bannerbannerbanner
Флоренс Адлер плавает вечно

Рэйчел Бинленд
Флоренс Адлер плавает вечно

Полная версия

Фанни

Фанни даже не заметила, что задремала, пока не почувствовала теплое прикосновение губ ко лбу и не открыла глаза, чтобы увидеть сидящую на краю ее больничной кровати мать.

– Давно ты здесь? – спросила Фанни, стряхивая сонный туман.

– Не очень.

– Надо было разбудить меня.

– Не думаю, – сказала Эстер.

– Я чувствую себя жуткой лентяйкой за то, что сплю средь бела дня. – Она зевнула. – Как Гусси?

– С ней все хорошо, – ответила Эстер, вставая и подходя к окну. – Конечно, она скучает по матери.

Фанни в этом сомневалась. У Гусси была Флоренс, с которой было гораздо веселее. Три дня назад, когда Флоренс привела Гусси, сманить ее с колен сестры казалось невозможным.

– Как тебе новая комната? Разве тут не мило? – спросила Фанни, широким жестом обводя новое окружение. Ей нравились выходящие на юг окна в обрамлении очаровательных цветочных штор. Мебель была такая же, как и в старой палате, разве что здесь и кровать, и туалетный столик были выкрашены в шоколадно-коричневый. – За это надо благодарить отца?

– Ну да, – сказала Эстер. – Женщины так и ходили туда-сюда по той палате, и мы представить не могли, как там можно отдохнуть. Да и часы посещения были ужасные.

– Какое папе дело до часов посещения? Он не приходит.

Эстер одарила Фанни нарочито сердитым взглядом.

– Понадобится что-то посерьезнее удобных часов посещения, чтобы затащить твоего отца в больницу.

– Ну, с его стороны это крайне любезно. Когда я проснулась сегодня, и Дороти сказала, что меня переводят в частную палату, я поверить не могла. Я, должно быть, раза три ее переспросила, чтобы проверить, не спутала ли она меня с кем-то.

– Дороти? – спросила Эстер, отворачиваясь от окна и снова обращая взгляд к Фанни.

– Геллер. Она медсестра в акушерском отделении. Та еще сплетница. Коротышка и толстушка с гнусавым голосом. Она училась в школе вместе с Флоренс и никак не может перестать об этом болтать.

– Осторожнее – или она услышит.

– Мне плевать. Ты бы слышала, как она кудахтала над Флоренс пару дней назад, – сказала Фанни. Она изобразила Дороти: «Вот это финт, Флоренс! Сплавать вокруг целого острова! Чем же ты займешься теперь?»

– Она действительно так разговаривает?

– Да. И Флоренс не могла наслушаться.

Мать посмотрела в окно. Она вообще слушала Фанни?

– Чем Флоренс сегодня занята? Почему не пришла с тобой? – спросила Фанни, прекрасно понимая, что поддразнивает сестру. Флоренс умела дуться не хуже сестры, и Фанни знала, что она не придет навестить ее так скоро после ссоры. Девушке было интересно, что Флоренс рассказала матери о своем последнем визите – и сказала ли что-то вообще. Эстер знала, что они поругались?

Эстер кашлянула.

– Она отправилась плавать. Со Стюартом.

– Она только и знает, что плавать.

Эстер подошла к туалетному столику и, стоя спиной к Фанни, начала перекладывать щетки для волос и крем для лица, пока порядок ее не устроил. Флоренс наверняка рассказала свою версию истории Эстер, может, даже привлекла мать на свою сторону. Это было очевидно. Мать Фанни едва могла встретиться с ней глазами.

– Я просто предложила, чтобы она отложила поездку, а не отменила ее. Я думала, она хотела бы быть рядом.

– Конечно, хотела. Хочет.

Эстер начала заново складывать уже сложенную простыню в изножье кровати, расправляя уголки и заломы. Иногда находиться рядом с матерью было тяжело. Эстер всегда чем-то занималась, всегда двигалась. И ее дом на Атлантик-авеню, и квартира над пекарней всегда безукоризненно прибраны. Она была талантливой поварихой и заслуженной портнихой, слишком разборчивой, чтобы нанять помощь, даже когда они с Джозефом могли это себе позволить. Фанни не могла утверждать, что когда-либо видела ее расслабляющейся с журналом в руках.

Даже в лучшие дни Фанни не могла сделать и половины того, что успевала мать. Фанни подавала Айзеку и Гусси пережаренное мясо и разваренные овощи и едва справлялась с пылью – что уж говорить о стирке. По вечерам, когда Айзек спрашивал, как она провела день, Фанни хотела бы перечислить целый список дел и домашних достижений, но, по правде, случались времена, когда она вовсе не вставала с дивана. Фанни так часто чувствовала себя заваленной – она даже не знала, чем, – что начинала задумываться, осталась ли у нее связь с той девчонкой, которой она была до свадьбы.

– Получается, Флоренс не хочет иметь ничего общего со мной – или ребенком, – сказала Фанни Эстер.

– Не говори глупостей.

– Ну, я не понимаю, зачем ей лететь во Францию в июле, когда мне рожать в августе.

– Твоя сестра любит тебя. Она обожает Гусси, – сказала мать и после паузы добавила: – И этого ребенка будет обожать.

Фанни даже не собиралась, но начала плакать. Она теперь так часто заходилась слезами, что иной раз тяжело было понять почему.

– Фанни, дорогая.

– Не знаю, что на меня нашло. Думаю, это оттого, что я заперта в больнице. Все веселье проходит мимо меня, – сказала она, указывая на окно и мир за ним.

Эстер обошла кровать, тяжело опустилась на нее и обняла Фанни. Она тихо прошептала в волосы дочери:

– Ты не пропускаешь ничего срочного.

* * *

Эстер ушла из больницы, когда солнце уже начало садиться.

Из окна Фанни было видно, как к ужину местные расходятся с пляжа по домам. Через несколько часов Набережная наполнится отдыхающими. Фанни глубоко вздохнула, зная, что до следующего обеда, а то и позже, она не увидит ни Айзека, ни кого-либо другого.

С одной стороны, в больнице было приятно отдохнуть от домашних дел. Фанни больше двух недель не готовила, не убиралась и не ходила за покупками. Она прочитала три книги, за которые собиралась взяться еще с прошлого лета.

С другой стороны, Фанни не чувствовала себя хозяйкой собственной жизни. Больничный персонал тыкал ее без разрешения и извинений, она ела то, что ей приносили на подносе, а семью и друзей видела, лишь когда они снисходили навестить ее. Кроме этого, оставалось и самое большое ее опасение – жизнь в больнице ничем не предохранит ее от ранних родов.

Фанни пробежалась пальцами по животу. Она чувствовала себя бессильной, но одно она могла сделать. Могла решить вопрос с Флоренс.

Отношения Фанни с сестрой никогда не были гладкими, ведь их разделяли семь лет. Она всегда старалась стать хорошей старшей сестрой, но иногда казалось, по крайней мере, Фанни так думала, что у нее и Флоренс были совершенно раздельные детства. К тому времени, как Флоренс пошла в среднюю школу, Фанни ее уже окончила. Когда Флоренс билась за кубок показательного заплыва, Фанни уже перестала участвовать в соревнованиях по плаванию. И когда Флоренс с головой бросилась в Уэллсли, Фанни казалось, что от сестры она находится гораздо дальше, чем в трехстах милях. Она представляла, какими скучными видятся Флоренс детали ее жизни, описываемые во все более редких письмах.

Дело было не только в разнице в возрасте. Случайный порядок рождения определил им совершенно разных родителей. В 1907-м, когда родилась Фанни, Джозеф и Эстер только пытались запустить «Пекарню Адлера». Джозеф дневал и ночевал в магазине, и поскольку он едва мог оплачивать собственный труд, не то что наемных сотрудников, Эстер часто стояла за кассой. Свои ранние годы Фанни провела на кухне пекарни, стараясь держаться подальше от горячих кастрюль и спешащих ног. Когда Джозеф начал нанимать пекарей и их помощников, одной из их неофициальных обязанностей стало развлечение его единственного ребенка. Они выдавали Фанни маленький кусочек теста и скалку и ставили к работе.

Когда Флоренс увидела свет в 1914-м, дела шли совсем по-другому. Эстер была безмерно рада ее появлению – она уже давно потеряла веру, что сможет зачать еще одного ребенка. Дела в пекарне шли хорошо, и за исключением года, что Джозеф провел с Союзниками на Восточном фронте, он поощрял Эстер больше времени проводить дома, наслаждаясь младенчеством дочери. Фанни прибегала из школы домой, где Эстер кормила бананом сидящую на высоком стульчике Флоренс или укачивала ее. Когда могла, она присоединялась к матери, дивясь пухлым ножкам сестры или позволяя ей жевать свои маленькие пальчики. Даже сейчас, в двадцать, Флоренс оставалась для всех ребенком. И если мать уже приняла сторону Флоренс, Фанни знала, что не сможет ее переубедить. Нет, лучше было решить вопрос напрямую с Флоренс.

Фанни отбросила одеяло и выбралась из кровати. На мгновение она почувствовала головокружение – сколько часов назад она вставала и двигалась? Она оперлась рукой о матрас, чтобы восстановить равновесие. Когда комната перестала кружиться, она медленно направилась к туалетному столику, где Дороти этим утром разложила ее вещи. Она нашла бумагу и перьевую ручку в верхнем ящике и вернулась к кровати.

Фанни несколько минут жевала колпачок ручки, прежде чем начать.

«Дорогая Флосси!

Кажется странным писать тебе письмо, когда ты не в колледже, а уже вернулась в Атлантик-Сити. Я хотела было пройти в приемный покой и попросить воспользоваться телефоном, но не уверена, что смогу правильно выразить мысли.

То, что ты хочешь переплыть Ла-Манш, а я хочу родить здорового ребенка – не одно и то же, и мне было чудовищно больно, когда ты сравнила эти вещи. Я понимаю, что каждая из нас очень хочет добиться своего, но ты должна понять, что если провалишься, то просто сядешь на корабль и вернешься домой. Если провалюсь я, у меня в руках окажется еще один мертвый младенец».

Фанни мысленно вернулась к их ссоре. Она практически потребовала, как обиженное дитя, чтобы Флоренс осталась дома, пока ребенок не родится, а когда это не сработало, она совершила ошибку, напомнив Флоренс, что вот она к двадцати годам уже была замужней женщиной – чьей-то женой.

– И посмотри-ка на великолепный результат, – сказала Флоренс резким голосом. – Твой брак – не то чтобы звучная похвала этому институту.

 

Ручка Фанни замерла над страницей. Стоит ли ей попытаться защитить свой брак? Семья Фанни так и не потеплела к Айзеку, даже когда в первое время он изо всех сил пытался впечатлить ее родителей и сестру. Фанни взвесила слова и решила, что Айзека лучше было и вовсе не упоминать.

«Если ты хочешь переплыть Ла-Манш, то этого для тебя хочу и я. Мне жаль, что я не была более великодушной, когда ты пришла ко мне. Можешь наказать меня, если хочешь, но, пожалуйста, не игнорируй меня слишком долго. Быть запертой в больнице – все равно что застрять в другом мире. Из окна мне виден океан, но я не могу слышать его или чувствовать соленый запах.

Твоя любящая сестра,

Фанни»

Закончив письмо, Фанни дважды перечитала его, затем сложила страницы и засунула в конверт. Не успела она закончить, как с ужином на подносе зашла Дороти, поэтому она быстро подписала письмо – Флоренс Адлер, Северо-восточный угол Атлантик и Вирджиния-авеню, Атлантик-Сити.

– Дороти, ты не могла бы помочь мне найти марку?

* * *

В половине одиннадцатого Фанни перестала ждать Дороти. Медсестры дневной смены заканчивали работу в семь, и она наверняка уже ушла домой. Скорее всего просьбу Фанни она выбросила из головы, едва выйдя из палаты.

Фанни не спала, а поиски марки стали причиной не хуже других, чтобы немного пройтись. Когда она вставала с кровати, медсестры цокали языками, так что она старалась делать это пореже. Но время от времени разминать ноги было приятно. Фанни взяла тапочки и халат и вышла из комнаты в холл. Она решила зайти в сестринскую, спросить про марку и, возможно, взять газету, если ее уже дочитали.

В акушерском крыле было темно и тихо, за исключением нечастых детских вскрикиваний. Свет виднелся только в конце коридора, где друг напротив друга находились детская и сестринская комнаты.

Сегодня из сестринской доносились тихие голоса. Стоило ли прерывать их ради такой мелочи, как марка? Фанни не хотелось вторгаться в занимавший женщин разговор о важных больничных делах. Она начала было разворачиваться, чтобы вернуться в палату, когда услышала голос одной из сестер:

– Это одна из самых трагичных вещей, что я когда-либо слышала. – Фанни замерла на месте и вслушалась. – Вы можете себе представить, что вам бы пришлось ей рассказать?

Пятерняшки. Фанни поспешила к двери сестринской и заглянула внутрь.

– Есть новости? – в панике спросила она. Три сестры с сигаретами сидели вместе на велюровом диване. Фанни знала двоих – Бетти и Мэри, – а третью видела несколько раз в коридоре, когда та спешила куда-то по важным, как казалось Фанни, делам. Возможно, она работала в родильном зале или в операционной. Все три женщины вскинули на нее испуганные глаза. Бетти положила сигарету на край общей для всех пепельницы и вскочила, чтобы взять Фанни за руку.

– Ты в порядке? Почему ты не в постели?

Фанни заметила, что всегда занятая медсестра кончиками пальцев протерла уголки глаз.

– Я хотела одолжить марку. Есть ли какие-то новости…

Три женщины встревоженно переглянулись.

– …о детках Дион?

Прямо на ее глазах лица женщин поменялись.

– Да! Да! – воскликнула Мэри. – Все дети живы! Это чудо!

Бетти подвела ее к ротанговому стулу напротив дивана.

– Садись, – сказала она, отодвигая с края туалетного столика стопку журналов, «Атлантик-Сити пресс» и пепельницу. – Положи ноги на стол.

– Сигаретку? – спросила деловая сестра, предлагая пачку «Честерфилд».

– Да, пожалуйста, – согласилась Фанни, протягивая руку.

Мэри передала ей зажигалку. Фанни не курила уже дольше двух недель, и сколько до этого? Может, с вечеринки Ньюманов? Она глубоко затянулась. Сигарета символизировала что-то, что придавало вечеру праздничную атмосферу, будто женщины напротив Фанни были ее подругами, а не сотрудницами больницы, которым платили, чтобы они меняли ей простыни и приносили еду.

– Какие последние новости о пятерняшках? – спросила Фанни, поглядывая на газету.

Мэри развернула ее на нужной странице и передала Фанни. Там, на верху двадцать первой страницы, сиял заголовок: «ДВОЕ ИЗ ПЯТЕРНЯШЕК ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ХУЖЕ». Газета посвятила почти две полосы пятерым девочкам-близнецам, родившимся чуть больше недели назад в канадском Онтарио.

Фанни не могла выбросить из головы эту историю. По словам газеты, за всю историю человечества было только тридцать случаев рождения пятерняшек. И ни одного, когда выжили бы все дети. То, что эти малютки продержались уже больше недели, было чудом.

– Эдит говорит, что Мари, кажется, становится хуже, – сказала Бетти.

Фанни отметила про себя, что Эдит – это имя вечно занятой медсестры. Затем она спросила:

– Мари – это самая маленькая?

– Да, – сказала Эдит.

– Мне так нравятся все их имена – а вам? – спросила Мэри.

Бетти согласно кивнула.

– Такие французские.

Фанни быстро пробежалась глазами по статье.

– Не похоже, чтобы доктор был полон оптимизма.

Женщины поцокали языками, и Фанни встревоженно нахмурилась. По правде сказать, в глубине души – в самой-самой глубине – она подсознательно надеялась, что с пятерняшками что-то пойдет не так. То, что одна женщина, у которой уже было пятеро детей, может родить не одного, а пятерых младенцев сразу, и что они все выживут, вызывало у нее жуткую зависть.

Дети Дион провели первые пять дней своей жизни в корзине с простынями и грелками, возле печки. Их кормили смесью грудного молока, кукурузного сиропа, воды и рома, а когда к пятому дню они все еще дышали, их переместили в подаренный инкубатор, похожий на тот, в котором Хирам провел последние дни своей жизни.

Фанни, конечно, была не первой матерью, потерявшей ребенка. Она знала это. Спроси ее – и она смогла бы назвать с полдюжины женщин, лишившихся детей при рождении или вскоре после. Милдред Гринберг, чей муж развозил выпечку Адлеров, и Элис Коэн, которая играла в бридж с Рэйчел Штерн. Этил Кауфман и Глэдис Ривкин. Все они каждый день одевались, готовили и убирались, и в итоге обзавелись другими детьми. Фанни столкнулась с Глэдис в вестибюле Театра Уорнера в ту ночь, когда они с Айзеком пошли в кино на «Я не ангел». Фанни не могла себя заставить сосредоточиться на кино, так много времени она провела, разглядывая затылок Глэдис и думая, как ей удается смеяться.

– Я все говорю доктору Розенталю, что нам в отделении нужна парочка таких новых инкубаторов, – сказала Эдит.

Бетти кинула на нее взгляд, но Эдит не обратила внимания.

– Просто смешно, что аттракцион на Набережной успешнее спасает детей, чем современная больница.

– Ребенок Фанни некоторое время провел на выставке инкубаторов Кони прошлым летом, – сказала Бетти. – Так ведь, Фанни?

Фанни кивнула, возможно, слишком энергично.

– Мы перевели его из больницы в Кони, потому что надеялись, что это даст ему больше шансов.

Эдит наклонилась к ней.

– Дало?

– Нет…

Эдит казалась разочарованной – не столько тем, что Фанни потеряла ребенка, но что результат подкосил ее аргументацию, будто за инкубаторами было будущее медицины. Она тяжело села на диван, откинула голову на спинку, сделала глубокую затяжку и выпустила дым в потолок.

В комнате напротив начал плакать ребенок.

– Я займусь, – сказала Бетти, туша сигарету в пепельнице. – Фанни, хочешь присоединиться ко мне или вернешься в кровать?

– Я? – спросила Фанни, неуверенная, правильно ли расслышала Бетти.

– Да, ты. Хочешь пойти со мной кормить ребенка?

– С удовольствием, – сказала она, убирая газету и растирая сигарету в теперь заполненной пепельнице. Марка могла и подождать. Она встала, пожелала спокойной ночи Мэри и Эдит и последовала за Бетти через зал, где в яслях вдоль стен выстроилось больше дюжины колыбелек. Примерно половина из них была занята новорожденными детьми. В дальнем углу, у окна, один младенец высвободил ручки из пеленок и с раскрасневшимся лицом пронзительно кричал в потолок.

– У этого легкие что надо, – сказала Бетти, подготавливая бутылочку.

– Можно мне? – спросила Фанни, прежде чем достать его из колыбельки.

– О, конечно.

Ребенок был крупным и круглым, тяжелым в ее руках – совсем не так как Хирам, но довольно похоже на Гусси, если ее не обманывала память. Гусси при рождении была длиннее и более худой, но с щечками, похожими на сливы. Фанни перехватила ребенка повыше, прижала к груди над изгибом живота и подошла к креслу-качалке, куда осторожно села.

– Ты его не сломаешь. Он крепкий, – сказала Бетти, передавая Фанни бутылочку.

Фанни поднесла маленький резиновый сосочек ко рту ребенка, и он тут же схватил его, высасывая молочную смесь с поражающей яростью. Прошлым летом она три недели ежедневно молилась, чтобы ее собственный сын проглотил капли смеси, которые попадали ему на язык из пипетки.

Фанни впервые держала на руках ребенка с тех пор, как умер Хирам. Прошлой осенью она сделала все, чтобы избегать друзей с маленькими детьми, – пропустила праздник в честь родов Эллен Перлман и празднование Хануки в общине. И даже когда узнала, что снова беременна, она попросила Анну отвести Гусси на Детский парад. Видеть детей в колясках, вагончиках и тележках было слишком тяжело. Выживи Хирам – и он мог бы быть среди них, в своем лучшем клетчатом комбинезоне, с печеньем или даже брецелем в зубах, наслаждаясь видом Атлантик-Сити во всем его блистательном великолепии.

Ребенок на руках у Фанни лениво открыл глаза, взглянул на нее и снова закрыл их.

– Он выглядит таким здоровым, – сказала она скорее себе, чем Бетти.

Бетти мгновение смотрела на нее, прежде чем заявить:

– Нет причин думать, что твой не будет.

* * *

Айзек часто навещал Фанни в первую неделю ее сохранения, но в последнее время его визиты стали более редкими.

Фанни знала, что он занят в пекарне и с Гусси, но больница располагалась недалеко от их квартиры, так что она неуютно чувствовала себя в те дни, когда он не заходил.

– Где же вы прятались, мистер Фельдман? – спросила она, когда он легонько постучал в дверь следующим утром.

– То тут, то там, – ответил он, подтаскивая табурет к ее кровати.

Часы посещения начинались только в девять.

– Как ты прошел мимо сестер? – спросила Фанни, когда он поцеловал ее в лоб. Она попыталась вдохнуть его запах.

Айзек не объяснил, просто подмигнул и сел на стул, положив ногу на ногу. Он был очень привлекательным мужчиной, и Фанни не сомневалась в его успехе у медсестер.

– Как тебе? – спросила она, жестом обводя окружающие их стены.

– Хорошая палата.

– Папа рассказывал тебе, что собирается это сделать? Я боюсь, что это недешево обошлось.

– Не сомневаюсь. Но твой отец может себе это позволить.

Фанни от этого заявления передернуло. Иной раз, когда Айзек заговаривал о деньгах, она чувствовала, как краснеет шея. Отец никогда в открытую не обсуждал финансы, но Айзек не уставал напоминать ей, что только обеспеченные люди могли себе позволить о них молчать.

У нас есть деньги, хотела возразить Фанни. Но она знала, что одержимость Айзека крылась не столько в зарплате, которую ему платил ее отец, сколько в обстоятельствах, в которых он находился. Слишком часто денег у него недоставало прежде.

Когда Айзек начал приглашать Фанни на свидания, у него и гроша за душой не было. Он любил обещать ей, что, когда встанет на ноги, они будут ужинать стейком в Ритце, ну а пока она часто возвращалась домой настолько голодной, что приходилось идти прямиком на кухню и делать себе сэндвич. Она пыталась убеждать Айзека, что ей нужны не шикарные ужины, а счастье быть вместе, но со временем его обещания только росли. Теперь он говорил, что хочет иметь возможность купить им машину, небольшой дом в Вентноре или Маргейте, обзавестись влиянием в синагоге.

Иногда Фанни задумывалась – возможно, работа у ее отца стала для Айзека не такой уж хорошей идеей. Когда Айзек начал развозить хлеб, она знала, что он считал эту работу временной позицией, где он сможет перевести дыхание, пока планирует следующий шаг. Но в 1928-м, через два года после свадьбы и год после рождения Гусси, Джозеф открыл завод на Медитрэйнен-авеню и перестал печь хлеб в пекарне позади магазинчика на Атлантик. За год «Адлер» в десять раз увеличил производство, и Джозеф приобрел еще несколько грузовиков, чтобы доставлять хлеб по всему югу штата Нью-Джерси.

Впервые на памяти Фанни у ее родителей действительно появилось достаточно денег. Расширение пошло на пользу и Айзеку с Фанни. Айзека повысили – теперь он надзирал над всеми грузовиками из собственного кабинета с телефоном. Выросла и плата.

 

Но работа сделала Айзека еще больше обязанным Джозефу, и, по мнению Фанни, дала ему слишком много знаний о финансовых делах ее отца. Дом родителей на Атлантик-авеню, оплата за Уэллсли, и особенно поддержка отцом заплыва Флоренс через Ла-Манш вызывали у Айзека возмущение, казавшееся ей необоснованным.

Айзек все так же страстно мечтал выбраться из-под каблука Джозефа, и он начал откладывать деньги, чтобы в один прекрасный день открыть свое дело. Фанни считала план довольно близоруким – почему он не понимал, что отец однажды отойдет от дел, а Айзек, если будет работать усердно и терпеливо, встанет во главе? В худшем случае обязанность по управлению «Пекарней Адлера» придется разделить с тем, за кого выйдет Флоренс. В дни, когда Айзек возвращался с завода в хорошем настроении, Фанни предлагала использовать отложенные деньги на первоначальный взнос за дом.

Когда обрушился рынок ценных бумаг в 1929-м, Айзек начал задерживаться на работе. Когда он приходил домой, то рано отправлялся в постель, едва обращая внимание на Фанни или Гусси. Это продолжалось неделями, пока однажды Фанни не растолкала его.

– Хватит. Ты должен рассказать мне, что происходит.

Айзек растерянно потер глаза.

– Я потерял все деньги.

Фанни почувствовала, как с души падает камень. И это все?

– Айзек, и сколько там было? Двести пятьдесят долларов? – сказала Фанни. – Мы их снова накопим.

– Я купил ценные бумаги на марже.

– Что это значит?

– Я отдал наши деньги в залог, и банк одолжил мне в десять раз больше.

– Я не понимаю.

– Банк одалживает нам деньги, и когда рынок растет, мы их возвращаем.

– А что происходит, когда рынок падает?

Айзек ничего не ответил.

– Айзек?

– Банк отзывает маржу. У меня есть две недели, чтобы вернуть им все деньги.

Фанни понадобилось несколько долгих секунд, чтобы взять себя в руки. Она едва могла представить, что у нее когда-либо оказались в руках две с половиной тысячи долларов, нечего и говорить о том, чтобы достать их где-то за полмесяца.

– И что мы будем делать? – спросила она наконец.

Айзеку не надо было объяснять, что единственным выходом было отправиться к ее отцу и надеяться на отсутствие у него похожих финансовых затруднений. Чтобы купить участок на Медитрэйнен-авеню и открыть завод, нужно было много денег, и Фанни молилась, чтобы деньги ее отца вкладывались в кирпич и цемент «Пекарни Адлера», а не в Нью-Йоркскую биржу. Фанни предложила поговорить с ним, но Айзек и слышать об этом не хотел. Финансовые рынки и их последствия женщин не касались.

Ему понадобилось несколько дней, чтобы собраться с духом, но когда он поговорил с Джозефом, то почувствовал облегчение. Найти деньги будет нелегко, сказал Джозеф, но он сможет. Они договорились о займе – беспроцентном, на десять лет.

– Как он выглядел? – спросила Фанни Айзека, когда он объяснил условия.

– Что ты имеешь в виду? Он выглядел, словно собирается одолжить нам денег.

– Он был удивлен? – сказала она, но на самом деле хотела узнать, был ли он разочарован.

Когда обрушились банки, туристы остались сидеть по домам, и на глазах у Фанни и Айзека многие надежные предприятия Атлантик-Сити начали закрывать свои двери. И Айзек будто в одну ночь перестал мечтать. Он больше не приходил с завода со смутными идеями собственного бизнеса и набросками витрин на оборотах старых счетов. Он перестал говорить о доме, который они купят, он стал тише и безразличней. Он меньше смеялся над шутками Фанни и чаще срывался на Гусси. Вместо того, чтобы радовать и впечатлять родителей Фанни, как раньше, он теперь их избегал, отказываясь от ужинов на шаббат и воскресных прогулок на пляже. Но самым заметным для Фанни изменением стало полное нежелание заводить второго ребенка.

Два месяца после кризиса Айзек не касался Фанни. Когда он все же вернулся к ней холодной январской ночью, от облегчения она едва не заплакала. Ветер с океана бился в окно их спальни, и батареи, из которых недавно выпустили воздух, скрипели от груза ответственности. Фанни чувствовала, как внутри нарастает знакомое напряжение, как будто бы и у нее был рычажок, который стоило подкрутить. Она прошептала в ухо Айзеку:

– Продолжай, – но едва только слова покинули ее, как он отстранился, выплескивая теплую лужицу на ее бледный живот.

– Зачем ты это сделал? – спросила Фанни, хоть и знала ответ.

– Я не хочу заводить еще одного ребенка в таких обстоятельствах.

На глаза навернулись слезы, но их скрыла темнота.

– А в каких захочешь?

– Я не знаю, Фанни, – ответил он со вздохом. – Не в таких.

Из всех знакомых Фанни мужчин, которых так или иначе затронул кризис, Айзек со своей работой на хлебозаводе был в наибольшей безопасности. В тяжелые времена их друзья и соседи могли отказаться от новых туфель и шляп, но вряд ли доходило до того, что они не могли позволить себе купить хлеб. Она догадывалась, что дела могут повернуться к худшему, но Фанни была уверена, что во всех обстоятельствах, кроме самых суровых, отец сможет защитить Айзека. Он уволит сколько угодно пекарей и упаковщиков, прежде чем выгнать с работы собственного зятя. Может, Айзек и не зарабатывал состояние, но бедность им не грозила.

Прошло три года, прежде чем Айзек перестал отстраняться от нее. В первый раз Фанни подумала, что он просто ошибся. Но это повторилось две ночи спустя, а затем еще раз через неделю. Она ничего не сказала, опасаясь, что он опомнится, но начала надеяться, ждать тех моментов, когда его мускулы напрягутся, а дыхание начнет прерываться. Как в первые дни вместе, она обвивала его ногами и прогибалась в спине, позволяя телу прижиматься к мужу, пока он не вздрогнет. В темноте, ожидая, когда его дыхание вернется в норму и усыпит и ее, она пыталась убедить себя, что Айзек перевернул новую страницу, что его уступка являлась выражением уверенности. Но в глубине души она знала, что скорее всего Айзек просто сдался.

* * *

– Единственное, что мне в этой палате непонятно, – сказала Фанни Айзеку, – так это где здесь радио.

Айзек рассеянно оглядел комнату.

– Почему ты считаешь, что тебе оно положено?

– У других женщин вниз по коридору оно есть. По ночам его слышно.

Айзек ущипнул себя за переносицу, как будто не мог до конца поверить услышанному.

– Думаешь, я слишком много хочу? Конечно, с радио приятнее…

– Тук-тук, – раздался голос из-за двери. Фанни села прямо, когда увидела, что это администратор МакЛафлин совершает утренний обход.

– О, так у тебя компания, – сказала она и посмотрела на часы. – Мистер Фельдман, вы должны помнить, что часы посещения начинаются в девять. Сейчас только половина восьмого.

– Так рано? – спросил он с сардонической усмешкой, но МакЛафлин это не развеселило.

Фанни не знала, стоит ли спрашивать о радио, и надеялась, что Айзек это сделает вместо нее. МакЛафлин ее немного пугала, еще с прошлого лета.

МакЛафлин начала читать больничную карту Фанни, и она воспользовалась возможностью, чтобы беззвучно прошептать Айзеку «радио». Он сделал вид, как будто не понял, о чем она, и Фанни сердито закатила глаза.

– Давление выглядит неплохо. Немного повышенное, но не настолько, чтобы начать беспокоиться. Доктор Розенталь говорил с вами о давлении?

Фанни признала, что говорил.

– Хорошо, – подытожила МакЛафлин, с хлопком закрывая карту. Прошлым летом Фанни думала, что где-то в этой исписанной заметками книжке были ответы. Почему она родила так рано? Была ли в этом ее вина, Айзека или Божья? Какое-то время она при любой возможности спрашивала МакЛафлин и доктора Розенталя, но они не давали ей удовлетворительных ответов. В конечном итоге она перестала спрашивать.

Айзек не был сторонником расспросов – ни тогда, ни сейчас. Она снова прошептала ему «радио», и он пожал плечами, не оставляя ей иного выбора, кроме как спросить самой:

– Мы хотели узнать, в этих палатах есть радио?

МакЛафлин посмотрела на Айзека. Не знай Фанни, что это не так, то могла бы подумать, что она нахмурилась.

– Не в каждой.

– Правда? – сказала Фанни.

– Только за дополнительную плату.

– Сколько? – спросила она.

– Дороже, чем готов был заплатить ваш отец.

* * *

После ухода МакЛафлин, Айзеку и Фанни говорить было особо не о чем; Айзек сидел на краешке стула, как будто готовый сбежать в любое мгновение, и рассеянно крутил на указательном пальце свою шляпу. У него были длинные элегантные пальцы.

Наконец, Фанни потеряла терпение.

– Ты испортишь поля, – сказала она, и он перестал.

– Ты видел вчера Гусси? – спросила она, пытаясь найти тему для беседы, которая подойдет обоим.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru