С. С. Бодрунова
Современные стратегии британской политической коммуникации

Полная версия

1.1.2. Понятие медиакратической элиты

На британское понимание концепции элиты серьезно повлияло рождение таких терминов, как «меритократия» и «медиакратия». Так, Д. Белл указал, что в постиндустриальном обществе происходит иерархизация элиты по новым критериям. Ссылаясь на объективный процесс роста роли ученых и специалистов, Белл пишет, что они – элита постиндустриального информационного общества, ибо обладают научными знаниями, профессиональным опытом, умением руководить современными организациями. Эта элита не только более эффективна, но и более справедлива, так как признает только одну ценность и заслугу – знание.^[42] Как конкурент меритократии может рассматриваться медиакратическая элита, которая формируется по признаку доступа к информации и владения каналами ее передачи. Нам не удалось обнаружить в европейской медиатеории сколь-либо целостной теории медиакратии; можно, однако, утверждать, что в Европе основы понимания этого феномена заложили Г. Маркузе и А. Грамши. Российские теоретики также не обошли вниманием новую проблематику.^[43] В любом случае сегодня мы уже не можем игнорировать сам термин, хотя его интерпретация все еще неоднозначна. Если понимать под медиакратией не способность СМИ формировать взгляды и предпочтения (к чему склоняется московская школа), а сращение властвующей общественной верхушки с элитой медиарынка в рамках процесса элитарной коммуникации (а также саму новую элитарную прослойку и общественный строй, который при этом складывается), то британская медиалогия занимается разработкой этой проблематики уже несколько десятилетий.

Близко к британскому пониманию медиакратии подошел экс-редактор отдела политики «Русского Журнала» А. Чадаев. Он указывает, что в медиакратическом социуме формируется новая стратификационная схема: медиатизированной элите противостоят институты «прямой демократии»^[44], о чем в своих работах писали Д. Миллер, Д. Уоттс, Н. Джоунз и многие другие теоретики и практики медиа. Чадаев пишет, что в рамках новой элиты журналистам отводится роль промоутеров интересов элитарной прослойки, и они проводят их в массы в силу совпадения их интересов с интересами элиты и из чувства причастности к «небожителям с «первой кнопки». В этих условиях электоральное большинство может реализовать свои интересы только через первичные демократические институты (группы давления, профсоюзы, новые партии, акции гражданского неповиновения и т. д.). «Для них медиа – это система-конкурент; среда, где торжествует медиакратический способ коммуникации между властью и обществом, является малопригодной для жизни»^[45]демократических инициатив, хотя институты прямой демократии также вынуждены пользоваться СМИ как каналом коммуникации. В отличие от трех ветвей власти медиакратия практически не контролируется обществом, поскольку механизмы сращения элиты и медиа в основном неформальны; в свою очередь, попытки традиционной власти повлиять на медиакратические процессы расцениваются как покушение на свободу слова.^[46] В постиндустриальном обществе медиакратия становится самостоятельным и даже центральным стратегическим фактором развития, а СМИ из подсобной социальной инфраструктуры превращаются в силовой инструмент с растущим потенциалом.^[47]Из-за роста роли СМИ наблюдатели говорят о «пандитократии»^[48] – «власти толкователей», медиафигур: экспертов, телеведущих, колумнистов. По мнению радикального философа Е. Холмогорова, медиакратия как новый вид «власти в реальном времени» противостоит бюрократии как способу управления с помощью потоков документов, так как вызовом времени является скорость, с которой необходимо принимать решения (в том числе политические). Отсюда – «создание еще более обобщенных технологий систем власти и управления», вырабатывающих «решения… над потоком материала, преодолевая его обилие, неселективность и, одновременно, неполноту». Такие системы «должны быть способны преодолеть хронотопический кризис власти. Подобные системы мы обозначаем термином смыслократия:…власть в рамках этих систем дается как способность подчинять себе имеющиеся социальные смыслы, изменять их и задавать новые. Медиакратия манипулирует способами говорить, смыслократия – самой возможностью говорить. И она не может быть, в отличие от идеологии и идеократии, организована под одну идею или комплекс идей»^[49]: идеология подчинена смыслократии как смыслопорождающий комплекс.

1.1.3. Определение понятия «элита»

Конец XX века, таким образом, отмечен в теории элит поиском консенсуса между элитарной и эгалитарной (плюралистской) концепциями и осознанием растущего влияния информационной элиты на структуру элиты в целом. Нашей задачей поэтому становится выяснить конкретно-исторические характеристики британской элиты в обществе развитой демократии, где все больший вес приобретает такой ключевой критерий, как медиатизация публичной сферы и рост информатизации общества.

Политолог И. Г. Тарусина приводит перечень утвердившихся в западной элитологии определений элиты.^[50] Проанализировав их, выделим критерии оценки элиты: это пути рекрутирования элиты (как и почему складывается динамика элиты и «ротация элит» (В. Парето)^[51]); влияние (насколько деятельность элиты и отдельных ее субъектов влияет на лидеров мнений и на поведение неэлит); доступ к ресурсам (какие суб-элиты составляют элиту и каков баланс сил между суб-элитами); противостояние (по каким признакам и насколько сильно элитарная прослойка отстоит от массовой); функциональный критерий (как в сообществе происходит осуществление элитарных полномочий – властных и иных).

При анализе мы будем пользоваться этими критериями, а также двумя российскими определениями элиты. Первое определение дано профессором МГИМО Г. К. Атттиным в курсе лекций по элитологии: «элита – социальная группа, контролирующая большую долю материальных, символических и политических ресурсов общества. Ее члены занимают высшие посты в иерархии статуса и власти, полученные ими аскриптивно (по предписанному статусу) или рецептивно (благодаря собственным заслугам)»^[52]. Второе, весьма широкое, дано исследователями-практиками: элита – это «социальный слой, обладающий таким положением в обществе и такими качествами, которые позволяют ему управлять обществом… влиять (позитивно или негативно) на ценностные ориентации и поведенческие стереотипы в обществе и… более активно, результативнее, чем все другие слои, участвовать в формировании тенденций развития общества… одновременно обладая гораздо большим, чем другие группы, суверенитетом в формировании собственного положения, в выборе своей групповой ориентации по основным общественным проблемам»^[53]. Из данных определений видно, что нам ближе социально-реалистический, чем номиналистский подход; это, однако, не означает, что персоналиям в исследовании будет уделяться мало места. Пока же только добавим: обычно считается, что элита составляет примерно 1 % от численности населения.

1.1.4. Британская элита в политической истории страны

Носителями традиционной элитарности в Британии уже около восьмисот лет являются институты, сформировавшиеся в поле политического управления страной. Как известно, политическая система Британии предполагает разделение властных полномочий между тремя ветвями власти: законодательной, исполнительной и судебной. Законодательная власть в Великобритании представлена на двух уровнях – центральном и местном. Корпус центральной законодательной власти – это парламент, включающий монарха и две законодательные палаты. Местная законодательная власть представлена парламентами национальных регионов (Парламент Шотландии, Ассамблея Северной Ирландии, Национальное собрание Уэльса) с разной степенью автономности и различным уровнем полномочий, а также органами местного самоуправления. Британская сословная монархия и английский парламент оформились во второй половине XIII века, дооформившись в эпоху «славной революции». Британский монарх является носителем как наиболее элитарных, так и наиболее демократичных социальных ценностей, но само сохранение в одной из ранних демократий института монархии предполагает, что в стране сильны традиции аскриптивной элитарности. Это подтверждается и тем, что до 1999 года верхняя палата британского парламента (Палата Лордов) на 7/8 состояла из наследных пэров. Но в 1999 году инициированный Блэром Акт о Палате Лордов (House of Lords Act 1999) отменил традицию сословного заседания в парламенте^[54], и сегодня Палата Лордов состоит из Великих Офицеров Государства (9 человек), 26 Лордов-духов-ников, около 500 назначаемых пэров и 92 пэров, избираемых на местах на пожизненный срок. До 2005 года Палата Лордов исполняла также некоторые судебные функции, которые по Акту о конституционной реформе (Constitutional Reform Act 2005) перешли к Высшему суду Великобритании, то есть окончательное разделение ветвей власти в стране произошло около пяти лет назад. До этого судебные функции придавали Палате дополнительные властные полномочия, что не могло не сказываться на ее закрепившемся элитарном статусе. Но в целом падение статусного значения Палаты Лордов наблюдалось с начала XIX века, и к 1999 году Палата выполняла скорее представительские, чем законодательные функции, хотя все еще применяла право suspensive veto^[55] против законов, инициированных лейбористами – оппонентами консервативно настроенной Палаты Лордов.

Нижняя палата британского парламента избирается на основе многопартийной системы, что привело к появлению в конце XVII века двух основных политических партий Британии – консервативной и либеральной, впоследствии либерально-демократической (тори и виги/либдемы). В 1906 году к ним добавилась третья весомая партия – Рабочая, или партия лейбористов (Labour Party); в 1911 году – Социалистическая партия Британии. Более семидесяти лет просуществовала Коммунистическая партия Британии. В течение XX века за лидерство на политической арене боролись консервативная и лейбористская партии; после слияния социалистов и либералов новая партия (Lib-Dems) существовали как «третья сила», аффилируясь то с одной, то с другой ведущей партией. Каждая из ведущих партий имеет сегодня отделения в так называемых национальных регионах страны: трех частях Англии, в Шотландии, Уэльсе и Северной Ирландии. Национальные партии Уэльса (1), Шотландии (1) и Северной Ирландии (4) играют небольшую роль в рамках общенациональной элиты, формируя, однако, большую часть политической и управленческой элиты в регионах. С небольшими допущениями можно сказать, что за последние сто лет в Британии фактически сложилась трехпартийная система, что качественно определяет состав и поведение британской политической элиты. Влияние региональных элитарных традиций на формирование национальных парламентов сегодня невелико; в целом принципы формирования местных палат повторяют картину, складывающуюся при выборах в нижнюю палату британского парламента.

В силу того, что Великобритания является парламентской монархией, в стране сложилась уникальная традиция взаимосвязи центральной законодательной власти с исполнительной. Центральным органом исполнительной власти в стране является Кабинет министров. Он формируется из членов партии, победившей на всеобщих выборах в парламент (general elections) с подачи монарха, который по традиции назначает главой правительства лидера победившей партии. Такая традиция формирует следующие традиции британской политической элиты:

– традицию одновременной смены правительства и парламента и подотчетности первого второму, а также складывания тесных личных отношений между будущими членами Кабинета и парламентской фракции во время работы в оппозиции;

– традицию формирования в Палате Общин «модельных» кабинетов министров от оппозиционной партии (так называемых «теневых кабинетов», Shadow Cabinets) и, соответственно, традицию обретения будущими министрами статуса публично значимой фигуры еще до занятия министерской должности;

– традицию перехода «теневых министров» из статуса парламентариев в статус государственных служащих и, следовательно, переноса приемов управления и политического мышления из парламента в офисы министерств;

– традицию апробации партийных программ на парламентских дебатах.

Кабинет министров Британии традиционно обладает высоким элитарным статусом; премьер-министр (несмотря на существование монарха) наделяется статусом «лидера нации». Он и еще трое ключевых министров официально приравниваются по статусу к Великим Офицерам Государства.^[56] Правительство как элитарный институт оказывает наибольшее влияние на общественное мнение в современной Британии.

Помимо специфических структурных характеристик британская политическая элита обладает также некоторыми эндемичными качественными особенностями, которые сложились исторически. Одной из таких особенностей многие британские политологи называют тесную связь политической элиты с элитой научной и военной в период с начала Первой Мировой войны и примерно до конца «холодной войны». Так, в книге «Государство войны» Д. Эджертон утверждает, что внутри британской политической элиты в это время «продолжает расти значение тех, кто контролирует производство оружия, а также технических специалистов среди госслужащих, бизнесменов из военной промышленности и военных»^[57]; состояние британской политической элиты он определяет как «новое состояние отношений науки и государства»^[58]. Но с падением СССР и прекращением гонки вооружений влияние военных внутри политической элиты Британии несколько ослабело.^[59]

Второй традиционной чертой британской политической элиты является высокая степень неформальности внутриэлитарного общения. Эта традиция берет начало в эпохе Просвещения, когда формировались знаменитые британские элитарные клубы. Как отмечает профессор П. Кларк, клубная традиция заметно повлияла на британское понимание демократии как свободного представительства сообществ и ассоциаций в выборных законодательных органах.^[60] Сегодня эта традиция нашла продолжение в культуре советников по особым вопросам – spad’ов (от «special advisor»), которые формируют вокруг министра или другой публичной фигуры нечто вроде закрытого клуба или влиятельного круга, а также способствовала сращению политической и финансовой элиты во второй половине XX века.

Третья черта британской политической элиты XX века – ее демократизация по критерию происхождения. Самый знаменитый пример здесь, пожалуй, Маргарет Тэтчер, дочь зеленщика; в целом к 1970 году доступ в высшие партийные круги стал доступен любому через систему местных партийных активистов. Это подтверждают данные социологического исследования среди членов Палаты Общин созыва 2005 года (см. Приложение 1,2). Однако то же исследование показывает, что политическая элита обновляется во многом за счет выходцев из элитарных учебных заведений (см. Приложение 1,3) и что процентное соотношение выпускников элитных учебных заведений и выпускников «обычных» вузов (то есть представителей скорее среднего класса, чем прежней элиты) не отражает элитарных реалий. Следует также отметить феминизацию Палаты Общин (с 6 % в 1987 году до 20 % в 2005 году) и низкое, но повышающееся репрезентативное отражение в парламенте цветного населения Британии (менее 3 % при 8 % населения в 2005 году). Оба изменения произошли прежде всего в рядах лейбористской фракции.^[61] В целом из всех путей рекрутирования и смены элитарной прослойки наиболее «британским» представляется учеба в элитных учебных заведениях. Как пишет, например, автор статей по сравнительной элитологии О. В. Гаман-Голутвина, «в Великобритании… образование играет столь значимую роль, что разница между ним и системой элитного рекрутирования фактически стирается»^[62].

Четвертая главная черта политической элиты – ее относительная несменяемость в рамках одного-двух «политических поколений». Так, «из избранных в 2005 году 119 (18 %) не имели парламентского опыта; 4 человека были в парламенте до 2001 года и 523 (81 %) были членами парламента в 2001–2005 годах»^[63]. Это не застраховывает парламентскую элиту от резких сломов и – иногда – неготовности к ответственной работе в правительстве^[64], но позволяет сектору высокопоставленных госслужащих в штате министерств успешно передавать навыки административной работы. За исключением министров, рекомендуемый Кодексом Государственной Службы стаж правительственного работника на одной должности не должен превышать трех лет.^[65] Хотя это правило часто нарушается, в среднем правительственная и парламентская элиты обладают достаточной стабильностью и в то же время успешно сменяются.

Из сказанного можно сделать несколько кратких выводов. Британская политическая элита продолжает оставаться основным носителем демократических ценностей страны. Но она достаточно консервативна по составу и склонна скорее к постепенной эволюции, чем к резким сломам, обусловленным извне. Ее социальные характеристики в целом отражают представительство доминирующей прослойки (белые мужчины 40–60 лет, в равной степени представители интеллектуальной элиты и upper middle class), но в последние двадцать лет приближаются к репрезентации общества в целом.

Нельзя не остановиться на еще одной характеристике политической элиты Британии – ее тесной связи с экономической жизнью страны и с персоналиями в финансовой элите. Этому способствует сосредоточенность основных политических и финансовых институтов страны в рамках столицы (в Центральном округе Лондона и Лондонском Сити). При этом в последние годы сама финансово-экономическая элита Британии претерпела серьезную трансформацию в связи с изменением законодательства о джоббинге в 1970-е, либерализацией экономики в 1980-е, технологическим бумом в 1990-е и крахом «новой экономики» в 2000-е. Главными чертами финансовой элиты являются ее гомогенность (примерно одинаковый уровень образования и несколько почти фиксированных уровней дохода), стабильность и корпоративная закрытость в силу специфичности финансовой информации для остального населения. Можно сказать, что финансовая элита Британии столетиями функционировала и продолжает жить как субкультура, весьма влиятельная на мировом рынке и почти незаметная среднему британцу. Бизнес-элита, в отличие от финансовой, традиционно более рассредоточена по стране и претерпела за последние полвека большие изменения в структуре и мировоззрении. Эти изменения были связаны прежде всего с потерей Британией колоний в 1960-е годы, рождением концепции «общества благосостояния» («welfare state»), вступлением Британии в ЕС и ЕЭС и наступлением эпохи глобализма. Кумулятивный эффект от указанных факторов привел к тому, что в рамках английской бизнес-элиты в 2000-х годах ощущается заметное присутствие неанглийского капитала и неангличан, в особенности американского, индийского и арабского происхождения. Фрагментация бизнес-элиты и разрушение традиционных связей внутри бизнесов, а также глобализация экономического сотрудничества послужили основанием для новой структуры британской бизнес-элиты.^[66]. Эта структура может быть названа «элитной сетью»^[67] или же комплексом сетей элиты (elite networks). Автор концепции Пол Виндольф утверждает, что тип связи, который устанавливается между государственным бюрократическим контролем и владельцами корпораций в конфигурации самой сети управления, стабилен в рамках десятилетия и определяет лицо бизнес-элиты страны.^[68] Концепция «сетей элиты» нашла широкое отражение в атлантической школе элитологии.^[69] Так, А. Маккормак и М. Юсим отмечают, что «члены доминантного сегмента диспропорционально входят в правящие круги в силу их благоприятной (высокой) позиции как в формальных… так и в неформальных ассоциациях лидеров бизнеса… примером которых могут быть сети клубов ответственных работников (executive-club networks)… Этот сегмент позиционируется как промоутер классовых интересов всего сектора крупных компаний»^[70]и является главным инициатором лоббирования в Палате Общин.

Британия – одна из стран, попытавшихся как можно эффективнее легализовать и формализовать коммуникацию двух главнейших элит. В Британии при социально-экономических ведомствах работают так называемые спонсорные подразделения (sponsoring departments), в задачи которых входят регулярные связи с отраслевыми ассоциациями бизнеса и отдельными корпорациями, выработка совместных с ними рекомендаций для министерских и правительственных решений. В отличие от консультативных комитетов данные подразделения являются государственными и не включают в свой состав представителей групп давления (pressure groups).