С. Н. Ходоров
Русский акцент
– Вот приезжают тут инженера из Советского Союза с купленными дипломами, а потом не знают с какой стороны подойти к обыкновенному измерительному прибору.
Надо было срочно что-то предпринимать. Его работники настороженно смотрели на него, не понимая, чего он ждёт, а он тупо всматривался в жёлтый ящик, из которого вытащили дистомат. Неожиданно для себя Борис заметил, что на дне этого раскрытого ящика горячий ветерок развевал какую-то синюю брошюру. Он не поленился достать её и обнаружил, что эта было не что иное, как инструкция для пользователя. В данный момент эта обретение было сопоставимо разве что с находкой Робинзона Крузо на необитаемом острове, когда он нашёл ящик корабельного плотника, который бы не отдал бы и за корабль, наполненный золотом. Несмотря на то, что руководство было составлено на английском языке, Борис с помощью рисунков и чертежей в течение получаса разобрался в алгоритме измерений. Настроение тут же быстро поползло к плюсовой отметке, и он сразу же приступил к измерениям. Однако и тут его ждали подводные рифы, хотя воды в радиусе пяти километров видно не было. У него, как и помощников, были радиотелефоны, работающие в километровом диапазоне, который позволял ему оперативно отдавать ребятам необходимые распоряжения. Но не тут было, снова начались языковые проблемы. Ну, казалось, что может быть проще, чем сказать работнику, стоящему с отражателем в пятистах метрах от тебя, что ему надо перейти по направлению к тебе примерно на двадцать метров. Но выстроить на иврите простую фразу:
– Самир, пожалуйста, продвинься на меня на двадцать метров, – было выше как физических, так и духовных сил Бориса.
Он потел не только от сорокаградусной жары, он парился, прежде всего, от бессилия руководить своими работниками на иврите. Борис нервничал, психовали и его помощники от того, что не понимали руководителя группы и поэтому двигались не в ту сторону и, как следствие, им приходилось в этом пустынном пекле возвращаться, преодолевая по скалистому грунту двойное расстояние. В конце концов, Борису удалось решить и эту проблему, разработав вместо слов «вперёд, назад, направо, налево» систему жестов, указывающих направление движения.
Время до обеда пролетела, как одна минута. Тонкая хлопчатобумажная рубашка Бориса напоминала влажное полотенце после стирки в кипящей воде, трусы буквально прилипли к пятой точке, как казалось, на всю оставшуюся жизнь, голова сильно кружилась, а перед глазами мелькали какие-то розовые кружочки. За пять часов работы Борис не выпил не грамма воды, хотя ребята неоднократно предлагали ему. Когда он вошёл в караван, Иосиф с первого взгляда понял, что его новому работнику угрожает обезвоживание. Он вытащил из шкафчика небольшую солдатскую флягу, наполнил её водой из трёхлитровой бутылки и прошептал Борису на ухо:
– В израильской армии каждый солдат на утреннем построении должен перевернуть флягу горлышком вниз, чтобы продемонстрировать командиру, что в ней присутствует вода. А ты, Борис, должен сейчас сделать в точности, наоборот, повернуть флягу вверх и выпить воду.
Борис согласно кивнул головой и отпил несколько глотков. Иосиф коснулся его подбородка, чуть приподняв его вверх, и гневно прокричал:
– Бог простит, Борис, что «Финляндию», предложенную мной, ты пить не захотел. Но воду не менее литра выпить сейчас ты просто обязан, если, конечно, не захочешь через час оказаться в реанимационном отделении израильской больницы.
– С больницей знакомиться не желаю, – промямлил Борис, снова прикоснувшись к фляге.
– Ну, вот и правильно, – похвалил его Иосиф, – знакомиться надо с красивыми женщинами, и запомни, дорогой, что в Израиле ты не должен, а просто обязан, как минимум, выпивать два литра воды.
Борис вдруг вспомнил, что ранним утром перед покорением покрытой ледниками вершины высотой более шести километров в горах Памира, бывалые альпинисты настоятельно рекомендовали во время чуть ли не дневного восхождения не брать в рот не капли воды. А тут в Израиле выходит каждые полчаса даже, когда не хочется пить, надо заливать в своё нутро живительную влагу. Придя через четверть часа в себя, Борис заметил, что его подчинённые достали из сумок свёртки, в которых находились бутерброды. Он тут же вспомнил, как провожая его на первую работу, Татьяна, вложив в пакет какую-то снедь, весело изрекла:
– Сдаётся мне, что в пустыне Негев, ещё не додумались открыть кафе и рестораны, поэтому, Боря, я тут тебе приготовила всякую всячину.
Всячиной оказалась круглая, слегка поджаренная пита, внутренность которой Татьяна наполнила разными овощами, соленьями, варёной колбасой и скандинавским сыром. Борис почувствовал приятный запах съестного, притуплённый ранее обезвоживающим эффектом пустынного региона. Он жадно набросился на еду. Вдруг он заметил, что Самир и Моше, почему-то подталкивая друг друга в спину, недоумённо смотрят на него. Перехватив их не то огорошенные, не то угрожающие взгляды, Борис понял, что смотрят они не столько на него, сколько на питу, из которой выглядывали аппетитные кусочки крупно нарезанной свиной буженины вперемежку с желтоватыми пластинами прокопчённого сыра. Самир, не отводя взгляда от питы, подошёл к Иосифу и что-то прошептал ему на ухо, после чего последний, обратился к Борису:
– Ты уж извини меня, Борис, но у себя дома ты можешь поедать всё, что только твое душе заблагорассудится. Но в Израиле существуют определённые правила, даже не то, чтобы правила, а, можно сказать, запреты.
– Я что-то не так делаю, – поинтересовался оживший Борис, не отрываясь от своей пикантной питы.
– Послушай, дорогой, – назидательно продолжил Иосиф, – ты нарушил сразу два вето. Первый из них: в Торе провозглашён запрет на употребление свинины. Понимаешь, хоть это и не совсем так, но в еврейской культуре свинья считается грязным или, как говорят, некошерным животным.
– А что же это за второй запрет, – спросил Борис, опуская свою злополучную питу в сторону.
– Второе табу, – язвительно усмехнулся Иосиф, – это не что иное, как разделение всех продуктов животного происхождения на мясные и молочные, совместное употребление которых строго запрещается.
– Теперь всё понятно, – покраснел Борис.
– Не думаю, дорогой, что тебе всё ясно, – заключил Иосиф, – что касается меня, то можешь запивать свою свинину свежим молоком. Но возле тебя сидят твои рабочие, ты, наверное, не обратил внимание, что у них на голове.
Борис перевёл взгляд на своих помощников и вдруг увидел, что их головы прикрыты кипой, традиционным еврейским головным убором, непредвзято указывающим на их религиозную сущность. Он невнятно пробормотал: «хаверим, слиха», что означало, что он просит прощения за допущенную бестактность. Самир шутливо погрозил ему указательным пальцем, а Моше приветливо помахал ключом зажигания от машины, приглашая тем самым продолжить полевые измерения.
День пролетел незаметно. Вернулся домой Борис до того вымотанным, что отказался от ужина. Он, даже против обыкновения, не поинтересовавшись, как прошёл день у Татьяны и дочерей, тут же завалился спать. Просто счастье, что следующий день оказался «шабатом» (субботой), так как проснулся Борис ровно в полдень. Он никогда бы не подумал, что жара может так изматывать. Ведь приходилось выполнять измерения даже в Заполярье, где было жутко холодно, ветер пронизывал до самых костей, обмораживались уши, плевок, не успевая долететь до земли, превращался в ледышку. Несмотря на всю эту жуть, он никогда так не уставал, как вчера от этого пекла. Да и от холода, хоть частично, можно было спастись утеплённым одеянием. От зноя спастись было невозможно ни при каких обстоятельствах и никакими подручными средствами. К нему надо было просто привыкнуть. Горячие мысли Бориса перебила Татьяна.
– Ну что, Боренька, выспался, похоже, досталось тебе вчера на орехи, – смешливо заверещала она, – ты так и не рассказал, как прошёл твой первый рабочий день на земле обетованной.
– Было не холодно, – успокоил её Борис, – а досталось мне не только на орехи, а даже на шампанское с мороженым. Говорят в день, я буду получать около ста шекелей.
– Да мы теперь почти миллионеры, – радостно воскликнула Таня, – это ведь в два с половиной раза больше, чем моя зарплата в супермаркете.
– Получается, что так, – амбициозно подтвердил Борис, – потирая обожжённое солнцем плечо.
– Ну, если так, – обрадовалась Таня, – то немедленно беги за шампанским, мы с тобой сегодня идём в гости.
– Какие ещё гости, Танюша, – жалобно заныл Борис, – мне надо отдохнуть.
– Наотдыхался уже, муженёк, – воспротивилась Таня, – пора уже на люди выходить, хватит уже вариться в собственном соку.
Глава 7. Уезжают русские евреи
К вечеру Татьяна с Борисом уже переступали порог небольшого патио, который снимали Аркадий и Нина, обучавшиеся с Татьяной на курсах. Он представлял собой крошечную двухкомнатную лачужку, изюминкой которой являлся внутренний дворик, вымощенный керамической плиткой. Над двориком красовалась цветастая пергола, вдоль которого вились виноградные лозы. Поперёк всего этого были высажены небольшие деревца с растущими на них лимонами и гранатами. Таня незаметно подтолкнула Бориса в бок и прошептала ему на ухо:
– Боря! Ты только посмотри какая экзотика! Я тоже хочу такую.
Не успел Борис ответить ей, как радушные хозяева пригласили их к покрытому зелёной скатёркой журнальному столику, приютившемуся в центре двора. На столике стояли несколько вазочек со средиземноморскими фруктами, розетки с арахисовыми и миндальными орешками, раскрытая коробка конфет и пустые бокалы, к которым Борис присовокупил бутылку купленного шампанского. Аркадий представил ему ещё одну пару, которая уже сидела за столом: это были Семён и Лариса. Аркадий поставил на стол какую-то зелёную бутылку без этикетки и, заметив вопросительный взгляд Бориса, как бы ответил ему:
– Мы летели в Израиль через Будапешт, там я и получил этот маленький презент от венгра, своего бывшего пациента, которого несколько лет назад благополучно прооперировал у себя в больнице в Москве, удалив ему раковый полип в толстой кишке.
– Извини меня, Аркадий, – рассмеялся Борис, – но в данный момент меня больше интересует, что находится внутри этой бутылки, чем то, что помещалось в толстой кишке у твоего пациента.
– Вполне релевантный вопрос, – весело отпарировал Аркадий, – отвечаю: в этом зелёном флаконе помещается венгерская водка под жгучим названием «Палинка» крепостью около шестидесяти градусов.
Заметив боковым зрением, что Борис недовольно поморщился, в разговор вклинился Семён:
– Знаете, мужики, с учётом стресса, который мы все сейчас испытываем на святой земле, возможно, этот эксклюзивный напиток внесёт хоть какое-то просветление в наши, забитые привыканием к новой жизни, головы.
– У тебя, Семён, – возразил ему Борис, – наверное, имеется огромный опыт в этом деле.
– Ещё какой, – подтвердил он, – я работал врачом-реаниматологом в военном госпитале в Ленинграде. За ночное дежурство иногда приходилось восстанавливать жизненные функции, а если по-простому, то откачивать от инфаркта сразу нескольких больных. Потом же приходилось откачивать самого себя, и в этом святом деле мне всегда помогала внутренняя стограммовая инъекция чистого спирта.
– Делу время – потехе час, – прервал всех Аркадий, разливая дамам шампанское, а джентльменам палящий напиток в небольшие рюмки, – и давайте, потехи ради, выпьем за удачную абсорбцию на земле, которую принято называть обетованной.
Все дружно чокнулись своими стопками и в один присест опустошили их содержимое. У Бориса созревало и крепло ощущение, что к концу вечера компания не только споётся, а ещё и сопьётся. Так оно и случилось, только не концу встречи, а уже к её средине. Порукой тому, профессиональная общность: Татьяну, Аркадия и Семёна объединяла клятва Гиппократа, а Нину и Ларису – торговая сеть. Нина работала заведующей секцией мужской одежды в московском, известном на всю страну, ГУМ (е), а Лариса – товароведом в, не менее, известном, ленинградском универмаге Гостиный двор. Только Борис со своим инженерным образованием как бы не очень вписывался в этот клановый врачебно-торговый пятиугольник. Когда после четвёртого тоста рвущаяся наружу ностальгия прорезалась в вокале «Слушай Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою», переходящий в напевные слова «Как мне дороги подмосковные вечера», Семён, резко отбросив в сторону гитару, прорычал:
– И какого только чёрта мы приехали на этот азиатский край света, в эту жёлто-ядовитую пустыню с наших европейских цивилизаций.
Ему вторила вальяжная пышнотелая, похожая на мадам Грицацуеву, его жена Лариса:
– Мы потеряли наш высокий статус, стабильную работу, прекрасную квартиру на Фонтанке.
Заунывную тональность Ларисы продолжила Нина, которая, срываясь на фальцет, проверещала:
– А этот, режущий мой музыкальный слух, гортанный иврит, который я никогда не выучу и эти невоспитанные люди, которые не говорят, а орут, как сумасшедшие.
– Да всё у них, как ни у людей, – снова вмешалась в разговор Лариса, – читают, видите ли, справа налево, работают в воскресенье, новый год встречают не первого января, а в сентябре, причём дата каждый год меняется.
– Да уж, от этого языка у меня прямо в глазах темнеет, – согласился Аркадий, – прямо не знаешь, с какой стороны книжку открыть, а эти иудейские иероглифы просто вызывают интоксикацию всего организма.
– Интоксикация, дорогие эскулапы, это надо понимать заражение, – не выдержал Борис, – интересно, чем же? Да, что вы и в, самом деле думаете, что вам всё одноразово на блюдечке с голубой каёмочкой должны преподнести. Не существует, господа, в объективной реальности такой идеальной посудины.
– Ишь ты, как заговорил, – возмутился Семён, – а ты хоть на минуту представляешь себе, что такое эти унизительные поиски работы, когда в каждом месте тебе дают от ворот поворот.
– Да уж кто-кто, а он пережил это на собственной шкуре, – заступилась за него Татьяна, – однако, тем не менее, всё-таки нашёл работу и даже по специальности.
– Да чёрт с ней с этой работой, – чуть ли не взвизгнула Нина, – а, что прикажете делать с ностальгией, она меня не просто достала, а прямо всю душу выворотила наизнанку.
– Вы знаете, коллеги, – плаксиво заканючила Лариса, – иду я по этой задрипанной Беер-Шеве, и за каждым каменистым холмиком на дальнем горизонте мне грезится шпиль Адмиралтейства и контуры Исаакиевского собора.
– А очертания легендарного крейсера Аврора тебе не мерещатся, – не без злорадства спросил её Борис.
– Ну, зачем же вы так, Борис, – чуть не заплакала Лариса, – мне ведь и в самом деле плохо. Я ведь понимаю, что не всё сразу, но жить по-человечески хочется уже сегодня.
– Завтра, Лариса, обязательно наступит, – ободрил её Борис, – только для кого-то это будет, действительно, завтра. Для кого-то, возможно, послезавтра, а для кое-кого через несколько лет.
– Простите, Боря, а вы всем раздаёте успокоительные индульгенции, – поинтересовался вдруг Аркадий.
Таня заметила, что хвалёная Аркадием венгерская «Палинка» уже давно ударила её мужу в голову и, зная его характер, не выбирая средств, доказывать свою правоту, положила свою руку ему на плечо. Ей совсем не хотелось, чтобы Борис рассорил её с друзьями, с которыми ей ещё два месяца предстояло учиться. Он же деликатно убрал её руку, не забыв при этом галантно прикоснуться к ней губами, привстал со стула и сказал:
– Друзья мои! Индульгенция, это, по-моему, что-то похожее на грамоту, которую я вовсе не собираюсь раздавать. А вот сказать я собирался много, но лучше меня об этом написал всем вам известный Владимир Владимирович Маяковский в стихотворении, которое было напечатано в еврейской петербургской газете «Восход» в далёком 1913 году. Я его выучил на память и, чтобы рассеять все сомнения, прямо сейчас прочитаю:
Евреи! Достаточно для человечества
Вы отдали сил в суматохе дней.
Страна Палестина
Твоё отечество,
Туда езжай,
Если ты еврей.
Куда ни глянь,
Кругом евреи,
Спешите все
Туда поскорее.
Евреи, оставьте Россию немытую,
Идите туда, где не будете битыми,
Туда, где не взыщут на вас вины,
Туда, где руки ваши нужны.!
Только не жди – не поможет бог,
Если себе ты помочь не смог.
Во имя будущих поколений –
Езжайте быстрей в Палестину, евреи!
Борис закончил, за столом воцарилось длившееся несколько минут молчание. А потом все, не сговариваясь, дружно зааплодировали. Нина, молча, разливала по маленьким чашечкам подоспевший кофе, а Аркадий патетически произнёс:
– Спасибо тебе, Боря, что ненавязчиво напомнил, во имя чего мы оказались сегодня в наших Палестинах.
– Да ничего я никому не собирался напоминать, – огрызнулся Борис, – просто до сих пор помню, как в детском саду, когда мне было всего шесть лет, светловолосая девочка, которую я обожал, назвала меня жидом пархатым. Я, признаться, тогда и понятия не имел, что такое жид и, тем более, не ведал значения слова пархатый.
– А ведь и мне говорили, – вмешался в разговор Семён, – что ты, мол, хороший еврей, а для всех остальных есть одно средство – погром.
– Хватит, господа о пятой графе, именуемой зловещим словом жид, – оживился вдруг Аркадий, – давайте лучше выпьем, но перед этим я, как бы подыгрывая Борису, тоже хочу прочитать стихотворение на тему дня поэтессы Риммы Казаковой, творчество которой я очень люблю:
Уезжают русские евреи,
Покидают отчий небосвод,
Потому-то душу, видно, греет
Апокалиптический исход.
Уезжают, расстаются с нами,
С той землёй, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами,
Словно склад, забит аэропорт.
Уезжают… Не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А над указателем «К могиле
Пастернака» выведено: «Жид»…
После прочтения этих стихотворных строк рукоплесканий уже не было, кто-то выкрикнул допризывное «Лехаим» и компания, дружно чокнувшись, опустошила содержимое своих рюмок.
Глава 8. Трудовое повседневье
Борис и сам не заметил, как впрягся в рутинную череду трудового повседневья. Оно укладывалось в ставший привычным трафарет: ранний подъём, старенькое «Рено», поджидающее у подъезда и, наводящий невесёлые мысли фрагмент негевской пустыни, где он проводил топографо-геодезические изыскания. Борис работал аккуратно, старательно и достаточно быстро. Последнее вызвало недовольство и раздражение Игаля, который на повышенных тонах без обиняков заявил ему:
– Ты, Борис, пожалуйста, приостанови свой рабочий пыл и очень прошу тебя, сбавь скорость своих измерений, на этом объекте за быстроту больше денег не платят, сделай милость, работай помедленнее.
Борис не то, чтобы расстроился, а был просто озадачен: он просто напросто не понимал, какой интерес хозяину приостанавливать продвижение работ на объекте, когда им, геодезистам, буквально на пятки наступают проектанты и строители. В конце, концов, он приехал из страны развитого социализма в страну не менее развитого капитализма, при котором, по его понятиям, повышение производительности труда должно быть на первом месте. Ларчик открывался более чем просто, и приоткрыл его Иосиф. Он довольно внятно объяснил Борису, что между строительной фирмой и геодезической компанией существует письменный договор, в котором указывается, что фирма выплачивает геодезистам деньги не за объёмы выполненных работ, а в соответствии с затраченными рабочими днями. По всему выходило, что чем больше времени геодезисты находятся на строительном объекте, тем больше финансов им выплатят. Ну, скажите, пожалуйста, это ли не типичный социализм?
И всё-таки, это был другой строй, в чём Борис лично убедился двумя месяцами позже. Приехав утром на объект, он увидел там кучу людей, по выражению лиц которых совсем нетрудно было догадаться, что они представляют собой начальство разных рангов и категорий. Борис был недалёк от истины: это были начальники отделов местного муниципалитета, владельцы проектных и архитектурных компаний и строительные подрядчики, ведущие вертикальную планировку и дорожные работы. Посреди всей этой компании стоял хозяин Бориса Игаль Дотан, на которого были устремлены взгляды всех начальничков. Цвет лица Дотана походил то ли на колер переспелого помидора, то ли на оттенки сочного, только что отрезанного, арбуза. Начальственный народ размахивал руками, чем-то возмущался, воздух разрывали тирады, среди которых слышались нецензурные слова, не входящие в обиход интеллигентного человека. Пониманию и произношению этих слов Бориса научили его рабочие. Он, например, понятие не имел, как на иврите будет звучать слово «прерогатива» или «трансцендентный», зато, благодаря добровольным усилиям своих помощников, он без труда мог послать любого индивидуума в места не столь отдалённые. Иосиф по этому поводу всегда говорил:
– Вот попадёт Борис на работу в приличное место: в академию или университет и тогда, боюсь, его там просто не поймут.
Зато его хорошо понимали базарные торговцы. Когда один из них, рассердившись на Бориса, что он не хочет покупать у него некондиционные овощи, резко послал его возвращаться в Россию, то получил в ответ такую порцию, выдержанной во всех традициях жанра, ивритской непристойности, что вынужден был просить у него прощения. Сейчас же уже почти четверть часа почти непрерывные кванты этой нецензурщины получал Игаль Дотан. Борис понимал, что стряслось что-то неординарное, что-то важное вышло из-под контроля. Однако он даже близко не мог предположить, что вся эта нештатная ситуация связана, прежде всего с его инженерной деятельностью. Когда начальство расселось по своим автомобилям и уехало восвояси, Игаль подскочил к Борису, глаза его горели неприкрытой злобой, а лицо выражало ожесточение и неприязнь. Он схватил Бориса за ворот рубашки и громко прокричал:
– Ты инженер или уборщик туалетов? И чему вас учили в вашей грёбаной несчастной России? Чёрт бы тебя побрал, ты хоть понимаешь, что ошибся то ли в измерениях, то ли в расчётах высоты точек ровно на два метра.
Дотану вторил Иосиф, который в унисон с ним верещал:
– Да ничего он не понимает, один бог знает, где он купил свои инженерные и докторские дипломы.
Игаль, будто это было отрепетировано заранее, когда Иосиф заканчивал своё последнее слово в предложении тут же стремглав подхватывал его и, не давая Борису передохнуть, неистово, захлёбываясь в крике, продолжал:
– И вот эта твоя двухметровая ошибка привела к тому, что прибыла бульдозерная техника, и вместо того, чтобы делать выемки, они стали сооружать насыпи. Машины уже работают шестой день. Ты представляешь, сколько лишней земли они насыпали? Ты хотя бы на минуту улавливаешь, какие убытки я понесу?
Борис ничего не улавливал и ровным счётом ничего не понимал. В своё время он изучал теорию ошибок измерений и понимал, что когда допускается миллиметровая или даже сантиметровая ошибка, то отыскать её в большом объёме измерений чрезвычайно трудно. Но, когда речь идёт об огромной погрешности, равную двум метрам (а такую ошибку в теории называют грубой), найти её, как правило, не представляет труда.
Тем временем Игаль продолжал надрываться:
– Даю тебе, Борис, два дня, за которые ты должен обнаружить эту ошибку, найти место, где она произошла, и попробовать совершить невозможное – доказать, что наша фирма не виновата в совершении этой грубой неточности.
Не в меру взволнованный Борис тут же начал совершать это невозможное, но осуществить его на практике было не так легко. Шутка ли сказать, на этом объекте все выполненные им измерения расположились в сорока журналах, в каждом из которых было пятьдесят страниц. На каждой странице помещались не менее тридцати измерений вместе с вычислениями. Вот и получалось, что проверить надлежало не менее 60 000 параметров. Фактически Борис сидел не только два отведенных ему дня, к ним он прибавил ещё и две ночи. Он проверил всё и вся: ошибки не было. Тем не менее, ошибка где-то спряталась. Борис услышал, как возле каравана взвизгнули тормоза, он выглянул в окошко и увидел остановившуюся там белоснежную «Тойоту» Игаля, тот ворвался в помещение, забыв даже закрыть дверцы своей «японки», и вопросительно взглянул на Бориса. Он, разводя руки в стороны, удручённо промолвил:
– Могу сказать абсолютно точно, что ошибки в моих измерениях и вычислениях нет.
– К чёртовой матери твоя уверенность, – взорвался Игаль, – где же тогда эта дьявольская ошибка?
– Думаю, что где-то в исходных данных, – мрачно откликнулся Борис, тупо уставившись в таблицу высот исходных реперов, написанных от руки и висевших над рабочим столом Иосифа.
Вдруг по наитию его озарила экстраординарная догадка, он вихрем бросился к книжной полке и достал оттуда каталог координат и высот, отпечатанный типографским способом и официально изданный геодезическим ведомством Израиля. В этом каталоге были помещены высоты тех же пунктов, что и в таблице, висевшей над столом на стене. Борис быстро открыл нужную страницу и сравнил её с написанным в таблице. Высота одного из исходных пунктов в каталоге отличалась от табличного ровно на два метра. Лицо Бориса озарила счастливая улыбка, он резко повернулся к своему шефу и беспечным голосом спросил:
– Скажите, Игаль, а кто переписывал высоты из каталога в таблицу, да ещё и таким корявым почерком.
– А какое тебе, собственно, дело до этого, – грубо оборвал его хозяин, – я и переписывал.
– Да просто маленькая неувязочка здесь приключилась, – чуть ли не прошептал Борис, – при переписке вы ошиблись ровно на два метра, вместо «пятёрки», что в каталоге, тут написана «тройка», отсюда и все беды.
Игаль побледнел, как полотно, и поспешно покинул караван. В мгновение ока он вскочил в свою «Тойоту» и умчался в неизвестном направлении. На следующий день Иосиф проинформировал Бориса, что строительные подрядчики предъявили Игалю Дотану иск на несколько сотен тысяч шекелей. Однако, бизнес его был застрахован по всем арбитражным правилам и, в конечном итоге, он отделался лёгким испугом. А ещё через день Игаль лично позвонил Борису домой, долго и красиво извинялся, пообещав ему повышение в должности. Уже в следующем месяце он прибавил ему зарплату на восемьсот шекелей, что на то время по курсу составляло почти четыреста долларов. Для нового репатрианта это были совсем немаленькие деньги.
Так уж складывалось, что на первых порах жизнь Бориса в новой стране была лишена ореола романтики, по крайней мере, вместо высокой поэзии, которую он очень любил, она окутывала его серой прозой, рутиной и обыденщиной. Каждое утро одна и та же строительная площадка, изрытая котлованами, контурами будущих проездов, испещрённая колышками с красными и голубыми ленточками, означающими насыпь или выемку по трассе проектируемых дорог. Каждый день теодолит или нивелир, зрительные трубы которых надо было поворачивать на визирные цели, каждый вечер необустроенная съёмная квартира с окнами, выходящими в пустыню, и неудобный диван, на который он падал обессиленный после тяжёлого полевого дня на изнуряющей жаре. Удовлетворение приносила лишь разумная зарплата, которая, впрочем, позволяла только нормально кормить семью, оплачивать аренду квартиры и коммунальные услуги. В прошлой жизни Борис по результатам своих исследований писал статьи в научные журналы, разрабатывал методические указания для студентов, читал лекции по нескольким большим и сложным курсам, вёл учебную практику и руководил дипломными проектами. За год до отъезда Борис даже открыл научно-технический кооператив. Он успел насладиться вкусом предпринимательской деятельности, вникнув параллельно в тонкости коммерции и бизнеса. За это Борис был благодарен отцу перестройки Михаилу Горбачёву, открывшему ему путь в свободное плавание. Сегодня, выполняя топографическую съёмку на строительной площадке, он вспомнил, как он открывал свой геодезический бизнес в Москве. Именно сегодня, в это жаркое, насыщенное высокой влажностью утро, эти воспоминания навели его на вполне закономерное резюме:
– А почему бы, Борис, тебе бы не открыть свою геодезическую фирму здесь в Израиле. Страна всё-таки – демократическая, да и создание малых и средних бизнесов в стране всячески поощряется. Будешь ты, бывший доцент, сам себе хозяин и не будешь зависеть от всяких там Игалей Дотанов.
Следующие несколько дней были посвящены размышлениям по поводу открытия своего бизнеса. Борис отдавал себе отчёт, что этот процесс будет архисложным. Но ведь и в Москве было нелегко. Поначалу в кооперативе, который он создал, вместе с ним работали только трое работников (ещё два доцента с его кафедры). Уже через год его детище превратилось в предприятие, в котором трудилось сто пятьдесят человек и он стал его генеральным директором. Однако в Москве у Бориса были наработанные за многие годы устойчивые связи среди работодателей. Стоило ему утром около часа провести у телефонного аппарата, как минимум с десяток заказов оказывалось у него в портфеле. Борис безумно гордился не столько тем, что возглавляемое им предприятие имело миллионный оборот в год, а тем, что ни разу, никогда и нигде не дал ни кому не единой взятки, что однозначно не было присуще новым российским бизнесменам. Здесь же на новой родине всё было по-другому: он никого не знал и его не знали, вдобавок он почти не владел языком, который, безусловно, являлся важным инструментом в бизнесе. Но, несмотря на это, Борис всё ближе и ближе подбирался к окончательному решению – создать свою фирму. Сказано – сделано! Мозги Бориса были устроены так, что в момент, когда решение принято, уже ничто не могло его повернуть назад. Вначале он воспользовался тем, что новые репатрианты, имеющие высшее образование, имели право на бесплатный курс. Он взял трёхнедельный курс, название которого «Основы предпринимательской деятельности в Израиле» в точности соответствовало принятому решению. Курс вели экономисты, бухгалтеры, адвокаты и налоговые инспекторы. Несмотря на то, что все лекции читались на иврите, Борису, который уже немножко продвинулся в иудейской словесности, всё-таки удалось схватить стержень излагаемого на лекциях и значительно обогатить свои знания в бизнесовой сфере. Следующим шагом явилась встреча с советником по коммерческим вопросам. Беседа велась на иврите, но и здесь Борис понимал чуть ли не восемьдесят процентов рекомендаций, полученных от специалиста по бизнесу. Главным итогом встречи являлось одобрение советником всех начинаний, предложенных Борисом по созданию своего дела. Именно от него он узнал, что необходимо составить бизнес-план, чтобы получить в банке ссуду. Это было совсем непростым, чтобы не сказать чрезвычайно сложным действием. Следовало скрупулёзно учесть многофункциональность затрат, необходимых для начала работы фирмы.
