Рэй Брэдбери
Лекарство от меланхолии
Лекарство от меланхолии, или верное средство найдено!
– Пошлите кого-нибудь за пиявками, сделайте ей кровопускание, – велел доктор Гимп.
– У нее и так уже крови не осталось! – вскричала миссис Уилкс. – О, доктор, чем страдает наша Камиллия?
– Ей нездоровится.
– Да, и?
– Она хворает, – сердито зыркнул добрый доктор.
– Ну же, продолжайте!
– Она – дрожащий огонек свечи, вне сомнения.
– Ах, доктор Гимп, – возмутился мистер Уилкс. – Удаляясь, вы говорите нам то же, что мы сказали вам, когда вы вошли!
– Нет! Больше! Давайте ей эти пилюли на рассвете, днем и на закате. Верное средство!
– Она и так уже напичкана вашими верными средствами, черт побери!
– Ай-ай-ай! С вас шиллинг, сэр! Я ухожу.
– Уходите и призовите Дьявола вместо себя! – мистер Уилкс всучил доброму доктору монету.
Засим врач крякнул, нюхнул табаку, чихнул и вышел на людные улицы Лондона слякотным весенним утром 1762 года.
Мистер и миссис Уилкс обернулись к постели, в которой лежала их дражайшая Камиллия; да, бледная, исхудалая, однако далеко не лишенная привлекательности: у нее были большие влажные сиреневые очи, а волосы золотым ручейком струились по подушке.
– О-о, – она едва сдерживала слезы. – Что со мною будет? Вот уж три недели, как наступила весна, а из зеркала на меня таращится привидение. Страшно на себя смотреть. Видно, не дожить мне до своего двадцатого дня рождения.
– Дитя мое, – сказала мать. – Что у тебя болит?
– Руки. Ноги. Грудь. Голова. Сколько докторов? Шесть? Да, шесть докторов ворочали меня, словно говядину на вертеле. Довольно! Умоляю, дайте умереть спокойно.
– Что за гадкая, таинственная болезнь, – сказала миссис Уилкс. – Ну сделайте же что-нибудь, мистер Уилкс!
– Что именно? – раздраженно воскликнул мистер Уилкс. – Она не хочет видеть ни докторов, ни аптекарей, ни священников – и невелика беда: они обобрали меня до нитки! Может, сбегать на улицу за дворником?
– Да, – молвил некий голос.
– Что? – все трое повернулись посмотреть, кто это.
Они совсем забыли про ее младшего братца Джеми, который ковырялся в зубах, безмятежно прислушиваясь к дождю и громкому городскому гулу у окна поодаль.
– Четыреста лет тому назад, – заговорил он спокойно, – сие средство было испытано, и оно сработало. Разумеется, дворника не следует приводить к нам. Вместо этого давайте возьмем Камиллию как есть, с кроватью, спустим и поместим за дверью.
– Почему? Зачем?
– Через час, – Джеми закатил глаза, производя подсчеты, – мимо наших ворот промчится тысяча человек. За сутки мимо пробегут, проковыляют или проскачут двадцать тысяч человек. И каждый сможет поглазеть на мою обморочную сестрицу, пересчитать ее зубы, подергать за мочки ушей, и у всех, заметьте, у всех, найдется испытанное средство! И одно из них окажется верным!
– Ах! – опешил мистер Уилкс.
– Отец! – сказал Джеми, тихо вздыхая. – Ты знаешь хоть одного человека, который не считал бы себя автором трактата «Materia Medica»? Сей зеленый бальзам от больного горла, а эта воловья мазь от миазмов или вздутия живота? Вот в эти самые минуты десяток тысяч самоявленных аптекарей ускользают от нас, унося с собой свою мудрость!
– Джеми, мой мальчик, ты просто неподражаем!
– Прекратите! – возопила миссис Уилкс. – Не пристало моей дочери быть выставленной напоказ ни на этой, ни на любой другой улице…
– Стыдись, женщина! – перебил ее мистер Уилкс. – Камиллия тает, словно снег, а ты еще сомневаешься, вынести ее из этой душной комнаты или нет. Давай, Джеми, поднимай кровать!
– Камиллия? – миссис Уилкс повернулась к дочери.
– Почему бы мне не помереть на свежем воздухе, – промолвила Камиллия, – где прохладный ветерок будет поигрывать с моими локонами, пока я…
– Вздор! – возмутился отец. – Ты не умрешь. Джеми, раз, два, взяли! Вот так! С дороги, жена! Поднимаем, мой мальчик, выше!
– Ох, – еле вскрикнула Камиллия. – Я лечу, я лечу!..
* * *
Вдруг над Лондоном возникло голубое небо. Застигнутые врасплох погодой горожане в суматохе высыпали на улицы, надеясь на что-нибудь поглазеть, чем-то заняться, что-то купить. Незрячие запели, собаки отплясывали джигу, клоуны кувыркались, дети расчерчивали мостовые мелом для игр и швыряли мячики, как на карнавале.
И вот в эту гущу Джеми и мистер Уилкс, со вздувшимися от натуги венами на лбу, неуверенно шагая, несли в паланкине высоко над головой, словно папе ссу, Камиллию, которая молилась, зажмурив глаза.
– Осторожнее! – кричала миссис Уилкс. – Ах, она умерла! Нет. Сюда. Опускайте. Бережно…
Наконец кровать прислонили к фасаду дома, чтобы протекающая мимо людская река могла видеть Камиллию, словно большую бледную куклу Бартолеми, выставленную на солнышке в качестве приза.
– Неси перо, бумагу и чернила, сынок, – велел отец. – Сегодня я буду записывать названные симптомы и предложенные средства. Вечером подведем итоги. Итак…
Но из проходящей толпы Камиллию уже заприметил цепким взглядом некий человек.
– Она больна! – изрек он.
– Ага, – сказал, ликуя, мистер Уилкс. – Начали. Перо мне, мой мальчик. Так. Продолжайте, сэр!
– У нее недомогание, – нахмурился человек. – Она хворает.
– Она хворает… – записал мистер Уилкс, и перо его застыло. – Сэр? – Он посмотрел с подозрением. – А вы часом не доктор?
– Именно так, сэр.
– Мне уже знакомы эти словеса! Джеми, возьми мою палку и гони его прочь! Проваливайте отсюда, сэр!
Но тот поспешно ретировался в превеликом возбуждении, изрыгая проклятия.
– У нее недомогание… Она хворает… Тоже мне! – передразнивал его мистер Уилкс, но перестал, ибо теперь в Камиллию Уилкс тыкала пальцем некая женщина, длинная и костлявая, словно призрак, восставший из могилы.
– Нервическое расстройство, – заговорила она нараспев.
– Нервическое расстройство, – записал довольный мистер Уилкс.
– Выделения из легких, – подвывала она.
– Выделения из легких! – записывал сияющий мистер Уилкс. – Вот это другое дело!
– Требуется лекарство от меланхолии, – сказала она, побледнев. – Найдется ли в доме мумия, чтобы истолочь ее на снадобье? Лучшие мумии – египетские, аравийские, ливийские, пропитанные битумом, – и все исключительно пользительны при магнетических расстройствах. Спросите Цыганку на Флодден-роуд – это я и есть. Продаю пряный сизон и мужской ладан.
– Флодден-роуд, пряный сизон… помедленнее, женщина!
– Гилеадский бальзам, понтийскую валериану…
– Постой, женщина! Гилеадский бальзам, да! Джеми, задержи ее!
Но она упорхнула, выкрикивая названия лекарств.
Теперь вышла вперед девушка не старше семнадцати лет и уставилась на Камиллию Уилкс.
– Она…
– Секундочку! – попросил мистер Уилкс, лихорадочно записывая. – …при магнетических расстройствах… понтийскую валериану… проклятие! Итак, юная дева. Что ты узрела на лице моей дочери? Ведь ты так и вперилась в нее взглядом. Ты еле дышишь. Ну же?
– Она… – странная девушка внимательно всмотрелась в глаза Камиллии, зарделась и залепетала. – Она страдает от… от…
– Что ты мнешься!
– Она… она… о-о!
И девушка, бросив напоследок сочувствующий взгляд, нырнула в толпу.
– Дурочка!
– Нет, папа, – пробормотала Камиллия, широко раскрыв глаза. – Не дурочка. Она увидела. Она поняла. О, Джеми, догони, приведи ее, пусть расскажет!
– Нет, она ничего не предложила! А вот Цыганка… Посмотри-ка на ее список.
– Я знаю, папа. – Камиллия, побледнев еще больше, закрыла глаза.
Кто-то прокашлялся.
Мясник с кроваво-красным полем битвы на фартуке крутил свирепые усищи.
– Видывал я коров с таким взглядом, – сказал он. – И спасал их посредством бренди и трех свежих яиц. Зимой же этим эликсиром я спасаю себя…
– Моя дочь не корова, сэр! – мистер Уилкс бросил перо. – И не мясник. И сейчас не январь! Сдайте назад, сэр. Остальным ждать!
И действительно, уже гудела большая толпа, привлеченная другими людьми, жаждавшими посоветовать любимое зелье либо сельскую местность, где солнечных дней было больше, чем во всей Англии или на юге Франции. Старики и старухи, истые врачеватели, как и весь пожилой люд, гремели тростями, ощетинившись фалангами костылей и по сохов.
– Назад! – встревоженно закричал мистер Уилкс. – Они же раздавят мою дочь как весеннюю ягодку!
– Не подходи! – Джеми сгреб в охапку костыли с палками и зашвырнул в толпу, которая принялась разыскивать пропавшие конечности.
– Отец, мне дурно, мне дурно, – задыхалась Камиллия.
– Отец! – вскричал Джеми. – Есть лишь один способ прекратить этот бедлам. Взимать с них плату! Пусть платят, если хотят поделиться мыслями об этом недуге!
– Джеми, ты весь в меня, сынок! Быстренько намалюй вывеску! Послушайте, люди добрые! Два пенса! Становитесь, пожалуйста, в очередь! Два пенса, если хотите высказаться! Готовьте деньги! Так-то! Вы, сэр. Вы, мадам. И вы, сэр. Теперь за перо! Начали!
Толпа закипела, словно темное море.
Камиллия открыла один глаз и снова провалилась в обморок.
* * *
На закате улицы почти опустели, если не считать нескольких прохожих. Камиллия заслышала знакомый перезвон, и ее веки затрепетали как мотыльки.
– Триста девяносто девять, четыреста пенсов! – Мистер Уилкс досчитал последние деньги, ссыпая их в кошель. – Готово!
– Хватит на шикарный черный катафалк, – сказала бледная девушка.
– Помалкивай! Мое возлюбленное семейство, кто бы мог подумать, что столько народу – две сотни человек – готовы заплатить, чтобы высказать свое мнение?
– Да, – сказала миссис Уилкс. – Жены, мужья, дети – никто никого не слушает. Вот они и рады заплатить, только бы их выслушали. Бедняги. Сегодня каждый воображал, будто он и только он знает, что такое ангина, водянка и сап, и отличает недержание слюны от крапивницы. Сегодня мы разбогатели, а двести человек осчастливились, вывалив у наших дверей содержимое своих лекарских баулов.
– Боже, вместо того чтобы подавить мятеж, мы разогнали всех, как щеночков.
– Зачитай нам список, отец, – попросил Джеми, – из двухсот средств. Какое из них истинное?
– Все равно, – прошептала Камиллия, вздыхая. – Темнеет. Меня подташнивает от выслушивания всех этих названий! Может, отнесете меня наверх?
– Да, дорогая. Джеми, поднимай!
– Прошу вас, – молвил некий голос.
Пригнувшиеся было мужчины подняли головы.
Там стоял Дворник без определенных размеров или очертаний. Его лицо скрывалось под маской сажи, из-под которой сверкнули голубые, как водица, глаза и улыбка слоновой кости сквозь белую расщелину. Пыль струилась из его рукавов и брюк, когда он двигался и негромко говорил, кивая.
– Мне не удалось пробиться сквозь толпу раньше, – сказал он, держа засаленную шапку. – И вот я зашел к вам по дороге домой. Мне нужно заплатить?
– Нет, не нужно, Дворник, – ласково сказала Камиллия.
– Постойте, постойте, – запротестовал мистер Уилкс.
Но Камиллия одарила его нежным взглядом, и тот умолк.
– Благодарю вас, мадам. – В сгущающихся сумерках улыбка Дворника вспыхнула теплым солнечным лучиком. – У меня всего один совет.
Он взглянул на Камиллию. Она взглянула на него.
– Не сегодня ли канун дня Святого Боско, сэр? Сударыня?
– Кто знает? Но точно не я, сэр! – ответил мистер Уилкс.
– Полагаю, именно сегодня канун дня Святого Боско, сэр. А также ночь полнолуния. Так вот, – скромно сказал Дворник, не в силах отвести глаз от милейшей измученной девы, – вам следует оставить дочь под открытым небом в свете восстающей луны.
– Под открытым небом, под луной! – воскликнула миссис Уилкс.
– Разве от этого не теряют рассудок? – спросил Джеми.
– Прошу прощения, – отвесил поклон Дворник, – но полная луна успокаивает всех страждущих, будь то человек или дикий зверь. Свет полной луны – это оттенки безмятежности, тихое прикосновение, ласковая лепка души и тела.
– А вдруг пойдет дождь, – заволновалась мать.
– Клянусь вам, – поспешил пообещать Дворник. – Моя сестра страдала такой же обморочной бледностью. Однажды весенней ночью мы вынесли ее, как лилию в горшке, под лунный свет. Теперь она проживает в Суссексе – воплощение восстановленного здоровья!
– Восстановленное здоровье! Лунный свет! И нам не придется платить за это ни единого пенни из собранных сегодня четырехсот, матушка, Джеми, Камиллия!
– Нет! – сказала миссис Уилкс. – Ни за что!
– Ну мама, – попросила Камиллия.
Она выразительно посмотрела на Дворника.
Чумазый Дворник перехватил ее взгляд, его улыбка сверкнула во тьме кривым клинком.
– Мама, – сказала Камиллия. – Чует мое сердце, луна меня исцелит, исцелит, исцелит…
Мать вздохнула.
– Ни день, ни ночь у меня не задались. Дайка я поцелую тебя в последний раз. Вот так.
И она поднялась к себе.
Дворник шагнул назад, вежливо кланяясь всем присутствующим.
– Всю ночь, запомните, под луной, и ни малейшего беспокойства до рассвета. Спите сладко, юная леди. Пусть вам снятся лучшие сны. Спокойной ночи.
Сажа на лице смешалась с сажей ночи, и он исчез.
Мистер Уилкс и Джеми поцеловали Камиллию в лоб.
– Отец, Джеми, – сказала она. – Не волнуйтесь.
И она осталась в одиночестве глядеть вдаль, где ей померещилась улыбка, подвешенная в темноте, которая то сверкала, то гасла, а затем юркнула за угол и пропала.
Камиллия ждала восхода луны.
* * *
Ночь в Лондоне. Голоса в кабаках становятся сонными. Хлопают двери. Нетрезвые прощания. Бой часов. Камиллия увидела, как кошка вышагивает, словно женщина в мехах. А женщина прохаживается, словно кошка. Обе мудры. Обе египтянки. Обе источают пряные ароматы. Каждую четверть часа сверху слышалось:
– С тобой все в порядке, дитя?
– Да, папа.
– Камиллия?
– Мама, Джеми, все хорошо.
И наконец:
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Гаснут последние огоньки. Лондон уснул.
Взошла луна.
И чем выше она поднималась, тем шире открывала глаза Камиллия, вглядываясь в переулки, дворы и улицы. И вот наконец в полночь луна оказалась у нее над головой, превратив деву в мраморное изваяние на древней гробнице.
Шевеление во тьме.
Камиллия обратилась в слух.
В воздухе слабо зазвучала мелодия.
В тени двора стоял мужчина.
Камиллия затаила дыхание.
Мужчина вышел под лунный свет, слегка перебирая струны лютни. Он был прилично одет, солиден и хорош собой.
– Трубадур, – сказала вслух Камиллия.
Приложив палец к губам, мужчина медленно прошагал вперед и вскоре остановился у ее кровати.
– Что вы делаете здесь в столь поздний час? – спросила девушка без опаски, сама не зная почему.
– Друг прислал меня излечить вас.
Он коснулся струн. Те сладостно загудели. Трубадур был действительно неотразим в серебристом свечении.
– Не может быть, – возразила она. – Ибо мне было сказано, что меня излечит луна.
– Значит, так оно и будет, дева.
– О чем вы поете?
– О весенних ночах, о безымянных болях и недугах. Сказать, от чего вас лихорадит?
– Да, если вам это ведомо.
– Сперва симптомы: горячий жар, внезапный озноб, сердцебиение, приступы гнева, затем приятное успокоение, опьянение… от глотка колодезной воды, головокружение всего лишь от вот такого прикосновения…
Он прикоснулся к ее запястью, заметив, как она тает в сладостном забвении, и отошел назад.
– Подавленность, восторженность, – продолжал он. – Мечтания…
– Довольно! – вскричала она изумленно. – Вы изучили меня до мелочей. Теперь назовите болезнь!
– Назову. – Он прижался губами к ее запястью так, что она вдруг затрепетала. – Имя болезни – Камиллия Уилкс.
– Как странно, – она задрожала, а в ее глазах замерцали сиреневые искорки. – Значит, я и есть причина своего недуга! Вот, оказывается, какую боль я себе причиняю! Даже сейчас.
Чувствуете, как бьется сердце!
– Чувствую.
– Мои ноги и руки горят летним зноем!
– Да, и обжигают мне пальцы.
– А сейчас подул ночной ветер, посмотрите, как я дрожу, я зябну, клянусь, я умираю!
– Я этого не допущу, – тихо промолвил он.
– Так вы доктор?
– Нет, всего лишь заурядный врачеватель, подобно тем, кто сегодня гадал, чем вы больны. Как та девица, которая чуть было не назвала вашу хворь, да сбежала.
– Я видела по ее глазам, что она знает, от какого недуга я страдаю. А сейчас я клацаю зубами от холода. А лишнего одеяла нет!
– Будьте любезны, подвиньтесь. Итак, посмотрим: две руки, две ноги, голова и туловище. Ну вот, я весь в сборе!
– В сборе, сэр?!
– Для того чтобы обогреть вас в ночи, разумеется.
– Подобно печке! О, сэр, сэр! Я знаю вас? Как ваше имя?
Лицо Камиллии стремительно накрыла тень от его головы, и сверкнули его задорные глаза, как прозрачная водица, и улыбка белой слоновой кости.
– Боско, а как же еще, – ответил он.
– Как того самого святого?
– Дайте мне часок, и вы сможете меня так называть.
Его голова склонилась еще ниже. Оказавшись в черной как сажа тени, она возликовала, признав своего Дворника и приветствуя его возвращение.
– Ах, голова кругом! Я сейчас умру! Средство, милый доктор, где же средство, иначе все потеряно!
– Средство, – сказал он. – А вот и средство…
Где-то заорали коты. Из окна вылетел башмак, прогоняя их с забора. Остались безмолвие. И луна…
* * *
– Ш-ш…
Рассвет. Спустившись на цыпочках, мистер и миссис Уилкс окинули взглядом свой двор.
– Замерзла. Никаких признаков жизни после такой ужасной ночи. Так я и знала!
– Нет, женушка, взгляни! Жива! Щечки в розочках! Да какие там розочки – персики, хурма! Аж засияла. Кровь с молоком! Милая Камиллия жива-здорова, наконец поправилась!
Они склонились над спящей девушкой.
– Она улыбается, ей снятся сны; что она говорит?
– Верное, – вздохнула дева, – средство.
– Что-что?
Она снова улыбнулась, белозубо, во сне.
– Лекарство, – пробормотала она, – от меланхолии.
Она открыла глаза.
– O, мамочка, папочка!
– Доченька! Дитя! Идем наверх!
– Нет. – Она ласково взяла их за руки. – Мама? Папа?
– Да?
– Никто не увидит. Солнце только встает. Прошу вас, потанцуйте со мной.
Танцевать им не хотелось.
Но, празднуя сами не ведая что, они все же пустились в пляс.
