Рэй Нэйлер
Гора в море
© Т. Черезова, перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство «Эксмо», 2025
* * *
Ане и Лидии
I
Квалиа
В живой нервной системе не бывает тишины. Электрическая симфония коммуникации течет по нашим нейронам в любой момент нашего существования. Мы созданы для коммуникации.
Только смерть приносит тишину.
Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»
1
НОЧЬ. ТРЕТИЙ РАЙОН АВТОНОМНОЙ торговой зоны Хошимина.
По пластиковому навесу кафе струился дождь. Под этим укрытием окутанные кухонным паром и людской болтовней официанты сновали между столами с исходящими дымком мисками супа, стаканами холодного кофе и бутылками пива.
За стеной дождя скутеры проплывали мимо, словно светящиеся рыбы.
«Лучше о рыбах не думать».
Вместо этого Лоуренс сосредоточил внимание на женщине, сидящей за столом напротив него и протиравшей палочки ломтиком лайма. Разноцветный рой на абгланце, скрывающем ее лицо, перемещался и шел рябью.
«Как будто под водой…»
Лоуренс впился ногтями себе в ладонь.
– Извините… у этой штуки нельзя поменять настройку?
Женщина переключила маску. Абгланц застыл в форме невыразительного женского лица. Лоуренс видел бледные контуры ее собственного лица, плывущие под маской.
«Плывущие…»
– Я редко использую этот вариант. – Колебания абгланца сглаживали интонации женщины. – Лица пугают. Большинство людей предпочитают пятна.
Она поднесла палочки ко рту. Лапша втянулась в глючную поверхность губ цифровой маски. Внутри мелькнула тень настоящих губ и зубов.
«Не смотри на нее. Просто начинай».
– Так… Моя история. Мы здесь из-за нее. Раньше я работал в дайвинг-центре в Нячанге. Переехал на архипелаг десять… нет, уже одиннадцать лет назад. Тогда в Кондао было всего два центра: один в шикарном отеле для западных туристов, а второй – малюсенький, неуспешный. Я его выкупил. Отдал сущую мелочь. Кондао был сонным местечком: малолюдным, почти не посещаемым. Местные считали, что оно проклято.
– Проклято?
– Весь остров раньше был тюрьмой. Кладбища заполнены могилами нескольких поколений диссидентов, замученных сменяющимися друг за другом правительствами. Неудачное место для бизнеса, да? Возможно. Но оно вполне подходило тому, кто хочет просто сводить концы с концами, жить. Конечно, проблемы были – и немало. Официально считалось, что во Всемирный заповедник включен весь архипелаг, суша и вода. Полный запрет на рыболовство и охоту. Наблюдательная комиссия ООН даже появлялась раз в год и клепала свои доклады. Но на самом деле туда постоянно заходили рыболовные суда, тралили рифы, применяли цианид и динамит. А смотрители заповедника все были куплены. А как иначе, при их-то зарплатах? Они торговали черепашьими яйцами, рифовыми рыбами – всем, что к ним в руки попадало. Местные тоже в этом участвовали: охотились с острогами, ныряли за моллюсками. Сон, мой помощник, до этого тоже был ныряльщиком.
– И где он сейчас?
– Я уже говорил: не знаю. Мы не общались после эва- куации.
– Он был с вами в лодке? Когда все случилось?
– Да, к этому я и подхожу. – «Вернее, тяну время». – Тот затонувший корабль – это таиландский грузовоз с металлическим корпусом длиной шестьдесят метров. Он пошел ко дну в конце двадцатого века. Во Вьетнаме этот корабль – единственный, куда можно попасть дайвингистам. Глубина там всего двадцать метров, но условия обычно плохие. Сильные течения, плохая видимость. Годится только для тех, кто знает, что делает. Таких клиентов на Кондао мало, так что к тому моменту мы не были там уже несколько лет. Погружались утром. В мертвый сезон. Паршивая видимость, метра два, но тот тип хотел попасть на затонувший корабль. Так что мы спустились в воду и стали погружаться. Только мы с ним вдвоем.
Лоуренс помолчал.
– Звучит драматичнее, чем было на самом деле. Не было ничего драматичного. Просто рутина. На нас натыкались кальмары и кобии. Видимость была ужасная. Мы уже почти добрались до корабля, когда я решил прекратить это дело. Но когда я оглянулся, тот тип исчез. Хотя это нормально, при плохой видимости вечно кого-то теряешь. Надо просто оставаться на месте. Если начнешь искать, легко потерять ориентацию. Но спустя пять минут я начал тревожиться и проплыл вдоль фальшборта грузовоза. Он был опытный, твердил я себе. Он не стал бы забираться внутрь корабля без меня. Отказало оборудование? Решил всплыть? Я вернулся наверх, рассчитывая увидеть его на поверхности. Я окликнул Сона на катере – спросил, не видел ли он его. Тогда я запаниковал и вернулся обратно. Обстановка под водой все ухудшалась: мутная вода, полная каких-то силуэтов. То и дело попадались рыбы. Наконец я забрался на корабль, больше ему негде было быть. Внутри я быстро его отыскал. Он недалеко проплыл: его тело застряло под трапом внутри главного грузового трюма. Висок был рассечен. Рыбы уже отрывали кусочки мяса. Я поднял его наверх. Сон настаивал на реанимации. Но я знал: он был мертв. Он был мертв, уже когда я его нашел.
– И как, по-вашему, он погиб?
– Дело не в ране – она была неглубокая. Он утонул, потому что кто-то утащил его регулятор, маску, баллон – все. Когда он остался без оборудования, наверное, в панике ударился головой и потерял сознание. Без маски и регулятора смерть наступила быстро.
– А сам регулятор? Баллон? Маска? Вы их нашли?
Бесстрастное лицо, похожее на нечеткую фотографию, монотонность измененного голоса – все это вернуло Лоуренса в прошлое, на остров. Там он повторял свою историю снова и снова. Смотрителям, полиции, репортерам. Обвинения, недоверие… а потом равнодушие.
– Мы их не нашли.
– Но вы обыскали корабль?
– Нет. Насчет этого я солгал.
– Солгали?
– Я не смог туда вернуться. Я сказал полиции, что мы искали оборудование, осмотрели все судно, но… я не искал. Испугался. Настоящих поисков не было.
Она заговорила не сразу.
– Понятно. И что было потом?
– Конкурирующий дайвинг-центр воспользовался этой смертью, чтобы отпугнуть моих клиентов. Бизнес захирел. Но в итоге это не имело значения: через три месяца после происшествия началась эвакуация. Кстати, я рад, что вы купили остров. Теперь я хотя бы уверен, что он будет защищен. Я знал на Кондао каждый дюйм – каждый уничтоженный риф, каждую незаконно добытую рыбу. Так будет лучше. Всех вывезти, отгородить весь архипелаг. Оборонять его. Только так его и можно защитить. Я одним из первых принял ваше предложение и уехал. Щедрая компенсация, новая жизнь. Для меня это было к лучшему, наверное.
* * *
«Наверное». Лоуренс уже не был в этом уверен, выходя из кафе под дождь. Тамариндовые деревья шипели на ветру. У него в пончо на боку оказалась дыра, и сырость просачивалась сквозь одежду, холодила кожу.
«И что вы увидели?»
Его постоянно об этом спрашивали: смотрители, полиция, репортеры. «Что вы увидели?»
Ничего. Ничего он не видел. Однако не мог избавиться от ощущения, что его самого что-то увидело.
И это чувство его не оставляло. Он был рад уехать с архипелага. Вот только отъезда оказалось недостаточно: это ощущение возвращалось каждый раз, когда он вспоминал про океан.
Кондао стал ему домом – первым в его жизни. Случившееся на корабле лишило его дома. Именно об этом он и хотел рассказать, только женщина из «Дианимы» все равно бы его не поняла.
А она вообще из «Дианимы»? Или она этого не говорила?
Не важно. Может, из «Дианимы», а может – из какой-то конкурирующей компании. АТЗХ кишит шпионами и международными заговорами.
Неделю назад он съездил в Вунгтау, на океан. Он уже много месяцев не видел воды и подумал, что пора снова поплавать. Но выскочил из воды еще до того, как волны дошли ему до пояса, выпил коктейль в прибрежном баре, вернулся в отель и съехал досрочно.
Он больше никогда не будет нырять.
Он вернется в свою квартирку в Третьем районе и будет наблюдать, как «щедрая компенсация» «Дианимы» тает, пока он не увидит дальнейшего пути.
В двух кварталах от кафе у него начались такие судороги, что он рухнул на тротуар. Рядом остановился мотоцикл. Кто-то его потормошил. Женский голос: «Что с вами? Сэр?»
Мир вокруг сузился до размеров туманного дождливого тоннеля.
– Вызовите «Скорую». Пожалуйста.
И тут он увидел в руках у женщины шприц.
Скутеры проплывали мимо, искаженные дождевиками, закрывавшими их вместе с седоками. Дождь заливал каплями открытые остановившиеся глаза Лоуренса.
Он снова там. На корабле. Мутная вода, полная силуэтов… неясные силуэты в его сознании трансформировались во что-то иное…
Мы вышли из океана и живы только потому, что постоянно носим с собой соленую воду – в своей крови, в своих клетках. Море – наш истинный дом. Вот почему берега нас так умиротворяют: мы стоим там, где разбиваются волны, словно изгнанники, возвращающиеся домой.
Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»
2
ПОСАДОЧНЫЕ ПРОЖЕКТОРА БЕСПИЛОТНОГО ВЕРТОЛЕТА, лучи которых заполнял косой дождь, скользнули по океанской зыби. Они прорезали мангровые заросли и залили бетон аэропорта.
На земле света не было. Разбитая взлетно-посадочная полоса шла поперек большей части узкого перешейка острова. Вертолетная посадочная площадка превратилась в поблекшее пятно. Древние самолеты гнили у черного края леса. Пластиковый сайдинг главного здания отслаивался, словно чешуя дохлой рыбы.
Вертолет пошел на окончательное снижение. Он развернулся и быстро сел с креном, не рассчитанным на удобство человека. Винты отключились. Двери раскрылись.
Ха услышала какофонию насекомых в джунглях, гулкую перекличку макак. Ветер задувал дождь в кабину. Она вытащила свой багаж из грузового отсека. Двигатели дрона пощелкивали, охлаждаясь.
Между деревьями расплывалось пятно фар: видимо, ее встречающие. Отключились посадочные огни дрона. Ха увидела полную луну, полускрытую полоской перистых облаков. Кучевые облака висели низко, поливая тропический лес острова.
Ха втянула в себя воздух, закрыла глаза и снова открыла, привыкая к темноте. Комм вертолета заквакал:
– Наземный транспорт приближается. Отойдите от коптера.
Ха подхватила сумки и бросилась укрываться под козырьком аэропорта. Огни вертолета снова вспыхнули. Он поднялся с бетона и отлетел под таким углом и с такой скоростью, что пассажир бы потерял сознание. Он исчез в считаные секунды, нырнув в облака.
Прибывший наземный транспорт был бронированным военным: беспилотный бронетранспортер с закаленными иллюминаторами и огромными литыми шинами.
Внутри его переоборудовали в целях большей комфортности. Пассажирский салон был обит, чтобы снизить шум и тряску. Электродвигатель работал достаточно тихо, а вот трансмиссия выла и создавала странную вибрацию. Ха приглушила освещение.
Толстое стекло и поликарбонат иллюминаторов искажали картину снаружи. Через них Ха смотрела на колышущийся барьер джунглей, наступающих на узкую дорогу. Урезанные поляны были усеяны грудами обломков – строений, которые когда-то могли быть укреплениями. Или заводами, или фабриками. Чем угодно. Полная луна отбрасывала странные волны на поверхность моря.
Машина въехала в темный город, зажатый между лесом и океаном. Тяжелые красночерепичные крыши французских колониальных зданий мокли под дождем, оштукатуренные стены были в пятнах тропической сырости. Ставни были закрыты, сады захвачены плющом и мхом. Кое-где жилые кварталы перемежались брутальными коммунистическими строениями: университет, административное здание коммунистической партии. Бетонные монстры в мокром лишайнике, бесцветном в ночи.
При дневном свете брошенный город будет состоять из шершавых, облупливающихся пастельных красок. Фикусы с покрашенными блекнущей белой краской стволами росли вдоль улиц, усыпанных растительным мусором: листьями, сломанными ветками, семенными коробочками и плодами.
Бронетранспортер свернул на бульвар, тянущийся вдоль дамбы. Его фары высветили двух обезьян, по-детски дерущихся за какое-то сомнительное сокровище. На краю города дома сменились сараями с провалившимися крышами, которые уже наполовину разобрали лианы.
Дорога пошла вдоль берега. Слева сушу сменяли скалы и океанские волны, роящиеся в лунном свете. Черные спины мелких островов архипелага горбились над водой. Хребет главного острова поднимался справа от дороги, щетинясь деревьями.
Прожектора пригвоздили к склону холма крыши пагоды, намекающие на присутствие жизни на эвакуированном архипелаге. Однако подсветка здания скорее осталась от автоматизированного режима муниципалитета. Маяк для туристов, которые больше здесь не появятся.
Исследовательская станция располагалась на территории заброшенного отеля – шестиэтажного белого строения, воздвигнутого на неудачно выбранной подветренной точке самого продуваемого участка острова. Отель поднимался из окружающих зарослей на фоне лучей прожекторов. Выходящая на дорогу сторона оставалась в тени, окна были темными. Подъездная аллея вела вдоль двойного ограждения, махрящегося колючей проволокой.
Ограждение было ярким и новым, но отель был заброшен явно задолго до эвакуации населения. Рваные занавески колыхались на ветру из разбитых окон верхних этажей. Ленты сырости и плесени испещряли фасад.
Машина остановилась перед двойными воротами.
Какая-то фигура в дождевике отделилась от здания и подошла к воротам. Она раздвинула первые ворота. Транспортер выехал на площадку досмотра. Первые ворота за ним закрылись, и сразу открылись вторые. Машина проехала вперед, на участок за зданием – террасу из растрескавшихся терракотовых плиток, посыпанную засохшими вайями пальм, чужеродных для этого острова, их когда-то высадили вокруг территории отеля.
Основное место на террасе занимал вычурный плавательный бассейн, полный водорослей и травы. Наверное, когда-то это был один из тех наполненных морской водой бассейнов, которые пользовались немалой популярностью, позволяя постояльцам отелей купаться в океане, на самом деле в него не заходя. В бассейне что-то всполошилось, вспугнутое машиной, и погрузилось в воду.
Две мобильные исследовательские установки размером со стандартный транспортный контейнер были поставлены рядом с бассейном грузовым дроном. Они напоминали обычные раздевалки при бассейнах.
Дверь бронетранспортера отъехала в сторону. Салон наполнился подсвеченными прожекторами искрами дождя. Внутрь заглянула фигура в дождевике. Женское лицо, затененное капюшоном. Высокие и широкие скулы, приподнятые уголки глаз. По ее щекам струился дождь. Она выплюнула фразу на незнакомом Ха языке. Невыразительный уверенный женский голос, вроде тех, что объявляют остановки в поезде, наложился поверх голоса этой женщины, исходя из водостойкого и ударопрочного переводчика, прикрепленного к ее воротнику.
– Добро пожаловать в Центр передовых исследований Кондао. Мое имя Алтанцэцэг. Я наемный помощь защитник. Беру багаж. Погода – дерьмовый дождь.
Ха моргнула, чуть было не разразившись истерическим хохотом. Дорога была долгая.
Алтанцэцэг уставилась на нее, произнесла фразу на своем языке, похожую на забор из сплошных согласных.
– Переводчик прелюбодейно не работает?
– Нет. Работает нормально. Достаточно точно.
– Тогда двигаемся.
Женщина высилась над Ха. В ней было метра два роста, а то и больше. Ха увидела короткоствольную и практичную винтовку у нее за плечом.
Дождь усилился. Теперь, когда завывание мотора и толстые стенки транспортера не заглушали звуки, Ха расслышала шелест ветра в пальмах, хрипы и крики животных в темноте острова, шум прибоя на невидимом с террасы берегу – и все это заливал белый шум дождя.
Они шли быстро, наклоняясь так, чтобы на лицо попадало меньше капель. С этой стороны на первом и втором этажах отеля горел свет. Открытую стеклянную дверь холла заклинивал сломанный цементный вазон.
Внутри Алтанцэцэг провела Ха по пустынному холлу. Плесневеющие стулья на столах, сырые диваны, составленные вокруг давно затихших переговорных. Между ними стояли ящики с оборудованием, походная кухня, кофемашина. Электроника. Обжитый участок в громадном зале из искусственного мрамора.
Комната Ха оказалась этажом выше. Ей отвели люкс, где пахло сыростью и заброшенностью, но было чисто. Алтанцэцэг поставила багаж Ха у двери и ушла.
Ха уже давно мечтала о душе. Вместо этого она упала на кровать, даже не раздевшись. Хорошо хоть, кто-то постелил ей чистое белье.
Ей снова приснились каракатицы.
Порой, когда головоногий моллюск находится в покое, по его коже плывут узоры из цветных пятен и текстур, которые представляются бессознательными – как будто электрохимические потоки его мыслей проецируются на поверхность. В этом состоянии он поистине парящий в открытом океане разум, не защищенный плотью.
Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»
3
ВО СНЕ ХА НИКОГДА НЕ ВИДЕЛА каракатиц в расцвете сил: ярких и сияющих, испещренных калейдоскопической сменой цветов, свивающих щупальца в знаки угрозы или любопытства. Нет. Во сне она опускалась, погруженная в белый шум своего респиратора. Вниз, в воду, замутненную кальцитовой серостью. Вниз, в воду, затуманенную чернилами, загрязненную плавучими паутинами темноты. Вниз, к илистому дну, усыпанному камнями.
Икринки каракатиц были рассыпаны по трещинам в камнях. Молодь внутри светилась – обрывки света цеплялись за мембраны их раковин.
В таком виде их нельзя оставлять в иле: каракатицы подвешивали свои драгоценные яйца к нижней стороне камней, в защищенных местах. Здесь что-то пугающе разладилось.
Громадная самка каракатицы зависла над яйцами, охраняя их. Ха сначала ее не заметила, скрытую чернилами и илом. Ха отпрянула от неожиданности, однако каракатица никак не отреагировала. Она зависла лицом к Ха, не видя ее.
Каракатица умирала. Ее тело было белым, с пятнами лепрозной ржавчины. Без здорового танца цветов и узоров она казалась обнаженной и уязвимой.
Несколько щупалец у нее были оторваны. Одно из них безвольно покачивалось в слабом течении.
В этом месте камни образовали незамкнутое кольцо, похожее на разрушенную цитадель. Выступы напоминали разломанные этажи башни. Трещины служили бойницами для лучников. Ха заметила еще трех каракатиц под каменной террасой. Они тоже лишились немалой части мантий, и у всех не хватало щупалец. Они висели – головоногие призраки – болезненно-жемчужные, настороженные. Тускло-красные и коричневые веера испещряли сохранившуюся кожу картой отмерших соединений.
И тут первая из увиденных Ха каракатиц поплыла вниз, к яйцам. Ее поврежденное тело было слабым. Она плыла, словно корабль-призрак, входящий в гавань под рваными парусами. Ха смотрела, как каракатица гладит одно из яиц оставшейся целой конечностью. На ее мантии слабо засветились желтые пятна. Казалось, что движение и цвет требовали огромных усилий.
Внутри яйца ответно замерцал тусклый свет.
Тогда каракатица начала всплывать. Ха поплыла вверх вместе с ней. Когда они поравнялись с остальными тремя, зависшими под скалистым выступом, Ха почувствовала, что они как будто обменялись информацией: между ними пробежала легкая дрожь. Узнавания? Признания? Прощания? Самка-каракатица спирально всплывала по столбу воды, выпуская чернила прерывистым инверсионным следом, словно дымящиеся двигатели подбитого самолета, который поднимался, вместо того чтобы падать.
Они с Ха вынырнули на поверхность одновременно, в мир обжигающего солнца, неупорядоченных звуков и кипения.
Хотя каракатица не двигалась и Ха понимала, что уже поздно, она все равно подплыла к ней и поддержала, сняв перчатку и поглаживая ее избитую голову и порванные щупальца.
В вышине с криками кружили чайки, дожидаясь, чтобы Ха бросила замеченную ими еду. Ха поплыла к своему катеру, неся умершую каракатицу, словно утонувшее дитя.
Ха проснулась с мокрым от слез лицом – как всегда.
Приходившие к ней во сне видения были одновременно сном и воспоминанием. Теперь она уже не могла определить, какие элементы относились к чему. Одна побывала там, в том месте, в реальности. Однако чернила вроде бы были гуще, как занавес, бивший ее по спине. Она обнаруживала себя в том месте одиночества, видела трех дряхлых каракатиц, которые зависали, словно монахи, под разломанной кровлей своей цитадели. А вот яйца не светились. Такое было невозможно. И не было там умирающей самки, поднимающейся к поверхности, словно сбитый самолет.
Мысленно она снова и снова возвращалась к своим воспоминаниям о том месте. И всякий раз, как ее мысли туда возвращались, сцена менялась. Реальность искажалась, с каждым разом все больше отличаясь от истины? Или, может, наоборот, с каждым разом все ближе к ней подходила?
– Ты плачешь. Опять тот же сон?
Ха села. Видимо, она накануне ночью неосознанно развернула терминал, поставила его на тумбочку. Или включила таймер для самостоятельного развертывания?
Икосаэдр со струящимся из фасеточного глаза светом стоял на своих раскладных ножках. А в свете проектора оказался Камран: стоял в ногах кровати и пил из чашки – явно кофе.
Сквозь воротник надетой на нем рубашки она разглядела очертания двери. Сквозь ботинки просвечивал ковер.
– Да. Тот же сон.
– Тебе надо его отпустить, Ха. Пусть все останется в прошлом. Ты ничего не могла сделать.
Кое-что она сделать могла, и она это знала. А еще кое-чего она могла не делать. Вот только Камран ни за что не допустит, чтобы она в чем-то была виновата – или хотя бы за что-то ответственна. Не было смысла снова с ним об этом разговаривать: все сведется к тому, что ей надо «все отпустить».
Вместо этого она решила сменить тему.
– Ты где?
– В лаборатории.
– У вас сейчас только два часа утра! Какого черта ты работаешь?
Камран пожал плечами:
– Перестань пить из меня кровь. Как дорога?
– Долгая. И из Автономной торговой зоны Хошимина мы вылетали в грозу. Пилот дрона – бесчувственный ублюдок. Я блевала всю дорогу в Кондао.
– Ты смогла встретиться с этой особой?
– С доктором Минервудоттир-Чан? В Хошимине? Нет. Она отправилась на Южную ось, занимается покупкой прибрежных исследовательских центров. По крайней мере, так мне сказал ее ассистент-4. Это – и больше ничего. Все покрыто тайной. Либо так, либо люди сами не знают, что происходит. Ассистент сообщил, что руководитель группы на Кондао введет меня в курс дела, когда я приеду.
– И ввел?
– Я пока с ним не встречалась.
Ха тем временем встала и зарылась в чемоданы в поисках чистой одежды. При этом она прошла сквозь ногу Камрана.
– Извини.
– Почти не почувствовал, – сказал Камран.
– Мне надо рассказать тебе об охраннике, который встретил меня вчера ночью.
– Да, жажду узнать, – отозвался Камран. – Но не сейчас. По твоему лицу вижу, что ты спешишь. Тебе надо устроиться, осмотреться. А мне – воспользоваться энергией от кофе.
– Тебе надо пойти домой и лечь спать. Не хочешь идти к себе в квартиру?
Камран отвел взгляд.
– Возможно.
– Ну, не становись настолько сентиментальным, чтобы спать под лабораторными столами.
– Прими душ. Выглядишь грязной. Волосы все слиплись.
– Спасибо. Ты так мил.
– Как всегда.
Камран погас, не попрощавшись – как обычно.
Мы разобрались в кодировке ДНК, в укладке белков при строительстве клеток организма, и – во многом – даже в том, как эпигенетические переключения управляют этими процессами. И тем не менее мы все еще не понимаем, что происходит, когда мы читаем предложение. Смысл – это не нейронные вычисления мозга, не аккуратные пятна чернил на странице, не светлые и темные области на экране. Смысл не имеет массы или заряда, не занимает некое пространство – и тем не менее смысл определяет все на свете.
Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»
4
В НАСКОРО ОБОРУДОВАННОЙ КУХНЕ Алтанцэцэг ела сваренное вкрутую яйцо. На столе лежали детали разобранной винтовки, промасленные тряпицы, несколько терминалов и различные детали электроники. На Алтанцэцэг был темно-синий комбинезон с липучками для знаков различия на рукавах и нагрудном кармане, но самих знаков не было. Волосы у нее были подстрижены очень коротко. Они были черные с редкими седыми прядями. Ей могло быть и тридцать пять, и сорок, и гораздо больше. Крупные кисти, распухшие от работы и непогоды. Россыпь темных пятен шла вдоль линии волос на левой части лица. Их можно было бы принять за родимые пятна, но Ха уже имела дело с ветеранами войны. Она знала, что это шрамы от шрапнели.
Запах свежесваренного кофе сумел вытеснить из вестибюля запах ружейной смазки, озона, плесени и запустения. Ранний непогожий свет проникал в окна вместе с солено-телесным запахом моря. Коротким кивком Алтанцэцэг указала на миску с яйцами и пирамиду тостов рядом с кофемашиной.
– Спасибо.
Ха налила кофе в одну из не очень хорошо отмытых кружек. Нагревательный элемент под кофейником никуда не годился: кофе оказался едва теплым. Она выпила его одним глотком. Не садясь, она взяла себе яйцо. Среди натюрморта из деталей, скорлупы и крошек она увидела переводчик.
– Руководитель группы? – спросила Ха.
Алтанцэцэг скосила на нее глаза, а потом кивнула и большим пальцем указала в направлении террасы и берега.
– Доброе утро.
Алтанцэцэг пожала плечами и проговорила фразу, которая прозвучала для Ха как «знак иглу», и начала катать по столу очередное яйцо, разбивая скорлупу.
Ха запустила руку в принесенный бумажный пакетик, достала макарун и положила его перед Алтанцэцэг.
– Макарун. – Она указала на себя. – Я их приготовила. Подарок.
Алтанцэцэг смотрела на нее, не меняя выражения лица.
– Шутка. Я не пеку. Купила в АТЗ Хошимина. Но они вкусные.
Она оставила Алтанцэцэг подозрительно взирать на золотисто-коричневый кружок кокоса.
Ха прошла по растрескавшимся плиткам террасы, жуя яйцо. Она уже увидела руководителя группы – высокую стройную фигуру, стоящую на берегу спиной к ней. Неизвестный обитатель бассейна зашевелился и плюхнулся в воду при приближении Ха.
Море было спокойным. Его поверхность колыхалась, отражая жемчужно-серую и лимонную дымку рассвета, словно занавеска, колеблемая ветром.
При приближении Ха руководитель группы обернулся.
Она замерла, чуть было не споткнувшись и не выронив бумажный пакет, который несла в руке. Руководитель группы держал несколько раковин разного размера. Он выжидал, пока Ха пыталась взять себя в руки.
Она смотрела трансляцию интервью на потолке гостиничного номера. Один из популяризаторов науки, который вел все, начиная с детских передач и заканчивая документальными фильмами, говорил с этим человеком… нет… этим существом. Говорил с Эвримом.
Стоявший перед ней руководитель группы оказался Эвримом. Тем, кого она совершенно не ожидала встретить. Видишь их на экране зеркала в ванной комнате, на потолке, на замызганном окне поезда метро. Видишь на экране людей – существ, имеющих форму людей, – но они живут не здесь. Они принадлежат возвышенному миру, куда тебе дороги нет. Миру, где что-то происходит. Миру, непохожему на тот обычный, откуда ты смотришь. И ты совершенно не ожидал, что когда-то их встретишь. Что сможешь их встретить. Но вот он, Эврим.
Он протянул руку.
– Так приятно с вами познакомиться. Я с нетерпением ждал вашего приезда.
Ха слабо сжала протянутую руку.
– Мою руку можно сжимать крепче, – сказал Эврим. – Ее разработка обошлась в двести пятьдесят миллионов долларов. Немалая часть использованных технологий – военные, для искусственных конечностей. Она не сломается.
Эврим улыбнулся. Ха поймала себя на том, что пытается найти нечто в глазах, в позе Эврима. Какое-то отличие. Однако сразу ничего не заметила. Рука оказалась прохладной – с прохладой рассвета на море, но в ней чувствовалось тепло, так похожее на тепло человеческой руки. На пальцах и ладони остались песчинки от раковин, которые Эврим собирал. Ха обнаружила, что держится за его руку слишком долго – и поспешно ее отпустила.
– Ха.
– Да. Доктор Ха Нгуен. Я вас приветствую. Судя по всему, вы знаете, кто я.
Эврим снова повернулся к морю. Ха поняла, что ей дают время прийти в себя от потрясения. Она проявила невоспитанность. Эврим был выше ее сантиметров на тридцать. Лицо вытянутое, а конечности – длинные. Его пропорции были правильными, идеально нейтральными, чуть идеализированными. Люди с таким сложением могли красиво носить даже фантастически уродливую одежду и работать в качестве моделей на подиумах. Ха заметила, что мысленно называет Эврима «он». Но он ведь… не он. Но… что тогда?
«Судя по всему, вы знаете, кто я».
Знает? А что она знает? Ха мысленно перечислила то, чем был Эврим: единственным (якобы) разумным существом, созданным человечеством. Наконец-то реализованным андроидом. Самым дорогим проектом, не считая космических исследований, осуществленным частной организацией. Тем, как неоднократно повторялось, что так ждало человечество: разумной жизнью, возникшей исключительно по нашей технологической воле.
А еще Эврим стал причиной – и объектом – ряда поспешно принятых законов, сделавших его существование и создание новых подобных ему существ недопустимым для большинства правительственных организаций мира, включая все страны, находящиеся под управлением Правящего директората ООН. Эврим и сам по себе (сама? само? Ха была недовольна гендерным провинциализмом собственного разума) был запрещен почти во всем мире. Существование Эврима вызвало бунты по всему миру. Ха помнила, как вооруженные люди штурмовали штаб-квартиру «Дианимы» в Москве, как разбомбили их офис в Париже. Вице-президента «Дианимы», занимавшегося техническими вопросами, взорвали с помощью самонаводящейся по ДНК ракетой на яхте в Карибском бассейне. Ха вспомнила, как на потолочном экране в отеле видела поджигающего себя мужчину у входа в Ватикан.
«Человек сжег себя живьем просто потому, что ты существуешь. Каково знать это?»
Ха поняла, что в Эвриме ее больше всего сбивает с толку то, что ее мозг пытается занести его в категорию, вот только он не вписывался ни в одни рамки. Если бы только она смогла успокоиться, отвлечься от желания засунуть Эврима словно элемент детской игрушки в отверстие определенной формы, назначить ему гендерную принадлежность! Ха поддерживала международное сотрудничество с другими учеными. Она приобрела привычку говорить (и думать) на английском и использовать устаревшие английские местоимения третьего лица, «он» и «она».
Она переключилась на турецкий, свой второй язык. В нем местоимение третьего лица, «о», не имело гендерного маркера. «О» никаких проблем не создавало. Оно могло соответствовать английским «он», «она», «оно» и «они» в единственном числе. Ха начала мысленно обозначать Эврима турецким «о» – круглым, как его форма, холистическим, инклюзивным. Гендерная проблема исчезла, и ощущение диссонанса испарилось, сменившись восхищением и изумлением.
Не успев понять, что делает, Ха протянула Эвриму макарун. Во время интервью она слышала, что Эврим не ест, хоть и способен ощущать вкус и запах. Еще он не спит. И никогда ничего не забывает.