафонов
Башня
– Все. Абсолютно все, начиная с завтрашнего дня. Если бульдозерист напьется и не выйдет на работу – я спрошу с тебя. Если вовремя не подвезут бетон – я спрошу с тебя. Если риэлторы упустят потенциального покупателя – я спрошу с тебя. И так далее. Ты понял?
Дубенский кивнул, не раздумывая.
– О деньгах не беспокойся, – продолжал Мерзликин. – Работа собачья, но оплата – достойная. Согласен?
Босс не обманул его – ни в том, ни в другом.
Начиная с нулевого цикла и до сегодняшнего дня работа действительно была собачья, но оплата превосходила все ожидания и продолжала неуклонно расти.
Кроме него, было еще два дежурных управляющих, охранники и целый штат технического персонала, и все равно Дубенский никому не доверял: он проводил дни и ночи в своем детище – за центральным пультом на техническом этаже, между сорок девятым и пятидесятым.
За это время он свыкся с Башней, знал все ее ходы и закоулки и даже ловил себя на том, что относился к ней, как к живому существу.
Конечно, жена была недовольна, что он столько времени пропадает на работе, но Дубенский рассуждал, что жены вечно чем-то недовольны: не было бы этой причины, появилась бы другая, хотя он не мог не признать ее правоту – Башне он отдавал гораздо больше времени, нежели семье.
В это воскресенье он скрепя сердце прицепил к "Тойоте" прицеп с гидроциклом и отправился с семьей на Клязьминское водохранилище, как назло, забыв дома мобильный телефон.
Вдоволь накатавшись, он втянул лебедкой гидроцикл на прицеп, завел машину и поехал домой, предчувствуя что-то недоброе. Выехав на шоссе, он услышал сообщение по радио. Сообщение про Башню, которое заставило его вдавить акселератор в пол и не отпускать до самой Москвы. Прицеп болтался сзади и подпрыгивал на неровностях, угрожая вывалить на щербатый асфальт несчастную "Ямаху", но Дубенский не обращал на это внимания – продолжал нестись вперед, распугивая нерасторопных водителей дальним светом фар и резким гудением клаксона. Он бессовестно залезал на встречную, краем глаза замечая, как бледнеет лицо жены, но она – следует отдать ей должное – не произнесла ни слова. Если бы его дом был не по пути к Башне, он бы сразу помчался туда, высадив по дороге жену и дочку, но, к счастью, Дубенский жил неподалеку, в нескольких кварталах от Башни. В гараже он отцепил прицеп, быстро поцеловал своих "девчонок" и, рассеянно махнув им на прощанье рукой, снова сел за руль.
Видок у него был еще тот – прямо скажем, пляжный видок – но времени на то, чтобы зайти домой и переодеться, уже не было. А зайти стоило – хотя бы для того, чтобы увидеть факс, раскалившийся почище утюга, и картинку, круглосуточно транслируемую на компьютер; по указанию Дубенского, его домашний РС был напрямую связан с центральным сервером Башни, и он продолжал выдавать различные данные: скорость ветра, угол наклона здания, силу натяжения поддерживающих конструкций, виды коридоров и этажей, информацию о состоянии лифтовых шахт и так далее и так далее. И, если бы он это увидел, то наверняка не поверил бы. А поверив, схватился бы за голову. Потому что этого просто не могло быть.
* * *
Проспект маршала Жукова был перекрыт милицейскими машинами. Первая линия оцепления стояла еще на дальних подступах – на бульваре генерала Карбышева.
Два огромных "Форда Кроун Виктория", напоминавшие хищных акул в динамовской раскраске, перегородили дорогу поперек. Инспекторы в кожаных куртках стояли угрюмые и молчаливые, как стражи у гробницы фараона. Проблесковые маячки метались красными и синими огнями на белых крышах машин.
Один инспектор, с погонами капитана, подбежал к машине и взял рацию:
– Да! Сорок третий слушает!
– К вам приближается машина мэра! Обеспечить беспрепятственное прохождение!
– Есть!
Он сел за руль и повернул ключ зажигания. По прямому, как стрела, проспекту, на огромной скорости несся черный лимузин и машины сопровождения. Оглушительно выли сирены. Кортеж стремительно надвигался, и капитана передернуло при мысли, что, если двигатель вдруг не заведется? Успеют ли они затормозить? Или пройдут сквозь него, как нож сквозь масло?
Это была глупая, абсурдная мысль; водитель мэра мог бы пролетать под всеми мостами, стоящими на Москва-реке, на сверхзвуковом истребителе и на ходу почитывать газетку, но отчего иногда в голову лезут такие идиотские мысли?
"Наверное, оттого, что иногда подобные вещи все же случаются", – подумал капитан и бросил быстрый взгляд вправо – туда, где в самом конце проспекта высилась Башня.
Двигатель ровно заурчал с первого же поворота ключа; капитан нажал на газ и отъехал вперед, становясь параллельно второй машине.
Он еще не успел закрыть дверь и вытянуться по стойке "смирно", как мимо него, не снижая скорости, пронесся черный лимузин.
Машина мэра прошла в считанных сантиметрах от багажника "Форда"; в грудь капитана ударила тугая струя воздуха.
Он с восхищением усмехнулся: "Фокусник! Ишь, что вытворяет! Такой, если потребуется, на своем чемодане и в метро спустится в час пик". На мгновение он привычно позавидовал водителю, но потом, рассудив, решил, что возить мэра – та еще работенка. Собачья.
Он сел за руль и отогнал машину на место. Проспект был снова надежно запечатан. В это время его коллеги перекрывали улицу генерала Глаголева и вытесняли любопытствующих с прилегающих улочек.
Башня была без малого триста метров; неподалеку от нее стояли жилые дома, и, если бы она рухнула… Даже думать об этом не хотелось.
Но, похоже, все шло именно к этому.
* * *
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ КОМИССИИ.
…при анализе всех обстоятельств трагедии в Башне не может не броситься в глаза следующий факт: несмотря на то, что события развивались крайне стремительно, и, на первый взгляд, нелогично, вряд ли их можно объяснить простым совпадением. В противном случае придется признать, что количество этих совпадений превысило все мыслимые пределы, допустимые теорией вероятности. Видимо, случай с Башней полностью подтверждает теорию техногенных катастроф, разработанную специалистами Гарвардского университета (Hayes, Hirsh и соавт. 1999 год); первичный отказ техники запускает длинную цепочку более масштабных отказов; ситуация напоминает цепную ядерную реакцию, и прервать ее на каком-либо этапе невозможно. Равно как и невозможно предсказать, что произойдет в следующую минуту. Согласно теории, максимальное напряжение создается в locus resistentia minoris – месте наименьшего сопротивления. Основная же проблема заключается в том, что определить его можно лишь post factum: то есть, когда это уже поздно, и представляет только академический интерес…
* * *
Георгий Крымов проснулся в тот день в восьмом часу вечера.
Несколько секунд он лежал на кровати, пытаясь сообразить, где находится. В последнее время он довольно часто не мог с ходу определить свое положение в пространстве и времени.
Он попытался открыть глаза, но между веками будто кто-то налил густой вязкий клей. Глаза гноились. Это продолжалось уже вторую неделю, и он ничего не мог с этим поделать, разве только – носить темные очки.
Знакомый доктор – из тех, что не на каждого пациента заводят историю болезни – сказал ему, что баловство с порошком пора заканчивать. Его организм, и от природы-то не слишком могучий, был подорван многолетней непрекращающейся пьянкой, нескончаемым вихрем ночных удовольствий и старательно рекламировавшейся чередой сексуальных подвигов, три четверти из которых на поверку оказывались придуманными, а остальные – никак не попадали под определение "подвига". Впрочем, ему довольно ловко удавалось поддерживать репутацию отчаянного повесы.
Наконец он с трудом разлепил тяжелые, словно на них лежали мешки с цементом, веки и огляделся. Он был дома. В своей квартире в Башне.
Мода на Башню возникла стремительно, будто взялась ниоткуда. Здание еще только вылезло из котлована и стало быстро, этаж за этажом, тянуться вверх. Тогда в столичной тусовке поползли слухи. Вроде бы никто не заявлял об этом в открытую, но в разговоре, мимоходом, каждый персонаж, считавший свою принадлежность к "высшему свету" делом давно доказанным, давал понять, что он уже купил в новом доме квартирку. Рядом с облачком.
Так ли это было на самом деле, никто точно не знал. Крымов поймал себя на мысли, что жизнь столичной тусовки меньше всего напоминает жизнь; скорее – одну бесконечную пиар-акцию: кто с кем спит, кто с кем развелся, кто что купил и кто чем удивил… Это так. Он сам провел сотни подобных акций: для различных банков, компаний, загородных клубов и ресторанов… Собственно, за это ему и платили: за умение раздуть из навозной мухи розового слона. Больше всех платили политики, пытающиеся привлечь внимание к своей особе. Или – наоборот; отвлечь чересчур пристальное внимание от каких-то неблаговидных поступков и грешков кооператорско-бандитской молодости.
Платили потому, что он был лучшим; Крымов, как никто другой, умел нарядить всех в белые одежды и спрыснуть сентиментально-романтическим одеколоном. Не то, чтобы он любил свою работу… Просто она у него хорошо получалась.
В какой-то момент он вдруг понял, что не знает, куда уходят деньги. Они убегали, как вода – в жадный раскаленный песок. Они вылетали в трубу. Точнее – в ноздри. Легкой белой дымкой. И это волновало его – но пока не слишком сильно; Крымов считал, что остановиться так же легко, как закрыть кран в ванной.
"Какого черта? Завтра же брошу. Нет, не завтра. С нового месяца".
В конце концов он решил, что в сорок лет обязательно начнет новую жизнь. Ровно в сорок. Под бой курантов.
По случаю своего сорокалетия он закатил громкую вечеринку, а когда сумел наконец проснуться, то обнаружил, что не помнит ничего, кроме белой дымки, висевшей в воздухе модного закрытого клуба.
"Ну ладно, чего я так убиваюсь? День рожденья – только раз в году…".
Он с ужасом вспомнил, что к нему действительно прилетал волшебник в голубом вертолете и бесплатно показывал кино.
Георгий потер виски, пытаясь сообразить, что было в реальности, а что – в реальности, порожденной белой дымкой.
Ему потребовалось не меньше четверти часа, чтобы осознать, что все это было частью его же собственного сценария; под песенку про Чебурашку появлялся голубой вертолет… И что-то там еще… Как-то он обыгрывал то, что вертолет – голубой, и волшебник, соответственно, был приблизительно такого же цвета.
После дня рождения ничего не изменилось. Все продолжалось по-прежнему. Он уже отказался от своей затеи – купить квартиру в Башне (на это не было денег), когда люди из концерна "Север" сами вышли на него.
Им требовалась мощная, стреляющая реклама. Крымов тогда еще был на излете своей популярности, но, конечно же, не знал об этом. Нет, он видел, что все покатилось куда-то вниз, по наклонной, но думал, что падение это затянется надолго; ведь он набрал такую высоту…
Телевизионные ролики и рекламные акции концерна "Север" оказались его последней большой работой.
Ролики снимали в Германии; с ним поехал будущий главный управляющий Башней – Михаил Дубенский. Мерзликин объяснил – для "общего руководства", но, как впоследствии понял Крымов – для того, чтобы контролировать его, поскольку сам он уже не мог это делать.
И расплатились с ним квартирой. Стоило Крымову заикнуться, что он бы тоже хотел… "Обнимать небо крепкими руками"… Как Мерзликин моментально ухватился за эту мысль и предложил ему хорошую двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Наверное, Крымов бы еще подумал, что предпочесть в такой ситуации – деньги или квартиру, но скидки… Они выглядели так соблазнительно. Георгий быстро прикинул в уме, сколько он сможет выручить, если перепродаст квартиру… И согласился.
Он пошарил рукой, пытаясь нащупать покрывало, чтобы откинуть его в сторону, и увидел, что покрывала нет. Оно валялось на полу.
"О Боже!". Он медленно перекатился на край широкой, как палуба авианосца, кровати, и сел, спустив ноги на пол.
– Посмотрите на этого подонка и мерзавца, – громко сказал он, опасаясь смотреть в зеркало. – Вот он – самый большой неудачник в этой гребаной Башне! Еще немного, и я стану подавать объявления в газету "Из рук в руки": "Тамада. Проведение свадеб, юбилеев и прочих торжественных мероприятий. Умеет петь, плясать и играть на аккордеоне". Тьфу! – он поморщился и сделал вид, что сплевывает от отвращения; но слюны в пересохшем рту не было.
Он заставил себя встать и подойти к большому, во всю стену, зеркалу. Нахмурил брови и сказал, тыча в отражение пальцем:
– Ты мудак, Жора! И на конкурсе мудаков занял бы второе место!
Затем растянул губы в приторной улыбке и зачастил – высоким удивленным голосом:
– Да? А почему второе?
Снова нахмурил брови и ткнул в отражение:
– Да потому что мудак!
С привычным утренним самобичеванием было покончено. Как он считал, это – своего рода психотерапия: мол, да, я соображаю, что делаю что-то не так… Я же вижу, что не такой уж я и хороший… То есть – отношусь к себе критически. Да что там критически? Я просто недоволен собой, очень недоволен. Ну, и если уж я все понимаю, может, я заслужил немного белого порошка?
Заслужил. Он поплелся в ванную комнату; там, в зеркальном шкафчике, в пластиковом тюбике из-под витаминов, подаренных счастливому человечеству двукратным Нобелевским лауреатом Лайнусом Полингом, было немного белой дымки. Это казалось ему удачной шуткой – признаком того, что он не окончательно утратил чувство юмора.
Проходя мимо окна, выходящего на проспект маршала Жукова, Крымов развернулся и (это была еще одна привычка – "не возьмете!") выставил средние пальцы – его маленькое обращение к миру.
То, что он увидел, заставило его на секунду забыть о том, куда он направлялся. Рядом с въездными воротами стояли два белых автомобиля с синими полосами на борту. Немного вдалеке от них – шумная (хотя звуки с улицы не могли долететь до него, но он видел, что шумная) толпа; пока еще малочисленная.
– Что за праздник? – заплетающимся языком сказал он и положил ладони на окно. На стекле остались два мокрых жирных отпечатка. – Не понимаю, что случилось?
Он увидел, как спасатели вытаскивают из машин свои инструменты…
– Какими они обычно вырезают трупы из разбившихся машин, – пробормотал Крымов. В подземном гараже стоял его джип – "Мерседес-ML350" и мотоцикл – мощный двухлитровый "Кавасаки-Вулкан". На мотоцикле он давно уже не ездил. Точнее, запрещал себе ездить. В те минуты, когда его мозги еще не были припудрены порошком, он прятал ключи с брелоком, в который был вшит иммобилайзер, куда подальше, а когда наступало время белой дымки, не мог вспомнить, куда именно. К счастью, не мог. "Кстати, где они сейчас – ума не приложу".
…и несут их к закрытым воротам. Затем один из спасателей перелез через ограду…
– Ребята, почему бы вам не войти через калитку, как это обычно делается? А?
…а другой подает ему тяжелые гидравлические ножницы…
– Что происходит? Пионерская игра "Зарница"? И за кого я буду играть? За красных или за синих?
Крымов потер лицо ладонями, стряхивая дремоту, но она, словно липкий деготь, никуда не хотела убираться.
"Надо умыться", – решил он. "Все равно по пути. Кажется, это тоже делают в ванной".
Шаркая ногами, как старик, он поплелся в ванную.
Георгий нажал выключатель; в стенах и потолке ванной комнаты засветились разноцветные панели. Это была его идея – "о кей, я же еще и великий дизайнер интерьеров!" – разместить светильники внутри стен.
Он подошел к раковине и посмотрел на себя в зеркало. Длинные волосы с некоторых пор стали редеть; никакие шампуни, бальзамы и притирания не помогали – белая дымка была сильнее. На лбу появились огромные залысины – чтобы как-то уравновесить открытое пространство лица, он отрастил небольшую бородку клинышком. Мефистофельскую бородку – "я ведь еще и имиджмейкер!". Оставалось только заказать изящную трость черного дерева с серебряными насечками и набалдашником в виде головы пуделя – чтобы окончательно вжиться в образ.
"Продиктованный белой дымкой…".
– Ай, да ладно! Хватит! На сегодня я уже достаточно покаялся…
Он включил воду и поставил сложенные ладони под шумную пенящуюся струю. Наклонился и увидел, что в раковину упали две крупные капли темной крови.
"Чертов док! Не может вылечить мой нос!".
Он подумал, что зря ругается на доктора – трудно вылечить нос, через который пролетает белая дымка.
"Да хрен с ним!" – Георгий зажал ноздри указательным и большим пальцем и потянулся к шкафчику за ватными тампонами; уже целый месяц они лежали наготове.
"Идиотство какое-то! Ни умыться, ни нюхнуть!".
Он заткнул ватой нос и решил пойти немного полежать, пока кровотечение не остановится. Крымов протянул руку к крану и закрыл воду.
Странно, но шум бегущей воды не стал тише. Наоборот, он только усилился.
"Здравствуйте! У меня уже глюки! Нет, пора завязывать. Со следующего месяца…".
Для верности он снова открыл кран – может, ему только показалось, что он его закрывал? В раковину ударила тугая струя, подхватила темные капли, и вода окрасилась в нежно-розовый цвет. Георгий дождался, пока розовая вода уйдет в сток, и потом снова закрыл кран.
Шум воды не исчез.
"Может, я совсем уже идиот?" – он подошел к душевой кабине и открыл дверцу. Нет, из душа вода не лилась.
"Тогда откуда?". Он остановился, размышляя, не повторить ли ему процедуру с краном. На обдумывание этой мысли у него ушло не менее минуты. Он просто чувствовал, что время шло, а голова не соображала – мыслей в ней было не больше, чем в мягкой пуховой подушке.
"Надо полежать, и все пройдет", – кратковременные подъемы давления тоже стали привычным делом; они появились даже раньше, чем начали пропадать волосы.
Крымов открыл дверь ванной комнаты, и шум усилился. Лужица, быстро увеличиваясь, подбиралась к его босым ногам.
– Что такое? – он сделал несколько шагов по просторному холлу и угодил под проливной холодный дождь.
Закрыв лицо рукой, как козырьком, Георгий посмотрел на потолок.
Спринклеры автоматической системы пожаротушения работали на полную мощность.
– Эй! – он испугался.
Крымов побежал в спальню и увидел, что вся кровать уже мокрая – из четырех спринклеров била вода, расходясь во все стороны ломкими блестящими конусами.
Он бросился на кухню, оттуда – в другую комнату. Везде было то же самое – потоки воды, льющейся с потолка.
Крымов подбежал к телефону и набрал "0" – вызов технического этажа. Телефон молчал.
– Да что же это такое?
То, что происходило с ним, казалось немного забавным. Словно бы он перебрал белой дымки, вот только… Вода была слишком мокрая, как и полагается быть воде – в обычной реальности, а не в реальности, порожденной порошком.
"Что в таких случаях делают? Кричат – позовите сантехника? Или – пожарного?".
Он бросился к выходу, повернул рукоятку замка и потянул дверь.
И почувствовал, что ноги не держат его. Георгий медленно осел на пол, прислонившись спиной к дверному косяку.
Дверь не открывалась.
В голове промелькнули фразы (удивительно, как они смогли сохраниться в мозгах, сморщенных, как сердцевина грецкого ореха), сказанные когда-то Дубенским.
"В Башне – идеальная шумо-, звуко-, гидро- и даже аэроизоляция. Все двери подогнаны плотно, окна герметичны. Вам не нужно будет ни о чем заботиться – всю погоду в квартире сделает кондиционер. Вам только останется задать требуемую температуру и влажность. При желании вы можете выбрать один из четырех стандартных запахов: хвойного леса, моря, солнечного луга или – горный воздух. Мы хотим, чтобы каждый жилец почувствовал в Башне недостижимую прежде степень комфорта. В конце концов, разве не к этому стремится любой нормальный человек – к максимальному комфорту?".
Крымов заплакал. Слезы катились по щекам, смешиваясь со струями воды.
– А рыбок у вас, случайно, нет? И каких-нибудь веселеньких водорослей? Потому что моя квартира потихоньку превращается в аквариум. А я, – он всхлипнул, – не умею дышать под водой. И плавать одному мне здесь неохота…
* * *
– Мы увидимся с вами после короткого блока рекламы, – Истомин снова поправил очки.
Изящные очки в тонкой оправе – удачная находка имиджмейкеров. Зрение у него было почти стопроцентное, но разве в этом дело? Пожалуй, он был самый стильный очкарик на всем телевидении – именно потому, что очки ему были не нужны. Точнее, нужны только для того, чтобы элегантно их поправлять.
На экране возникла заставка, потом восхитительная блондинка поведала, как новые прокладки изменили ее жизнь к лучшему.
– Ну что, есть что-нибудь? – нетерпеливо спросил Истомин.
Гримерша, без суеты и спешки, выполняла свой привычный ритуал.
По селекторной связи раздался голос режиссера.
– Назимов готов дать комментарий. Мэр уже приехал, но пока никаких заявлений не делает; его пресс-секретарь говорит, что они еще не разобрались в ситуации.
– Что скажет Назимов?
– "Манную кашу". Ничего – в общих чертах.
– Что РТР?
В комнате, где размещался режиссерский пульт, стояло несколько мониторов, по которым транслировались передачи других каналов.
– То же самое, но они ее усиленно размазывают по всей тарелке. Передача идет по плану, с перерывами на прямые включения. Одна камера работает снизу, дает общий план, а вторую они поставили на одну из близлежащих девятиэтажек; пока не можем понять, где именно.
– Ясно. Значит, у них две машины? А где наш вертолет?
– Подлетает.
– Он успеет?
– Надеюсь.
– Ладно, с Богом!
Этот рекламный блок был короче, чем обычно; несколько роликов сместили "на потом" – впрочем, канал всегда исправно выполнял свои обязательства перед рекламодателями.
Гримерша быстро поправила щеткой волосы Истомина, придав им слегка взлохмаченный вид; это скрывало некую дородность ведущего; идеальный пробор только подчеркнул бы несколько обрюзгшие черты лица. Она сорвала очередную салфетку и скрылась.
Последний рекламный ролик подошел к концу; человек в белом халате стремился развить комплекс неполноценности у всех, кто не жует "Орбит" без сахара. На заднем плане ненавязчиво мелькало стоматологическое оборудование; у любого нормального человека (кроме самих стоматологов) оно вызывало ужас; наверное, то же самое чувствовал Галилей, когда ему, предлагая отречься от безумных заявлений насчет того, что Земля вертится, показывали камеру пыток. "Испанский сапожок, изволите ли видеть… Есть все размеры. А вот – дыба; превосходное средство от артрита… Нет, нет, мы не запугиваем. Это – так сказать, ознакомительная экскурсия… Возьмите свои слова назад и… жуйте "Орбит" без сахара. Поверьте, так будет лучше для всех".
Пошла зеленая заставка. Истомин глубоко вдохнул и выдохнул.
– Э-э-э… В последнем, заключительном блоке нашей передачи мы хотели показать главное событие уходящей недели; а именно – ситуацию вокруг многоэтажного дома, известного под названием "Гнездо орла". В прямом эфире с места событий – наш корреспондент Алексей Назимов.
Истомин сел вполоборота.
– Алексей!
Молодой человек с пышным начесом, скрывающим раннюю лысину, прижал руку к уху, кивнул и поднял микрофон ко рту.
– Кирилл! Я нахожусь на проспекте маршала Жукова. Территория, прилегающая непосредственно к дому, или, как его все называют, Башне, оцеплена силами милиции и МЧС.
Назимов повернулся, и оператор взял Башню общим планом.
– Как нам стало известно, примерно полчаса назад на пульт штаба МЧС Москвы поступило сразу несколько сообщений от охранников Башни. По их словам, в здании – аварийная ситуация, и, судя по всему, обстановка становится сложнее с каждой минутой. По сведениям, которыми мы располагаем на данный момент, главный сервер – электронный мозг Башни – внезапно вышел из строя. Кроме того – эти сведения пока не проверены – в здании произошло обрушение одного из ярусов подземного гаража…
– Алексей! – перебил его Истомин.
Корреспондент осекся; он, прислушиваясь, снова поднес руку к уху и поправлял наушник.
– Да, Кирилл?
– Сколько жильцов находится в здании? – надо было добавить в сюжет немного остроты; технические особенности мало кого интересовали; главное – люди.
– Их гораздо меньше, чем обычно. Лето – пора отпусков, к тому же сегодня – воскресенье…
– Понятно. И все же – по приблизительным оценкам, сколько жильцов сейчас может находиться в Башне?
– А-а-а… Точных сведений, естественно, нет, но, думаю, около двухсот человек, включая обслуживающий персонал и охрану.
Истомин задумчиво покивал.
– Двести человек… Скажите, были предприняты какие-то меры? Может быть, решение об эвакуации людей – до тех пор, пока ситуация не прояснится?
– Да, Кирилл, – оживился Назимов. – Это очень важный момент, я как раз собирался об этом сказать… Дежурный по штабу МЧС распорядился начать экстренную эвакуацию, но мы пока не видели ни одного человека, вышедшего из здания. Я не знаю, чем это объяснить; связь с Башней нарушена; коммуникации не работают. Видимо, мы имеем дело с масштабным отказом техники, но, надеюсь, ситуация прояснится в самом ближайшем времени, и мы сможем сообщить вам о происходящем.
– Спасибо, Алексей, – Истомин повернулся к камере. – Как видите, мы живем в очень хрупком мире. Научно-технический прогресс имеет свою оборотную сторону. Крупные техногенные катастрофы – это, к сожалению, неизбежная примета нашего бурного века. Я надеюсь, что все закончится благополучно – в самом скором будущем. Оставайтесь с нами, мы будем вести прямые включения с места событий.
За этим последовал еще один короткий рекламный блок; режиссер сообщил Истомину в наушник, что вертолет находится в прямой видимости Башни; оператор, сидевший на борту, просил несколько минут.
Истомин откинулся на спинку удобного стула, размышляя: почему до сих пор не эвакуировали людей? Ведь должна быть какая-то причина. Веская причина. Что случилось?
* * *
Был теплый летний вечер. Одноцилиндровый двухтактный движок бодро тарахтел, и Кстин чувствовал, что снова становится байкером – по мере того, как приближался к родному городу.
В Москве он байкером не был – потому что его "Ижачок" не был байком. Техника, достойно выглядевшая в Серпухове, в Москве смотрелась… Как бы это сказать? Если откровенно – то убого, но Кстин не мог даже мысленно произнести это слово; уж слишком жестоко это было бы по отношению к верному и безотказному мотоциклу.
Он чувствовал себя так, словно с любимой дворняжкой попал на выставку породистых собак; им – медали, а ему – короткие презрительные взгляды. Столица подавляла; она заставляла разевать рот и смотреть с глупой улыбкой по сторонам; за пределами кольцевой автодороги Россия заканчивалась, и начиналась – Москва.
Этот переход был настолько резким, что Кстину стало не по себе.
Он ощущал свою ущербность, но не хотел в ней признаваться. Гордость.
У него была какая-то жизнь, она худо-бедно складывалась – как он считал, в его пользу – но в Москве он почувствовал себя никем и даже ничем; огромный город словно прошелся по нему громадами своих многоэтажек, не оставив даже мокрого пятна.
Он ужасно хотел вписаться в столичный ландшафт, стать его частью; но понимал, что смотрится, как печная труба на крыше шестисотого "Мерседеса". И его это злило.
* * *
Во вторник, расставшись со своим любезным мучителем в белом халате, он поехал просто так – бесцельно. Точнее, сначала он хотел увидеть Останкинскую башню. Телевизионная игла была видна отовсюду, но примерно через полтора часа поисков у него сложилось впечатление, что она стоит на линии горизонта; сколько бы он к ней ни приближался, она деликатно отодвигалась назад. Окончательно запутавшись, Кстин остановился и купил в ларьке бутылку "Кока-колы".
"Мне необходима глюкоза, иначе через пять минут я забуду, как меня зовут". Он выпил бутылку за один раз; шипучие пузырьки ударили в нос; он воровато огляделся и тихо рыгнул. Затем завел мотоцикл и поехал по какой-то улице. И… Наконец-то он почувствовал себя в своей тарелке – впереди стояла "десятка" со спущенным задним колесом, и невысокая женщина рядом с ней призывно поднимала руку. Кстин прибавил газу, но в следующее мгновение понял, что мог бы и не торопиться – почему-то никто не спешил помочь.
Он подъехал, заглушил двигатель, поставил мотоцикл на подножку и улыбнулся, получив в ответ недоверчивый взгляд.
– Давайте я вам помогу! – предложил Кстин.
Из машины вылез мальчик лет одиннадцати-двенадцати, очень похожий на женщину, и встал рядом с матерью.
Это было первой московской загадкой. В этом возрасте он сам просил у отца разрешения открутить какую-нибудь гайку, но мальчик, видимо, ни разу не держал в руках гаечного ключа. Кстин решил оставить свои замечания при себе.
Женщина еще раз осмотрела его – с головы до ног – и открыла багажник.
– Вот ключи и домкрат.
Он посмотрел на колесо и увидел, что один из болтов – с "секретом".
– А где у вас… такая штучка? "Секретка"? – спросил Кстин.
Первым порывом женщины было направиться к машине, она даже сделала пару шагов, но тут же остановилась.
– Валера! – сказала она. – Достань из бардачка "секретку", пожалуйста.
Это было второй московской загадкой.
Может, она не хотела оставлять его наедине с открытым багажником? Кстин украдкой осмотрел себя и понял, что выглядит он не очень-то солидно. Женщина же напротив, была воплощением элегантности. Вроде бы на ней были надеты простые вещи, но почему-то Кстин сразу понял, что они очень дорогие. До сих пор для него верхом шика были длинные платья из ткани, напоминавшей портьеру; такие платья продавались на серпуховском вещевом рынке.
Было жарко, и он подумал снять куртку, но под ней была более чем затрапезная футболка, и Кстин остался париться в своей знаменитой "кожанке", которую сам перешивал из отцовского старого пальто.
Он быстро ослабил болты, потом поднял машину на домкрат. Снял пробитое колесо и полез за запаской. Болты оказались слегка ржавыми; он подошел к мотоциклу, достал из отделения для ключей маленький тюбик с "Литолом" и быстро их смазал, после чего поставил запаску.
Вся операция заняла не больше трех минут, и он даже пожалел, что управился так быстро.
– Меня зовут Константин, а вас?
– Марина, – ему показалось, что женщина ответила с некоторой неохотой.
– У вас есть запасная камера? Хотите, я быстро поменяю?
Женщина подарила ему еще один неодобрительный взгляд.
– Здесь бескамерные шины. Спасибо, я лучше отдам в шиномонтаж. Это недалеко.
– Ах да, бескамерные, – он покраснел, поняв, что сморозил глупость. Конечно же, он знал о существовании бескамерных шин, просто никогда ими не пользовался. – Ну что же?
Он замялся; ошибку необходимо было исправить. Нельзя было заканчивать на такой позорной ноте.
– А манометр? У вас есть манометр?
– Зачем? – женщина нахмурилась.
– Надо проверить давление в запаске – если что, подкачать.
