Руслан Бредихин
Огонь заберёт твою жизнь. Рассказы
Взгляд в сторону
Рассказ
В комнате было душно. Я открыл глаза, и мне почудилось, что люстра на потолке слегка покачивается. Определённо, все эти презентации и пресс-конференции всегда заканчиваются одинаково. Я не мог даже вспомнить, как добрался вчера домой. Зато, как обычно, в голову пришло уже ритуальное «пора завязывать».
Откинув одеяло, я попытался сесть. Комната закружилась перед глазами, недостаточно бережно, как мне показалось, стряхнув меня на пол. Вот уж точно, «рождённый ползать»… Нет, вообще-то такое со мной случается довольно редко. Впрочем, если бы я вчера не налегал на выпивку, то с тоски наверняка бы выпрыгнул из окна или придумал бы ещё какое-нибудь небезопасное развлечение.
После нескольких драматических попыток мне, наконец, удалось встать на ноги. Любовно поглаживая стены, я добрался до ванны, кое-как залез в неё и включил душ. Тёплые струи ласкали тело, нервно реагировавшее на их прикосновения. Закрыв глаза, я тщетно пытался привести в порядок свои мысли. Обычно в таких случаях я просто прокручиваю в голове все события в обратном порядке, начиная тем, как я встретился с кроватью и заканчивая первой рюмкой, к которой я тянусь дрожащей рукой. Всегда помогало, но сегодня этот испытаннейший метод встретился с неожиданной проблемой в виде приличной дыры в моей памяти: волосы на моей голове, наверное, давно бы уже встали дыбом от титанического напряжения мозговых извилин, если бы не были мокрыми, но я по-прежнему не мог вспомнить, каким образом попал вчера домой с этой вакханалии.
Постепенно дрожь утихла и, открыв глаза, я почувствовал себя вполне удовлетворительно, если не принимать во внимание остатков головной боли и внезапно возникшего странного чувства какой-то необъяснимой тревоги.
Я вымыл голову, почистил зубы, решил не бриться и, обернувшись полотенцем, прошёл на кухню. Есть не хотелось, но крепкий кофе, подумалось мне, был бы весьма кстати. Поставив чайник, я принялся искать сигареты и после продолжительных метаний по квартире наперегонки с ускользающей надеждой вытащил-таки из кармана куртки порядком помятую пачку. С чувством выигравшего на скачках выудив из неё последнюю сигарету, я вдруг подумал, что появился прекрасный повод для прогулки на свежем воздухе.
Закурив, я подошёл к окну. Майское солнце любовалось на себя в скромные лужицы, заставляя лениво щурить глаза прохожих. Удивившись поначалу неторопливости последних, я вспомнил, что сегодня – суббота. А это, между прочим, означает, что я могу целый день не думать о работе. Отчёт о вчерашней презентации понадобится лишь в понедельник, поэтому я с чистой совестью могу посвятить сегодняшний день восхитительному безделью.
Вообще, выходные для меня – это святое! В эти дни, по-моему, нельзя допускать ни единого намека на работу. Сколько раз я объяснял это Гарику, но он – святотатец – регулярно пытается сбить меня с пути истинного, каждую субботу заявляясь со своими фотографиями, причём ещё норовит разбудить пораньше! Странно, кстати, что сегодня не пришёл, может, всё-таки сам решил выспаться. Впрочем, взглянув на часы на стене, показывавшие половину четвёртого, я подумал, что, вполне возможно, проснулся позже всех в этом городе.
Кофе окончательно взбодрил меня. Натянув джинсы и чистую футболку, я взглянул в зеркало и поморщился. Да уж, красавец, нечего сказать! А, ладно, в конце концов, не на званый ужин иду. Пройдясь щёткой по ботинкам, я накинул ветровку и взялся за дверную ручку. Чёрт, неужели я вчера не заперся? Точно так, доиграюсь когда-нибудь! Захлопнув дверь, я повернул ключ в замке и, проклиная свою неосторожность, подёргал для верности пару раз за ручку.
Я вышел на проспект и повернул в сторону парка. Мимо проносились машины, спасаясь от собственных выхлопов. Люди методично курсировали от магазина к магазину. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо и волосы, унося прочь головную боль и дурные мысли. Я даже улыбнулся, вспомнив, как самозабвенно Гарик вчера спаивал сногсшибательную официантку с пятым размером бюста. Он, кажется, обещал устроить ей фотопробы или что-то в этом духе. Впрочем, если это действительно будут фотопробы, в чём я слегка сомневаюсь, то фотографии получатся отменные – надо сказать, у Гарика большой талант по этой части. Хотя, хе-хе, думаю, она, в смысле официантка, получит удовольствие в любом случае.
Купив по пути пачку сигарет и свежую газету, я зашёл в парк. Запах зелёной листвы, нагретой майским солнцем, и её шелест действовали на меня успокаивающе, превращая остатки похмелья в мутновато-философские мысли. Мне вдруг пришло в голову, что моя жизнь чем-то похожа на это солнце, путающееся в дрожащих листьях, стремясь, в конце концов, к земле, в могилу…
Я вышел на набережную и побрёл вдоль реки, старательно обходя лужи на асфальте. Завидую я Гарику: у него есть фотография – страсть, наполняющая его жизнь смыслом. А мне всегда чего-то не хватает, чего-то ненормального, вроде снега летом. Гарик – фотограф, фотограф по призванию, он живёт этим и этим же зарабатывает себе на жизнь. А я?.. Я выжимаю из себя дешёвые статейки, от которых меня самого давно уже тошнит. Впрочем, если уж смотреть правде в глаза, то я никогда не решался претендовать на большее. Что-то всегда сдерживало меня. Что-то или его отсутствие…
Высмотрев уединённую лавочку, я сел и закурил. С противоположного берега на меня таращились доисторического вида здания, безуспешно стараясь впечатлить меня своими монументальными фасадами. В этом городе вообще слишком много памятников, слишком много напоминаний. Это придаёт ему почти гипнотическое очарование, однако это же и уродует его. Нелепость сочетаний, подобно фальшивой ноте, порой вызывает какое-то стыдливое отвращение.
Я достал газету и принялся просматривать заголовки. Сами статьи я почти не читаю, мне хватает собственной писанины и того бреда, который выдают мои сослуживцы. Стоит начать пробегать глазами текст, как сразу представляется некий несчастный деятель, с увлечением марающий бумагу, периодически вдохновенно ковыряясь другим концом ручки у себя в носу. Другое дело – заголовки, вот настоящее искусство! От них как раз и зависит, прочтёт ли вообще кто-нибудь всё остальное. Я придумываю заголовки половине нашей редакции за пиво или сигареты. Кстати, не так уж важно зачастую, о чём сама статья. Главное, чем пошлее, даже похабнее заголовок, тем он, как правило, больше нравится, хоть наш редактор – толстячок-семьянин – и очаровательно краснеет, как начинающая шлюшка, видя что-нибудь вроде «Обрезание для народа» или «Звезда показала всем!».
Я неожиданно почувствовал этот взгляд, почувствовал, словно чьё-то осторожное прикосновение. Впрочем, мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать это и поднять голову.
Она стояла метрах в двадцати, у самого берега, опершись руками о парапет набережной. На ней были кремовые брюки-стретч и такого же цвета лёгкая куртка поверх чёрной маечки, на ногах – тоже чёрные, замшевые, должно быть, туфли. Вроде бы, ничего сверхъестественного. Но что-то в ней поразило меня, заставив вдруг забыть обо всём. Было что-то необычайно утончённое и притягательное в её фигуре, её позе, в этом пронзительном и, как мне показалось, немного тревожном взгляде.
Наверное, я просидел так несколько минут, неподвижно, в состоянии транса. Почувствовав, как газета выскользнула у меня из рук, я наклонился, чтобы поднять её. Взглянув снова в сторону набережной, я увидел, что женщина улыбнулась, и поймал себя на том, что тоже улыбаюсь в ответ.
Неожиданно она сняла с плеча фотокамеру и, высвободив её из футляра, навела на меня. Я успел лишь подумать, что, наверное, её настолько впечатлило выражение наивного идиотизма, написанное, как мне показалось, на моём лице, что она не смогла отказать себе в удовольствии его запечатлеть. Но она по-прежнему улыбалась, и эта улыбка была чиста и откровенна, драгоценностью притягивая мой взгляд и мои мысли. Возможно, это было лишь банальное любопытство, но я понимал, что никогда не узнаю правды, если не подойду к ней. Машинально свернув газету и сунув её в карман, я встал и медленно пошёл по направлению к женщине с фотоаппаратом.
Удивительно, но иногда с нами происходят странные вещи. Именно странные, потому что я не верю в чудеса, как и в человеческое бескорыстие или женскую добродетель. Эти странности и интересны нам более чем всё остальное. Мы стараемся их понять, разоблачить, уничтожить любым образом, попадая тем самым во власть их загадочного очарования.
Двигаясь не спеша, я пытался придумать, как начать разговор. Я делал это, наверное, сотни раз, однако, странно, опять же, сейчас в голову, как назло, лезла исключительная чушь. Понимая, конечно, что это не самое страшное, я всё же немного занервничал. Вдруг, вновь улыбнувшись, женщина неторопливо пошла мне навстречу.
У неё были великолепные каштановые волосы с лёгким золотистым отливом, аккуратно стянутые сзади в небольшой хвостик. Тонкие черты лица несли в себе, как мне показалось, лёгкий восточный оттенок, впрочем, едва уловимый. Однако больше всего меня поразили её большие бледно-изумрудного цвета глаза, смотревшие на меня с откровенным любопытством. В них отражалась лёгкая улыбка, игравшая на губах, чуть подкрашенных светло-розовой помадой.
Я выдал первое, что пришло мне в голову.
– Хотите автограф? – Я кивнул на фотоаппарат.
– Чем же вы так уникальны? – лукаво улыбнувшись, спросила девушка. У неё был необычайно красивый голос, сочетавший в себе певучие высокие и грудные низкие нотки.
– Ну… – Я принял шутливо-задумчивый вид. – Например, тем, что совершенно неожиданно встретив самую очаровательную женщину на свете, осмелился подойти и заговорить с ней.
Она рассмеялась, и я вдруг почувствовал, что не могу отвести от неё взгляда.
– А вы – льстец! – Её глаза искрились смехом.
– А вы – женщина моей мечты! – парировал я лучезарной улыбкой.
Она вновь рассмеялась.
– Если вы не торопитесь, мы могли бы пройтись вместе… – Я изо всех сил старался излучать уверенность, в то время как моё сердце отчаянно пыталось выскочить из груди, его удары отдавались в ушах канонадой, и я боялся, что не расслышу её ответа.
– С удовольствием!
Мы вышли на тротуар и не спеша пошли вдоль берега. Ветерок с реки доносил до меня лёгкий запах её духов. Простой цветочный запах, свежий и чуть сладковатый одновременно, он казался мне необычным и в то же время удивительно знакомым.
Не сговариваясь и даже, наверное, не заметив, мы перешли на «ты».
– Судя по всему, серьёзный аппарат. – Я разглядывал зачехлённый «Никон» у неё на плече. – Как я получился?
– То, что надо! – хихикнув, ответила она.
– Ты давно этим занимаешься?
– Фотографией? Лет шесть, наверное, у меня фотосалон здесь неподалеку. – Она взглянула на меня, как мне показалось, чуть смутившись. – Когда-то он принадлежал моему брату. Он был первоклассным фотографом. – Она печально улыбнулась. – Он-то и научил меня всему. Я стала помогать ему – просто ради удовольствия. В то время я ещё училась в университете на востоковеда. – Она отвернулась, словно вглядываясь вглубь парка. – Когда брат умер, всё досталось мне. Я решила продолжить его дело. Поначалу было непривычно, даже трудно, но потом я наловчилась, пошли заказы, – взглянув на солнце, прищурилась она. – А ты чем занимаешься?
– Чем занимаюсь?.. – Я печально усмехнулся. – Репортёришка. Пишу статьи в дешёвую газетёнку. Не знаю даже, как так получилось. Я учился в педагогическом, и журналистика была для меня тогда чем-то вроде хобби. Я даже не заметил, как начал получать за это деньги, а закончив институт, стал профессионалом, втянулся. – Я задумчиво разглядывал солнечные блёстки на мутной воде. – Знаешь, кстати, у меня есть друг, Игорь, он тоже фотограф. Мы часто работаем вместе, и я постоянно поражаюсь его увлеченности, энергии, с которой он занимается своим делом. К сожалению, у меня такого нет. Я слишком часто ловлю себя на том, что ненавижу эту паршивую газетку, всех, кто в ней работает, включая себя, и, особенно, собственную писанину. – Я посмотрел в её сторону. – И каждое утро, просыпаясь, снова иду на работу…
Она подняла глаза, её взгляд поразил меня. Казалось, каждое моё слово отпечаталось у неё в сердце вопросами, которых я не задавал, и, казалось, она знает ответы на эти вопросы. Впрочем, может, всё это лишь привиделось мне. Я замолчал, а она едва заметно улыбнулась.
Несколько минут мы шли молча, и каждый был погружён в свои собственные мысли. Я думал о ней. Кто же она? Мы встретились всего час назад, даже не подозревая до этого о существовании друг друга, и вот я уже разоткровенничался, как мальчишка, забыв о том, что, скорее всего, ей наплевать на мою занудную болтовню. Но что, что же заставило меня сделать это? Вновь взглянув на неё, я понял – надежда. Та самая надежда, которая зачастую оказывается банальным самообманом, раня и опустошая. Я знал об этом, и всё же что-то притягивало меня к этой женщине, такой загадочной и знакомой одновременно.
Остановившись перед небольшой площадкой рядом с лестницей, ведшей вниз, она достала фотоаппарат и отрегулировала его.
– Сфотографируешь меня? – указав на кнопку, она протянула мне камеру.
Я взял в руки «Никон», чуть отступил назад. Она распустила волосы и облокотилась о парапет. Именно такой она запомнилась мне: густые волосы в естественном беспорядке рассыпавшиеся на плечи, спокойный взгляд, чуть строгий, взгляд прямо в сердце, и едва уловимая улыбка на губах. Я нажал на кнопку.
Небо покрылось пыльными тучами, время от времени скрывавшими солнце, когда мы вышли из парка и зашагали по мосту на противоположный берег.
– Брат был старше тебя? – неожиданно спросил я.
– Да. На пять лет…
Заметив, что уголки её губ слегка опустились, и на лбу показалась небольшая морщинка, я пожалел, что задал свой вопрос.
– У него было больное сердце, – продолжала она, – однажды он просто уснул и не проснулся. – Голос её дрогнул, и она опустила голову. – Глупо, да?
– Прости! – проклинал я себя, кусая губы.
Я чувствовал, что она смотрит на меня, но прятал глаза, как вдруг она взяла меня за руку. Я почувствовал её нежные хрупкие пальцы, гладкую кожу, ощутил тепло, заставившее меня вздрогнуть. Глядя в её глаза, мне захотелось что-то сказать, но я не мог понять, что именно. Впрочем, любые слова, наверное, были бы лишними. Не решаясь отпустить руки, мы пошли дальше. Да, слова для нас ничего не значили.
Сидя под зонтиком на террасе небольшого уютного кафе, мы болтали о всяких пустяках, запивая свежие эклеры ароматным кофе. Мимо проносились машины, люди спешили по домам, предчувствуя дождь.
Мы вспоминали любимые фильмы, книги, пластинки и спорили, как дети, если вдруг наши мнения не совпадали. Но это было, скорее, в шутку и казалось нам забавным.
Допив свой кофе, она закурила. Я неожиданно залюбовался её изящными пальцами, загипнотизированный той утончённой небрежностью, с которой она держала в них тонкую сигарету.
– Знаешь, о чём я сейчас подумал? – Очарованный, я с трудом перевёл взгляд на её губы, хоть и знал, что она не ответит и лишь улыбнется. – Я подумал, что в тебе больше женственности и красоты, чем во всех женщинах, которые когда-либо встречались мне, вместе взятых. Конечно, это звучит глуповато… но я чувствую так, слова оттеняют смысл…
– Зато мне приятно их слышать, – смущённо улыбнулась она.
– Скажи, в парке… Почему ты сфотографировала меня? – Я знал, что она ответит, но надеялся прочесть ответ в её глазах. В них блеснули лишь лукавые искорки.
Одна, две, три – тротуар начал покрываться сыпью дождевых капель, и через пару минут зонтик над нами уже с трудом выдерживал неистовый ливень.
Мы заказали ещё кофе и курили, глядя на проходивших мимо, уставившись зонтами в небо, людей. А капли весело плясали по асфальту, разбиваясь, и растворялись в лужах.
– Пойдём. – Она взяла меня за руку, и, прежде чем я успел возразить, мы оказались под дождем.
Я достал из кармана газету и развернул её над нами, зная, впрочем, что это вряд ли спасёт. Прижавшись друг к другу, мы шлёпали по воде, пытаясь идти в такт и не попадая. От этого нас разбирал смех, но мы почему-то старались сдерживаться, отчего на лицах у нас получались уморительные гримасы.
Наконец мы свернули в переулок. Я отбросил в сторону промокшую насквозь газету, и, не в силах больше сдерживаться, мы расхохотались. Хватаясь друг за друга и за стену дома, чтобы не потерять равновесие, мы смеялись, как умалишённые. Да мы и вправду сошли с ума: опьянённые друг другом, мы были счастливы в этом холодном городе, под этим серым небом, поливавшим нас своими скорбными слезами.
Наши взгляды встретились, остановив, наконец, смех. Я протянул руку и, едва касаясь нежной кожи, провёл кончиками пальцев по лбу, поправив её мокрые волосы, по щеке, по губам, которые, чуть приоткрывшись, обожгли ладонь жарким дыханьем. Мне вдруг нестерпимо захотелось этого жара, захотелось задохнуться этим пламенем. Я подался вперед.
Словно в предвкушении, стараясь не касаться друг друга губами, мы будто обменивались дыханием, с каждым вдохом придвигаясь всё ближе и ближе, пока не почувствовали огонь, противостоять которому было не в наших силах. И через мгновенье мы были уже далеко, опьянённые безумием ласки трепетных губ.
Далекие путешествия, яркие солнечные дни, ледяные водопады и убегающие высоко в безоблачное небо сосны с длинными мягкими иголками, дрожащие ниточки рек в иллюминаторе самолета, улыбки и смех, прыжки вверх по лестнице через две ступеньки, дразнящий аромат утреннего кофе и закаты на побережье, приятная усталость, чарующее сумасшествие неоновых огней ночного мегаполиса, уютные вечера и расслабленные ночи – всё то, чего нам так не хватало, – всё было в этом поцелуе, который нам так не хотелось прерывать.
Наконец мы открыли глаза. Дождь завистливо осыпал нас, уже и так промокших насквозь, своими холодными каплями. Её лицо было настолько близко, что я мог разглядеть каждую его чёрточку, каждую клеточку её нежной кожи. И, словно не доверяя глазам, я старался на ощупь почувствовать эту нежность и красоту, медленно отирая ладонями ручейки дождевых капель с её лица.
Она улыбнулась, и столько откровенного счастья было в этой улыбке, что я замер в восхищении, боясь спугнуть его.
– Пойдём? – прошептала она.
Мне вдруг показалось, что я разглядел робкие жемчужинки слез, которые застыли в уголках её глаз, всё ещё светившихся этой невероятной улыбкой. Впрочем, быть может, это был всего лишь дождь…
– Пойдём же! – Она обняла меня, и мы пошли вперёд, ускоряя шаг, подгоняемые назойливым ливнем.
Повернув, мы вышли на улицу и через несколько минут остановились перед дверью под вывеской «Фотография».
Пока она доставала ключи, я разглядывал витрину. На чёрную драпировку были наколоты чёрно-белые фотографии мальчиков в забавных костюмах, девочек в белых кружевных платьицах, волевых мужских лиц в три четверти и обворожительных женских улыбок.
– Добро пожаловать в моё скромное жилище, – шутливо-официально пропустив меня вперёд, сказала она, вошла сама, и, звякнув колокольчиком, закрыла дверь изнутри.
Стало темно, и я прикоснулся к стене, чтобы не потерять ориентацию. Неожиданно её руки скользнули по моим плечам, обвились вокруг шеи, и через мгновенье я ощутил лёгкое прикосновение её губ к своим, затем ещё, и ещё, пока, прильнув ко мне, она не обожгла меня поцелуем.
– Сейчас… – Она нащупала выключатель, и мне пришлось заслонить рукой глаза, спасаясь от залившего комнату света. Прищурившись, я посмотрел на потолок, усыпанный мелкими лампочками. Их было не меньше сотни.
Мы стояли в прихожей-приёмной. На белых стенах висели большие фотографии в простых деревянных рамках, похожие на те, что были на витрине. В углу справа устроились чёрный кожаный диван и журнальный столик, в остальных углах стояли большие фикусы в плетёных кадках. Единственная дверь напротив нас была тоже белой.
– Там – студия, – пояснила она и потянула меня за руку.
За стеной слева спряталась лестница, которой я не заметил с порога. Поднявшись по ней, мы попали в гостиную.
– Наконец-то! – выдохнула она и, сняв с плеча фотокамеру, положила её на столик.
Здесь тоже кругом висели фотографии. Красивые горные и морские пейзажи на фоне стен цвета вечернего неба располагали к задумчивым улыбкам и мечтам. Такого же цвета были ковёр, шторы, обивка дивана и кресел и даже подушка, которой она, рассмеявшись, запустила в меня.
– Всё, хватит глазеть! – Она сняла куртку и, достав из шкафа плечики, повесила её на дверцу. – Ты же весь мокрый, раздевайся и марш в душ! – скомандовала она. – Ванная там, полотенце возьми любое. – Она кивнула в противоположный конец гостиной и достала из шкафчика початую бутылку красного.
Я принял горячий душ и насухо вытерся большим белым полотенцем. Стены ванной комнаты были выложены голубым кафелем в тон ванны и раковины, подойдя к которой, я взглянул в зеркало и вздрогнул. Собственное лицо на мгновение показалось мне незнакомым: открытый взгляд, спокойная и уверенная улыбка и даже лёгкий румянец на щеках.
Впрочем, весь этот день сам по себе был необыкновенным и удивительным: я встретил необыкновенную женщину, и вот я уже в её удивительной квартире, и есть ли что-нибудь необыкновенное в том, что я удивляюсь даже собственному отражению в зеркале?
Я застал её на кухне.
– Тебе идёт! – рассмеялась она, взглянув на синий махровый халат, который я нашёл в ванной, и протянула мне стакан подогретого вина.
Молча чокнувшись, мы сделали по глотку. Я закрыл глаза и почувствовал тёплую волну удовольствия, пробежавшую по моему телу, коснулся на миг её губ своими. На секунду она положила голову мне на грудь, но потом вдруг подняла взгляд и, кокетливо улыбнувшись, слегка отстранилась.
– Я в ванную. Хочешь, осмотрись здесь пока, – шепнула она и, допив своё вино, вышла.
Я вернулся в гостиную. Всё здесь казалось мне странным, словно сказочным: аккуратные шкафчики, на застеклённых полках которых уютно расположились большие книги и альбомы, лёгкие, полупрозрачные занавески на окнах, морские волны и величественные горные ледники, смотревшие на меня с великолепных пейзажей на стенах.
Открыв одну из двух ещё не знакомых мне дверей, я попал в кабинет: строгие металлические шкафы в тон тёмно-серых стен, компьютер на маленьком столике у окна, массивные стеллажи, до отказа забитые книгами. Я уже не удивился, снова увидев фотографии на стенах. На сей раз это была застывшая городская жизнь: замершие в движении люди, обезличенные фоном монументальных зданий, кое-где живо контрастировавших своей серой прохладой с тёплыми солнечными лучами или морозом ночного неона. Мне даже показалось на мгновение, что я слышу застывшие звуки, оставшиеся за кадром: шум автомобильных двигателей, танцевальные ритмы из музыкального магазинчика, обрывки речи прохожих.
За окнами стемнело и, вновь вернувшись в гостиную, я включил торшер. Мягкий уютный свет сквозь синюю сферу абажура разлился по комнате.
Последняя дверь вела в спальню. Здесь я был поражён обилием красного. Алые обои, ковёр, покрывало на роскошной кровати у противоположной стены. На фотографиях кое-где бросалось в глаза обнажённое женское тело. Однако, присмотревшись, я увидел, что это не совсем обычные фотографии, а что-то вроде компьютерных коллажей. Гарик рассказывал мне про такое: фотоснимки вводятся в компьютер, обрабатываются, накладываются друг на друга, подчищаются и распечатываются на специальной фотобумаге.
Зачарованный, я остановился перед одной из таких картинок, показавшейся мне невероятно загадочной. На фоне пустого шоссе, убегавшего вдаль, разрезая пополам бескрайнее поле, были изображены… глаза! Да, человеческие глаза, причём мужские. Но ещё более странным был их взгляд, какой-то отчаянный, направленный чуть вверх и вправо. И в расширенных зрачках – едва заметное отражение – фигура обнажённой женщины, настолько бледное, что я сперва подумал, что мне это лишь показалось. Загипнотизированный, я стоял, не в силах оторвать взгляда от едва различимых очертаний женского торса.
– Тебе нравится?
Вздрогнув от неожиданности, я обернулся. Она стояла в двух шагах от меня, в розовом шёлковом халатике, с мокрыми после душа распущенными волосами, и улыбалась тому, что застала меня врасплох. В руке она держала длинную восковую свечу.
– Никак не могу понять… – смущённо пробормотал я, вновь уставившись на картинку.
Она поставила свечу на туалетный столик, зажгла её и выключила электричество.
– Это взгляд в сторону, – вдруг произнесла она, и мне показалось, что её голос дрогнул. – Двигаясь вперёд, мы смотрим перед собой. И иногда оглядываемся назад. – Она говорила медленно, казалось, тщательно подбирая слова. – А иногда мы можем взглянуть в сторону, туда, где всё по-другому, где, может быть, лучше… и куда мы не можем повернуть, не способны или просто боимся…
Она замолчала, но её слова всё ещё звучали у меня в голове, повторяясь и путаясь. Я чувствовал, что они очень важны, но не мог понять их смысла и вновь повернулся к ней, словно прося объяснения.
Она была серьёзна и как будто чем-то взволнована. Тёплый ветерок, проникавший через открытое окно, колебал пламя свечи, населяя комнату живыми тенями. Медленно, ни слова не говоря, она развязала пояс, распахнула полы халатика, и он шёлковой волной скользнул на ковёр.
За свою жизнь, мне казалось, я повидал много красивых женщин. Но та, что стояла передо мной в тот момент, была настолько ослепительна, что затмевала их всех.
Пленённый совершенством форм, мой взгляд медленно скользил по её гладкому белому телу, лаская ее спокойные руки, в которых одновременно ощущались и нежность, и чувственная сила, округлые плечи, идеальные полушария грудей, увенчанные тёмными кружочками сосков, плавный живот с аккуратным замершим пупком, хрупкую талию, вырывавшуюся в широкие бёдра, трепетно оберегавшие притягательный треугольник лона. И я остро чувствовал, что никогда ещё в своей жизни не доводилось мне видеть такой красоты.
Но была и другая красота, власть которой надо мной была гораздо более велика. Решительная, животная красота самки, желавшей отдаться и даже не пытавшейся скрыть своё желание, эта красота, излучавшаяся её позой, терпеливо просящим взглядом, порывистыми движениями её груди, тёплой властной волной смывала во мне всё, все мысли, мечты и желания, кроме одного – обладать этой женщиной.
Приблизившись, я протянул руку и коснулся дрожащими от возбуждения пальцами её приоткрытых губ, щеки, шеи и остановился чуть ниже. Закрыв глаза, она вздрагивала при каждом моём прикосновении, полном чувственного электричества и оставлявшем трепетную позолоту на коже, которая казалась бронзовой в свете свечи. Наше дыхание смешалось в вышедшем из-под контроля поцелуе, а её упругие груди, горячие бёдра, её нежные руки, которыми она, поспешно раздев меня, взволнованно гладила моё тело, сводили меня с ума.
В безумном вальсе мы приблизились к кровати и, не разжимая объятий, упали на неё. Запечатлевая движения наших извивавшихся тел, покрывало сбилось, обнажив кое-где по краям розовые простыни, и нам казалось, что мы качаемся на алых волнах моря наслаждения, взлетая на пенящиеся розовым гребни и с замирающим сердцем проваливаясь под них. И наполнившие комнату странные звуки, бессмысленные обрывки несуществующих слов, застывавшие на полпути крики казались нам шумом этого моря.
Свеча догорела и, последний раз вспыхнув, угасла. Лишь тусклый огонек сигареты выхватывал из темноты наши переплетавшиеся тела, когда я подносил её к губам и затягивался. Положив голову мне на грудь, словно вслушиваясь в биения моего сердца, она медленно водила своим маленьким пальчиком по моему телу, очерчивая контуры мышц. Обнимая её свободной рукой, я задумчиво поглаживал маленькие ямочки у неё над ягодицами, в основании позвоночника. Мы до сих пор молчали.
– Разве может быть всё так хорошо? – Вопрос вырвался у меня неожиданно, мыслью вслух.
Повернув голову, она, улыбаясь, взяла из моих рук сигарету и тоже затянулась. Затем, чуть подавшись вперёд, она склонилась надо мной.
– Ты же видишь, может! – тихо прошептала она.
Я открыл глаза. Гарик стоял у распахнутого окна и, перегнувшись через подоконник, высматривал что-то или кого-то на улице. «Гарик?» – мне показалось, что моя и без того гудевшая, как расстроенный водопровод, голова треснула от этой мысли. Опершись на локоть, я попытался привстать, но тут же рухнул обратно на подушку. Да, я лежал в своей собственной квартире, но как я попал сюда, и где…?
Обернувшись и увидев меня, Гарик ухмыльнулся.
– Доброе утро! – ехидно пропел он и, подойдя к столу, бросил в стакан какую-то таблетку. Тысячи пузырьков взметнулись вверх, вспенив воду.
– Как… Как я оказался здесь? – выдавил я.
На этот раз Гарик расхохотался. Так бы и задушил его!
– Да-а! Случай серьезный! – успокоившись наконец, съязвил он и протянул мне стакан.
– Что это?
– Пей, патентованное средство…
Я отхлебнул.
– …от запоров.
Взбешенный, я прыснул выпитым на подушку и хотел было поставить стакан на тумбочку, но Гарик задержал мою руку.
– Пей, пей! Ты вчера так нализался, что без этого тебе сейчас никак не обойтись. – Гарик говорил уже вполне серьёзно.
Нализался? Вчера?.. И тут вдруг я всё понял: ничего не было! Промелькнув в мозгу роковой молнией, эта мысль опустошила меня, оставив лишь подступившие к глазам слёзы. Ничего не было на самом деле, был всего лишь сон, пьяный бред!
Вернув Гарику опорожненный стакан, я откинулся на подушку и пустым, бессмысленным взглядом уставился в потолок.
Гарика слегка забавлял мой вид, и всё же он глядел на меня как-то подозрительно и молчал.
– Ладно, – наконец произнёс он, – очухаешься – приходи на кухню, а то кофе остынет. Заодно посмотришь снимки вчерашние – ты прямо блистаешь там, – хихикнул он и вышел.
А я всё лежал, тупо уставившись в потолок, с застывшей где-то глубоко внутри истерикой, оказавшейся неспособной выбраться наружу сквозь пустоту во мне. Да, конечно, ничего не было, и это даже глупо – так переживать. Но я машинально прокручивал в голове цветные кадры: я помнил всё, и это ещё сильнее терзало меня.
Наконец, сделав над собой усилие, я оторвал голову от подушки. Встав, я зашатался, но сумел удержать равновесие и осторожно двинулся по направлению к кухне.
Гарик сидел за столом, прихлёбывал дымящийся кофе и время от времени чертыхался, обжигаясь. Перед ним лежала стопка глянцевых фотографий.
– Хочешь кофе? Полюбуйся пока. – Гарик кивнул на стопку.
Я молча приземлился на стул напротив и придвинул к себе фотоснимки.
