С. Денисов
Бых. Первая часть
– Ты ему врешь, – поправил Хайруллин. Гоша оскорбленно вскинулся. – Тогда в следующий раз другой человек будет допрос вести. Или можем спокойно настаивать на том, что брат его оговорил. Врем не врем, а доверие между ними подточится, нам это на пользу. Что тебе не нравится?
– То, что я перед ним подлец получаюсь.
– А тебе не плевать? – хохотнул Эдуард. – Ты надел эту форму – теперь ты подонок в глазах большинства людей, с которыми тебе предстоит общаться.
В вотчине Хайруллина в форму охотно влезали двое: он сам и Гоша. Насупленный молодой оперативник смотрелся придавленным в казенной, словно отвердевшей на нем одежде. Старшие товарищи наблюдали за Гошей, которому никак не удавалось вывернуть себя для ожидаемой роли. Эдуард вздохнул.
– А ты думал сохранить рыцарский ореол? Твоя задача – установить истину, но для этого нужно состязаться с лжецами.
Что-то сгибалось в Гоше, а он сопротивлялся: не желавший, не узнававший себя другого. Если поддастся, то кто же это был вчера, давал зароки, точно знал, как должно, кто виноват, а кого простить, чертил отсюда всю дальнейшую судьбу?
– Это все постановка, неправда, чушь, – вдруг зашептал Хайруллин. Могло почудиться, что его лицо стало испуганным, – и он дал отчаянный совет, прежде чем скрыться в пучине. – Притворяйся.
Его лицо изменилось на глазах, как пересобранное оригами, по-другому, вновь тускло отражающее свет. Гоша и Эдуард не поняли его приступ; а не поняв, забыли через секунду.
– Ладно, – неуверенно согласился Гоша. – Так М. как свидетель будет проходить или как соучастник?
– Это надо с прокурором обсуждать, – сдержанно ответил Хайруллин. – В качестве соучастника грабежа он бы годился, но в итоге-то разбой случился – я думаю, об этом они с братом не договаривались. За несообщение о преступлении мы его не привлечем: он близкий родственник. Если сам лишнего не наговорит, то ничего мы ему не пришьем.
– Гоша… – склонился к воспитаннику Эдуард с новыми вводными.
– Да погоди. Я бы его отпустил. Мать одна останется, если обоих посадим – сгинет.
– Ничего себе! – поразился Эдуард. – Видимо, мне кого-то надо зарезать, что ты мне однажды посочувствовал!
Не то чтобы Хайруллину важно было объясниться с Эдуардом, но это было незаполненное место между ними, и снова формальности требовали внести запись не своим почерком, а печатными буквами.
– Ты закон о полиции читал? Каково ее назначение? – спросил Хайруллин. Эдуард сделал вид, что не хочет отвечать. – Гоша?
– Полиция предназначена для защиты жизни, здоровья, прав и свобод граждан.
– Какая-то бессмыслица, учитывая, что мы как раз помогаем граждан закрывать, – пробормотал Эдуард.
– Мы орган не карательный, – безучастно разъяснял Хайруллин, и Эдуард с интересом вспоминал забытые вещи. – У меня приказа карать нет. А защищать – есть. Знал я одного военврача… – Он, как отлаженный механизм, переключился на другую тему с отрегулированной интонацией. – Если к нему на стол в сознании попадали, он всегда спрашивал: «Сколько тебе отсечь?»
– Ха! – понравилось Эдуарду. – В профессиональном юморе хирурги нам фору дадут.
– Только он не шутил. Так он серьезно это спрашивал, что каждый замирал в страхе. Сколько от тебя можно отсечь, чтобы ты не пожалел, что с этого стола слез? Чтобы тот, кого ты помнишь – здоровый, красивый, дышащий жизнью – не остался на этом столе, а сполз какой-то оковалок? Солдаты – молодые ребята, многие ж стреляются, став инвалидами. Многовато отсекли. Мы здесь тоже наложили жгут, а теперь решаем: сколько отсечь? Возьмем лишку – сами семью погубим.
– А может, это им стоило об этом подумать, прежде чем людей на наших улицах резать? – сделался раздраженным Эдуард.
– Тот, кто резал, сядет. Считаем ли мы его брата опасным? Ты, Георгий, что думаешь?
– Нельзя мать без обоих сыновей оставлять, – не промедлив, откликнулся Гоша.
– А если через год он уже сам кого-то зарежет? – взыскательно смотрел ему в глаза Хайруллин. – Теперь уж напрочь. Все равно его отпустить?
Упрямый взгляд Гоши настоял на прежнем ответе.
– Иди, – кивнул Хайруллин Гоше. – Добивайся свидетельства против брата и закругляйся.
Едва дверь за Гошей закрылась, как прилетело сообщение о выезде следственно-оперативной группы на новый вызов: с одного из дворов исчезла дорогая машина.
– Угон, – поделился Хайруллин с Эдуардом. – «Арбу» последнюю увели.
«Арбой» прозвали отечественный представительский автомобиль, на который добровольно-принудительно пересадили чиновников.
– Сколько их не было с тех пор, как мы банду Ковыля разбили?
– Почти полгода. Надо проверить, не откинулся кто недавно по этому профилю на районе. – Хайруллин сверился со временем. – Ну да, встал на работу – а машины нет. Ищи ее теперь подо Ржевом.
– Откуда угнали?
Хайруллин назвал адрес. Эдуард ненадолго замер, как бы пытаясь охватить взглядом только ему видную картину; лицо его стало вдохновенным. Хайруллин не вмешивался в процесс: Эдуарду, чьи ноги с годами завязли в земле, эти художественные порывы целили душу.
– А я тебе не сходя с места скажу, кто это организовал. Заключим пари?
– Кто?
– Какая ты скучная личность, Рамиль, даже мертвым похороны не украсишь, – разочаровался Эдуард. Хайруллин терпеливо ждал. – Газизов.
Газизов был одним из приближенных Ковыля – единственным, причастность которого к преступной деятельности доказать не удалось. В банде он был своего рода атташе и встречался с представителями щепетильных заказчиков. И хотя на его физиономию указало сразу несколько свидетелей, ушлый тип вывернулся из объятий правосудия: никто не смог вспомнить из разговоров с ним компрометирующие детали.
– Он трусоват и едва-едва хвост успел убрать, чтобы не прищемили. Думаешь, прошел у него испуг?
– Смотри – двор не охраняемый. Замки у «Арбы» дрянь. Кто-то по старой памяти обратился к Газизову, может, не зная, что Ковыля закрыли, и он не удержался: уж больно дичь легкая. Сколотил банду на одно дело. Если его уже несколько дней как нет в городе – точно он организатор.
Хайруллин отыскал номер нужного участкового.
– Полковник Хайруллин. Как обстановка? Хорошо. Хорошо. Газизова давно не видели? А, ясно. Спасибо. – Он поднял глаза на Эдуарда, не скрывая некоего скупого эквивалента восхищения. Хайруллин признавал: в профессии он не так раскован и артистичен, как Эдуард. – Неделю уже на курорте греется.
– Так аванс получил. – Эдуард посмотрел на часы. Лицо Хайруллина покривилось, выразив почти отвращение, когда он обратил внимание на дорогостоящий механизм. – Три минуты! Дело раскрыто. На премию меня подпишешь?
– Да тебя не подпишешь, так ты хуже кислого пива будешь, – услышал свой голос Хайруллин. – Часы эти не носи в отделе.
Взгляд Эдуарда ударил штыком, но остался ржавым – жалобным и жалким. Хайруллин смотрел равнодушно, и Перс засомневался, что верно воспринял фразу, что она вообще прозвучала и не он сам первым подумал об этом.
– Гоша, – сменил тему Эдуард. – Глянем, как он там?
В неудобной коробке и в неудобный час был скован вольный человек, гордости которого не замечал враждебный город; она угасала там, где камень соединяется с камнем, но помнила край, где камень соединяется с небом. М. сидел, склонив голову, и осторожно поддакивал, слушая монотонные вопросы. Рядом, как бы забытый после какого-нибудь другого события, дремал предоставленный государством адвокат. Через объектив камеры за допросом наблюдали Хайруллин и Эдуард.
Захваченный гІолохъанчи был собран, чуял превышавших численностью врагов и, нелюдимо ожидая нападения, таил свой удар. Но он ожидал их атаки откуда-то из-за плеча, где стоял шкаф с бумагой, от старости похожей на папиросную, а оно последовало в лицо, застав врасплох.
– В какой момент ты достал нож?
– Я не доставал никакого ножа. – Отмашка из неудобной позиции была вялой.
– Ну как же? – удивился Гоша и полистал планшет. Его гость попытался заглянуть на страницы, но молодой оперативник отвернул экран. – Вот же: ты подошел, потерпевший послал тебя, – Гоша поднял глаза, – к едрене матери.
– К ядреной матери, – обиженно поправил собеседник, остро почувствовав искажение неродного языка.
Гоша на мгновение, которое могло разрушить всю тактику допроса, растерялся от такой удачи, но быстро сориентировался.
– То есть ты подтверждаешь, что это ты подошел к нему?
Младший М. был пойман врасплох: он подходил, но вовсе не в тот момент, а слова слышал издалека. Запутавшись, он всплеснул рукой и откинулся на стуле, злясь неизвестно на кого.
– Вы можете отказаться от дачи показаний, – подсказал очнувшийся адвокат.
– Я отказываюсь от дачи показаний! – объявил М. От волнения некоторые буквы на его языке захрустели и защелкали в соответствии с акцентом. Адвокат снова прикрыл глаза. Гоша проигнорировал возражение.
– Затем ты достал нож и нанес три удара…
– Я не наносил! – воскликнул М., чуть не прыгнув на стол. Гоша невозмутимо смотрел на него, что сделало бурный выпад подозреваемого неуместным. М. сел обратно, сгорбился; взгляд его отскакивал от стен и углов, ища выход.
– Потом подошел твой брат. Вы собирались забрать закладку с наркотой, которую искал потерпевший, но не нашли ее. И вместо этого прихватили телефон, деньги и паспорт. Похищенные вещи ты оставил брату. Или и тут все было иначе?
– Я никого не бил ножом! – жарко настаивал на правде М.
– А кто бил? – осведомился Гоша.
М., осажденный неведомо как раскрытыми подробностями, не зная, куда улизнуть – всюду его мог перехватить этот мучитель – тягостно молчал.
– Хорошо учишься, гражданин Маликов?
– Нормально, – буркнул младший Маликов, чья фамилия неожиданно раскрывается.
– Закончишь, так в офис, небось, возьмут. Матери помогать будешь. – Маликов насторожился, бдительно следя, чтобы мать не смешали с грязью. – А вот брат твой думает, что он о ней лучше позаботится. Все-таки он старше, мудрее, да? Считает, что лучше жизнь понимает. Ты не догадался еще, откуда я все подробности узнал?
Маликов смотрел с вызовом. Ответ, который он находил, не мог существовать. Но как тогда он находил то, чего не существовало?
– Твой брат говорит, как песни поет. Видимо, он действительно мудрее тебя, сообразил: если вы оба будете молчать, оба и сядете – за разбой и соучастие. Потерпевший кровью истек, даже кто из вас напал на него, не помнит. Еще, может, помрет, тогда у вас будут сроки за убийство. У матери никого не останется. А твой, хоть и один, сумеет о ней позаботиться… Ладно, если тебе добавить нечего, подписывай протокол. – Гоша подвинул планшет, – и буду тебя для прокурора оформлять.
Тут младший Маликов поверил, что эта бредовая, случайная, горячечная комбинация линий, в которой он оказался замкнут, соотносится с ним, ждет его подписи вот в этом месте – близко к углу, над чертой кем-то определенной длины, и только полухаотичное, извилистое движение руки отделяет его от того, чтобы не быть обвиненным.
– Эй! – толкнул он адвоката.
– Спокойнее, гражданин Маликов.
– Что? – очнулся адвокат. – Вы согласны с тем, что здесь изложено?
– С чем согласен? – выкрикнул Маликов. – Я никого ножом не бил! Можно я с братом поговорю? – обратился он к Гоше охрипшим голосом.
– Чтобы вы договорились, как половчее прикрыть друг друга? Нет, конечно. А чего ты встрепенулся? Как нож доставать, так первый, а как отвечать – бежать?
– Не бил я ножом! – вскочив, заорал несправедливо обвиненный.
– Спокойнее, гражданин Маликов. Место происшествия мы тщательно осмотрели, и противоречий с показаниями твоего брата не обнаружили.
– Да гонит он!
– В чем же он гонит? – удивился Гоша. – Он обо всем детально рассказал, а ты только кричишь: «я не бил, я не бил». Кто тогда бил-то?
Юноша затравленно молчал, еще цепляясь за остатки жизни, которая десять минут назад была правдой без изъянов.
– Маликов, посмотри сюда. – Гоша держал перед ним щепотку пальцев. – Видишь? Вся твоя судьба вот здесь. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Раздавил ее, как вошь – или выпустил на волю? Мне без разницы, кого из вас сажать. Так что пой не фальшивя.
Двое стоящих у монитора поразились той властности, – явно перенятой у другого, – с которой парень завладел неприкаянной душой, посланной в его распоряжение. Гоша не разжимал пальцев.
– КъватІуш, сука… – выдохнул Маликов, схватившись за волосы, да весь с этим воздухом и вышел – и теперь сидел какой-то другой, еще незнакомый сам себе. – Я не знаю, что ему в голову взбрело, серьезно говорю. Мы видели, что человек явно наркотики ищет. Брат подошел, пошутил – давай, поделись, говорит. А тот ему про мать сказал.
– А брат что?
– Нож достал, начал бить…
Гоша разжал пальцы и придвинул к себе планшет. Кульминация наступила. Дальнейшее было скучно: Эдуард и Хайруллин навидались этих драматических историй, разнообразие которых помещалось в скупую сводку.
– Какого цвета стена? – внезапно спросил Хайруллин.
– Зеленого.
– Синего. Вот оно.
– Что?
– Сколько раз я это видел, а не пойму, как они сравнивают: вот кошелек в руке человека, а вот человек – и достает нож… И все у него сошлось! Среди людей не работает какой-то фундаментальный физический закон: мы отвечаем по восходящей, а не затухающей, примирительной силой. Маятник, который раскачивается все сильнее, пока не снесет стену.
– До сих пор удивляешься? – пожал плечами Эдуард. – Ты у нас пять лет, привыкнуть пора.
– Разве пять? Пусть будет пять. Мне кажется, я легче пойму нашего маньяка, чем людей в здравом уме. Васильковый.
– Тебе хочется, что ли, васильковый? Оливковый. «Не верьте тому, что вызывает ненависть». Разве ты не слышал? Преступников нет. Мы придумываем, что они преступники. А они принимают правила и вступают в игру. Убегают от нас, сдаются, склоняют голову перед приговором. Потом прикидываются, что сидят в тюрьме, а потом снова притворяются убийцами и насильниками. Нам нужно быть очень, очень убедительными, чтобы они поверили в нашу роль. – Эдуард кивнул на монитор. – Старший скоро зайдет за декорации, которые мы строим.
– И однажды выйдет. Последствия. Как думаешь, убьет брата?
– В тюрьме остынет. Но из общего дома брата выгонит.
– Лазурный.
– Циановый. – Эдуард был доволен добавленным цветом, по его мнению, удачным. – А ведь они могли бы всю жизнь прожить, не догадываясь, что предадут друг друга.
– Что в этом нового? Как будто мы сами не предпочитаем обман. Мало кто в сорок лет остается верен принципам, в которых не сомневался в восемнадцать лет. Так что все мы предатели друг перед другом.
– Бирюзовый.
– Аквамариновый.
– Я не знаю, какой это.
– Как с тобой жене тяжело! Надо у Леры спросить: у нее холодный взор, но женское сердце.
– Ее ответ будет разочаровывающе правильным. – Хайруллин обернулся к монитору. – Закругляются.
– К старшему брату – тоже Гошу?
– Нет, тот покрепче, а ты его уже изучил. Сам займись. Пошли, встретим.
Но, едва они поднялись, в комнате на той стороне экрана возникла заминка. Получив подписанный протокол, Гоша долго всматривался в него.
– Подожди, а ты Магомед или Малик?
Собеседник недоуменно уставился на него.
– А признался кто? – неожиданно обрел он надежду в этом абсурде.
– Который другой, – нашелся Гоша.
– Я Малик.
– Вот. А признался Магомед.
– Ты не врешь мне? – заподозрил Малик.
– Зачем же врать, если мы устанавливаем правду?
Аргумент был фундаментальный; Малик принял его и смирился. Гоша поспешил выйти. В коридоре двое взяли его под локти, увели подальше и поставили у стены. Гоша стоял не сконфуженный, но гневно проваливающийся в себя взглядом.
– Ошибся с именем, – констатировал Хайруллин.
– Да блин, Маликов, Малик, имя у меня с фамилией смешалось, и я Магомеда вписал! И он, главное, просмотрел.
– Исправил бы и снова дал на подпись. – Эдуард взмахнул рукой, словно собираясь дать затрещину.
– Да чего-то растерялся… А теперь, раз подпись стоит, файл поправить уже нельзя, да?
– Ну, вообще-то можно… – зафинтил Эдуард.
– Нельзя, – отрезал Хайруллин. – Не переживай, дело ты не загубил. Нам главное – признание старшего, а ему не нужно весь протокол показывать, можно и запись с нужного момента включить.
– Такие бараны сами шкуру отдают, – усмехнулся Эдуард. – Младшему потом под каким-нибудь предлогом дадим заново подписать.
Едва Гоша выдохнул, Хайруллин безжалостно продолжил:
– Вторая ошибка. Ты упомянул, что потерпевший даже не помнит, кто нападал. Будь против тебя человек опытнее, он бы сразу смекнул, что ничего у нас для обвинения нет.
– Никогда на допросах зря не болтай, если не уверен, что твоя информация не приведет тебя к более ценной информации, – назидательно, впечатывая палец в стену, проговорил Эдуард.
– Это третья ошибка. Не отвечай за него. «Он подошел туда, сделал то…» Ну, рассказал ты. А он что рассказал? На суде этими показаниями подотрутся. Тут ты добился признания – это хорошо. Но будь вместо этого Малика кто-то посмышленей, ты бы выдал ему, что мы знаем, а что только хотим узнать.
– Напротив иногда такая хитрая сволочь сидит! Выйдет из кабинета, зная больше тебя.
– Будут и те, кто запирается, и те, кто тебя запросто на неаккуратном слове поймает. Не заметишь, как из тебя все, что им нужно, вытянут. А так нормально. Главное, ты держишься уверенно, слабины не даешь – это человек чует не хуже собаки. Остальное с опытом придет. Поздравляю. Считай, первое дело раскрыл.
– Да все и так известно было… – недоверчиво принимал похвалу Гоша.
– Ты не представляешь, сколько дел, в которых точно так же все известно, даже до суда не доходит! Мало знать, что произошло. Надо еще доказать.
– Или заставить всех поверить, что знаешь, – добавил Эдуард.
– А у вас никаких дел нет, товарищ подполковник? – холодно спросил Хайруллин. Эдуард изобразил уход, но, когда Рамиль вновь повернулся к Гоше, остался на месте. – Иди в дежурку. У нас «Арбу» угнали. Езжай на место, я попрошу привлечь тебя к расследованию. А то этот угон раскроем, их потом еще полгода не будет – сейчас даже среди приезжих дураков мало осталось под «Лазурью» красть. Так что изучай тему, пока возможность выпала.
– Есть!
Обрадованный Гоша убежал.
– Раскрыл он… – проворчал Эдуард. – Что бы он без меня раскрыл?
– Куда он побежал? Он по этой лестнице в дежурку не спустится. Все как-то… Тебе никогда не доводилось однажды проснуться и понять, что все – неправильно? А ты даже не знаешь, когда и что именно сломалось. Я вот помню утро, когда осознал это… Может, сегодня тоже все повернуло не туда?
– Откуда я знаю, у меня утра не было, – раздраженно отозвался Эдуард. – Всю ночь этих дебилов ловил. Жена меня отчитывает – а я срываюсь на полуслове, потому что очередного подонка ко мне везут. Суки, твари…
– Давай хоть пацана не упустим.
– Себя бы не упустить.
Чем занимаются кинологи?
…Ну, конечно, не подписал! Этот идиотский плаксивый разговор о «кипарисе» с Лерой, да еще накануне загадочного убийства. Хайруллин теперь смутно не доверяет его расследованию и не хочет спешить. А без этого дела положение Андрея совсем ни к черту: за последнее время, несмотря на честные старания, либо все усилия вели к висякам, либо расследования разваливались, не доходя до суда.
Андрей, идущий по скверу, хлестаемому мокрым ветром, запнулся перед возникшей словно ниоткуда парой: низеньким невзрачным священником и высоким импозантным мужчиной лет тридцати пяти. Этот человек отвергал полутона: одежда, сплошь черная, от длинного пальто до ботинок, сливала его с почвой, но бледное лицо гармонировало с луной и мертвыми фонарями. Цвет глаз был неразличим; взгляд безжизненный – и все же деятельный, как личинки на трупе. Андрей услышал голос, похожий на крошащийся снег.
Двое не заметили его. «Прощение, прощение», – звучало в треснувшей голове Андрея. От навязчивой пульсации нужно было как-то избавиться, выплеснуть загноившиеся мысли. Бар. Ну конечно, бар! Там наступит какая-то ясность; либо же она станет не важна. Андрей обнаружил, что уже давно двигается в нужном направлении.
Дорожка пролегла между сумрачными деревьями, как темная долина. Вход впереди освещался рваными от влаги фонарями. Андрей ввалился под надпись «Квасура» и сразу ощутил тепло, обнявшее его под кожей.
Деревянные алтари и престольные стулья. Сидели двое; разливали из пластиковой бутылки, бормотали слова, положенные соединявшему их служению. На тарелках высились очистки даров: скорлупа фисташек и рыбья шкура. Андрей сел за стойкой.
– Здорово, Сэм. «Архангельское», как обычно. – Это было самое крепкое пиво в ассортименте.
Сэм был и хозяином заведения – мужик с огромными татуированными лапами, со своего места за стойкой легко дотягивающийся до дальних кранов. Он грустил с запивающими тоску посетителями и веселился с насыщающими радость. Иногда его шевелюра была стянута резинкой в хвост, иногда – буйно распущена. Андрей подозревал, что за стойкой сменяют друг друга близнецы, и пытался отличить их по татуировкам. Неоднократно начиная расплетать узор, он неизбежно забывал рисунок к следующему визиту.
Андрей посмотрел в угол, где бормотал телевизор. Ведущий, похожий на других ведущих, принимал гостя, непохожего на других гостей: последнему, казалось, было интересно, о чем его спросят.
– …Когда Герцен раздражал царя «Колоколом», из России ему исправно приходила рента от поместья. Самодержавная власть не смела покушаться на законную собственность человека. И президент понял то, для понимания чего его предшественнику, видимо, не хватило дворового воспитания: ты можешь бросать в яму неугодного, но оставь бизнес его преемникам, а не своим. И они будут не слишком критичны. Помнишь Макиавелли? «Люди скорее прощают даже смерть своих родителей, нежели потерю состояния». Президент закрепил уважение к частной собственности, уважение, которого наша страна не знала уже лет сто пятьдесят. При этом я никогда не считал его выдающимся лидером. По-моему, людям требуется несколько секунд, чтобы вспомнить его лицо.
– Незаметный и эффективный – идеальный государственный муж.
– И все же он – продукт известной системы, которая не умеет дискутировать. Все мы видим эту позорную правоприменительную практику статьи об экстремизме, она продолжается десятилетиями. Да, экономические преступления теперь в основном рассматриваются гражданскими инспекторами. Кроме «повлекших за собой значительные общественно опасные последствия». Формулировка закона настолько расплывчата, что органы по-прежнему могут при желании возбудить дело против ларька с блинами.
– Но такого желания нет.
– Конечно, есть! Однако мы живем в России. Не так важно то, что говорит закон, как то, насколько широко его дозволено применять. При нем этим не злоупотребляют. Это как бы аттестат на зрелость государства: если оно прекратило капризничать и драться лопаткой, увидев у кого-то куличик поровнее, то у него появляется шанс вступить во взрослую жизнь.
– Но еще не вступило?
– Наше государство отпускает вожжи испуганно: оно до сих пор, в век реактивной авиации и космических перелетов, полагает, что правит тройкой лошадей, которая тут же понесет, стоит ослабить вожжи. Ситуация, завязанная на авторитете единственного человека, не может сохраняться дольше его правления. Сейчас государство все еще держит гражданина за горло, но уже перестало шарить в его карманах. Либо вслед за этим родится уважение и к политическим правам – либо будет вновь отнята собственность.
– Чего же ты ожидаешь от его наследника?
– Седов не производит на меня впечатление человека, способного проявлять тот же такт, поэтому на его счет у меня есть опасения. Романов – безусловный самодур. Его политические заявления всерьез воспринимать, конечно, невозможно. Но у него есть вменяемая экономическая программа, которая мне по душе. А вся эта идеологическая обертка, полагаю, быстро будет выброшена, когда нужно будет не поднимать с дивана патриотически возбужденный электорат, а решать текущие вопросы экономики и внешней политики. Для меня самое поразительное в их заочных дискуссиях то, что как раз Романов и способен в полной мере оценить значение черноморских трасс и мостов. Это инвестиция.
– Россия получит с нее выгоду.
– Получит выгоду. Именно. Это ведет к развитию всего региона. В конечном счете средства, в которые выльется эта инвестиция, и означают эти отремонтированные дворы, тропку… как там Романов говорил?
– Тропки, по которым бегают русские детишки, вот этот милый образ.
– Проблема в том, что Седов не может это выразить: он не умеет разъяснить такие вещи. С лицом диккенсовского Скруджа он будет уныло вещать о том, что сделали, но не о том, почему это сделали. Он не умеет прорекламировать цифры. Романов – умеет. Будь это его проекты, его речь перевернулась бы на сто восемьдесят градусов. Но это не его проекты. И потому тот, кто мог наилучшим образом высказаться в их пользу, будет молчать.
– Назови качество, которые ты хотел бы видеть в том, кто придет на место президента.
– Я накануне смотрел наше прошлое интервью, больше десяти лет назад, представляешь?
– Пустил ностальгическую слезу.
– Ты меня, как и всех, спросил: «Что бы ты сказал президенту?» Помнишь, что я ответил? «Дай нам дорогу». Так вот главное достоинство нынешнего президента состоит в том, что он знает о важности своевременного ухода. Уйти, не ставя страну под угрозу маразма или сердечного приступа государственного масштаба. Уйти, пока люди не стали считать незаменимым. Ведь в такие слова можно в конце концов поверить, а это очень опасно.
– Говорят, президент уходит, потому что болеет.
– Мне наплевать почему. Главное, что уходит. Я вообще считаю равнодушие основополагающим качеством избирателя.
– Сэм, повтори, пожалуйста.
Андрей закинул в рот арахис и прислушался к расслабляющему хмельному прибою в голове. Линию мыслей размывало, унося отливом этот песок, свербящий под черепом, на глубину.
– Что там с этим убийством-то, продвинулись?
– Бригада департамента им занимается, мы так, на подхвате.
– Хоть подозреваемые есть?
– Подозреваемые всегда есть. Раз имеется такая строчка в файле дела, надо же ее обязательно заполнить.
Хмыкнув, Сэм протянул кружку. Андрей отпил и заглянул в тонущие в янтаре огни, колеблющиеся, как блесна удильщика. Гудел телевизор. Звук кричащий и острый. Арахис. Несколько глотков. Сам же и схватил крючок. Снова разговоры. «Сэм, повтори еще раз». Речь была плохо размешана и походила на иностранную. Что-то не стыкуется. Машинально приняв третью кружку, Андрей наконец вспомнил, почему хотел прийти, и поднял на Сэма испуганный взгляд:
– А когда я был здесь последний раз?
– Ты вообще уходил? – пошутил Сэм, но увидел, как остолбенел гость. – Вроде бы неделю назад. Да, точно. И как раз эта хрень с трупами случилась. Ты болтал с кем-то.
– С кем? – выдохнул Андрей. – Мне очень важно знать. Глупо прозвучит… Но я вообще ничего не помню о том вечере.
– Ну, для того, кто подает алкоголь, это звучит привычно. Но я и сам не помню. Знаешь, а странно… Я ведь вижу эту картину: ты и кто-то рядом с тобой. Но его лицо… Оно типа замазано. Как будто кто-то в моей голове провел ластиком.
– Я бы больше доверял забытому, а не ясному как божий день.
Андрей в ужасе отшатнулся: рядом с ним сидел неизвестный. За неряшливой, как дикий куст, бородой трудно было рассмотреть его лицо. Ярко блестели только глаза, непредсказуемое выражение в которых играло даже с их цветом. Кожа напоминала опаленную бумагу, а черты словно плавились. В его волосах, сквозь которые искрил свет, Андрею мерещилось пламя и слетающий пепел.
Сэм, как-то резко поскучнев, занялся своими делами за стойкой.
– Верь или не верь, – обратился незнакомец к Андрею, – а неспособность большинства людей укусить себя за локоть создаст нам большие проблемы. Чтобы исправить эту несправедливость, дурацкое строение суставов и связок придется разрушить. Основополагающие жесты, такие как отдать честь и почесать свой зад, видоизменятся навсегда. Что тогда останется святого? И какое из двух тел считать правильным? Что за странный мир создаст дерзость укусить себя за локоть!
– Мы знакомы? – пролепетал Андрей, несколько ошеломленный бредовым вступлением.
– Разумеется! – с некоторой обидой заявил собеседник. Андрей попытался поймать его взгляд, но тот бережно следил за текущим из ПЭТ пивом. Судя по густоте и плотной пене, это тоже было «Архангельское». – Ты должен знать мое имя.
– Откуда?
– Я ведь помню, что мы встречались.
– Вот как? – протестующе отреагировал Андрей. – Откуда же такая уверенность? Ты же говоришь, что доверять стоит забытому.
– Вот и поверь, что ты знал, как меня зовут. Ну? Пункт: имя. Заполняется вручную. – Незнакомец чокнулся с Андреем через воздух. Стекло блеснуло, вызвав неразличимую вспышку воспоминания.
– Я…
– Погода стоит, а? – словно включился кто-то третий – так внезапно сменился тон, настрой, эмоции всей беседы, все равно что вывернутые рукой. Андрей смотрел на странного соседа, отпивающего пиво, и пытался понять, начался ли разговор только что? – Я успел и на севере пожить, и на юге, и вот дряннее этой погоды, которая сама не знает, чего хочет, не встречал. Бледный у тебя вид, Андрей. Тоже с севера, да?
– Беломорск, – принужденно ответил тот.
– Звучит, как забытое всеми место. Есть достопримечательности?
– Шерстистые носороги и мамонты, – буркнул Андрей.
Собеседник обрел задумчивый вид и погладил неподатливую бороду.
– А разве не там действует какой-то важный научный центр? «Сияние», нет?
– За чертой города.
– Что-то читал о нем недавно. – Незнакомец (как же он себя назвал?..) постучал костяшками пальцев о стойку. Андрей заметил, какая по-звериному крупная у него ладонь. – Проект «Фамарь». Не слышал?
– Нет.
– И о «Фаресе» не слышал? Да ведь ты там жил! – с неожиданным раздражением воскликнул неизвестный. – Чем же ты занимался в Беломорске?
– Я кинолог по профессии, – как-то послушно ответил Андрей.
Лицо собеседника растянула широкая улыбка. Губ было почти не видно, а глаза не обрели выражения, и из-за этого казалось, что улыбается одна борода.
– То есть… – Он наклонился, будто бы готовый поделиться отменной шуткой. – Работал с кошками?
– Да, – подозрительно ответил Андрей.
И тут же отпрянул, так как неизвестный вдруг разразился хохотом. Сумасшедшие глаза так и плясали на его лице. Он застучал по плечу Андрея, благодаря за хохму. Он веселился так бурно, что потерял опору и, пытаясь удержаться о стойку, свалил бутылку с остатками пива. Сэм молча подскочил, чтобы вытереть лужу. Неизвестный походил немного, еще охая и пытаясь отдышаться.
– Я сказал что-то смешное? – напряженно спросил Андрей.
– Нет! Нет, что ты! Просто… Недолюбливаю собак. Приятно видеть человека, увлеченного кошками. Но почему тогда кинолог? Я изучал латинский, и «кинос», если не ошибаюсь, – это собака.
