Руслан Мельников
Орден: Тевтонский крест. Тайный рыцарь. Крестовый дранг (сборник)
Мечи в ножнах и без, луки, стрелы, топоры, щиты, шлемы, рваные и не очень кольчуги – висели на ветках вперемежку с плохо выстиранной одеждой и конскими попонами. Оружие валялось и на земле, и в грудах всевозможной утвари. В стороне – несколько копий, прислоненных к деревьям и воткнутых в землю. Древка служили вешалками для сбруи.
Царивший всюду беспорядок никого не смущал. Каждый обитатель лагеря, видимо, прекрасно знает, что хватать, куда бежать и что делать в случае опасности. «Анархия – мать порядка», – усмехнулся Бурцев, переступая через свежие, исходящие паром конские яблоки.
Место, впрочем, анархически настроенная лесная вольница выбрала удачно. Лагерь располагался в низине, за стеной сплошного – в рост всадника – кустарника и еще более высокого ивняка. Под кустами журчал ручеек: здесь выбивалось на поверхность сразу несколько родников, так что люди и кони утоляли жажду явно не грязным снегом. Да и питались не сухарями. Неподалеку от шатра дымился костер. Оттуда доносился запах жареного мяса. Интересно, накормит ли пленников загадочный Освальд? Жрать хо-очется!..
Прежде чем попасть в лагерь, увидеть дым и почуять аппетитный дымок, они миновали три поста. Из-за деревьев, из-под деревьев и даже откуда-то сверху – с деревьев – надежно скрытая от глаз стража окликала мускулистого бородача. Тот перекидывался с невидимками парой фраз и вел отряд дальше. Зато в самом лагере на пленников и их провожатых почти не обращали внимания. Хотя народу тут было немало. В основном простой люд – в волчьих шкурах, овчинных тулупах или в не по размеру подобранных, нескладных, побитых, помятых, продырявленных, чиненых-перечиненых доспехах с чужого плеча. Гораздо реже встречались кнехты. Еще реже – дружинники, облаченные в «родное» железо. Видимо, среди них и следовало искать «пана Освальда».
– Богдан, покличь пана! – обратился бородатый предводитель стрелков к молодому лучнику.
Парень побежал к шатру. Никакой охраны там не оказалось. Чтобы попасть внутрь, Богдану достаточно было лишь откинуть полог. Из шатровой тени на его зов выступил знакомый уже Бурцеву высокий пышноусый рыцарь. Сейчас он был без доспехов – в меховой накидке, плотных стеганых штанах и шерстяном плаще. Но одной рукой рыцарь придерживал меч, висевший на перевязи у левого бедра. Ох, не нравится Бурцеву этот усатый пан с холодным, как клинок, взглядом.
– Мы нашли их возле черной опушки, пан Освальд, – почтительно доложил бородач. – Спали, как голубки, и…
– Потом доскажешь, дядька Адам, – оборвал рыцарь лучника.
Тот послушно отошел. Расступились и остальные стрелки. Повисла тягостная пауза. Усатый удивленно смотрел на полячку, та сверлила его ненавидящими глазами. Бурцев зыркал по сторонам, прикидывая возможные варианты спасения.
– Княжна Агделайда? – Освальд еще раз недоверчиво оглядел непрезентабельный наряд девушки. – Дочь Малопольского князя Лешко Белого?
И откуда он все знает?!
Миниатюрная княжна, задрав по своему обыкновению подбородок, умудрилась взглянуть на усатого верзилу сверху вниз:
– Да это я. А теперь назови свое имя, рыцарь, посмевший пленить Агделайду Краковскую. Твой герб мне незнаком. Ты не из Малопольских областей?
– Я – Освальд Добжиньский, – чуть склонил голову усач. – А ты, княжна, вовсе не пленница. Ты – желанная гостья в моем скромном лагере.
– Добжиньский? – нахмурилась Аделаида. – Теперь Добжиньскими землями владеет германское братство Святой Марии. Выходит, ты вассал тевтонов, Освальд?
– У меня нет господина, княжна. И я не являюсь ничьим вассалом с тех самых пор, как Конрад Мазовецкий и Казимир Куявский отдали тевтонам лен моего отца, деда и прадеда.
Я не единожды ходил под знаменами твоего дяди в походы против язычников-пруссов. Я дважды спасал ему жизнь в бою. Я три месяца носил на одежде желтую звезду и красный меч ордена Добжиньских братьев, основанного Конрадом Мазовецким для обороны польских границ. Я ни разу не предавал своего господина, но был предан им. Моей верности Конрад предпочел посулы крестоносцев, а люди князя Казимира привели тевтонов к замку моих предков – к Взгужевеже, «Башне-на-холме». Орденские псы хитростью захватили крепость и казнили моего отца, пытавшегося оборонять нашу вотчину. Я, к несчастью, был в отъезде и вот теперь вынужден влачить жизнь полунищего безземельного странствующего рыцаря. Так что узы вассальной верности более не связывают меня ни с твоим дядей, ни с его сыном Казимиром Куявским, Агделайда Краковская. Но вот ненависть к мазовцам, куявцам и тевтонам все еще клокочет в моем сердце.
Из уст полячки вырвался вздох облегчения.
– Если ты не на стороне магистра Конрада Тюрингского и его польских союзников, то, вероятно, позволишь мне продолжить путь, благородный Освальд, – совсем другим голосом проговорила девушка. – Я предполагаю, что меня разыскивают куявцы, мазовцы и люди орденского магистра, и мне следует поскорее найти надежное убежище.
– Ты правильно предполагаешь, княжна, – усмехнулся усатый рыцарь. – Гонцы из Мазовии и Куявии уже прокричали на городских площадях и деревенских улицах о пропаже краковской невесты Казимира Куявского. Они сообщили, что твою охрану перебили нечестивые татары, но тебе самой по милости Божьей удалось спастись. Казимир остановился сейчас неподалеку отсюда – в Вроцлаве, а его поисковые отряды шныряют повсюду, словно стаи охотничьих псов. Между прочим, тому, кто найдет тебя и передаст куявцам, обещана большая награда: столько гривен, сколько сможет унести человек. И именно поэтому, я не намерен отпускать тебя, Агделайда.
– Рассчитываешь на награду, мерзавец? – прошипела княжна. – Или надеешься, что тебе вернут отобранное однажды?
Освальд посуровел:
– Нет, Агделайда Краковская, на это надежды у меня нет. Я слишком долго веду войну с твоим дядей, двоюродным братом и тевтонами. Я объявлен ими вне закона и вынужден скрываться в Силезских лесах – подальше от Куявии и Мазовии. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не примирюсь с таким врагом.
– Тогда зачем ты меня задерживаешь, Освальд? – наморщила носик Аделаида.
– Не хочу отдавать немецким крестоносцам ключ к Малопольскому княжеству. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если дочь покойного краковского князя Лешко Белого выйдет замуж за сына орденского прихвостня – мазовецкого князя Конрада Казимира Куявского…
– Я не выйду за него замуж! – вскинулась княжна. – Ни-ког-да!
– Разумеется, не выйдешь, Агделайда! Если не покинешь этого леса. Тебе хотелось найти убежище, недоступное мазовцам, куявцам и тевтонам? Так считай, что ты его нашла. Будь моей гостьей, княжна, только не пытайся выйти за пределы лагеря. Здесь ты получишь все необходимое, и здесь никто не посмеет тронуть тебя пальцем.
– Твое гостеприимство похоже на полон, Освальд Добжиньский, – сощурилась княжна.
– Хороший полон лучше дурного брака, – парировал тот. – И гораздо лучше смерти, благородная Агделайда. Не принадлежи я к древнему роду и не заботься о своей чести, то просто зарубил бы тебя на месте. Это самый верный способ досадить тевтонам и их приспешникам.
Аделаида побледнела. То ли от гнева, то ли от страха.
– Конечно, я этого не сделаю, – успокоил Освальд. – Я хоть и живу в лесу, но еще не забыл рыцарского кодекса. А вот…
Он окинул выразительным взглядом свой лагерь:
– Эти люди, княжна, не столь щепетильны. Поэтому постарайся все-таки держаться поближе ко мне.
Дочь Лешко Белого хранила презрительное молчание.
Освальд воспринял его как знак согласия:
– Ну, вот и славно. Ступай в мой шатер. Отныне он принадлежит тебе, Агделайда. Туда доставят еду, питье, нагретую воду для омовений и одежду. Мы недавно отбили у немцев купеческий обоз. Там были кое-какие платья. Не для княжеских хором, правда, шитые, зато чистые и не рваные.
– А мой… э-э-э, спутник? – Аделаида растерянно взглянула на Бурцева.
Вспомнила, наконец!
– С ним у меня будет особый разговор.
Освальд повернулся к лучникам:
– Уведите княжну и позаботьтесь о ней. Поставьте стражу у шатра. Проследите, чтоб никто туда не совался. И не высовывался тоже.
Глава 24
Как только Аделаиду вежливо, но настойчиво выпихнули за полог шатра, от взгляда добжиньского рыцаря повеяло неприязненным холодком.
– Кто ты? Отвечай! – с Бурцевым рыцарь говорил не столь любезно, как с княжной.
Кто он? Представиться по форме? Имя, фамилия, должность, звание и… и год рождения? Так ведь этот Освальд юмора не оценит. Лучше уж придерживаться легенды, которую невольно сочинила польская княжна. Безопаснее будет.
– Вацлав, – ответил Бурцев. – Ополченец.
Жутко хотелось жрать, от ремней, накрученных Богданом, ныли руки.
– И чьего же ты войска ополченец, Вацлав? – рыцарь, казалось, не замечал страданий пленника и явно не намеревался ни угощать его, ни развязывать.
– Клеменса, – угрюмо соврал Бурцев, – Владислава Клеменса. Я послан, чтобы…
– Кто твой сотник? – перебил Освальд.
– Сотник? – Да откуда ж ему знать сотников Краковского ополчения!
– А десятник?
– Я шел в бой под прямым командованием Владислава Клеменса, – брякнул наудачу Бурцев.
– Вот как? – рыцарь скривился в усмешке. – Очень интересно…
Блин! Похоже, сморозил глупость. Допросы вести этот добжинец умел не хуже иного дознавателя.
– К моему отряду, да будет тебе известно, примкнуло много народа. Разного народу, Вацлав.
Освальд поискал кого-то взглядом, громко окликнул человека со свежим шрамом на пол-лица и в добротной кольчуге двойного плетения:
– Янек!
Крутая кольчужка. Абы кто щеголять в такой не станет. Да и делалась сразу видно – на заказ, по размеру. Сидит вон как славно. Знатный, видать, пан этот Янек.
– Ты ведь знал тех, кто бился под личным началом краковского воеводы, Янек? – к человеку со шрамом рыцарь обращался почти как к равному.
– Да, я служил при воеводе и был знаком со всеми его дружинниками.
– Этот вот ополченец утверждает, что он тоже состоял в дружине Владислава Клеменса, – недобро хохотнул добжиньский рыцарь.
Янек нахмурился:
– В дружину воеводы никак не мог попасть ополченец. Я не знаю этого человека. В первый раз вижу.
Освальд кивком поблагодарил Янека и вновь повернулся к Василию:
– Итак, ты меня обманул, Вацлав. Больше делать этого тебе не советую. – рыцарь демонстративно положил ладонь на эфес меча. – Повторяю вопрос. Кто ты?
Бурцев вздохнул. Что он мог ответить?
– Случайный попутчик княжны.
– Попутчик? – Пальцы рыцаря сжали рукоять меча, клинок наполовину вынырнул из ножен. С обнаженной стали брызнули солнечные зайчики. – Опять лжешь, Вацлав? В бою у трех сосен мой оруженосец видел, как ты надел на дочь Лешко Белого какие-то диковинные кандалы, бросил ее на лошадь и увез совсем не так, как положено возить княжну. Кому ты хотел отдать свою добычу, попутчик? Конраду? Казимиру? Тевтонам?
– Я лишь хотел уберечь княжну, – скрипнул зубами Бурцев.
– От кого?
– От татар, что охотились за ней. И от твоих разбойников тоже.
– Мы не разбойники! – Лицо Освальд перекосилось от ярости. – Хоть и громим мазовецские, куявские, тевтонские и татарские отряды да обозы, но лиходеями нас называть не смей, Вацлав! Беженцев мы не трогаем, а воюем только с врагами Польши и их приспешниками.
Партизаны, значит. Впрочем, какая разница – погибать ли от рук атамана разбойничьей шайки или от меча благородного рыцаря-партизана. Смерть – она и в Африке смерть. И в Польше тринадцатого столетия тоже…
– А что касается татар, – продолжал Освальд, совладав с гневом, – так язычники в этот лес вообще не заходили. Их богопротивное Измайлово племя движется сейчас в сторону Вроцлава по княжескому тракту. Это совсем в другой стороне.
– Но как же всадники в масках? – удивился Бурцев.
– В этих, что ли? – рыцарь небрежно кивнул в сторону ближайшего навеса.
Там, в куче скарба, трофейного оружия и тюков с фуражом валялось несколько незамеченных ранее Бурцевым «тартарских» личин. Прямо на него уставилась прислоненная к треснувшему щиту маска с двумя тщательно намалеванными клыками. Знакомая маска.
– Под ней прятал лицо Якуб Одноухий, – пояснил Освальд. – Правая рука Казимира Куявского, исполнявший со своей шайкой самые грязные поручения князя. Вот уж кто истинный лиходей и разбойник. Когда-то я лично отсек ему ухо. А вчера – голову. Такой головы не жаль. Хоть и польская она, но поганая.
– А маски? Зачем маски-то? – не мог взять в толк Бурцев.
– Да чтоб не узнали! Якубу и его людям нельзя было отбивать Агделайду для Казимира Куявского с открытыми лицами. Не добре это, когда поляки поляков же избивают и увозят польскую княжну силой. А ну как пойдут слухи? Если же станет известно, что на беженский обоз и кнехтов Агделайды напал татарский разъезд – так то совсем другое дело. Потому и искали княжну куявцы, нацепив демоновы личины и прикинувшись язычниками. Но такие личины, Вацлав, могут обмануть, смутить и напугать только того, кто ни разу не видел настоящих татар. А я их видел и не единожды вступал с ними в схватку. Хорошие они воины, но на демонов, вопреки молве, не похожи и масок таких не носят.
Бурцев кивнул. Он и сам сомневался, что всадники, охотившиеся за Аделаидой, – настоящие татары. Но почему Освальд тоже начал поиски княжны? Откуда этому усатому добжиньцу стало известно, что за важная птица залетела в здешние глухие леса?
– А как ты узнал о княжне, пан рыцарь? – напрямую спросил Бурцев.
– Было кому рассказать, Вацлав, – снова нехорошо усмехнулся Освальд. – И о знатной панночке, и о княжеском гербе на ее повозке – белом коронованном орле в красном поле. Не ты ведь один спасся из обоза, на который напал Якуб Одноухий.
Разве? Вроде бы «маски» беспощадно вырубали всех – от мала до велика.
– Есть у меня один свидетель, есть, – заверил Освальд. – Вон он, у огня сидит.
Возле костра, где жарилась кабанья туша, мелькнула рыжая голова.
– Яцек! – позвал Освальд.
Глава 25
– Тартарин он, пан рыцарь, как есть тартарин! – испуганно бормотал издали беззубый землепашец. Даже к связанному Бурцеву Яцек приближаться опасался. – Колдун языческий! С ним мужики из нашего ополья справиться не смогли.
– Правда? – рыцарь взглянул на пленника другими глазами. С уважением, что ли… – Ну-ну… Ты ведь, Вацлав, и трех лучников дядьки Адама тоже раскидал как щенков. Ох, сдается мне, не простой ты ополченец.
Бурцев пожал плечами. Освальд продолжал:
– Что ж, я готов поверить, что ты действительно не вез княжну к куявцам, мазовцам или тевтонам, хотя и мог получить за Агделайду такую награду, что век горя бы не знал…
При слове «награда» Яцек насторожился. Глаза полыхнули алчным блеском, а уши… Уши под взлохмаченной рыжей шевелюрой аж ходуном заходили.
– Да, пожалуй, я в это поверю, – продолжил Освальд, – но лишь потому, что против тебя, Вацлав, выдвигается не менее серьезное обвинение. Яцек утверждает, что ты – пособник Измаиловых сынов, безбожников и язычников, извергнутых адовой бездной. Если он прав, то, выходит, именно им ты хотел отдать Агделайду Краковскую.
– Ничей я не пособник и никому отдавать княжну не собирался, – устало возразил Бурцев. – Она направляется к Сулиславу – брату краковского воеводы. Я всего лишь ее сопровождаю.
Яцек внимательно слушал. Настолько внимательно, что Бурцев мысленно обругал себя: не стоило, наверное, сильно болтать в присутствии рыжего.
Польский рыцарь о чем-то крепко задумался.
– Вообще-то у тебя есть возможность доказать правдивость своих слов, Вацлав, – наконец заговорил он. – Кто-нибудь другой приказал бы тебя повесить сразу…
«Ну, это мы уже проходили!» – Бурцев вспомнил гонца Генриха Благочестивого и его краткое «вздернуть».
– …но я в подобных делах больше полагаюсь не на скоропалительное решение смертных судей, а на высшее провидение. Законы Польской Правды позволяют обвиняемому уповать на Божий суд. И я спрашиваю тебя, Вацлав, согласен ли ты подвергнуться испытанию и доказать свою невиновность на этом суде?
– А если откажусь?
– Тогда – петля. Без всякого суда.
Бурцев понятия не имел, в чем заключается Божий суд по Польской Правде тринадцатого века. Однако неведомое испытание все ж таки предпочтительней верной смерти. Может быть, перед Божьим судом полагается накормить обвиняемого или хотя бы развязать ему руки.
– Согласен. Валяй, Освальд, суди.
– Прекрасно! Обойдемся без лавников[5] и коморников[6]. Я не прибегал к их помощи, когда разбирал жалобы на землях Взгужевежи, не потребуются они мне и здесь.
Освальд заметно приосанился. Пан явно страдал от комплекса непризнанного юриста и намеревался использовать представившуюся возможность поиграться в правосудие. А может быть, у этой лесной братии просто нет других развлечений, и Божий суд, чем бы он там ни был, для них – единственное доступное шоу?
– Божий суд! – громогласно провозгласил Освальд. Обнаженный меч в его руке взметнулся к небу.
– Божий суд! Божий суд! Божий суд! – загомонили лесные воины. Все побросали свои дела. Даже повара, плеснув на угли водой, оставили вертел с недожаренной тушей вепря.
Не прошло и трех минут, как вокруг Освальда и Бурцева столпились обитатели лагеря. Пропускать Божий суд не хотел никто. Не повезло только лучникам дядьки Адама – им надлежало сторожить княжну в шатре.
Радостный галдеж прекратился, стоило Освальду еще раз взмахнуть обнаженным мечом. Наступила тишина. Голос рыцаря зазвучал громко и торжественно:
– Вацлав, ты не желаешь признавать обвинения в пособничестве язычникам, так ли это?
– Так.
– И ты не можешь выставить перед судом свидетелей в свою защиту?
– Вообще-то могу. Княжна…
– Агделайда, дочь краковского князя Лешко Белого не будет твоим свидетелем, ибо она не могла знать о твоих тайных помыслах. Княжне неведомо, куда ты на самом деле намеревался ее везти. Есть ли у тебя еще свидетели, готовые подтвердить твою невиновность?
– Нет.
– В таком случае ты можешь доказать свою правоту в священном поединке. А если по какой-либо причине не можешь биться, тебя подвергнут испытанию железом или водой.
– То есть как это? – насторожился Бурцев.
– Ты пройдешь голыми ногами по раскаленному железу. Или пронесешь его в руках. Затем твои раны обвяжут воском и травами, а на третий день снимут повязки. Если ожоги не заживут, ты будешь признан виновным.
– А испытание водой?
– Тебя привяжут к бревну и бросят в реку. Твоя вина будет доказана, если бревно перевернется, и ты окажешься под водой.
– Поединок, – угрюмо произнес Бурцев. – Я выбираю поединок.
Толпа возликовала. Оно и понятно – гладиаторские бои, конечно же, куда как зрелищнее и интереснее испытаний железом или водой.
Снова взметнулся вверх меч Освальда. И снова крики смолкли.
– Да будет так! – провозгласил добжинец. – Ответчик Вацлав, против которого свидетельствовал кмет Яцек, по доброй воле выбрал поединок. Пусть же Господь укажет нам правого.
– Я должен биться с ним? – Бурцев, прищурившись, глянул на Яцека.
Тот в ужасе попятился. Справиться с таким соперником не составит труда – это ведь ясно и без всяких там Польских Правд.
– Нет, Вацлав, – покачал головой Освальд. – Яцек лишь свидетель, а обвиняю тебя сейчас я.
– Значит, моим противником будешь ты? – еще больше удивился Бурцев.
Благородный предводитель партизан усмехнулся:
– Твоя дерзость начинает мне нравиться, Вацлав. Но ты опять ошибаешься. Устраивать турнир с простолюдином я, разумеется, не стану. Ты не рыцарь, а потому я выставляю против тебя своего оруженосца… Збыслав, выйди сюда!
Толпу без особых усилий растолкал кривоногий круглолицый здоровяк разбойничьего вида. Типчик еще тот! Шея – обхватишь и не удержишь. Рост – ненамного меньше, чем у Бурцева. Плечи – что омоновский щит, положенный поперек. А мускулистые руки средневекового качка, казалось, играючи сомнут хоть подкову, хоть шлем. Вместе со всем его содержимым. Если бы вместо грязных косм непокрытый затылок Збыслава венчал стриженый ежик волос, оруженосец Освальда сошел бы за типичного боевика эпохи рэкетирского расцвета.
Бурцев не сразу опознал в ходячем шкафе того самого лихого малого, что в схватке у трех сосен ловко выбивал кистенем из седел воинов Якуба Усатого.
Бандитская морда расплылась в глумливой ухмылке, и Бурцев машинально отметил, что у громилы отсутствуют два передних резца. Но в отличие от щербатости Яцека, этот изъян не казался смешным. Наоборот, возникало чувство жалости. Не к Збыславу, нет, к тому несчастному, кто посмел ему вышибить зубы. Вероятно, безвестный герой, после того необдуманного поступка, как минимум лишился головы.
– Освободите пленника, – прозвучал приказ Освальда.
Сзади кто-то развязал ремни, стягивавшие руки Бурцева. Путы спали. От притока крови к онемевшим конечностям закололо под кожей. Бурцев принялся с ожесточением растирать посиневшие кисти. Следовало поскорее восстановить кровоток: на Божьем суде понадобится вся сила и ловкость рук.
– По законам Польской Правды я обязан дать ответчику срок в две седмицы на подготовку к священному поединку, – вещал тем временем Освальд. – Но у нас нет этого времени. Потому я спрашиваю: согласен ли ты, Вацлав, биться прямо сейчас?
– А что мне еще остается?!
Руки постепенно обретали утраченную чувствительность.
– Это не ответ, – нахмурился Освальд. И зарядил по новой: – Согласен ли ты, Вацлав…
– Да согласен, согласен!
– Хорошо! – кивнул пан. – Поскольку никто из вас двоих не отличается знатностью рода и пока не состоит в рыцарском звании, то и биться вам надлежит не мечами, а палками.
Толпа снова загалдела. Бурцева же несколько озадачил выбор оружия. Похоже, на потеху публике его вовлекают в ребяческие игры а-ля Шаолинь. Впрочем, нет. С легкими гибкими шестами китайских ушуистов две крепкие увесистые дубины, положенные к ногам Освальда, не имели ничего общего. Одного точного удара такой «палочкой» достаточно, чтобы сделать человека калекой или вовсе вышибить из него дух.
Обе дубинки выглядели отнюдь не свежестругаными. Отполированные рукояти, вмятины на прочных желвакообразных утолщениях, выбитые сучки, грязь и, как пишут в милицейских протоколах, пятна бурого цвета. Видно, Божьи суды на палках в лагере Освальда Добжиньского – дело обычное.
А к дубинам уже положили два небольших круглых щита: легкая деревянная основа, обитая кожей, – как раз то, что нужно для палочного боя. На щиты кинули пару засаленных подушек все с теми же буроватыми пятнами. Интересненько… На голову их, что ли, полагается нахлобучивать для защиты или как? Ладно, придет время – все станет ясно.
Но время шло, а прояснение не наступало. Наоборот…
Бурцев в изумлении воззрился на глиняные чашки, наполненные пеплом, – их притащили от притушенного костра с кабаньей тушей. Объяснить предназначение этого странного атрибута предстоящей схватки Бурцев не мог.
– Подойди, Збыслав, – приказал добжиньский рыцарь.
Оруженосец шагнул к своему господину, преклонил колено, крепко зажмурил глаза.
И тут произошло то, чего Бурцев не ожидал. По знаку Освальда, один из волчьешкурых партизан погрузил обе ладони в глиняную посудину, зачерпнул полную горсть пепла и высыпал прямо на голову Збыслава. Легкий ветерок потянул с волос силача плотный шлейф мышиного цвета. Оруженосец даже не шелохнулся. «А ну-ка, Добрынюшка, обсыпь его мелом!» – Бурцеву вспомнился старый анекдот о дуэли Ильи Муромца с д’Артаньяном.
Странная операция повторилась несколько раз. Голова Збыслава напоминала теперь потушенный очаг, а пепельные разводы на круглой физиономии придали ему сходство со спецназовцем в камуфляжном гриме. Который, правда, сильно перестарался, обеспечивая себе маскировку.
– Теперь ты, Вацлав, – скомандовал Освальд.
– Зачем это? – запротестовал Бурцев. – Я уж как-нибудь обойдусь.
– Так положено! Польская Правда гласит, что обоим поединщикам перед Божьим судом надлежит насыпать в волосы пепел. Ибо, если кому-нибудь разобьют голову, но не убьют до смерти, то кровь из раны, смешавшись с пеплом, не потечет в глаза и не помешает дальнейшей борьбе.
Вот как?! Предусмотрительный, блин, народ, старополяки. Но раз такое дело, значит, ни шлемов, ни даже подушек для защиты черепушки не положено. При взгляде на дюжего соперника в боевой раскраске, который уже поигрывал своей палочкой, стало тоскливо: все-таки пепел в волосах – не самая лучшая защита от дубья. Но в чужой монастырь со своим уставом впускают редко. Ладно, пусть будет Польская Правда, туды ж ее за ногу… Бурцев нехотя склонил голову.
Пепел, сыпавшийся сверху, был еще теплым, пах костром и едой. Упитанный, видать, кабанчик попался лесным охотникам – жира в огонь накапало столько, что рот голодного Бурцева вмиг наполнился слюной. А сердце – ненавистью. Ничего уже он не чувствовал, кроме досады и жуткой обиды на негостеприимного Освальда, на его громилу-оруженосца, на весь этот сброд полупартизан-полубандитов. Ишь, собрались вокруг, раззявили рты и зенки. Крови жаждут. Его, Бурцева, крови. По глазам видно – никто не верит в победу чужака. Что ж, плевать, если суд и впрямь Божий, правда на его стороне. А где правда, там и сила. Хотелось, чтоб так и было.
Бурцев поискал взглядом Яцека. Но беженца, из-за которого он, собственно, и вляпался в неприятную историю, нигде не видать. Жаль. С каким неописуемым удовольствием опустил бы Бурцев свою дубину на рыжую голову. Стоп, а вон там… Показалось? Или в самом деле огненная шевелюра мелькнула возле шатра, куда загнали Аделаиду? Чего ради мужичка потянуло к княжне, когда весь лагерь собрался поглазеть на бесплатное шоу?
– Вацлав, ты что, оглох?! – окрик Освальда заставил его встрепенуться. – Хватит по сторонам зыркать. Бежать все равно некуда. Бери оружие и топай на ристалище.
Бурцев поднял дубинку. Да, хорош «демократизатор»! Весил дрын столько же, на сколько и выглядел. Если приложиться как следует, пепел в волосах точно не поможет.
Теперь щит… Полегче омоновского будет, но и поменьше. А вот подушка – она-то ему на кой ляд?
– Подвяжешь вот здесь, под плечом и подмышкой, – объяснил Освальд, – так будет удобнее щитом прикрываться. Палка – она не меч, сразу не убивает, а если бой затянется – рука устанет держать щит.
Насчет «сразу не убивает» верилось с трудом. Но совету рыцаря Бурцев все же внял. По примеру Збыслава приладил подушку. В самом деле, удерживать щит так было гораздо сподручней.
Ристалище оказалось небольшим утоптанным пятачком на краю лагеря. Противников поставили друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Зрители расступились, освобождая пространство для поединка.
Бойцовское чутье подсказывало: справиться со Збыславом будет непросто. Перепачканный сажей оруженосец ощерился, словно угадав мысли Бурцева. Совсем не голливудская улыбочка вышла! Уж, не в таком ли вот спарринге на дубинах ты лишился своих зубов, Збыслав?
Освальд в который уж раз поднял к небу меч:
– Божье провидение да укажет нам истину! Приступайте!
Глава 26
– …пайте!
Голос Освальда еще не умолк, а Збыслав уже атаковал, целя дубиной в висок противника. Бурцев едва-едва успел приподнять край щита.
Треск…
Удар был страшен. Щит выдержал, подушка самортизировала, погасив большую часть энергии, но вот сам Бурцев не устоял. Под ликующие вопли толпы он покатился в грязь. Сажа с волос запорошила глаза. Выпавшая дубинка отлетела в сторону.
Встать ему дали. Дали возможность проморгаться, протереть веки и поднять оброненное оружие. То ли оруженосец рыцаря тоже решил вести себя по-рыцарски, то ли таковы законы пресловутой Польской Правды.
Бурцев встал, взмахнул дубиной и сам напал на громилу. В последний момент изменил направление удара – уж такой-то финт косолапый здоровяк отразить не сможет. Увы, внушительная комплекция Збыслава ничуть не мешала ему передвигаться со скоростью боксера-легковеса. И реакция у поляка оказалась что надо.
Он отклонил дубину противника щитом. Пошатнулся, но устоял, нанес ответный удар. Бурцев подставил свой щит. Ударил снова. И опять прикрылся. Так продолжалось пару минут. Кружась по ристалищу, они обменивались мощными, но безрезультатными ударами. Монотонный глухой стук чередовался с пыхтением поединщиков и азартными выкриками зрителей. Освальдова оруженосца из толпы подбадривали. На долю же Бурцеву доставались лишь насмешки.
Может, поэтому он и отвлекся, допустил ошибку, когда дубинка Збыслава вдруг ударила не слева, а справа. Оруженосец лихо рубанул наискось, с оттягом, будто вовсе не увесистая палка была в его руке, а меч или сабля. Бурцев принял вражескую дубину не на щит, а неловко подставил под коварный удар собственное оружие. К которому, увы, еще толком не приноровился. А потому и не смог удержать тяжелый дрын в руках. Нечеловеческая сила вышибла, выцепила дубину из отсушенных пальцев, рванула куда-то вниз и в сторону.
Публика хохотала. Еще бы! Уже второй раз дубина Бурцева шлепнулась в грязь. В затянувшемся «фехтовании» он все больше ощущал себя жертвой. Нужно срочно вспоминать тренировки с «РД-73».
– Так тебе не удастся доказать свою невиновность, Вацлав! – слова Освальда прозвучали как предупреждения, о дисквалификации за пассивное ведение боя. Первое и последнее предупреждение.
Скрежетнув зубами, Бурцев второй раз поднял выбитое оружие. И снова ему в этом никто не препятствовал. И снова Збыслав с самоуверенной усмешкой ждал в двух-трех шагах, хоть и имел прекрасную возможность размозжить голову безоружному сопернику.
Бурцев пообещал себе впредь не давать повода для подобных усмешек. Обещание это он выполнил.
Резкий, неожиданный – не удар даже, а тычок концом дубинки под дых – отбросил оруженосца назад. Ага, щербатый противник больше не скалится.
Первобытный танец под аккомпанемент глухого перестука продолжился. Если мерить затянувшуюся «дуэль» привычными мерками, прошло уже раундов пять-шесть – не меньше. Оба бойца заметно ослабили натиск, оба чуть пошатывались от усталости, но оба знали: кто-то из них вот-вот сломается, ошибется, пропустит роковой удар.
Публика поутихла. Лесные партизаны были озадачены: поединщик-чужак, так неумело начавший схватку, держался почему-то слишком долго. Чужак оказывал достойный отпор Збыславу, то и дело проводя опасные атаки и контратаки.
Бурцев пожалел, что перед боем не скинул одежду – от пота та уже промокла насквозь. Зато подушка под плечом – скомканная, сбитая, сопревшая и вонючая – и впрямь служила добрую службу. Щит теперь казался необычайно тяжелым и, не будь этой подушечки, Бурцев, наверное, уже не смог бы ворочать онемевшей от дикого напряжения левой рукой.
Сухой пепел больше не сыпался с головы при резких движениях. Вероятно, там образовалось то же густое месиво из пота, волос и золы, что и в космах Збыслава. Грязные струйки стекали с висков по щекам, но в глаза, слава богу, не попадали. Зато голова зудела жутко. Эх, небольшой бы тайм-аут! И погрузить в волосы обе пятерни! Но перерыва не предвиделось. Идти же на хитрость и специально ронять дубину, чревато. Кто знает, позволят ли ему поднять оружие в третий раз? Благородство уставшего Збыслава тоже имеет границы.
