С. Денисов
Бых. Первая часть
О хрупкости семейных ценностей
– Это съешь в обед, это – через три часа, а если задержишься, – ты, конечно, задержишься, – то откроешь этот контейнер. Далее: эту таблетку примешь после первого приема пищи, эту после третьего – вечернего, но если придешь домой до восьми, то, соответственно, принимать ее не нужно. Не пропусти: передать желчный пузырь в суд не получится, хотя посадить его все-таки можно. Двенадцать, шестнадцать часов и двадцать – запомнил? На всякий случай я наклеила время на каждую крышку. Двенадцать, шестнадцать часов и двадцать! – Катя продемонстрировала каждую баночку и с сомнением уставилась на мужа.
Ореховые Катины глаза всегда были распахнуты чуть шире, чем требовал момент, а темные, как черешня, губы – приоткрыты в нетерпении. Какая-нибудь вьющаяся темно-русая прядь постоянно выбивалась из укладки, несмотря на тщательные попытки заплести волосы – каждый раз выходила новая удачная прическа, пусть и несколько беспорядочная. Катины претензии походили на игру: найди ловкий ответ, иначе она станет скучной.
– Мне кажется, ты Аргуну даешь больше свободы, чем мне, – пожаловался Хайруллин, не способный даже прикинуться рассерженным в присутствии тарелки вареников. Ретривер Аргун поднял с тяжелых лап добродушную морду, проверяя, ожидается ли его участие в загадочных человеческих ритуалах.
– И не говори, что тебя это не устраивает! Ты очень несамостоятельный в любом быту, кроме военно-полевого, все время крутишь головой, удивляясь, почему не поступают приказы. Если тебя не рассчитать на раз-два, ты можешь потеряться и начать искать поблизости женщину с командным голосом.
Хайруллин, разнеженный варениками и ослабивший бдительность, хмыкнул, и Катя предостерегающе сузила глаза. Она, конечно, была раздражена: неделю после убийства на Грекова муж почти не появлялся дома, а когда все-таки добирался, то ложился в кровать, как в гроб. Вчера наконец сиюминутных результатов по расследованию требовать перестали, так что Михаил Потапович отпустил Рамиля пораньше. Он пришел домой, раздразнил редкой доступностью жену, но, едва успев переодеться, был сражен сном. Какое разочарование!
– Я знаю все короткие пути мимо этих женщин, чтобы скорее добраться к тебе.
– Вот как? И когда же ты их успел изучить?
– Ах ты! Ладно, завтра продолжим с этого места, я что-нибудь придумаю.
Катя, довольная собой, сверкнула улыбкой. Присущее ее мыслям сочетание почти детской игривости и молниеносности фехтовальщика приводило Рамиля в восторг.
– Между прочим, сырники оставила твоя мама, не пропусти. Заезжала, пока ты спасал нас от очередного преступника. Кстати, она все-таки купила те сапоги. Я с ней общаюсь чаще, чем ты, поэтому сообщаю.
– Еще один болезненный упрек.
– Ты заслуживаешь их гораздо чаще, но я милосердна. Ты запомнил? Один контейнер может остаться лишним, не впадай в панику.
Хайруллин с нежностью принимал заботливые укоры жены. Катя была единственным человеком, перед которым он мог снять форму, стянуть шкуру, раскрыться, дать коснуться всех своих смешных и трагических слабостей, всецело доверяя и не боясь непонимания.
– Ты сегодня дома? – спросил он.
– Да, надо закончить аудит. Вряд ли успею, пока мальчишки в школе, поэтому прогоню их или заставлю убираться.
Катя всю жизнь подвизалась в финансовом секторе, найдя там удаленную работу, подходящую кочевой жизни жены растущего офицера. Она и спустя годы не могла определиться, смешно это или грустно, учитывая, что ее роман с мужем начался со встречи на лекции по анархо-коммунизму. С тех времен в ней сохранилось насмешливое отношение к богатству и недоуменное – к банковскому счету, опережающему представления их семьи о достатке. В последние годы Катя стала зарабатывать больше мужа, но этому никто из супругов не придавал значения.
О работе жена не спросила: эта тема оставалась за порогом. Иногда Рамилю хотелось поделиться с Катей тем, что никак не помещалось в сердце – неправильными, ни с чем не сходящимися деталями, которые он находил. Но он не решался, и незаживающее одиночество зияло в нем, как отверстие от прошедшей навылет пули.
Со дня массового убийства на улице Грекова эта пусто́та саднила в Хайруллине, будто требуя чего-то. Ощущение казалось сродни запаху дыма, или отчетливому привкусу металла, или нежданному колокольному звону. Казалось, пора кричать, бить тревогу – но о чем? Ведь не о том же, что люди убивают друг друга, в самом деле…
На пороге Хайруллин задержался на несколько секунд, запоминая дом – иначе можно не вернуться, он знал это.
– Вот, ты улыбаешься, когда смотришь на меня. А выходишь – я же вижу, как гаснешь. Страшно. Как будто ничего там для тебя нет.
Катя была не права. Вовсе не снаружи Рамиль ощущал себя как огарок, тысячу лет назад погашенный, затоптанный и разнесенный подошвами, а в самый спокойный час: дома, тихой ночью, зная, что рядом любящая жена и славные, похожие на него сыновья. Именно тогда он переставал верить, что здесь есть что-то настоящее, помимо его страха: они – еще одна не сходящаяся деталь. Он поцеловал ее – сургучная печать, по которой он угадает ее вечером.
В дежурке с его появлением не стали скрывать, что хохотали. Передали сводку. Кто-то дарил старушкам цветы на улице Улыбок. Залаяла собака, и человек с брюзгливым лицом испугался. Из дома № 3 вышла грустная женщина – это требует особого внимания. Миндальное печенье в кондитерской на улице Не Ушедших На Войну получилось сегодня особенно вкусным. Со слезами на глазах сдался мужчина, обидевший ребенка. Сходится!
Как-то так, только циничнее и потому смешнее, пошутили в дежурке. Хайруллин изобразил улыбку, заслушал доклад о происшествиях, поблагодарил ночную смену за работу. Попытка изнасилования – несостоявшегося триумфатора спугнул шум в кустах; ограблен винный магазин – преступник изрезался стеклом и сам вышел к полицейским с просьбой перевязать его; кто-то рубил топором дверь к соседям; уличный грабеж – подозреваемый, завладев деньгами и травматическим пистолетом жертвы, сбежал, но затем вернулся и выстрелил в потерпевшего из похищенного оружия – «хотел испытать»; и т. д. и т. п. Нет, это все не сходится, категорически не сходится. Гражданин в состоянии алкогольного опьянения, гражданин в состоянии алкогольного опьянения, гражданин в состоянии наркотического опьянения, гражданка в состоянии алкогольного опьянения… Убийств нет уже неделю: за раз лимит на полугодие исчерпали. Словом, утро и правда было хорошим.
На службу Хайруллин добирался первым из руководства. Это не было его обязанностью, но он должен был взять происходящее в отделе под контроль как можно скорее. Затем примерно в одно время прибывало остальное начальство во главе с Михаилом Потаповичем. Хайруллин коротко и содержательно отчитывался о текущих расследованиях.
«Высокая штабная культура… – уважительно отметил Михаил Потапович, впервые услышав его лаконичный и точный доклад, и рассердился на остальных: – А вы все только мямлите!»
Друзей среди коллег у Хайруллина за эти годы не появилось; впрочем, и врагов тоже. В коллективе верили его слову и боялись холодную критику; ценили работоспособность и злились на безразличие к их времени; признавали выдержку, но не одобряли отчужденности.
Хайруллину, пришедшему в полицию из вооруженных сил, не хватало изящества и ловкости в оперативной работе. Однако он обладал метким умом, твердым характером и каменной усидчивостью, позволившими ему неплохо освоиться в профессии.
Михаил Потапович быстро стал полагаться на совет и мнение, которые были лишены шелухи, сразу вынимая ядро ситуации. Он принял твердость суждений и дисциплинированность Хайруллина, его упорядоченность, которой невольно подчинялись все вокруг; принял, как палку в руке, на которую оперся: ведь его собственная строгость из года в год становилась все более рыхлой, все менее пугающей.
Вскоре Хайруллин стал наиболее доверенным заместителем Михаила Потаповича, но не был бы собой, если бы придал этому значение. Его мало волновало, как к нему относится руководитель. И если бы начальник третировал его, то Хайруллин просто продолжал бы трудиться в тисках.
Наилучшее взаимопонимание установилось у Хайруллина с Лерой. Случалось, на совещаниях окружающие едва поспевали за их отрывистыми диалогами: между собой они могли отбросить половину разъяснений, обтесывая суть.
С Эдуардом они не сдружились, но сработались. Хотя временами того приходилось встряхивать, он все же оставался эффективным оперативником, что нивелировало в глазах Хайруллина многие изъяны. А Эдуард симпатизировал руководителю за то, что тот не забывал перечислять его успехи Михаилу Потаповичу.
Хайруллин вошел в свой кабинет и занялся анализом материалов по массовому убийству. Вскоре наступил час новой смены, и, обозначая начало рабочего дня, из динамиков раздался гимн Евразийской державы. Лера называла его дисгармоничным. Хайруллин, хотя и находился в одиночестве, на полуслове оторвался от изучаемого документа и встал – действие безотчетное, но седативное, как стук по дереву или молитвенная формула. Поначалу его обезличенная фигура приводила в замешательство заглянувших в неподходящий момент подчиненных, но со временем эту привычку приняли в качестве безобидного психоза.
Этот гимн впервые прозвучал в государственных учреждениях Москвы и Анкары всего несколько месяцев назад – об этом условились мэры «в знак братства, которое продлится еще тысячу лет». Из разговора со старшим сыном Хайруллин узнал, что почти тысячу лет назад турки разгромили Византию и заняли Анкару. И хотя до круглой даты еще оставалось время, аудитория была убеждена: неправославный мэр дал пощечину основному населению российской столицы. Впрочем, национальная гордость была ушиблена в обеих частях света: москвичи новое правило восприняли как поклон перед Тюркие, анкарцы – как угодничество перед Россией.
Из коридора наперекор гимну раздалась попсовая песня. Место было далеко от владений Михаила Потаповича или зама по кадрам, а Хайруллину этот протест был безразличен. Когда какофония смолкла, он быстро, хоть и не сразу, нашел будто бы чуть съехавшую строчку и вчитался вновь.
В файле были собраны каждый миллиметр пространства и каждая секунда времени – после конца вселенной весь дом можно будет восстановить по этим крупицам. Убийца прячется где-то здесь, совсем рядом. Его призрак обязательно, неизбежно сохранился на этих страницах, но они, десятки лучших сыщиков Москвы, за тысячи часов работы почему-то не заметили его. Никого – и в то же время ощущение кого-то поблизости.
Репродуктор ожил повторно – наступила пятиминутка политинформации, столь необходимой в жизни человека, думающего о родине. Хайруллину не сразу удалось очистить голову, и он начал слушать со случайного места.
«…Кто всегда спасал головы европейцев? Россия разгромила этого канонира, державшего под пушкой всю Европу, – Наполеона. Разгромила и этого выразителя вековых, подлинно европейских идей превосходства над прочими нациями – Гитлера. Россия сама с себя, как утомленную вошь, сбросила большевиков. Конечно, Европа нас не любит. Россия – их вечное воспоминание о своих неудачах, страхах и позорах. Пришлось нам в Глиняное десятилетие решительно взять заблудившуюся Европу за руку и усадить спокойно. Мы можем и шлепнуть по этой руке, если Европа расшалится окончательно!
В России никогда не презирали инородца. Если он пришел без меча, мы всегда встречали его как друга. Никогда Россия, принимая под свою защиту какую-либо землю, не объявляла живущий на этой земле народ не достойным существования. В отличие от «цивилизованных» стран Европы, ответственных за геноцид на всех континентах, кроме Антарктиды.
Так почему вот уже три сотни лет они по инерции продолжают включать пластинку великоросского шовинизма, не трудясь сверить ее с действительностью? Объяснение есть. Дело в том, гражданин России, что в их глазах ты – второсортное создание, которое пропадет без подсказок Запада. Теперь мы их, наверное, переубедили. Веские доводы привели дроздовцы, поднявшие новый флаг над Мюнхенской ратушей. И батальон Кастуся Калиновского, который только перемирие остановило от того, чтобы в очередной раз не поднять наше знамя над Берлином. Свое слово сказала бригада имени Ивана Мазепы, вынудившая сдаться гарнизон Каттербаха. И Сафарский полк, всем чужакам на Ближнем Востоке показавший «сорт» российского солдата!
Они нам рознь – а мы их разим!»
– Да заткнись уже! – крикнул кто-то в коридоре.
«Они приветствуют любой теракт в наших городах, если объявят, что он произведен во имя чьего-нибудь “освобождения”. Кивают друг другу: этого они в России заслужили. А чьи-то сестра или брат положены в гроб. Слышите? Ваши смерти там считают оправданными. Там нет разницы, погиб русский или татарин, якут или ингуш – главное, что погиб россиянин, а ему поделом. Не проявляют сострадания; что ж, и мы не проявим, пока не найдем понимания. Если хоть один человек в их стране поддержит террористический акт в наших городах и не будет осужден, – мы будем считать эту страну соучастницей.
Дежурными фразами о сочувствии нас теперь не убедишь – сочувствие должно быть деятельным!
Кое-кто и у нас намерен грозить не сжатым кулаком, а раскрытой ладонью. Кто, как не враг, обезоруживает нацию? Они хотят стравить нас, увидеть, как мы избиваем друг друга, – а мы будем лупить канадца и японца! Пусть их матери плачут над глупыми сыновьями, а ваши матери смотрят на вас с гордостью!
Будьте бдительны и не верьте тому, что вызывает ненависть», – закончилась речь традиционным рефреном.
Дослушав, Хайруллин поднялся и направился в ближайший кабинет.
Лера сидела в одиночестве. Судя по успевшему завять салату в пластиковом лотке, она находилась в отделе с ночи. Ее глаза были пустыми-пустыми – вроде как смотришься в окно пасмурным утром. Хайруллин сел в другом конце комнаты.
– Сегодня уйдешь вовремя. Неделя прошла. Гнаться ни к чему.
– Угу.
Хайруллин не уходил. Лера покосилась на него раз, второй – и наконец оторвалась от монитора. Объяснять свое присутствие Хайруллину не потребовалось.
– Версия, – озаглавила Лера начавшийся разговор.
– Преступник бесследно исчез. Убил тринадцать человек, не дав им ни разу вскрикнуть. При этом, судя по всему, разорвал их голыми руками. И так далее.
– Слишком много необъяснимого в одном деле.
– И мы прикидываемся, что это как-то сойдется само собой. Беремся за стандартные мероприятия, ищем очевидных подозреваемых. Наш прицел сбит. Мы предпочитаем не замечать, от чего отталкиваемся.
– От какой-то мистики, говорят.
– Не мистики, конечно, но определенно чего-то нетипичного. Чем пытаться объяснить каждую странную деталь по отдельности, нужно найти объяснение, которое охватывало бы все детали сразу.
– Вообразим, что убийца действительно обладает нечеловеческой силой, действительно способен становиться невидимым, действительно контролирует разум.
Хайруллин молча допустил это.
– У тебя есть идея. Которую, как ты считаешь, другие могли упустить. Почему они, лучшие сыщики, упустили, а ты – нет? Военное прошлое? Суперсолдат?
– О суперсолдатах в армии я не слышал. Но действительно думаю о каких-нибудь новейших военных разработках. Акустическое оружие, например. Подавило волю жертв, блокировало шум, разрушило ткани…
– Не объясняет картину повреждений. Не объясняет исчезновение. Но, допустим, это мы что-то пока проглядели.
– Или другой вариант – экзоскелет. Есть облегченные варианты для разведчиков, которые можно спрятать под одеждой.
– А, ты же служил в военной разведке. Нечеловеческую силу это хорошо объясняет. Но почему никто не слышал криков жертв?
– Он не дал им шанса вскрикнуть, убивал быстро.
– Нет ушибов – он не вырубал их одним ударом. Нет признаков того, что жертвам связывали руки или засовывали кляп. Выглядит так, будто их рвали живьем, а они молчали. Хотя кое-кому быстро оторвали голову… Как он исчез?
– Реактивный ранец.
– Ты серьезно?
– Да. Есть компактные модели, не для полета, а, скорее, затяжного прыжка. У нас такие использовались – очень удобно в горах.
– Тогда он мог бы сразу прыгнуть за пределы поля видимости камер, которые мы проверяли. Но окно было закрыто.
– На падающий крючок. Погода плохая – захлопнуло ветром.
– Кто проверял подоконник?
– Мы пытались выяснить, не спустился ли он на альпинистском снаряжении, а это совсем другие следы.
– Случаи бывали. А вот реактивных ранцев криминальная летопись России еще не знает. Зачем такие сложности?
– Мне все же больше нравится версия с ранцем, чем с мистикой.
– Ранец шумит.
– У такой модели только стартовый выхлоп. Надо проверить, не срабатывала ли ночью сигнализация и нет ли под окном следов сгоревшего топлива.
В диалоге не было пауз. Но понимание всегда нужно обозначить вслух – формальности несовершенной человеческой коммуникации.
– Итак, – подвела черту Лера, – ищем военнослужащего, который имел доступ к экзоскелету облегченного образца и реактивному ранцу. Военная прокуратура должна организовать проверку складов.
– Скорее всего, участник боевых действий, у которого отмечались проблемы с психикой. Воевал на Ближнем Востоке и был разведчиком.
– «Расцветающие ирисы». Вспомнил кого-то из сослуживцев?
Хайруллин поднял взгляд, и Лера увидела глаза человека, которого тяжелые вериги прошлого утягивают в пропасть столь осязаемую, что легко было представить, как он падает со стула и исчезает.
– Нет.
И все же он вспоминал, но бесконечно плутая, пытаясь пройти даже не к блуждающему по Москве жнецу, а к самому себе.
В кабинет, разрушив настроенное, как струны, согласие, ворвался Эдуард; шкафы вздребезжали.
– О, сидит, задумалась! Небось, в мужиках своих разобраться пытается! – Лера скорчила ехидную гримасу. – Доброе утро, товарищ полковник!
Мужчины поздоровались. Эдуард жал руку хватко, навязчиво, Хайруллин – крепко, но не тратя силы, зачастую не глядя в глаза.
После ремонта никак не могли найти кабинет, предназначенный то ли Лере, то ли Эдуарду, так что пока их поселили вместе. Растрепанный, как из-под ливня, Перс прошел к своему столу, запустил компьютер и отупело уставился в экран.
– Тебе самому включиться надо, – подсказала Лера.
Эдуард обвел коллег падающим взглядом.
– Если дети – радость, почему я всегда невыспавшийся и раздраженный?
– Что с тобой будет, когда они в подростковый возраст войдут? – безжалостно спросил Хайруллин.
– Меня ни один бандит не пугал так, как ты сейчас. Может, махнемся?
– Кем? Детьми? А если они у тебя уже слушают «Зефирок» и подписаны на блог этой, розововолосой…
– «Свет любви нашей угас», – напел Эдуард. Вызвав подозрения, он поспешил заверить: – Не-не, там жена бдит.
Лера между тем собралась уходить.
– У меня двое подозреваемых по списку. Экзоскелет для главка. И двор.
Эдуард крякнул, сбитый с толку.
– Бумагу в главк я сам напишу, а двор тебя не касается, – возразил Хайруллин. – Езжай домой, я направлю людей.
Лера постояла с секунду, с трудом вкладывая в себя, что не пригодилась, потом кивнула и вышла.
– Ущербная она, – вздохнул Эдуард. – Может, тебе ее любовницей сделать?
Хайруллин, пропустив замечание, поинтересовался:
– Почему к «голландцам» не едешь?
В интонациях Хайруллина многим слышалось презрение. Это чувство было чуждо полковнику. Но он часто имел претензию; к тому же в отделе из его голоса уходила всякая теплота.
– Слухи дошли: у них сегодня вечером встреча с тверичами. Не хочу спугнуть. А завтра под свежую информацию загляну на вечеринку.
– Лере помоги.
– А мне кто поможет? – Эдуард драматическим жестом указал на свою половину кабинета, в котором геологическими пластами отложились бумажные горы расследований. Среди папок с делами лежали поделки и рисунки его дочерей, задавленные и заброшенные. Иногда между ними попадалась случайная брошюра и билеты на давнишний спектакль.
Хайруллин каждый раз с недоумением отмечал, что Лерина половина кабинета смотрится ничуть не аккуратнее. Впрочем, Лера, в отличие от Эдуарда, в своем бардаке легко находила нужную бумагу. «Значит, формально это нельзя назвать бардаком, не так ли?» – однажды резонно заметила она. Папки в ее компьютере были упорядочены и озаглавлены по требующей расшифровки, но четкой схеме. Числа соотносились с датами, рубленые слоги – с фамилией и локацией, а магические сокращения – с типом преступления. Не сравнить с бездной Эдуарда: «11111», «Тарасов283482», «ГаражСу», и, конечно, «Последний отчет», «Послотчет», «Послотчет2» и «Послотчет335334».
Так как Хайруллин не умел проявлять сострадания к трудовым жалобам коллектива, Эдуард поспешил добавить:
– Да второго барана по вчерашнему разбою сейчас привезут.
История, случившаяся накануне, была донельзя простой: гражданин М. увидел мужчину, ищущего что-то на пустыре возле железнодорожной платформы. Подошел к нему и потребовал отдать телефон. Мужчина не нашел просьбу обоснованной и начал задавать неуместные вопросы, которые быстро утомили гражданина М. Тот достал нож, трижды пырнул собеседника, забрал деньги, телефон и зачем-то паспорт.
Раненому повезло: его быстро нашли железнодорожные рабочие, и он уже дал показания Эдуарду, съездившему ночью в больницу. Насчет прогулки у платформы мужчина мямлил невнятное: очевидно, он искал закладку с какими-нибудь неучтенными законодательством наркотиками.
После нападения гражданин М., не справляясь с внутренним возбуждением, отправился компанействовать. Поначалу герой скромничал перед друзьями – право, всего лишь очередная победа, коими переполнена жизнь храброго гостя в изнеженном мегаполисе. Затем, конечно, разговорился: поверженный им прохожий заметно вырос в габаритах, нанес оскорбление матери главного героя и грозно надвинулся на эфеба. «Ergo, получил заслуженное наказание», – заключил юноша. Он был уверен, что от него потребуют не более трех овец в соответствии с числом пальцев, которыми можно измерить рану. Наказание не было неизбежным, ведь за него готов был поручиться другой человек, а нападение было совершено темной ночью в безлюдном месте и без предварительной ссоры. Справедливый Умма-хан, давший своему народу законы, верил в презумпцию невиновности.
Но что это за поручитель? Им был младший брат М. – разумеется, тоже М. Его возникновение на сцене спихнуло расследование в оркестровую яму. Осмотр однозначно показал: место происшествия затоптали трое, да так, что при желании можно было воссоздать любую картину – вплоть до коварного нападения из кустов самого потерпевшего. Координаты устройств всех участников истории, полученные по геолокации, смешивались в узел. Камеры к этому пустырю никогда не поворачивались.
Старшего М. задержали сразу, а потом и брата вытащили из квартиры девушки. Как же узнать, кто именно наносил удары? Эдуард был уверен: младший брат находился в стороне, дожидаясь, когда старший расправится с прохожим. А затем, похоже, подозреваемые вместе пытались найти закладку – отсюда множество следов на пятачке, где был совершен разбой (кулек потом обнаружила полицейская кошка прикрепленным скотчем к ветке).
Гражданин М. вел себя развязно, презирал ожидания правоохранителей, законы местности не чтил. Потерпевший нападавшего не разглядел и помнил только, как его настойчиво обшаривали, пока он сосредоточенно прикидывал, сколько его крови уже впиталось в почву. Тщательно была проверена одежда подозреваемого, однако на нее не попало ни капли крови – редко, но случается. Три удара миновали крупные сосуды, оказавшись крайне удачными и для порезанного, и для разбойника, хотя он-то делал все, чтобы судьба его стала нефартовой.
В квартире вещей потерпевшего не нашли. Мать М., услышав, как сын вернулся, и почуяв родительским сердцем беду, подождала, пока она уснет, нашла чужие вещи и выкинула их по дороге на работу. Хотя мусоровоз уже избавился от улик, у следствия имелось еще несколько зацепок. У старшего М. был изъят нож, который простодушный юноша лишь сполоснул в раковине. Следы крови невооруженным глазом были видны у рукоятки, так что эта экспертиза ляжет в основу обвинения. Но против кого? Оружие следовало привязать к конкретному лицу, как, отдавая дань абсурду, пишут в файлах дела. А виновник мог передать нож брату для сокрытия. Кого назначать разбойником, а кого – соучастником?
Об этом, конечно, можно было договориться с подозреваемыми, обещав избавить одного из них от уголовного преследования, но этот компромисс оставлял в душе Эдуарда ощущение отнятой победы. Он предполагал (и несколько раз брался доказать Лере), что те, кто может вот так, до абсурдности обезличенно, как если бы перед ними была корова, зарезать прохожего – это, скорее всего, подлые дэвы: загадочная, враждебная человечеству раса.
В противоречие этой теории родителями оболтусов были люди. Можно было прижать мать, пригрозив, что, если один из братьев не признает вину, посадят и второго ее сына, и ее саму. Доказательную базу, которой без признания не хватало и на одного брата, эта простая женщина вряд ли сумеет проанализировать. Сына ждал надрывный разговор, после чего из него можно будет хоть кишки доставать. Но изящнее, конечно, было получить прямое признание.
– Думаешь, заговорит?
– Есть план, – самодовольно ответил Эдуард.
Склонность подчиненного покрасоваться Хайруллин считал вредной, так что, когда Эдуард распускал хвост в его присутствии, он не упускал возможности выдернуть из него пару перьев.
– Изложи план Гоше и отдай подозреваемого ему на допрос. Пусть тренируется.
– Я, значит, его поймал, а признание – Гоше? – обиделся Эдуард, вмиг почувствовав себя ощипанным. – Так дела не делаются, товарищ полковник!
– Ты мне не рассказывай, как дела делаются, – холодно осадил его Хайруллин. – Мне нужно, чтобы ты другим занимался. Ты с соседями пообщался, что у них по «кипарису» происходит? В главке с кем контактируешь? Ни с кем делиться не хочешь, все сам. У нас серьезная охота, а ты дворняг палкой гоняешь. – Эдуард косился на него, шумно дыша от гнева. – Надо воспитывать пацана.
– Я что ему – отец? – буркнул Эдуард, но сразу чертыхнулся: – А, черт…
Он понимающе посмотрел на Хайруллина, как бы уловив, к чему тот вел. О прошлом Гоши в отделе не говорили. Однако откуда-то, точно не через Хайруллина, просочилось, что матери этого беспризорника нет в живых, а с отцом они разорвали отношения. И как-то без слов всеми уяснилось, что обсуждать это не нужно, будто мрачную тайну, которую все они разделили.
Вообще-то, ничего, кроме практической пользы, Хайруллин не имел в виду, но теперь и сам подумал о принятой ими ответственности.
– Некому за него отвечать, кроме нас… Слушай, расследование твое. Не хочешь отдавать – отбирать не буду. Закроешь одного из гостей – только спасибо скажу. Но если провалишь работу по туркам – пощады не жди.
– Дождешься от тебя пощады, – проворчал Эдуард без прежней враждебности. – Ты меня к стенке поставишь, если я кражу спичек завалю.
– Я решаю поставленные задачи. Ни я сам, ни вы, ни черт лысый меня не заботят. И получается – заметь – хорошо.
– А чего о Гоше тогда переживаешь? Тоже решаешь поставленную задачу?
Хайруллин промолчал, глядя на него все равно что оловянная фигура.
– Сволочь ты, товарищ полковник.
– Сукин сын тебе товарищ.
Эдуард написал Гоше, и тот вскоре вбежал в кабинет. На парня пока скидывали рутину, вроде обзвона инстанций и приведения в порядок папок и файлов. Гоша почти ни о чем не спрашивал, но за всеми наблюдал, совался через плечо, под руку, а если его гнали, то тяжело, недобро смотрел и молча уходил. Вскоре все стали предпочитать давать ему пояснения и отпускать с миром.
Даже когда Хайруллин представил Гошу коллективу, было видно, что новенький чересчур надменен для сопляка, подобранного с улицы. Не такое выражение лица обычно имеют те, кто лишился дома. Не этот взгляд породистого пса, вышвырнутого с чемпионской выставки за порог, знающего, где он отныне находится, – но знающего, и кто он.
Узнав, что нужно писать в строке опросного листа в соответствии с указом № NNNN, Гоша приходил в восторг. Как быть с тем, что новое требование входит в противоречие с постановлением № MMMM?.. Гоша, уймись уже, просто ставь прочерк и пиши, что тебе нужно, в строке «иные данные». Новичок ловко обнаруживал все эти несоответствия, сбитые пазы, проржавевшие скобы и наспех вбитые гвозди, которые удерживали эшеровскую башню отечественного законодательства, и, похоже, ждал, когда же сможет первым указать: «Смотрите! Ха-ха! Смотрите!» – на ее давно ожидаемое обрушение.
Гоша, не перебивая и не отводя взгляда, выслушал Эдуарда, который изложил ему суть дела.
– Ну что, Георгий, как допрашивать будешь? – спросил Хайруллин. – Чему тебя наставники учили?
– Сначала расспрошу обо всех несущественных обстоятельствах, не компрометирующих ни его, ни брата. Пусть поддакивает. Потом, как расслабится, прямо задам вопрос о нападении. «В какой момент твой брат ударил потерпевшего?» Он начнет юлить. Послушаю его, поймаю на лжи, пройдусь по фактам. Дескать, мне же все известно.
– Он будет настаивать на том, что знать не знает ни о каком нападении, – возразил Эдуард. – Да, были там с братом, натоптали, но никого не видели, вот и выясняйте, что там после нашего ухода случилось.
– Я не буду упоминать следы, – парировал Гоша. – Пусть сначала постоит на том, что их там вовсе не было. Что брат дома был, а он сам – у девушки. А я – кадры с камер…
– Ответит, что мимо шли и свернули в другую сторону, – возразил Хайруллин.
– Потом – данные о геолокации.
– Да сбой обычный, – отмахнулся Эдуард. – Редко, что ли, бывает? Сидишь дома, а тебя у соседки показывают. Нельзя такому верить!
– Вот тогда и про следы поговорим, – заключил Гоша, чувствуя, что расколол допрашиваемого. – Когда заколеблется – надавлю. Скажу, что доказательств достаточно, брат все равно сядет, а ты еще как соучастник по полной получишь.
Хайруллин и Эдуард переглянулись с тем умиленным выражением на лицах, с которым они иногда обсуждали своих детей.
– Все ты правильно, Гоша, говоришь, – одобрительно произнес Эдуард. – Но тут судьба его брата на кону. Замкнется – и ничего ты больше не вытянешь. Начинай, как планировал. А потом спроси: «В какой момент ты ударил потерпевшего?»
– Так не он же ударил, – растерялся Гоша.
– Не тупи. Его брат тебе ночью рассказал, кто виноват. И все факты, которые ты знаешь, ты именно от него узнал. А откуда бы еще? Смотри: он младше, в шараге у него все лучше, чем у старшего, и после нападения он к девушке пошел, а не с друзьями бухать и траву курить. Ему совсем в тюрьму не хочется.
– А если нам от него еще что-то понадобится? Или расчет не оправдается, но он теперь будет знать: мы ему врем?
