bannerbannerbanner
Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа

Рустам Рахматуллин
Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа

Полная версия

Часть V. Семнадцатый век

Сани знатной женщины. Рисунок Адама Олеария. 1630-е

Тишайшее начало

Второе, некалендарное начало столетия выдалось тишайшим. Средневековая традиция преодолела кризис Смуты, и любовная сюжетика вернулась в царский дом. Из Речи Посполитой потянулись знатные невольники, из отдаленных монастырей – невольные постриженники и постриженницы; но ни те, ни другие, ни военные вожди – спасители Отечества не вовлеклись в любовный миф.

Зато в середине века начался литературный поиск родового мифа столицы. Писатели киево-могилянской традиции предложили на усмотрение новой царствующей династии несколько версий Сказаний о начале Москвы. Именно из этих текстов, а не из хроник XII века, вышли мифический боярин Кучка с дочерью своей Улитой, отдаваемой Андрею Боголюбскому, и другая Улита, отданная автором Даниилу Суздальскому.

Это в текстах; а в жизни шансы мифу давали смотрины государевых невест – и теремное одиночество царевен, которые во множестве рождались у Романовых.

Мария-Анастасия

Михаил Романов уже звал Марию Хлопову невестой и держал в «верху», то есть во дворцовых покоях. Как бывало в подобных случаях, ей даже переменили имя. Но царедворцы-интриганы Салтыковы угостили нареченную Анастасию леденцами. Легкого отравления было достаточно, чтобы заподозрить у девушки «черную немочь». Семейство Хлоповых отправилось в Сибирь, затем было возвращено, а Салтыковы, чья вина открылась, сосланы в свой черед.

Но государь женился на другой.

Снова королевич Датский

Годы спустя, после смерти двух младших сыновей и, вероятно, в опасении за жизнь наследника, царь Михаил попробовал устроить счастье дочери Ирины. В начале 1644 года в Москву приехал названый жених царевны, снова королевич Датский, граф Шлезвиг-Гольштейнский Вольдемар.

В Кремле, на старом Борисовом дворе, то есть на боярском дворе Годуновых, ему срубили новые хоромы, в три яруса и с переходами к царю. В этих стенах и переходах королевич, твердый в неправославии, прожил полтора года. Прожил не видя царевны, в спорах о вере с царем и с царевичем, то принимая их в саду, то нанося ответные визиты, переписываясь с патриархом через пастора и добиваясь отпуска на родину.

Однажды, на четвертом месяце такого жениховства, Вольдемар решился проложить себе путь на свободу вооруженной рукой. Стычка королевича и тридцати его слуг со стрельцами в Тверских воротах Белого города, а потом и в Кремле, вызвала царское неудовольствие. Но не более того.

Зато царевич Алексей со временем по-братски расположился к принцу и вскоре после своего восшествия на трон отпустил его.

Резидент Рутц

Историк Москвы Галина Науменко считает, что поначалу для Вольдемара готовили огромные палаты на Покровке, в той части улицы, которая теперь зовется Маросейкой. Палаты принадлежали торговому датскому резиденту Давиду Рутцу и были среди богатейших и крупнейших в городе.


Палаты Рагузинского на бывшем дворе Рутца. Чертеж начала XVIII века из Альбома Фридриха Берхгольца


На этом месте существуют действительно огромные палаты, но построенные через полстолетия от королевича (Маросейка, 11). Впрочем, Науменко полагает, что палаты Рутца сохранились в теле этого дома.

Иноземщина и земщина

Легкость, с которой заезжие принцы обогащают московский любовный миф своими приключениями, не случайна. Иноземец, иноверец, лицедей и просветитель суть резиденты Нового времени в Средневековье. Они легко становятся первыми любовниками.

Или хотя бы очевидцами любовных приключений. В самом деле, это иноземцы в книгах и записках мифологизируют древнейшие любовные истории России.

Если первыми могильщиками старины были опричники и сам опричный царь, то иноземцы подготовили вторую, петровскую опричнину, хоть и не называвшуюся этим старым именем. В XVII столетии иное города явилось как западное. А опричнина и есть иное города, земля иная, в иной же земле живут иноземцы. Московской земщине противостала иноземщина.

Московский Запад угнездился на яузском востоке, в первой Немецкой слободе, еще по воле Грозного. Из разоренной в опричнину и в Смуту слободы «немцы» перебрались поближе, в город, в окрестности Покровки. Сама Покровка послужила им дорогой с Яузы. Резидент Рутц был одним из них. Пришельцы даже заводили во дворах моленные дома.

Первую жалобу царю и патриарху на инославное строительство подали причты церквей Космы и Дамиана (Маросейка, 14) и Николая Чудотворца, что в Столпах (Армянский, бывший Столповский, переулок, место дома № 4). В 1652 году иноверцам было указано прежнее место: возобновленная Немецкая слобода. Но те, для кого сделали исключение – главным образом царские фармацевты и врачи, удержали на Покровке атмосферу иной земли.

Артамон Матвеев

В этой атмосфере и на этой земле, напротив столпа традиции – церкви Николы в Столпах, жил знаменитый боярин Артамон Сергеевич Матвеев, столп правительства. Его палаты, описанные иностранцами как лучшие среди боярских, как «изящнейший дворец», до конца XVIII века сохранялись на месте нынешнего дома № 9 в Армянском переулке.


Церковь Николы в Столпах. Справа – мавзолей Артамона Матвеева. Фото Ивана Барщевского. 1880-е


Артамон Сергеевич Матвеев на портрете работы И. Фоллевенса Старшего


«Артамон больше всех жалует иностранцев… – писал один посланник, – так что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением.» В матвеевских палатах можно было видеть изображения святых немецкой живописи и часы.

Когда бы только это. Боярин царя Алексея, глава Посольского приказа был женат на обрусевшей англичанке по фамилии Гамильтон. Достаточно, чтобы считать палаты Артамона хронологически первым достоверным адресом частного любовного мифа Москвы.

Но и царская любовь не замедлила явиться по указанному адресу. Москва всегда считала, что царь Алексей Михайлович высмотрел Наталью Кирилловну Нарышкину, будущую мать Петра Великого, в доме ее воспитателя Артамона Матвеева.

Касимовская невеста

…Первой избранницей царя, за четверть века до явления Нарышкиной, едва не стала Афимья Всеволожская. Но повторила участь Хлоповой. Исход смотрин в пользу дочери касимовского воеводы противоречил планам царедворцев. Врач государя англичанин Киллинс записал слух (снова записки иностранца!), что обморок Афимьи, случившийся на обручении, был следствием интриги. Что глава правительства боярин Борис Иванович Морозов приказал потуже завязать венец на голове невесты.

Обморок сочли падучей немочью, отца Афимьи били кнутом за сокрытие порчи. Колдуна, наведшего порчу, нашли среди холопов дяди государева, боярина Никиты Ивановича Романова. Всеволожские отправились в Сибирь.

Лишь восемь лет спустя осиротевшая Афимья получила разрешение вернуться, скончалась и погребена в Касимове. Как говорят, с царским кольцом на пальце.

А царицей стала Мария Ильинична Милославская, предложенная Морозовым, который через десять дней после царя женился на ее сестре.

Наталья Нарышкина

Легенда о знакомстве вдового царя с Нарышкиной в доме Матвеева изложена, конечно, иноземцем, голштинским немцем Штелином. Опровергая Штелина, Пыляев пишет, что в апреле, а не в сентябре 1670-го, и не за один день, а после полугода наблюдений, после девятнадцати ночных обходов «верховых почивален», Алексей Михайлович сделал свой выбор:


Царь Алексей Михайлович. Царский титулярник, 1672


Царица Наталья Кирилловна


«В шести палатах наверху во дворце ложились на постелях по нескольку девиц, подле каждой стояли ближние ее родственницы. Девицы, раскидавшись на мягких пуховиках, спали, т. е. притворялись спящими. Царь обходил неспешно, любуясь на красавиц. Дохтуры свидетельствовали, нет ли тайной скорби (болезни). Затем, по окончании осмотров, царь объявлял избранницу…»

Штелин не отрицает смотрин, но говорит, что после встречи у Матвеева царь просто отдал дань традиции.

Милославские

История борьбы Нарышкиных и Милославских после смерти царя Алексея не входит в нашу тему. Заметим только, что соседом Артамона был Иван Михайлович Милославский – глава фамильной партии, держатель старины и кукловод стрелецкого восстания 1682 года. Предполагают, что ему принадлежали существующие палаты в Армянском переулке, 11. Брошенный на алебарды Артамон Матвеев и умерший в своей постели Милославский были даже похоронены рядом, у Николы в Столпах.

Покуда Петр, через пятнадцать лет после восстания, не вырыл гроб второго и не отвез его на свиньях к месту стрелецких казней.

Голицын и царевна Софья

Торжество царевны Софьи над Петром стало и торжеством консервативных Милославских. Но любовная история царевны стала в ряд с новинками европеизма.

Фаворит правительницы князь Василий Васильевич Голицын был столь же ярким западником, как Матвеев. Так же возглавлял посольские дела. И так же превратил свои палаты в дом приемов, в парадную заставку обновляемой России. В комнатах Голицына перемежались зеркала, часы, термометры, картины, клавикорды, портреты русских и нерусских государей, книжные шкафы с грамматиками, математиками, конституциями и переведенным с польского Кораном, а на потолках изображалась планетная система.

 

Одновременно палаты князя, стоявшие в Охотном Ряду за Неглинной, в квартале между Тверской и Большой Дмитровкой, на месте нынешнего здания Госдумы, послужили заставкой московского Квиринала – Страстного холма – перед Палатинским холмом Кремля.


Палаты князя Василия Голицына в процессе реставрации. Фото 1927–1928


Новодевичий монастырь. Литография середины XIX века по чертежу середины XVIII века


Только мужское и женское в этом эпизоде меняются местами, берегами, поскольку и покуда власть и Кремль отданы женщине.

Новодевичий монастырь

Памятником совместного правления царевны Софьи и Голицына остался облик Новодевичьего монастыря. Московское барокко начиналось как голицынское, а не как нарышкинское, в 1680-е, а не в 1690-е годы.

В Новодевичьем царевна Софья будет заточена, пострижена и похоронена. Палатами царевны сделается стрелецкая караульня в северном углу монастырского периметра.

На карте облюбования Москвы Новодевичий монастырь образует новую пару Кремлю для случаев разобщения мужского и женского в царской семье.

Дальнейшие приключения Голицына

Опальный Голицын прожил еще четырнадцать лет, сперва в Сибири, затем в Поморье.

Западный мир не забывал о нем и после его смерти. У Даниеля Дефо в «Дальнейших приключениях Робинзона Крузо», где великий литературный герой совершает кругосветное путешествие через Россию, выведены ссыльный князь Голицын и его сын, которым Робинзон предлагает побег.


Князь Василий Васильевич Голицын. Гравюра Леонтия Тарасевича. 1687


Мерная икона царевны Софьи

Повесть о Фроле Скобееве

Современником Дефо был русский анонимный автор, сочинивший плутовскую «Повесть о Фроле Скобееве». Историю о том, как этот Фрол берет увозом дочку стольника Нардин-Нащокина.

Сначала дело происходит в Новгороде. Дворянин Скобеев в образе девицы проникает к Аннушке и «растлевает ее девство». Далее он следует за Аннушкой в Москву, где служит при дворе ее отец, и поселяется поблизости. Узнав, что Аннушку ждет в гости тетушка-монахиня, является в обличье монастырского кучера и умыкает возлюбленную. Стольник Нащокин остается уверен, что Аннушка живет у тетки в Новодевичьем (еще раз он!) монастыре. Тем временем Скобеев женится на Аннушке. Месяц спустя Нащокин объявляет о пропаже дочери царю не названного имени. Царский указ велит похитителю объявиться под страхом смерти. Скобеев решает явиться к Нащокину и новыми хитростями вымаливает у него прощение.

Соблазнительно назвать повесть первым литературным вымыслом о московской любви. Но что мы знаем о Скобееве и что – о стольнике Нащокине?

Едва ли это Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, великий дипломат в синклите царя Алексея, предшественник Матвеева во главе посольских дел. Отставленный в 1671-м и скончавшийся монахом в 1681 году, Ордин-Нащокин был одним из первых «новых людей», людей Нового времени, двигавших старое время к концу. Определенно он был старшим в тройке главных западников века: Нащокин, Матвеев, Голицын. Любовный миф, мы видели, охотно следует за этими людьми.

Однако комментаторы, как правило, отождествляют литературного Нащокина с Воином Афанасьевичем, сыном дипломата. Еще в молодости младший Нащокин попал в историю: бежал на Запад. Утрировал, довел до края родительское западничество. Отец приготовился к худшему, но царь Алексей Михайлович утешил старика знаменитым письмом, заверив в неизменности расположения. Со временем Воин Афанасьевич вернулся в отечество, получил прощение и даже выслужил чин стольника, с которым фигурирует в истории Фрола Скобеева. Московский адрес Воина неясен, год смерти и потомство неизвестны.

Если верить повести, наследником Нащокина стал Фрол Скобеев.

Что замечательно: никто из персонажей текста не принадлежит царскому дому и не участвует в интригах династических. Повесть есть первая литература о любви частных людей. Записанная или сочиненная на рубеже веков, Средних и Новых.

Часть VI. Петр


Личная эмблема (печать) Петра I с Пигмалионом и Галатеей

Кукуй и вся Яуза

Но главным героем любовного мифа рубежа эпох, конечно, остается царь. Он главный муж – и впервые после Грозного главный любовник. Он же главный западник, лицедей и просветитель.

В каком-то смысле он и новый Самозванец. Должно было пройти сто лет от Самозванца до Петра, чтобы Москва, нет, не смирилась, но хотя бы растерялась, оцепенела перед бритым и одетым на чужой манер царем, перед его кощунствами и маскарадами, перед потешными атаками новых потешных крепостей, подобных самозванческому Аду.

Определенно Петр есть новый Грозный. Опричник, бегствующий из Кремля. На исходе XVII века вся средняя Яуза окажется своеобразным загородным уделом беглого царя. Нового Иванца Московского, смиренного паче гордости. Инкогнито проклятого, зовущего себя то герром Питером, то бомбардиром и десятником Михайловым, то Питиримом, протодьяконом при всешутейшем патриархе.

В сущности, самоназвание новой опричнины – всешутейший патриархат всея Яузы и Кукуя. Где Кукуй – название ручья и многовековой синоним иноземщины в московской речи.

Бегство Петра из Кремля, как некогда бегство Ивана, сопряжено с исканием любви. А в ней – свободы, в том числе свободы прелюбодеяния. Как Арбат в Иване, Яуза трогала в Петре приватное, но эту свою приватность герр Питер утверждал с царским размахом.

Куртуазия начинается

Из яузских дворцов Петра любовь предпочитала Лефортовский (Коровий Брод, ныне 2-я Бауманская, 1). Построенный как будто для Лефорта, но из царского кармана, этот «последний дом XVII века» еще при жизни фаворита был де-факто парадной резиденцией Петра. Занявший место скончавшегося фаворита Меншиков стал новым владельцем дворца и новой маской царского инкогнито.



Усадьба Головина. Гравюра Адриана Шхонебека. 1705. Позади усадьбы – Яуза, за ней – Немецкая слобода, на горизонте – Москва, отделенная от Слободы полями. У правого края гравюры, на слободском берегу Яузы, – Лефортовский дворец


Здесь, на краю Немецкой слободы, родился русский светский раут, по-петровски ассамблея. Для ассамблей предназначалась огромная двусветная столовая палата в центральной части дома.

Здесь женили шутов. Здесь учились пить, курить, говорить. Русское пьянство началось не здесь и не тогда; здесь и тогда начался культ пьянства, основанный Петром.


Лефортовский дворец. Графическая реконструкция В.А. Тимина


Для нашей темы важно, что в Лефортовском дворце родилась русская куртуазия. Первый выход русских женщин в свет был выходом в Лефортовский дворец.

Анна Монс

А первой русской куртуазной дамой стала немка Анна Монс.

Внове был завод государем любовницы. Внове были их общие выходы в свет. Внове было их открытое сожительство в особом доме.

Как отметка на карте, дом Анны Монс в Немецкой слободе задавал вектор не только личных, но и политических стремлений государя. Вектор, когда-то заданный палатами Матвеева, продлился дальше на восток. А местный восток был трактован как дальний Запад.

До советских лет Москва считала домом Анны Монс палаты XVIII века у Елоховского храма (Елоховская улица, 16). Но это место за чертой Немецкой слободы, в бывшем селе Елохове, как раз скрывавшем, заслонявшем слободу от царской Покровской дороги. В XIX столетии расширенные палаты были стилизованы под старину. Если предположить, что архитектор и владелец вдохновлялись преданием об Анне Монс, то непонятно, почему был стилизован русский, не «немецкий» дом.


«Палаты Анны Монс» на фото 1967 года


Теперь, и тоже без документальных оснований, домом Анны считаются палаты XVII века в самом центре бывшей слободы, рядом с Лефортовским дворцом (Старокирочный переулок, 6, во дворе). Кстати, палаты стояли между Петропавловскими кирхой и костелом, основанными при царе Петре (не существуют).

Это действительно богатые палаты с белокаменным декором 1690-х годов. Увы, по документам их история прослеживается лишь с 1706 года, когда владельцем выступает царский доктор ван дер Гульст. К тому времени Петр уже расстался с Анной.

Год их расставания, 1703-й, символичен, как была символична встреча. Год основания Санкт-Питербурха, этого преемника Немецкой слободы. Роман Петра и Анны равняется его роману со слободой.

Евдокия Лопухина

Проклятия царицы Евдокии Немецкой слободе предвосхищают ее же знаменитое проклятие Санкт-Питербурху, которому «быть пусту». В сущности, это одно и то же проклятие. Отвергая Кукуй и яузскую куртуазию, царица Евдокия говорила как кремлевская Москва, как старая Россия. Царица была душой России и Москвы, лицом традиции.

Ни прежде, ни потом русская государыня не олицетворяла землю и столицу так явно и так полно. Развод Петра, постриг и ссылка Евдокии знаменуют оставление царем старой Москвы и русской старины вообще.

Для ссылки монахини Елены был назначен суздальский Покровский монастырь. Петр явно строил аналогию с историей Соломонии Сабуровой. Однако аналогия не строится. Не только потому, что в той истории лицом Москвы остался государь, Василий III. Но и потому, что Евдокия подарила Петру наследника. Настаивать на аналогии с Сабуровой значит заранее лишать царевича наследства и выставлять его разбойником, петровским Кудеяром.

Лопухинские палаты

Брак царя с Евдокией был традиционен во всех смыслах, включая топографический: палаты царского тестя, боярина Федора Авраамовича Лопухина, сохранились в Занеглименье, хотя и не в виду Кремля (Малый Знаменский переулок, 3). На поздней глади стены проступают древние наличники, а дворовый фасад целиком восстановлен на XVII век.


Петр I и царица Евдокия. Из «Книги любви знак в честен брак» Кариона Истомина, 1689


Палаты Лопухиных. Дворовый и боковой фасады. Фото Марии Коробовой


Богатство дома – памятник придворному счастью царского тестя; но счастье переменчиво. Фортуна Анны Монс, постриг и ссылка Евдокии, новый, невенчанный сначала брак царя с Екатериной и двусмысленное положение царевича повертывали лопухинские палаты спиной к Петру, Петра – спиной к палатам. В глазах царя они являли образ и средоточие всего старомосковского, гнездом воображаемых или действительных интриг.

Если по старине, то следующий их хозяин, брат царицы Авраам Федорович Лопухин, мог бы рассчитывать на первые места в правительстве царевича. Но Алексей будет убит своим отцом, а гордый Лопухин взойдет на эшафот.

Его палаты помещаются у средоточия былой опричнины, у Колымажного двора. Однако старомосковская фронда против Петра есть земская, а не опричная. Фронда вообще есть земское, в особенности аристократическое дело. Парадокс всякой опричнины именно в том, что царь присваивает фронду себе, запутывая и разоружая аристократию.

Кроме того, земская фронда против Петра не могла быть противокремлевской. Вот и постановке лопухинского дома нет ничего вызывающего. Кремль и Арбат вместе стояли против всешутейшей и всепьянейшей Яузы с Кукуем. Оставляя Москву, царь оставлял не только Кремль, но и Арбат. Всю огражденную Москву, давно включившую Арбат в свою черту. Но грозненский принцип опричнины как загорода против огражденной земщины (при Грозном – против Кремля и Китая, огражденных стенами) был соблюден. Приросшему кругами городу противостало загородье Яузы.

 

А после Петербург.

Галатея

Личной эмблемой Петра, темой его печати и штандарта был Пигмалион, царь-скульптор. «Россиа вся есть статуа твоя, изрядным майстерством от тебе переделанная, что и в твоей емблеме неложно изобразуется», – разъяснял Петру идеолог эпохи архиепископ Феофан Прокопович. Печать Петра изображает коронованного государя, высекающего коронованную женщину со скипетром и державой. Галатея здесь Россия и царица одновременно.

При погребении Петра знамя с Пигмалионом и Галатеей следовало сразу за адмиралтейским, то есть Андреевским, штандартом и гербовыми знаменами.


Алексей Зубов. Панорама Петербурга. 1716. Фрагмент


Лопухина, конечно, значила Петру Россию старую, не переделанную. Галатеей нашего Пигмалиона стала в его глазах лифляндская крестьянка Марта Скавронская – Екатерина I.

По меньшей мере новый брак Петра символизировал завоевание Прибалтики. И сам характер этого завоевания: Екатерина побывала трофеем нескольких полководцев.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru