Рэйчел Маркс
По субботам в полдень. Ее злость. Его несдержанность. И встречи, которые их изменили
Элфи
Я открываю мою особую коробку и проверяю, там ли каштаны. Прошлым вечером я положил их туда и спрятал под кроватью. Не думаю, что кто-то мог пробраться туда, пока я спал, но хочу проверить на всякий случай, вдруг монстр или кто-то еще прошел через парадную дверь.
Они все еще там. Я вытаскиваю их из коробки и считаю. Шестьдесят три и один в кожуре, значит, шестьдесят четыре. Мои каштаны очень гладкие. Я тру их об лицо. Люблю их. Я люблю их больше всего, как и лего. Папочка говорит, что я помешан на них. Помешан означает, что я не могу перестать думать и говорить о чем-то. Папа груб со мной, когда я помешан. Он кричит и говорит мне делать что-то как нормальный ребенок. Наверное, он имеет в виду, как другие дети на улице или в школе. Возможно, у них нет особенных вещей, как у меня. Я люблю, когда любимые вещи застревают в голове. Тогда там нет места для волнений. Вот только случается, что я бываю помешан на вещах, которых у меня нет и быть не может. Мне это не нравится, потому что они крутятся у меня голове, пока папочка не достанет их для меня, и тогда я чувствую себя лучше. Но иногда он говорит «нет», и это злит меня. Тогда я плачу, и моя голова болит. Я ненавижу папу за эти «нет». Иногда мой мозг говорит мне, что я хочу, чтобы он умер и не мог сказать «нет», а я смог принимать решение как взрослый. Не думаю, что я хочу, чтобы папочка умер, потому что люблю его, но иногда мой мозг говорит подобное. Не люблю, когда мозг так поступает. Может, я ужасный Генри[9], потому что он тоже проказник. Не хочу быть им, но иногда мой мозг говорит, что я такой.
Я снова подсчитываю каштаны на тот случай, если я потерял один. Считая их, я по очереди выкладываю их на кровать, как учил меня папа, чтобы не перепутать и не посчитать один и тот же дважды. Шестьдесят три и один в кожуре. Шестьдесят четыре. Мой любимый – в кожуре: он самый большой и волшебный. Я положил его туда, чтобы если кто-то придет за ним, он уколол пальцы.
Я смотрю на часы с Джокером. Мне приходится нажать на голову Джокера, чтобы зажегся свет, значит, еще слишком рано. Мамочка говорит, если приходится нажимать на голову, чтобы увидеть цифры, значит, мне нужно снова заснуть. Там написано пять, потом два, потом три. Мне разрешают вставать, когда на часах написано семь ноль-ноль. Это означает семь часов. Я снова нажимаю на голову Джокера. Пять, два, четыре. Не могу заснуть. Мне нужно, чтобы папочка проверил каштаны, вдруг я посчитал их неправильно. Если я разбужу его, он будет сердиться, но что, если один каштан украли, а я даже не знаю? Папочка скажет, что мне нужно подождать, но я не могу. Мне нужно знать сейчас. Я снова нажимаю на голову Джокера, выбираюсь из кровати и иду будить его.
Эмили
Я разбираю гору писем, разбросанных по коврику общего коридора. Тут, наверное, почты на несколько дней, но никто, кроме меня, не забирает ее. Я раскладываю письма на пять кучек, по одной на каждую квартиру, и оставляю рядом с засыхающим растением в горшке, которое, как беженец в пустыне, просит у меня воды.
Моя почта состоит из двух подписанных от руки конвертов. Открываю один и нахожу рекламный буклет от местных членов парламента, полный лживых обещаний, и я знаю, что во втором, даже не открывая его. Снова лживые обещания. Иногда она его присылает, а иногда нет. А бывает, если мне сильно повезет, она даже кладет туда десятку.
Я возвращаюсь в квартиру и сажусь на подоконник, наклоняясь вперед, чтобы выкурить сигарету. Открыв конверт, нахожу там явное доказательство того, что мама ничего обо мне не знает, и одну из этих банальных открыток, которую можно купить в Clintons[10]: «Моей чудесной дочери». Надпись сделана золотым выпуклым шрифтом, а внутри слащавый сентиментальный стишок. Почерк у мамы такой плохой, что мне едва удается прочитать текст.
Моей малышке, сегодня твой день рождения!!! Я веду тебя на Бостонское Чаепитие в 7, угощаю. Люблю тебя, мама х ПОЖАЛУЙСТА, ПРИХОДИ!!!
В последний раз я видела ее год назад. При очередной неудачной попытке впечатлить меня она предложила встретиться в том дорогом кафе, где кофе и кусочек торта стоят столько же, сколько продукты, которые я покупаю на неделю. Я зашла туда, и все посмотрели на меня так, словно я собиралась их ограбить. Более того, своим видом показывая, что «мы потерялись на пути в Макдоналдс», мама пришла на двадцать минут позже и совершенно не в себе. Я даже не стала говорить с ней, просто вылетела оттуда и пошла прямиком в салон Vodafone, чтобы сменить номер телефона. С тех пор я с ней не разговаривала. Несколько месяцев назад она послала мне монетку за шесть месяцев трезвости[11] и попросила встретиться с ней в парке, но я не пришла. Я почти добралась туда, но потом развернулась и отправилась домой.
Дотянувшись до верхушки шкафа, я достаю коробку от обуви, полную глупого сентиментального хлама, и кладу открытку на самый верх коллекции – других поздравительных открыток от мамы и бабули, писем от парней из детства, старых фотографий меня и Элис с прическами различной степени катастроф, сертификата по плаванию, полученного, когда мне было семь и моя приемная мама отвела меня на занятия, поблекшего полароидного снимка меня новорожденной на руках у мамы, фотографии папы в обычной больничной шапочке и халате, широко улыбающегося из-за ее плеча, – те же большие глаза и выступающие скулы, которые я каждый день вижу в зеркале. Я пытаюсь засунуть коробку на место, но что-то другое заняло его, словно кусочек тетриса, поэтому я ставлю ее на в шкаф вместе с большой коллекцией кроссовок и единственным плюшевым мишкой из детства.
* * *
Я усаживаюсь на место, наслаждаясь роскошным праздничным угощением из Wilko. Я, нетипичный клиент «утренних сеансов», и несколько родителей, сидящих рядом со мной, одаривают меня странными взглядами, но я люблю детские фильмы. Наверное, если бы я рассказала об этом психологу, она бы весь день анализировала почему: желание переделать мое детство, жажда определенности и счастливого конца. Но насколько я знаю даже без глубокого копания в своем подсознании, мне просто нравятся яркие цвета и запоминающиеся песни. Сеансы с психологом стали лишь потерей времени. На них меня заставляли ходить в школе, потому что я пропускала занятия, и они считали, что это все из-за нерешенных проблем в моей бывшей приемной семье. Я пыталась дать им понять, что тогда-то все было хорошо, а проблемой стало возвращение к матери, но мне не хотелось говорить об этом, а они меня и не слушали. Я бросила эти встречи после нескольких посещений. Меня пытались убедить вернуться, но я отказалась.
С другой стороны прохода я замечаю маленького мальчика, отсчитывающего кусочки попкорна на подлокотнике. Будучи маленькой, я поступала так же. Меня редко угощали Smarties или шоколадными пирожными, и сначала я проверяла, сколько их у меня, а потом пересчитывала каждый раз, когда съедала одно из них, будто бы так их хватит надольше. Отец мальчика что-то говорит ему и собирает весь попкорн обратно в пакет, скорее всего, выговаривая ему за беспорядок или рассказывая, что тот может заразиться из-за микробов. Словно пойманная птица, мальчик начинает вертеться на стуле, громко протестуя. Папа пытается успокоить его, даже закрыть рот рукой, но это не работает, поэтому он забирает сына, держа его на расстоянии вытянутой руки, словно он очень заразный, и выводит из кинотеатра. Бедный малыш.
Начинается фильм. Это «Тролли». То, что доктор прописал. Яркая страна и сладкий голос Джастина Тимберлейка, в котором можно раствориться. Примерно через десять минут фильма возвращаются отец и мальчик вместе с несколькими раздражающими недоумками, которые не могут прийти на фильм вовремя, несмотря на то, что из-за всех реклам и трейлеров он начинается на полчаса позже назначенного времени. Один из них, что меня бесит, садится на другом конце моего ряда, поэтому мне приходится закрыть упаковку, снять куртку с колен и вжаться в кресло. И все только для того, чтобы человек, не умеющий следить за временем, и сын, который, несомненно, последует по его стопам, могли пройти мимо меня.
Когда мне больше не загораживают обзор, я вижу, что ребенок с попкорном идет по центральному проходу ко мне, и понимаю, что это маленький мальчик с занятий по управлению гневом, а с ним Джейк. Я как можно сильнее вжимаюсь в сиденье, но, кажется, Джейк слишком занят сыном, чтобы заметить меня.
После фильма – в нем шикарная музыка, но слегка озадачивающий посыл: «уродливая» тролль должна измениться, чтобы заполучить парня, – я угощаюсь горячим шоколадом из бара кинотеатра. Все столы пусты, наверное, потому что напитки слишком дорогие, а девушка, которая их готовит, слишком медленная и хмурая, но сегодня мой день рождения, поэтому я не могу просто вернуться домой и ждать, пока не придет время навестить Элис (словно бы горячий шоколад делает мой одинокий поход в кино менее трагичным).
Я выбираю столик и усаживаюсь посередине. Глядя на экран телефона, читаю на «стене» поздравительные сообщения от людей, с которыми почти не вижусь. Могу представить, как они получают уведомление «Сегодня день рождения Эмили Дэвис. Пожелайте ей всего наилучшего!» и, подчиняясь виртуальному чувству вины, выкладывают поздравление.
Внезапно появляется Джейк с подносом сладостей и ставит его на стол поблизости. Я смотрю на телефон, поступая так же нелепо, как те люди, которые считают, что если не смотришь на кого-то, то становишься невидимым. Но краем глаза я замечаю, что он подходит ко мне, поэтому поднимаю взгляд, изображая удивление.
– Так и думал, что это ты, – говорит он. – Что ты здесь делаешь?
– Как ни удивительно, я смотрела фильм.
– Да, прости, глупый вопрос.
В его защиту могу сказать, что это не глупый вопрос, скорее, оборот речи, стереотипное приветствие. Но что-то в Джейке пробуждает мое остроумие.
Элфи поднимает на меня удивленный взгляд.
– Ты дала мне печенье.
– Хорошая память. Да.
– А папочка забрал его у меня, – говорит он, хмурясь.
Я улыбаюсь.
Джейк показывает на стол и пытается говорить искренне:
– Если хочешь, присоединяйся к нам.
Я осознаю, что никто из нас не хочет провести следующие десять минут, пытаясь придумать тему для разговора, а потом предлог уйти.
– Все нормально. Позволю вам насладиться напитками в тишине. Было приятно снова увидеться, Элфи.
– Я могу показать тебе мои фигурки лего! – Элфи говорит так, словно предлагает мне бесплатную поездку на Карибы.
– Ну, в таком случае… – я беру кружку и оставшиеся конфеты и сажусь рядом с Элфи.
Он выставляет на стол фигурки одну за другой. Они лежат в банке от витаминов, и, глядя на потрепанную этикетку, я решаю, что она повсюду путешествует с ним.
– Это Халк, а это Марсианский охотник на людей, это Брейниак.
Я протягиваю руки, и он кладет фигурки мне на ладони.
– Это…
– Человек-паук. Я узнаю его.
Мгновение Элфи смотрит на меня так, что я не понимаю: впечатлился ли он моим знанием или раздражен тем, что я прервала его.
– Откуда ты знаешь?
– Я тайный любитель супергероев.
– Этот мой любимый, – говорит Элфи, ставя его на стол, забирая другие фигурки и убирая их в банку.
– Локи.
– Брат Тора.
Он растерянно смотрит на меня.
– Ага, правильно.
– Я думал, что твой любимчик Человек-Муравей, – говорит Джейк. Он такой незаметный, что я забыла о его присутствии.
– Нет, папочка, ты глупый. Это было на прошлой неделе. Я вчера сказал тебе, что это Локи, – раздраженно говорит Элфи. Потом поворачивается ко мне и качает головой. – Он никогда не слушает.
Наверное, эту фразу он услышал от мамы, но он отлично изображает соответствующие эмоции.
Джейк щиплет Элфи за плечи, и тот хихикает.
– Я слушаю, обезьянка. Просто старику трудно за всем поспеть.
Элфи внезапно отвлекается и показывает на мой пакет на столе.
– Ты ела арости из конфет?
– Да, ассорти. Да.
Элфи скрещивает руки на груди.
– Я тоже хотел такое ассорти, папочка. Это нечестно.
– Ты взял попкорн, а теперь еще и огромный кусок торта. Я думаю, хватит.
Выражение лица Элфи не меняется.
– Расскажу тебе маленький секрет, Элфи, – шепчу я. – Я взяла ассорти, потому что сегодня у меня день рождения. Иначе я не стала бы.
Джейк поднимает взгляд от телефона.
– О, с днем рождения.
Он говорит это таким тоном, как другие говорят «мило», когда ты рассказываешь им о чем-то, а они не слышали ни одного слова.
– Спасибо.
– Мне уже шесть, – говорит Элфи, упирая руки в боки. – Вчера у меня был день рождения.
– Вау!
– Не вчера, малыш, а несколько недель назад, – говорит Джейк.
– Значит, тебе шесть. Ну, это суперособенный возраст. С днем рождения, который был несколько недель назад.
– Я ел пирог с Бэтменом. И мне подарили «Джокерленд».
– Звучит здорово. У тебя была вечеринка?
Джейк заметно кривится, и сдается мне, это болезненная тема.
– Семейная, да?
– Ну, это не была вечеринка, – говорит Элфи, словно его папа понятия не имеет, что значит слово «вечеринка».
Я пытаюсь сменить тему.
– Расскажи мне о наборе «Джокерленд».
– Ну…
Оказывается, Элфи может во всех подробностях рассказать мне о новом наборе лего, вплоть до индивидуальных цветов фигурок. Мне нравится, как он говорит, выражение его лица, жесты, немного не согласующиеся со словами. Он поразительный мальчик. Большие шоколадные глаза и густые длинные ресницы. Его волосы прямее, чем у Джейка, и золотисто-светлые, словно бы мелированные.
После того, как Элфи, не останавливаясь, болтал о лего пять минут подряд, Джейк ставит свою пустую кружку на поднос, поднимает чашку Элфи и вытирает под ней салфеткой.
– Наверное, хватит говорит о Джокерленде, малыш, – он кладет руку на плечо сына, но тот ее сбрасывает.
– Нет, я еще не рассказал ему о пушке.
– Это не он, Элфи. Помнишь, я же тебе постоянно повторяю, что девушке мы говорим «она» и «ей». Ее зовут Эмили.
Элфи не отвечает, просто смотрит на папу с сердито-забавным выражением лица.
– Все нормально, честно. Меня называли и похуже.
Джейк заставляет себя улыбнуться и снимает пальто со спинок стульев.
– Не все хотят знать все подробности о твоих наборах лего, сынок. Давай, нам пора домой.
– Не пойду, пока не расскажу ему о лего.
Лицо Джейка меняется, будто он оборотень, который только что заметил свет луны и понимает, что больше не может прятать свою натуру.
– Мы уходим сейчас. Было приятно встретиться, Эмили.
– Твои наборы лего кажутся замечательными, Элфи, – говорю я, пытаясь уравновесить то, что его папа ворчун. – В действительности, возможно, я сама куплю себе что-нибудь подобное.
– Ты не сможешь его позволить себе. Он очень дорогой.
Я улыбаюсь, услышав эту явно повторенную за кем-то фразу.
– Может, я просто смогу однажды прийти и посмотреть на твои наборы?
Это просто предложение, я пытаюсь быть добра, но, судя по лицу Джейка, я снова сказала что-то не то. Кажется, некоторым людям нельзя угодить.
– Он может пойти к нам, папочка, пожалуйста?
Джейк качает головой.
– Она. И нет, Эмили не хочет идти смотреть на твой лего прямо сейчас.
Элфи вертится на стуле, словно у него глисты.
– Он хочет. Разве нет? – он говорит все громче, и Джейк кидает взгляд на дверь, словно планируя побег.
– Я не смогу прийти сегодня, Элфи, – я смотрю ему прямо в глаза. – Мне нужно встретиться с подругой, и я опаздываю. Она расстроится, если я не приду.
Взгляд Элфи мечется по моему лицу.
– Но ты можешь прийти после встречи с другом, ты можешь…
Я обрываю его.
– Не сегодня, Элфи, – я медленно произношу каждое слово, словно бы указывая направление иностранцу. – Но я поговорю с твоим папой, и мы установим время, когда я смогу прийти и увидеть твой лего. А пока что можешь кое-что сделать для меня? Сфотографировать Джокерленд на телефон папы и отправить мне?
Он отвечает не сразу, но потом смотрит на Джейка.
– Можно так сделать, папочка?
Мне кажется, что в этот момент Джейк готов продать почки, только бы Элфи замолчал.
– Да, звучит неплохо.
– Отлично. Я напишу свой номер, а вы с папой попозже перешлете мне фотографии.
С расстроенным видом Джейк тянется в рюкзак и достает ручку. Я записываю номер телефона на салфетку и протягиваю Джейку, но Элфи быстро забирает ее.
– Я буду охранять его, положу в специальный карман, – он ищет свою куртку и вырывает ее из руки Джейка. – Смотри, здесь есть молния, так что ничего не выпадет, – он засовывает салфетку в карман, прежде чем застегнуть его.
– Идеально. Ну, мне нужно идти. Спасибо, что показал мне лего, Элфи.
Элфи не отвечает, и Джейк пихает его.
– Скажи пока, Элфи.
– Пока, – Элфи едва ли поднимает голову. Он занят тем, что открывает и закрывает карман куртки, каждый раз вытаскивая салфетку и запихивая ее обратно.
* * *
– С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, дорогая Эмили, с днем рождения тебя!
Муж Элис Бен несет торт в виде гусеницы, а она идет за ним с Билли на руках. Он широко улыбается беззубой улыбкой и явно радуется смеси шоколадного торта, свечей и пения, раскачивается на руках Элис и пытается хлопать в ладоши, но они не встречаются.
Бен держит передо мной торт, чтобы я могла задуть свечи, потом ставит его на стол, обнимает меня и целует в щеку. Жесткая борода, которую он отращивает (ему не очень идет), щекочет мое лицо.
– С днем рождения, Эм. С каждым годом становишься только красивее.
– Спасибо, Бен. Ты великолепный лжец. И спасибо вам обоим за торт. Не нужно это делать каждый год.
– Чушь. Это еще один предлог съесть торт. Ты же знаешь, я никогда не откажусь, – Элис приобнимает меня свободной рукой, и Билли визжит, когда мы обнимаем его вдвоем.
– Прости, красавчик, – говорю я и целую Билли в голову. У него шелковистые рыжие волосики, и он пахнет тальком. На секунду перед моим внутренним взором мелькает другое детское личико – мочалка темных волос, как у Алекса, и мои голубые глаза, – но я запихиваю его в далекий угол сознания, так что этот образ становится лишь крошечной искрой, которая может мерцать, но не обжечь.
– Давай заберу у тебя обезьянку, чтобы вы, дамы, могли поболтать, – Бен забирает Билли из рук Элис. – Пошли, займемся мужскими делами, например поиграем в машинки или в «hammer bench»[12].
– Скоро увидимся, мой красивый мальчик, – говорит Элис, поднимая рубашечку Билли и дуя ему на животик. Материнство дается ей так естественно. Хотя она могла выбрать практически любую карьеру и остановилась на юридической, Элис всегда хотела стать именно матерью. Я всегда завидовала ее уверенности. Она точно знала, что сделает ее счастливой, цельной. А я все еще понятия не имею.
– Что насчет меня? – Бен обнимает Элис за талию, притягивает к себе и целует.
Я отворачиваюсь, пытаясь не мешать им.
– Прости, малыш. Ты теперь почти не получаешь внимания с тех пор, как прибыл этот красивый парень, – дразнит Элис.
Бен прижимает кулак к сердцу и притворно и театрально всхлипывает.
– Он занял мое место.
Элис шлепает его по заду, отправляя их в другую комнату.
Элис – лучшая из моих знакомых и, хотя я заставила Бена пройти жесткие испытания, чтобы доказать это, оказалось, что он, скорее всего, единственный мужчина на всей планете, достойный ее.
Я встретилась с Элис в средней школе. Она была единственным человеком, который не смотрел на меня так, будто мне здесь не место, будто в действительности я должна находиться в общеобразовательной школе с другими трудными детьми из моего района. Она гениальная и очень забавная. Как правило, такое совершенство в человеке заставило бы меня сбежать, но под ее рыжими непослушными локонами я увидела глубокую неуверенность в себе, которая была сродни моей. Я заметила, что она никогда не поднимала руку, хотя, когда ее вызывали к доске, она всегда знала ответ. А потом однажды в школьном туалете я мыла руки, а она стояла у раковины, поправляя макияж.
– Как тебе кажется, это чересчур? Выглядит глупо?
Я огляделась, чтобы убедиться, что она говорит со мной, и поняв, что мы единственные в туалете, ответила:
– Выглядит здорово, – так и было. Она всегда выглядела чудесно. Я посмотрела на свое отражение. – Такое впечатление, что свой я наносила лопатой. Но так надо.
Элис отходит на шаг назад и смотрит прямо на меня.
– Ты шутишь? Ты прекрасна. Эмили, да? Мы вместе ходим на ИЗО.
– Да.
– Ну тогда, сядь, пожалуйста, на следующем уроке рядом со мной. Терпеть не могу претенциозных идиотов, с которыми приходится делить парту.
И так началась наша дружба. Мы сблизились из-за неуверенности в себе, из-за того дерьма, которое нам приходилось терпеть дома, и непоколебимой любви к «Грязным танцам». Я всегда считала, что жизнь людей, у которых есть деньги, шикарна, но ее папа был алкоголиком. Родители развелись, когда ей было девять, и постоянно пытались с помощью нее отыграться друг на друге. Каждую пятницу, вечером мы сидели в ее спальне, пока ее мама была на очередном свидании, пили ее вино, курили сигареты и сходили с ума по Патрику Суэйзи, надеясь, что однажды мы встретим того, кто скажет нашим родителям не задвигать нас в угол.
– Так, вино, – Элис открывает холодильник и наполняет два бокала розовым вином.
Я сижу за дубовым столом, и Элис ставит перед мной бокал.
– Только принесу сейчас ноутбук, – говорит она, – хочется посмотреть фотографии.
Она выходит из комнаты, и я осматриваюсь. Люблю их дом. Тут всегда небольшой беспорядок, стены стоило бы перекрасить, а кожа дивана потерлась в углах, но все здесь кричит, что это чей-то домашний очаг. Каждая вещичка, сувенир из какого-нибудь шикарного места, в котором они побывали, все фотографии излучают радость.
Элис садится рядом со мной и передает мне ноутбук.
– Не сильно надейся, тут ничего особенного. Уверена, сама ты делаешь фотографии получше.
– Да ладно, Эм. Со мной эта скромность не проходит. Я знаю тебя слишком давно.
Всем женщинам нужна в жизни Элис. Сколько бы раз я ни напортачила, она словно бы не замечает. «Парень был дерьмовый», «Работа недостаточно хорошей», «Этот придурок все заслужил». Ее вера в меня непоколебима, и я этого не понимаю.
Я включаю карту памяти, и на экране появляются миниатюры фотографий Билли. Я запускаю слайд-шоу и передаю ноутбук Элис. Нервничаю, что глупо, ведь она моя лучшая подруга. Фотографии появляются одна за другой. Элис смотрит на экран, но ничего не говорит. Тут выплывает моя любимая. Элис щекочет Билли, и он смотрит на нее с обожанием – именно такого взгляда она и заслуживает. Я смотрю на подругу, пытаясь оценить ее реакцию. Ее взгляд приклеен к компьютеру, но она кладет ладонь на мою руку.
Когда слайд-шоу заканчивается, она смотрит на меня, и ее глаза блестят от слез.
– Ох, Эм, мне очень нравится. Они идеальны. Он такой красивый на них.
– Потому что он и правда красивый.
Подруга снова смотрит на фотографии Билли и Бена, строящих башню «Дупло».
– Однако он очень похож на Бена, да? Надеюсь, с возрастом это изменится, конечно.
Я улыбаюсь.
– Конечно.
– Спасибо тебе большое. Но я хочу тебе заплатить. И не приму ответ «нет».
– Я ни за что на это не соглашусь. Я обязана тебе просто потому, что ты терпишь меня.
Элис похлопывает меня по руке.
– Мне нравиться терпеть тебя.
Я делаю большой глоток вина, пока Элис заново листает фотографии.
– Как тебя звал мистер Питерсон? «Будущий гений». Не так ли?
– Он, скорее всего, просто хотел переспать со мной.
– Ну, ты действительно была самой красивой девушкой в школе на целую милю в округе.
– Вряд ли. Может, самой легкодоступной.
– Не смей! Это неправда, и ты это знаешь, – Элис накручивает на указательный палец один из длинных локонов. – Помнишь, как я сфотографировала мусор? Нам нужно было сделать триптих. Я назвала его «Разрушение Души». Ох, как же мне нравится подростковый ангст!
– Мой назывался «Зима».
– Твой был хорош. Портреты пожилой пары на пляже, да? Это было прекрасно.
– Это было клише.
Элис пьет вино.
– Перестань принижать себя. Мистер Питерсон был прав. Ты гений. Нужно пользоваться своим талантом. Может, открыть фотостудию?
– И отказаться от радости работы в кафе? Ни за что.
– Я говорю серьезно.
Я качаю головой.
– Не люблю все это дело с необходимостью раскручивать себя. Это не для меня.
– Ну, а я думаю, что ты отлично бы справилась, – Элис встает и направляется на кухню. – Найду какие-нибудь сухарики, чтобы закусить после вина.
Порыскав в шкафу, она достает полусъеденную упаковку попкорна и воздушные палочки для детей, прежде чем находит пачку Doritos и высыпает ярко-оранжевые чипсы в миску.
– Так как у тебя в целом дела? Алекс объявлялся?
Я отлепляю пластилин, въевшийся в борозды стола.
– Вообще-то он недавно заходил в кафе.
Элис подбегает ко мне с чипсами и усаживается рядом.
– Почему ты мне не написала? Что, черт возьми, он сказал?
Я пожимаю плечами.
– Якобы ему жаль, что он просто встал и ушел однажды. А я притворилась, что уже не люблю его. Так что, в целом, мы хорошо сыграли.
– Ох, Эм, – Элис кладет руку мне на спину.
– Я в порядке.
– Ему же хуже. Ты же знаешь об этом, да?
– Да, конечно. Я тот еще подарок.
– Ты подарок, – Элис запихивает в рот горсть Doritos.
– Мои месячные опаздывают.
Элис чуть ли не давится чипсами.
– Что? Насколько?
– Неделю. Я сделала тест, он отрицательный, так что вряд ли я беременна, но поскорее бы вернулись эти чертовы месячные, чтобы я перестала волноваться из-за них.
– Ты рассказала Алексу?
– Боже, нет. Он ни за что не захочет разбираться с этим. У него семья. Я просто была грязной ошибкой.
Элис с сочувствием смотрит на меня, но не спорит. Что ей сказать? Это правда, не знаю, почему я постоянно так с собой поступаю – выбираю совершенно неподходящих мне парней. Можно подумать, что я просто люблю, когда мне постоянно разбивают сердце.
– Так что ты будешь делать, если беременна?
Я качаю головой.
– Не беременна. Тест бы показал. Скорее всего, все дело в стрессе и усталости. Я работала много смен подряд.
Несмотря на то, что я хочу, чтобы вернулись месячные, не могу игнорировать свой тупой, выводящий меня из себя материнский инстинкт. Наверное, мы генетически запрограммированы размножаться, хотя и знаем, что это ужасная идея.
– Ну, сообщи мне новости, хорошо? Ты же знаешь, что я всегда рядом.
– Знаю. Конечно, я буду писать. Так, все, хватит обо мне. Как Бен?
– О, знаешь, он же мужчина. «Почему в доме все время бардак?» «Почему на чай ничего нет»? «Почему мы занимаемся сексом только раз в месяц?»
Я тяну руку и беру чипсину.
– Он не такой плохой, как другие мужчины, разве нет?
– Как другие, – Элис счищает крошки с джемпера. – Если бы нам только нравились киски, да?
Я выплевываю вино на стол, и мы обе валимся от смеха. Бен заходит, неся на руках Билли, который, увидев нас, тоже начинает хихикать, а от этого я смеюсь только сильнее.
* * *
Позже вечером я захожу в ресторан и вижу маму в кабинке в углу. Она постукивает по столу своими ужасными накладными ногтями. С нашей прошлой встречи ее прическа изменилась: ужасная перманентная завивка и оттенок фиолетового, подходящего под цвет ее ногтей, но, по крайней мере, сегодня ее голова вымыта. Мама посматривает на телефон и потом оглядывает зал, но меня все еще не замечает.
Еще есть время передумать, развернуться и пойти в водка-бар, провести остаток дня рождения, напиваясь до беспамятства. Очень соблазнительный вариант, но по какой-то странной причине, которую я сама не понимаю, я захожу в ресторан. Обычно наши общие гены ничего для меня не значат. Но иногда я чувствую, как нити ДНК окутывают меня и тянут к ней. Словно бы на короткое время мою память стерли.
Как только мама замечает меня, она глупо улыбается с благодарностью, и я жалею, что не развернулась и не ушла. Она встает, чтобы поприветствовать меня, и крепко обнимает. Я позволяю ей обнять меня на несколько секунд, а потом отстраняюсь и сажусь за стол.
– Приятно видеть тебя. Так рада, что ты пришла. Ох, как же здорово снова увидеть тебя! Ты похудела. Ты ешь? Надеюсь, все в порядке. Не могу поверить, что ты действительно пришла, – мама всегда говорит так, словно бы выливает поток сознания. Она почти не делает пауз, чтобы перевести дыхание. – В этот раз все будет по-другому, обещаю. Все будет идеально. Ох, посмотри на себя. Ты такая красивая. Так здорово тебя видеть.
Она тянется и прижимает ладонь к моей щеке. Это меня раздражает, словно бы ее статус мамы дает какое-то божественное право касаться меня. Когда мне нужно было, чтобы она меня обнимала, ее не было рядом. Я отворачиваюсь и утыкаюсь в меню. Мне здесь ничто не нравится, я не голодна. Мама притворяется, что смотрит в свое меню, но я знаю, что она ждет, когда я сделаю свой заказ, и тогда возьмет то же самое. Наверное, это должно мне нравиться, но в действительности просто раздражает.
– Чего ты хочешь, милая? Я угощаю. Бери все, что захочешь.
Она кладет ладонь на мою руку. Такое впечатление, что по моей коже ползет тарантул, когда ее пальцы впиваются в меня. Слезь с меня.
– Не глупи, мама. У тебя нет денег. Я сама могу оплатить свой ужин.
– Сегодня твой день рождения. Я угощаю. Никаких споров. В любом случае на следующей неделе у меня собеседование на работу. Я смогу повести тебя на шоппинг. Можем даже устроить день SPA.
Я все еще поражена, что она понятия не имеет о том, что происходит.
– Мне не нужны твои деньги, мама.
– Я и не говорила, что нужны, милая. Просто хочу иметь возможность побаловать тебя. Знаешь, возместить то, что я не могла себе этого позволить в твоем детстве.
Я глубоко вздыхаю.
– Мне было наплевать на деньги.
Я хотела, чтобы ты меня защитила.
К нам подходит официантка, и я заказываю тост с ветчиной и сыром, потому что это самое дешевое блюдо в меню, и большой бокал белого вина, потому что только так я переживу этот вечер. Предсказуемо, мама заказывает то же самое, но с диетической колой.
– Вообще-то я возьму тунца, – говорю я, как только официантка отходит, чтобы мама не успела поменять заказ. Это по-детски глупо, мне даже не нравится тунец, но ничего не могу с собой поделать. Хотя некоторые люди делают нас лучше, нахождение с мамой выявляет мои самые худшие черты.
– Так чем ты занимаешься сейчас, Эм? Работаешь?
– Работаю в кафе. Зарплаты хватает на оплату счетов.
– Тебе стоит стать учителем или врачом. Что-то типа того, ты же такая умная, – официантка приносит наши напитки, и мама делает глоток колы, а я – огромный глоток вина. – Не знаю, откуда это в тебе. Явно не от меня, я была в школе совершенно никчемной, и уж точно не от твоего расточителя-папы.
– Для этой работы нужна степень, мама, а университет никогда не был вариантом для меня, да?
– Почему нет? – Вижу, что я задела ее за живое. – Мы бы поддержали тебя. Мы никогда не мешали тебе делать то, чего ты хотела.
Я не отвечаю, просто пью вино. Хотела бы я рассказать ей, как из-за нее мне почти невозможно сделать из своей жизни ничего хорошего. В мыслях я объясняю ей все во всех жестоких подробностях, но, когда вижу ее, слова застывают в моем горле, и я проглатываю их.