Ирландская писательница Роза Малхолланд (Rosa Mulholland, 1841–1921) родилась в Белфасте в семье врача. Первый роман (Dumana) она написала в 23 года под псевдонимом Рут Мюррей – он был напечатан в 1864 году. После довольно удачного дебюта писательницей было создано около 40 произведений для взрослых и детей, они стали широко известны не только в Ирландии, но и в Англии. Среди них «Хэтти Грей», «Отец Тим», «Дух и прах» и др.
В 1891 году Роза Малхолланд вышла замуж за Джона Томаса Гилберта (1829–1898), историка и государственного деятеля Ирландии. Он был посвящен в рыцари в 1897 году, и Роза стала леди Гилберт. После смерти мужа она написала его биографию – «Жизнь сэра Джона Т. Гилберта».
Щедро одаренная талантами, Роза прекрасно рисовала. В юности она даже мечтала стать художницей и наверняка имела бы успех на этом поприще, если бы не… Чарльз Диккенс. Мэтр высоко оценил первые литературные шаги юной девушки и убедил ее продолжать эту деятельность. Некоторые произведения Розы Малхолланд были изданы Диккенсом в его еженедельниках «Круглый год» и «Домашнее чтение».
Высокой оценки заслужила и поэзия Малхолланд. О ней с восторгом отзывался известный ирландский поэт Уильям Батлер Йейтс, а популярный английский художник Джон Эверетт Милле был настолько очарован ее стихами, что создал целый ряд иллюстраций к ним.
Повесть «Джанетта» была написана в 1889 году. Юная героиня, по имени которой и названа книга, выросла в итальянских Альпах у своей бабушки и дяди. Родственники с пренебрежением относятся к странной малышке, которая целые дни посвящает лепке забавных фигурок из глины. Однако у девочки определенно есть талант: созданные ее руками игрушки пользуются у покупателей неизменным спросом. Джанетта так и прожила бы всю жизнь в бедности и нелюбви, если бы однажды у порога ее дома не появились хорошо одетый мужчина и девочка с ясными глазами…
На русском языке повесть выходила лишь один раз – в 1902 году в переводе Э. Пименовой. Настоящее издание воспроизводит этот текст в литературной обработке.
Я родилась в итальянских Альпах. Помню, как я любила стоять на скале одной из альпийских вершин и смотреть вниз на крестьян, косивших траву на склоне, у подножия горы. Как мне хотелось, чтобы и меня тоже спустили туда на веревке и я бы могла, как другие, косить серпом траву, карабкаясь по краю пропасти. Наша хижина чем-то походила на орлиное гнездо. Мы были очень бедны; мне приходилось носить какую-то плохонькую одежку и нередко бежать с протянутой рукой за проезжавшими каретами путешественников, прося милостыню. Так жили и другие дети у нас по соседству.
Однажды я бежала за какой-то коляской, и сидящий в ней господин остановил лошадей и подозвал меня. Он долго на меня смотрел, не произнося ни слова, потом спросил, откуда я и как мое имя; а затем сказал девочке, которая сидела с ним рядом: «Она совсем такая, какой могла бы быть твоя сестра».
Я сказала ему, где живу. Господин дал мне денег и хотел выйти из коляски, чтобы заглянуть в нашу хижину, но кучер остановил его, заметив, что приближается буря и для маленькой девочки это может быть не совсем безопасно. Они уехали, а я, в восторге от нежданной удачи, побежала назад к тому месту, где меня дожидалась Санта, чтобы показать ей полученные серебряные монеты. Сантой звали мою двоюродную сестру – девочку одних лет со мной, но слабенькую и болезненную. Я очень любила Санту и старалась заменить ей мать, несмотря на то, что сама была ребенком, – всегда о ней заботилась, ласкала и делилась с ней всем, что удавалось достать. Я утешала и целовала ее, когда она плакала, вытирала ей слезы кончиком своей юбки. Санта была похожа на ангелов, которых изображают в церкви на фресках, я же слыла «маленьким черным чертенком» – так меня называла женщина, которую мы обе считали своей бабушкой.
Полгода спустя Санта умерла, и я чувствовала себя страшно несчастной и одинокой. Мне сказали, что Санта отправилась на небо, и больше всего мне хотелось попасть туда же, чтобы снова быть рядом с ней. Я пыталась отыскать самое высокое место в окрестностях нашей хижины, в горах, чтобы оказаться ближе к небу и взобраться на облака, где теперь жила Санта. Но – увы! – такого места я не могла найти и, опечаленная, возвращалась домой.
Все это живо запечатлелось в моей памяти.
Затем я вижу себя с выпачканными глиной руками, старательно вылепливающей всевозможные фигурки – разных животных, собак, барашков и птиц, а также головы людей, которых я видела перед собой сидящими на краю дороги. Но моей заветной мечтой было изобразить в полный рост ангела, увиденного однажды в соборе в Комо, куда меня водил дядя, ездивший в этот город по делу и бравший меня с собой, чтобы я носила за ним корзину.
Помню, я стояла на краю дороги, в платье, совершенно перепачканном глиной, и мне снова повстречался тот самый господин, что некогда спросил мое имя и дал мне денег. Он вел за руку прелестную маленькую девочку; широкополая шляпа слетела с ее головы, и волосы рассыпались по плечам. Как сильно билось мое сердце, когда я смотрела на девочку, – ведь мне казалось, что передо мной моя милая, любимая Санта!
Так я впервые встретилась со своей сестрой Маргарет. Но не буду забегать вперед. Тогда она была для меня еще посторонней, дочерью незнакомого мне господина.
Господин этот ласково взял меня за руку, притянув к себе, приподнял густые черные кудри, спадавшие мне на глаза, и долго пристально смотрел в мое лицо. Я отвечала удивленным взглядом и была сильно разочарована тем, что он не обратил никакого внимания на глиняные фигурки, расставленные на скамье. Но когда господин попросил проводить его к моим родным, я очень обрадовалась возможности подольше побыть возле маленькой девочки, так похожей на Санту. Пока мой дядя разговаривал со знатным гостем, мы с Маргарет оказались предоставлены друг другу. Я была в восторге. Мне казалось, что Санта вернулась к нам на землю.
Девочка сказала мне:
– Мы ищем мою маленькую сестру. Папа думает, что это можешь быть ты.
– Но как же я могу быть вашей сестрой? – возразила я. – Вы маленькая барышня из чужой страны, и ваш отец – знатный господин. А мои родные живут вон в той хижине.
– Я и сама не понимаю хорошенько, как это может быть, – созналась Маргарет, – но папа так думает. Он говорит, что твоя мать родом из этих мест и что ты однажды потерялась. Папа говорит, ты очень похожа на мать моей пропавшей сестры. А моя мама была англичанкой.
– Ах!.. Как было бы хорошо, окажись это правдой. Я бы очень хотела стать вашей сестрой. Но я на вас совсем не похожа. Вот если бы Санта…
– Кто такая Санта?
Я не успела ответить, потому что из дверей показалась повязанная желтым платком голова моей бабушки. Она кивнула, чтобы мы шли в дом.
Отец Маргарет вышел к нам навстречу, мой дядя следовал за ним.
– Удивительное сходство, – сказал наш гость, снова пристально посмотрев на меня.
– Тем не менее то, что я вам уже сказал, – истинная правда, – возразил мой дядя. – Ваша дочь, которую мы называли Сантой, умерла, а это ее двоюродная сестра Джанетта. Тут разве только общая фамилия.
– В таком случае пойдем, милая, посетим могилу твоей сестры, – сказал отец Маргарет, беря дочь за руку.
«Да, да, это, должно быть, была Санта», – подумала я, и мне стало очень грустно. Конечно, это только мечты, и мне не суждено быть сестрой Маргарет. Я только во снах бывала счастлива; стоило же мне проснуться – и я видела вокруг все тех же неприветливых людей, те же ледники, спускавшиеся по склонам, и угрюмые скалы.
– Я проведу вас на могилу, – вызвалась я. – Я часто хожу туда.
Но дядя удержал меня за руку.
– Нет, – сказал он. – Мы вовсе не хотим отпускать с вами нашу девочку. Она нам так же дорога, как и вам ваша дочь.
– Вы заблуждаетесь, – заметил ему приезжий господин. – Если моя дочь умерла, то я вовсе не хочу заменять ее чужой дочерью.
У меня сжалось сердце, и я грустными глазами проводила удаляющиеся фигуры господина и маленькой девочки. В этот день я долго и горько плакала, припав лицом к земле, и не могла развлечься даже обычным своим занятием – лепкой из глины. Но вдруг мне пришла в голову счастливая мысль вылепить ангела, лицо которого напоминало бы одновременно и Маргарет, и Санту, и я усердно принялась за работу. Закончив, я отыскала в скале маленькую нишу и поставила ангела в ней.
Я свято хранила эту новую тайну и постоянно ходила в грот, чтобы повидаться со своим ангелом.
Прошел месяц с приезда чужого господина.
Однажды утром бабушка бранила меня за лень. Она строго сказала, что я должна бросить свою пачкотню с глиной и начать работать, как все прочие, что лучше бы меня спускали с горы на длинной веревке, и я, как остальные, косила бы траву.
Мои слезы, вызванные упреками и бранью, тотчас высохли; я так давно мечтала спуститься вниз на длинной веревке и теперь радостно воскликнула: «Пустите меня туда скорее, прямо сейчас! Мне давно хочется попробовать косить траву!» Но бабушка тут же заявила, что я для этого слишком мала, что для меня найдется работа в доме, но что все равно я должна бросить возню с глиной. Однако на сей раз дядя заступился за меня и возразил бабушке:
– У девчонки есть способности к этому делу. Я хочу взять ее с собой в Комо и думаю, что фигурки, которые она делает из глины, найдут там покупателей среди иностранцев.
Мне велели идти спать, и я отправилась к себе на чердак, но долго не могла заснуть. Я представляла, как мы с дядей отправимся в Комо и я снова увижу собор и прекрасные статуи. Мои родные в эту ночь долго разговаривали внизу, и до меня доносились их голоса.
– Вот увидишь, – сказал мой дядя. – Она заработает нам больше денег, чем дал бы за нее этот господин.
– Ты дурак, – не соглашалась с ним бабушка. – Ты бы мог разом избавиться от хлопот с этой девчонкой, да еще вдобавок получил бы за это деньги.
– Какие-нибудь пустяки, – с презрением заметил на это дядя. – Говорю тебе, что этот господин беден, как церковная крыса… Впрочем, ведь можно устроить эту сделку и позже, после того, как талант девчонки принесет мне какую-никакую прибыль.
– Но ведь ты поклялся, что она не его дочь.
– Эка важность! Я могу сказать, что солгал и теперь раскаиваюсь. Лучше поздно, чем никогда. Ты не слишком нападай на нее: кто знает, что выйдет со временем из этой девчонки и какую удачу она может нам принести.
Слова долетали до меня как бы сквозь сон, и наутро я уже не думала о них; но события, последовавшие вскоре, заставили меня вспомнить этот разговор.
Мои родственники, сколько я помню, обращались со мной очень сухо. Но теперь дядя вдруг стал ласковее обыкновенного и постоянно поощрял меня лепить из глины. Он выставлял вылепленные мной статуэтки на дороге, и случалось, что прохожие обращали на них внимание, хвалили мою работу и кое-что покупали. Это неизменно приводило дядю в восторг. Он намеревался отправиться вместе со мной в Комо в дни большого наплыва путешественников, надеясь там выгодно распродать мои глиняные фигурки и выручить за них изрядную сумму денег.
Я с удовольствием принялась по его приказанию за работу, но новые статуэтки мне не понравились. Когда же я увидела, что дядя собирается раскрасить их, чтобы сделать, как он считал, красивее, то пришла в отчаяние и чуть не со слезами умоляла его не делать этого. Однако дядя был убежден, что яркие цветные статуэтки гораздо скорее привлекут внимание покупателей. Я спорила, это вывело его из себя, и он побил меня в первый раз за последние полгода.
С сжимающимся сердцем и заплаканными глазами я спустилась с гор, следуя за моим дядей в Комо.
Дядя нес в корзине свой товар, заранее радуясь тому, какую выгодную он совершит сделку и как заработает денег. Но врожденное чувство прекрасного подсказывало мне, что его ждет горькое разочарование. Глиняные фигурки, грубо раскрашенные, казались мне такими безобразными, что я стыдилась собственной работы. А дядя был доволен и шел себе, весело напевая, по тропинке, петляющей по склону горы. Мало-помалу красота окружающей природы заставила меня успокоиться и позабыть свои огорчения.
Мы вошли в какую-то деревню, где хорошенькие домики приветливо выглядывали из зарослей фруктовых деревьев. Жизнерадостные детишки весело играли и резвились под тенью каштанов, сквозь листву которых блестел на солнце шпиль маленькой колокольни. Встречные люди казались мне необыкновенными – добрее и красивее тех, кто окружал меня в обычной жизни. Я совсем забыла свое горе – горе одинокого, никем не любимого ребенка, и от всей души наслаждалась путешествием. От одного взгляда на деревья, зелень, веселые лица незнакомых людей на сердце у меня становилось легко-легко.
Когда мы пришли в Комо, дядя повязал мне голову розовым платком и, расставив передо мной статуэтки, стал зазывать покупателей. Громко восклицая и размахивая руками, дядя приглашал прохожих почтить вниманием работу маленькой двенадцатилетней девочки, которая никогда ничему не училась.
– Это природный гений! – кричал он. – Ее вдохновляли горы, среди которых она родилась. Откуда взялся у нее такой талант? Этого никто не знает. Но вам, добрые господа, и нет до этого дела. Вы только развязывайте свои кошельки и покупайте удивительные вещицы, которые сделаны этим ребенком.
Вокруг дяди собралась целая толпа. Все слушали его и смеялись, но никто не спешил восхищаться моей работой, как, бывало, путешественники, которые случайно видели фигурки, вылепленные мной в горах ради забавы. Теперь же только дети, привлеченные яркими красками, купили несколько статуэток, заплатив за них сущую безделицу. Мой дядя, обманувшийся в расчетах, был вне себя от негодования. Но, хотя он и постарался сорвать свою злобу на мне, я все-таки не чувствовала себя в Комо слишком несчастной.
Мне доставляло величайшее удовольствие стоять на берегу озера и смотреть на прозрачные голубые воды, на отражавшиеся в них облака. Маленькие, словно игрушечные пароходики скользили по зеркальной поверхности озера, спеша от одной пристани к другой. На них толпились нарядные и, как мне казалось, веселые люди.
Но ничто не сравнится с блаженством, которое я испытывала, находясь в соборе, где могла просиживать целыми часами, не отрывая глаз от статуй и картин. Все это с избытком вознаграждало меня за дурное дядино обращение, и время бежало незаметно.
Как же я огорчилась, когда в один прекрасный осенний день дядя объявил, что мы должны отправиться в обратный путь…
Всю дорогу дядя ворчал и бранился. Его расчеты рухнули, и вырученные за продажу статуэток деньги едва-едва покрыли расходы на жизнь в городе. Он совершенно разочаровался во мне и в возможности извлечь какую-то выгоду из моего таланта. В самом деле, куда я гожусь, если не могу даже заработать себе на одежду? Я обуза для него, лишний рот в доме. Все это я выслушивала со стесненным сердцем, глотая слезы и с грустью глядя, как постепенно исчезают в тумане красивые долины, приветливые деревушки и населявшие их люди с веселыми лицами. Чем выше мы поднимались по тропинке, тем более скудной становилась растительность и тем теснее смыкались вокруг меня обнаженные мрачные скалы. Именно здесь должна была протекать моя жизнь.
По возвращении из Комо я стала замечать, что дядя и бабушка постоянно о чем-то разговаривают, искоса поглядывая на меня. Я догадалась, что они что-то замышляют, возможно, собираются отправить меня куда-то на заработки.
Однажды, ложась спать, я услышала, как они упоминают в разговоре мое имя. Я сползла потихоньку с соломенного тюфяка и стала прислушиваться, но до меня долетали только обрывки их разговора. Единственное, в чем я убедилась, – это что меня хотят куда-то отослать.
При мысли об отъезде я не смогла сдержать слез. Нет, мне было не жалко расставаться с домом и с родными, к которым я не чувствовала особой привязанности. Но ведь придется расстаться и с глиняным ангелом с чертами лица Санты, спрятанным в каменной нише.
На другое утро дядя позвал меня и сказал:
– Джанетта, ты скоро уедешь от нас. Но я надеюсь, что ты никогда не забудешь наших попечений о тебе, не забудешь тех, кто тебя кормил и одевал, когда ты была простой нищенкой.
– Куда же я поеду? – робко спросила я.
Дядя слегка откашлялся, словно у него что-то застряло в горле, и ответил:
– Видишь ли, твой отец нашелся. Это тот самый господин, Джанетта, который приезжал сюда год назад. Тогда у нас не хватило духу расстаться с тобой – ведь мы так к тебе привязались! – и мы солгали господину, что ты не его дочь. Но с тех пор нас все время мучила совесть, и вот мы решились написать ему правду. Теперь от него получено письмо, и я должен без промедления отвезти тебя к нему.
Дядины слова ошеломили меня – я стояла как вкопанная.
– Она не понимает, – проворчала бабушка. – Я всегда говорила, что она дурочка, эта Джанетта!
– Слышишь, Джанетта? – повторил дядя. – Завтра ты поедешь со мной, я передам тебя твоему отцу, и мы больше не увидимся. Помни, что для тебя это большое счастье.
На другой день утром я навсегда простилась с хижиной и ее обитателями. Не скажу, чтобы я особенно горевала, расставаясь с бабушкой, от которой не видела никогда никакой ласки. Мы отправились в путь. По дороге дядя повторял свои наставления.
– Помни, Джанетта, – говорил он, – что у тебя есть старый дядя, который взял тебя к себе, когда ты осталась сиротой, и воспитал как родную дочь. Не забывай этого, когда сделаешься богатой особой. Твоя мать, моя сестра, убежала из дому и вышла замуж за этого англичанина. Но его родные смотрели на нее свысока, и она умерла от горя. И тогда я взял тебя, всеми брошенную, к себе и сделал для тебя все, что мог.
– Да, – отвечала я. – Я никогда этого не забуду.
В эту минуту я чувствовала себя на седьмом небе. Мне даже стало жаль дядю, и я от всей души обняла его и обещала никогда не забывать.
Уже стемнело, когда мы подошли к большому великолепному зданию гостиницы, в которой остановился мой предполагаемый отец. Мы вошли в переднюю, ярко освещенную и теплую, и встали у дверей, словно нищие, пришедшие просить милостыню. Я не раз стояла вот так на пороге роскошных отелей в ожидании подачки и теперь не могла поверить, что пришла сюда не за милостыней и что моя прежняя жизнь осталась в прошлом. Я почему-то была уверена, что лакей, отправившийся доложить о нашем приходе, вернется со словами, что произошла какая-нибудь ошибка и что нас никто не звал.
Однако лакей вернулся и велел нам следовать за ним. Я точно во сне поднялась по лестнице, покрытой коврами и украшенной прекрасной резьбой. На пороге одной из комнат, в открытых дверях, стоял какой-то пожилой мужчина. Я тотчас узнала в нем господина, с которым разговаривала год тому назад на дороге, недалеко от нашего дома, только теперь он казался взволнованным, не таким спокойным и сосредоточенным, как тогда. Он пригласил нас войти в комнату, где стоял большой письменный стол.
– Пьетро Моро? – коротко спросил он, обращаясь к моему дяде.
– Да, синьор, – отвечал дядя со смиренной улыбкой, низко кланяясь.
– Вы говорите, что привели ко мне мою дочь, но как я могу поверить вашим словам? Год тому назад вы поклялись, что она не мой ребенок, а теперь готовы уступить ее мне за известную сумму. Имея дело с таким плутом, как вы, я поневоле должен остерегаться обмана.
– Это как вам будет угодно, синьор, – ответил дядя, комкая свою шапку в руках. – Я ведь вам написал, как было дело. Я рассказал вам в своем письме всю историю, как мы украли у вас вашего ребенка, потому что вы не захотели взять на свое попечение семью моей сестры, ее братьев и сестер. Потом мы привязались к девочке и не хотели с ней расставаться. Если уж говорить начистоту, в прошлом году я хотел удержать у себя Джанетту, потому что имел на нее свои виды: я надеялся получить денежки за ее фигурки. Но совесть мучила меня, и я решил расстаться с племянницей, хотя, поверьте, остаюсь от этого в накладе. Так или иначе, я предлагаю вам или взять девочку и отдать мне деньги, или оставить деньги у себя, а ее я увезу обратно.
– Но разве вы не знаете, что я могу забрать ее у вас без всякого вознаграждения, если только верно, что она – моя дочь? Я не обязан вам платить ни гроша за то, что вы возвращаете ее мне.
– Возможно, синьор. Но это будет большой несправедливостью. Я же кормил и одевал вашу дочь в течение нескольких лет, а ведь я очень бедный человек, тогда как вы богаты.
Пожилой господин повернулся к столу и стал перебирать какие-то бумаги. Я видела, что руки у него дрожат.
– Мое дитя! – сказал он. – Как я могу быть уверен в этом?
– Взгляните на ее личико, синьор, – заметил дядя. – И если вы не найдете сходства с моей покойной сестрой Джулией, то я не возьму у вас ни одного гроша.
Пожилой господин медленно обернулся ко мне и стал пристально изучать мое лицо. Я тоже в первый раз решилась прямо взглянуть ему в глаза. Он глубоко вздохнул и что-то тихо проговорил, но я не расслышала его слов. Затем он улыбнулся и сказал, обращаясь ко мне:
– Иди сюда, маленькая Джанетта… Да, я верю, что ты и есть дочь моей бедной Джулии.
В его голосе звучала нежность, и он ласково притянул меня к себе.
– Я так и знал! – торжествующе воскликнул дядя.
Но мой найденный отец холодно прервал его:
– Вот вам деньги. Убирайтесь и никогда больше не смейте показываться мне на глаза.
Он протянул дяде мешочек с золотыми, который тот схватил жадными руками.
– Очень хорошо, синьор, – ответил он, пряча мешочек, – но я надеюсь, что Джанетта не забудет своего дяди. Прощай, Джанетта.
– Прощай, дядя, – сказала я, подавшись к нему для поцелуя. В эту минуту я забыла его дурное обращение, его побои, и мне хотелось, чтобы он приласкал меня на прощание. Но он не понял моего желания и, нахлобучив на голову шапку, вышел из комнаты.