Валерий Рощин
Тринадцать способов умереть

Весь день все мысли его, так или иначе, сворачивали к побегу.

Во-первых, совершенно не хотелось становиться изменником родины, выкладывая очкарику сведения о системах нового вертолета. А во-вторых, до вчерашней, показательной казни он почему-то всерьез не считал свое нынешнее положение катастрофическим. Будучи по натуре непоседливым оптимистом, всегда верил в удачный исход любых, даже самых тупиковых и критических ситуаций. Но вчера вдруг понял: на этот раз влип основательно. Сама по себе ситуация ни за что выправится – либо придется делиться секретной информацией, либо… И тут маячили два варианта: расстреляют сразу после разговора с очкариком или оставят гнить в этом лагере до смерти. А здесь в обнимку с мотыгой, можно проторчать и месяц, и год, и всю оставшуюся жизнь. Покуда плечистому грузину не взбредет в башку прикончить его по любому незначительному поводу.

И, плотнее стискивая зубы в нелегком поиске решения, Макс упрямо бормотал:

– Мы еще посмотрим, чья возьмет!.. Посмотрим…

Удрать во время работ на плантации было практически невозможно. По периметру кособокого поля располагалось не менее пятнадцати вооруженных автоматами парней – не слишком много для четырех сторон громадного прямоугольника. Но и немало для того, чтобы спокойно – как на стрельбище, срезать короткими прицельными очередями любого, кто отважится выскочить за его пределы и оказаться на открытом пространстве. Увы, в этом случае не станет союзником и покатый склон – тридцатисантиметровый слой снега не позволит двигаться быстро. Отважный безумец не получит в свое распоряжение ни скорости, ни возможности за чем-либо укрыться.

Посему, сразу отбросив данный способ, летчик с настойчивою кропотливостью перебирал в голове другие возможности обрести свободу. И в какой-то момент одна из мелькнувших мыслей показалась удачной – в короткий обеденный перерыв, когда рабов подгоняли к калитке и кормили баландой, половина охранников удалялась внутрь лагеря – оттуда тянуло пьянящим ароматом жареного мяса и свежеиспеченного белого хлеба. Сытые молодцы возвращались спустя четверть часа, сменяя на посту голодных приятелей.

«Вот тогда-то и нужно дергать, петляя между редких деревьев! Оно хоть и опушка, редколесье, но все не открытое место – попасть в меня будет гораздо сложнее. Да, возможно, начнут преследовать, да семь-восемь обожравшихся ублюдков резво не побегут. Правильно! – от близости спасительного решения Скопцов раскраснелся; мотыга неистово скакала вверх-вниз. А он уж принялся обдумывать детали: – Дергать вдоль колючки вверх по склону смысла нет – там имеется еще одна калитка, через которую меня провели в первый день, когда спустились с оборудованной под аэродром площадки. Услышав выстрелы, один из двух уродов, охраняющих калитку обязательно ломанется наперерез. Значит, нужно бежать вниз. Все верно – получится и быстрее, и надежнее!»

Решение, как ему показалось, отыскалось с поразительной легкостью. Но радость омрачило внезапная догадка: «Стоп, а вдруг и там – внизу, есть охраняемый проход в заборе, о котором я не знаю?..»

Зло сплюнув под ноги, он пристально посмотрел на сгорбленную фигуру Рябого, все так же медленно передвигавшегося параллельным курсом. Полного доверия к соседу майор не испытывал, да деваться было некуда и, сделав голос как можно беспечнее, он справился:

– Слышь, а внизу калитка в заборе есть?

Помолчав, тот усмехнулся:

– Нету тама калитки. Бежи, тока про собак не забывай – их в лагере аккурат для таких случаев держат.

– Это для каких же случаев? – пробормотал молодой человек сдавленным голосом.

– Для каких… – передразнил бывалый заключенный, – не ты первый, не ты последний. Был тута один шустрый – сиганул заместо обеда вниз вдоль проволоки, да промеж деревцев. К ущелью хотел податься. От пуль-то ушел – деревца подмогли, да от своры собак далеко по снежку не ускочешь. Там же – в низинке и остался лежать, изодранный в клочья. Небось, одни косточки белеют…

Только секунд через пять Максим понял, что застыл от изумления с поднятой над землей мотыгой. Спохватившись, покосился на прозорливого знакомца и возобновил работу.

Об этом варианте побега он боле не вспоминал – требовалось придумать нечто особенное – то, к чему абсолютно не были готовы местные вооруженные до зубов аборигены.

А ближе к вечеру, когда голова уж изрядно пухла от вороха и сумбура мыслей, Рябой вдруг недовольно проворчал:

– Ну вот, опять пополнение прибыло. Аж двоих зараз ведут… Значится, двоих вскорости и порешат. Штоб ни дна им, ни покрышки…

Кому именно Рябой пожелал «ни дна, ни покрышки» – местным блюстителям прядка или новеньким, майор так и не понял. Оглянувшись, он увидел нескольких охранников, идущих от опушки к полю. Те подталкивали в спины двоих мужчин; один из которых заметно прихрамывал, а второй…

Пристально вглядевшись в лицо второго, Макс расплылся в улыбке и непроизвольно сделал пару шагов навстречу.

Однако мудрый сосед снова предостерег:

– Куды намылился, егоза? Работай! А коли узнал кого, так помалкивай. От греха подале…

Способ восьмой
16-17 декабря

Чуть менее двух суток банда петляла меж хребтов и ущелий, упорно продвигаясь на юг. Выносливый главарь со шрамом на лице шел впереди и привалы назначал редко – когда уж многим становилось невмоготу выдерживать взятый темп. Лишь один привал растягивался на час – в полдень, когда духи дружно становились на колени для исполнения первой молитвы намаза, а затем доставали припасы и принимались за обед. Другие остановки были скоротечны – люди едва успевали справить нужду и, привалившись навьюченными рюкзаками или ранцами к валунам, выкурить по паре сигарет подряд.

Только к вечеру второго дня пути отряд вместо того, чтобы продолжать двигаться по относительно ровной тропе, неожиданно повернул к юго-западу и стал взбираться по крутому заснеженному склону. На вершине взору удивленных спецназовцев открылась обширное плоскогорье с зачехленными легкими самолетами, металлическими вагончиками, выкрашенными в серебристый цвет и грунтовой взлетно-посадочной полосой.

– Вот ни хрена себе!.. – проворчал Толик, оглядываясь по сторонам. – Ни городов рядом, ни сел, а тут целый аэродром.

Барклай с похожим недоумением обозревал необычное местечко; на шедших навстречу главарю вооруженных людей, одетых в теплые светло-серые с разводами костюмы…

Предводителя банды здесь неплохо знали – подошедшие обнимались с ним и обменивались громкими радостными репликами. Потоптавшись на ровной площадке и подождав, покуда подтянется отставший арьергард, банда двинулась к противоположному склону, затем в сопровождении пары местных охранников стала спускаться куда-то вниз вдоль редкой лесной опушки…

– Толик, как твоя рука? – обеспокоено спросил Всеволод.

– Терпимо. Если не шевелить локтем и не трогать плечо, – поморщился тот. – А что, моим здоровьем тут кто-то обеспокоен?

– Я обеспокоен. Кажется, у нас проблема…

Проблема состояла в том, что начальник охраны местного поселения военнопленных, куда угораздило попасть двух спецназовцев, наотрез отказывался выкупать у главаря банды русского офицера с подвязанной к груди поврежденной рукой. Торг между ними происходил уже несколько минут. Подполковник с трудом, но все же улавливал смысл отрывистых фраз, произносимых в пылу ожесточенного спора на этакой смеси чеченского и грузинского языков. По его персоне у плечистого грузина по имени Леван сомнений не возникало – крепкая фигура внешне вполне здорового Барклая внушала уверенность в пригодности к какой-то работе; следы же побоев на лице в расчет, вероятно, не брались. А вот «однорукий» Терентьев коренастому горцу, совершенно не нравился.

Озадаченный Всеволод спешно искал решение. Если промедлить и стоять истуканом, с Толиком можно попрощаться – на отдых в Панкисское ущелье амир его не потащит.

Пленников освободили от веревок, но рядом по-прежнему топтались трое сопровождавших всю дорогу «духа». У одного из них – во рту торчала сигарета, щелкнула зажигалка; приятно пахнуло табачным дымком…

Отвернувшись от охранников, Барк что-то шепнул Толику. Тот повернул голову в сторону курящего, потом обратил непонимающий взгляд на командира…

– Потом будешь удивляться и задавать вопросы! – сейчас не время! – терял терпение старший офицер. – Дело серьезное. Постарайся. Вперед!..

Капитан, поправил грязную повязку, накрепко фиксировавшую на торсе левую руку и, шагнул к чеченцу…

– Слышь, гамадрил, дай-ка закурить, – молвил он с издевательской усмешкой, да еще сопроводил свой выпад смачным плевком в его сторону.

Три моджахеда на мгновение остолбенели; тот, к которому была обращена в столь невежливой форме просьба, дважды хлопнул веками и, опомнившись, отшвырнул сигарету в сторону.

– Оглох, что ли, примат? – продолжал наглеть Терентьев. – И приятелю моему сигаретку не забудь подпалить…

Дальнейшие события развивались стремительно: неуклюжее движение, похожее на замах для удара спецназовец прервал точным и резким тычком правого кулака в кадык. И пока боевик, схватившись за горло, пятился назад, силясь удержать равновесие, добавил с разворота стопой здоровой ноги в грудь. Сейчас же, увернувшись от кулака другого бандита, выбил из рук автомат третьего…

Возникшее «недоразумение» следовало так же быстро разрешить, дабы не схлопотать десяток пуль из «калашей», которые уже посрывали с плеч местные охранники. И Барклай, пустив в ход все свои познания чеченского языка, разразился громкой тирадой, останавливая и горячих горцев, и своего подчиненного, а, самое главное – пытаясь привлечь внимание к «внезапно» вспыхнувшей потасовке двух главарей.

Жестокую расправу прервал коренастый грузин.

– Кмара! – отрывисто выкрикнул он.

Ему вторил чеченский амир, успокаивая и приводя в чувство соплеменников. Видно, смерть одного из пленников в лагере его не устраивала – здесь за продажу живого русского полагалась приличная сумма, а пристрелить его он с легкостью мог и сам – в лощинке, где банда настигла остатки спецназовской группы, или по дороге сюда – в северную Грузию. Но не для того он волок его сюда без малого двое суток!

Злобно поглядывая на молодого пленного, двое чеченов помогли подняться товарищу; грубо оттолкнув прикладами русских, вновь закинули оружие за спины.

И вот теперь, вслушиваясь в продолжение разговора главарей, подполковник с удовлетворением подметил перемену – грузин утерял былую уверенность и, бросая удивленные взоры на прыткого Толика, уже не возражал полевому чеченскому коллеге с прежним энтузиазмом. Спустя пару минут он крикнул кого-то из подчиненных. Ему тотчас принесли мотыгу, насаженную на длинный черенок.

– Эй, ты! А ну, попробуй!.. – кивнул он спецназовцу с подвязанной верхней конечностью и с силой швырнул ему инструмент.

Терентьев ловко поймал его здоровой рукой, повертел… Затем, переглянувшись с командиром и перехватив орудие поудобнее, принялся усердно молотить свободный от снега земляной бугор…

Вскоре начальник грузинской охраны отсчитывал амиру зеленоватые купюры, а Всеволода с Анатолием вели к черневшей на пологом южном склоне пашне.

На ночлег отряд расположился в лагере. Через пару дней полевой командир собирался двигаться со своими людьми дальше – на юго-восток, к Панкисскому ущелью, где планировал перезимовать, залечить раны, пополнить запасы, переждать до тепла и появления в родной Ичкерии спасительной «зеленки». А в предстоящие двое суток бандиты решили отдохнуть и отоспаться, оккупировав несколько самых лучших землянок и повыгоняв на улицу изможденных местных работяг. До середины первой ночи шастали к небольшому дувалу с баранами, свежевали туши, что-то пили и горланили национальные песни у дымивших мангалов, отъедались…

Среди тех, кому «посчастливилось» ночевать под открытым небом, оказались и новички – Барклай с Терентьевым. Лагерная охрана милостиво дозволила развести несколько костров – народ тут же расположился вокруг полыхавших хвойных чурбаков; двое назначенных дежурных занимались дровами, следили за огнем.

Спецназовцы были привычны к подобным нечеловеческим условиям, однако прижавшись друг к другу спинами, долго не могли уснуть. Толику не удавалось приспособить больную руку; ворочался и Всеволод, перелистывая страницы из прошлого и поминутно вспоминая свою незадавшуюся жизнь…

А далеко за полночь рядом послышался шорох, и над ухом кто-то осторожно зашептал:

– Товарищ подполковник…

Он приоткрыл один глаз. Терентьев, кажется, спал, да и шепот исходил с другой стороны.

– Товарищ подполковник, это я – майор Скопцов. Помните меня?

Барклай приподнялся, откинул воротник теплой куртки, всмотрелся в нависшую над ним фигуру.

– Здорово, Макс, – спокойно и будто ожидая этой встречи, поприветствовал Барклай.

Подивившись этой сдержанности, вертолетчик пояснил:

– Сбили меня над морем. Здесь теперь обитаю.

Спецназовец быстро оглянулся по сторонам – патрулей, курсировавших по внутренней территории, рядом не было.

– Присаживайся, – подвинулся он, освобождая край влажного матраца, прихваченного кем-то из землянки. – Сбили, говоришь?.. А где твои ребята? Палыч, Андрей?..

– Погибли оба, – устало провел ладонью по небритому лицу Скопцов. – Андрюха замерз, когда в лодке ночью барахтались. Палыч чуть позже от переохлаждения… Похоже, на грузинском сторожевике умер, так и не придя в себя.

– Да… Жаль… Хорошие были мужики в твоем экипаже. И давно ты торчишь в этом «санатории»?

– Третьи сутки.

Помолчав, Всеволод произнес:

– Нашу вертушку тоже подстрелили. На юге Чечни. То ли «стрелой», то ли «стингером» достали – хрен его знает. Самую малость не дотянули до места высадки.

– А куда вы летели?

– Задание у моей группы было.

– У группы? – изумился пилот.

– Тише. Не привлекай внимания.

– Где же ваша группа? – понизил голос до шепота Макс.

– Вот, – кивнул подполковник на спящего товарища, – все, что от нее осталось. Я, да Толик.

– Стало быть, и вам не повезло.

– Ладно, чего теперь горевать о непоправимом?.. – вздохнул тот и, озабоченно сказал: – Ну-ка, поделись со мной, братец, о здешнем заведении и обычаях.

– Да о чем тут рассказывать?.. Пашем с утра до вечера в поле – не продохнуть…

– Не сельское хозяйство меня интересует, а организация охраны. Небось, успел разобраться, что к чему?

– Не без этого…

– Вот и расскажи – со всеми подробностями и деталями…

* * *

Утром настроение Рябого заметно улучшилось, и было у той перемены две простых причины. Во-первых, ночью замерз один из заключенных, спавших на улице, и эта внезапная смерть увеличивала шансы остаться в живых для всех остальных. А во-вторых, молодой новичок отчего-то работал сегодня словно заведенный, без устали и перерывов, без дурацких вопросов и фантазий о побеге. Работал так, что Рябой не мог нарадоваться перемене. Перед обедом тощий работяга куда-то исчез, а, вернувшись, вручил новому приятелю за ударный труд погнутую, но вполне пригодную для приема пищи ложку из нержавеющей стали…

Скопцов на самом деле перемалывал прелую траву и мерзлый грунт с неистовым остервенением. Первые радостные эмоции он испытал, увидев вчера на краю поля спецназовца Барклая, вырванного его звеном из лап Араба в начале сентября. Когда же, выслушав ночью обстоятельный рассказ, подполковник обмолвился, что отнюдь не собирается засиживаться в этом гнилом и убогом местечке, пилот и вовсе воодушевился.

– Послушайте, Всеволод, мне позарез нужно сбежать! – с жаром прошептал он бывалому вояке, – сбежать любыми способами! Понимаете?..

– Похвальное желание, – невесело усмехнулся тот. – И как срочно тебе нужно попасть домой?

– У меня в запасе осталось три дня. Максимум – четыре. И не домой мне понадобилось, а отсюда сдернуть. Удрать из этого лагеря! Куда угодно – хоть к черту на рога!

– Ты серьезно?

– Абсолютно.

– А могу я узнать причину подобной горячки?

– Можете… – почесал затылок пилот.

Кому было доверять в этой ситуации как ни Барклаю? И он подробно изложил историю с допросом в порту грузинского приморского городка.

– Через четыре дня этот потный очкарик пожалует сюда. И что прикажете делать?..

– Да-а… – покачал головой подполковник, глядя на оранжевые всполохи костра. – Тогда действительно не стоит откладывать побег в долгий ящик.

Наморщив лоб, он несколько минут обдумывал ситуацию; чесал обросшую щетиной мощную нижнюю челюсть, жевал губами… Видно, неспроста генерал Ивлев обеспокоился возможным пребыванием в грузинском плену майора Скопцова; неспроста приказал снарядить группу и тайно отправить с заданием в сопредельное государство: проверить, отыскать следы членов пропавшего экипажа, а, найдя кого-то из них – отбить или выкрасть. Нет, безусловно, Ивлевым руководило не только желание сохранить имеющие огромную ценность секретные сведения – мужиком он всегда оставался свойским, правильным, своих в беде не бросал. Но…

Нимало озадаченный Всеволод спросил:

– Говоришь, двери землянок охранники на ночь запирают снаружи?

– Да, запирают.

– И каким же образом?

– На металлические засовы, похожие на… обычные задвижки. Да и сами двери сделаны на совесть, – пояснил Скопцов.

– Та-ак… Ладно, разберемся. Но желательно обойтись без шума и лишних проблем. Следовательно, нужно поторопиться и обстряпать побег до того, как уйдет банда, и нас вернут в земляные норы – чтоб не возиться еще и с этим.

– Не забывайте о ночных патрулях и собаках. Леван увеличил их количество на время пребывания чеченцев.

– Я не забыл о патрулях. И, знаешь что? Брось-ка выкать – мы не в штабе и не на плацу. Где располагается на ночь охрана?

– Домишко деревянный видел?

– Самый здоровый барак без окон?

– Нет, в длинном бараке со слов Рябого, летом сушат собранную коноплю. А рядом с ним стоит обычная бревенчатая избушка.

– Понял. Между бараком и землянкой, где жратву готовят.

– Верно. Вот там они и ночуют. Печку, сволочи, постоянно топят, а мы от холода загибаемся…

– Не об этом сейчас речь. Стало быть, их человек двадцать пять, не более?..

– Где-то так. Максимум – тридцать. И собак с десяток.

Подполковник призадумался, потом решительно поднялся с матраца:

– Вот что, братец – ложись-ка на мое место. А я прогуляюсь – отолью и заодно осмотрюсь.

В этот момент кто-то завозился рядом, закашлялся, приподнял голову от вороха тряпья и мельком глянул в их сторону. Внешности проснувшегося человека на фоне полыхавшего костра было не разобрать, зато их лица он наверняка успел рассмотреть.

Спецназовец с вертолетчиком притихли, замерли…

Работяга опять закопался в тряпье; возня прекратилась. Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих дров. Барклай кивнул приятелю и неприметной тенью исчез в темноте…

Вернулся он минут через сорок – мокрый, с налипшим на одежду грязным снегом. Усевшись рядом, доложил:

– Патрули шастают редко – осматривают в основном периметр. Собаки у них – дрянь. Видать, натасканы на стойкий запах старых, провонявших потом лохмотьев. Я хоронился метрах в шести от патрульной тропки, с подветренной стороны – мою свежую одежку они не учуяли.

– Рисковый ты, Всеволод, – покачал головой майор. – Будь поосторожней – «братья» грузины тут с нами русскими не церемонятся. Я сам вчера видел.

– Без риска, дружище, не обойтись. Или ты хочешь остаться тут навсегда?

– Нет уж, уволь. Давай, озвучивай свой план.

– А план у нас будет таков…

Побег был назначен Барклаем на следующую ночь. Потому-то нетерпеливый Скопцов и махал без устали мотыгой на радость соседу Рябому. Сговорившись делать вид, будто не знакомы, вертолетчик и спецназовцы не подходили друг к другу ни в поле, ни во время скоротечного обеда. И лишь под покровом темноты, когда дежурные снова займутся кострами, а работяги начнут укладываться спать, им надлежало утроиться рядом.

Все шло обычным чередом: работа, обед, опять работа… Покуда в сумерках – вместо долгожданной команды следовать на ужин, охранники не взялись строить заключенных вдоль колючей проволоки…

«Ерунда, – уверенно констатировал майор, сызнова вставая в первой шеренге рядышком с пожилым приятелем. – Я сегодня пахал как вол – меня не тронут. И Всеволод с Толиком по моему совету трудились неплохо. Так что экзекуция не про нашу душу!»

Плечистый грузин медленно двигался вдоль строя, презрительно вглядываясь в потухшие лица. Сзади, точно неразлучные тени, вышагивали четверо подручных. Поравнявшись с Барклаем, старший внезапно становился…

– Этот, – кивнул он и двинулся дальше.

Подполковника выдернули из шеренги и поставили метрах в пяти от пашни.

Сердце Максима болезненно всколыхнулось и, по мере того, как начальник лагеря приближался, зашлось в бешеном ритме, предчувствуя неладное…

«В чем дело?! Обычная профилактика для новеньких? Урок на будущее, чтоб не расслаблялись? – лихорадочно размышлял он, пытаясь отыскать объяснение происходящему. – Если так, то не страшно. Но если они прознали о планах побега – нам конец».

Начальник лагеря остановился против Скопцова, осмотрел с ног до головы – верно, внимание его привлекла своеобразная летная форма.

– Вертолетчик? – прищурившись, спросил он.

– Был. Неделю назад.

Леван усмехнулся и кивнул охране:

– И этот.

«Все!.. Сомнений больше нет! Сейчас нашпигуют свинцом как того мужика, – промелькнула отчаянная мысль, когда и его вытолкнули из строя. – Если бы вывели меня одного, было бы спокойней – до встречи с очкариком не расстреляют. Но мы стоим на краю поля с Барклаем…»

– Эти двое прошлой ночью о чем-то долго шептались, – громко объявил грузин по-русски, остановившись неподалеку. – Я не знаю, о чем они говорили. Возможно, затевают побег или бунт. Это так?

Тяжелый взгляд его темных глаз поочередно буравил двух пленных.

– Мы служили в соседних гарнизонах, – невозмутимо ответил Всеволод. – И говорили о наших семьях.

– Я в этом не уверен, – парировал тот и отрывисто распорядился: – Наказать!

– Не вздумай рыпаться, – только-то и успел шепнуть спецназовец до того, как четверо охранников ринулись исполнять приказ.

Их били минут десять. Впрочем, представление о времени Макс начисто потерял после первого же десятка ударов. Всеволод еще стоял на ногах; он же, упав сначала на колени, а потом на спину, с трудом прикрывал руками голову…

– Сакмарисиа! – скомандовал своим людям начальник лагеря, и те, послушно отступили от двух распластавшихся на снегу тел.

Что означало это слово, майор не ведал, но понял: наказание закончилось…

Добраться до костров самостоятельно они не могли. Рябой, Толик и еще один доброхот-доброволец по очереди перетащили их к месту вчерашней ночевки. Терентьев осмотрел каждого: осторожно ощупал суставы, ребра; смыл ледяной водой кровь с лиц.

– Жить будут, – вздохнул он, присаживаясь рядом с командиром.

Всеволод понемногу приходил в себя.

– Толик, – позвал он.

– Я тут, Барк.

– Чужих поблизости нет?

Тот огляделся по сторонам…

– Рябой в паре метров. О котором Макс толковал. Ты говори тихо – я услышу.

– Отбой на ближайшую ночь. Ничего у нас сегодня не получится – в себя бы до утра придти, на ноги подняться…

– Само собой, Барк – успеется с нашим планом. Ни сегодня, так завтра, – шепотом подбадривал товарищ.

– Ты, случаем, не помнишь, кто прошлой ночью устраивался на ночлег по соседству с нами?

– Хрен их знает, – виновато пожал плечами капитан. – По-моему, они все здесь на одно лицо: худые, изможденные, запуганные…

– Вот и я ни одного не запомнил, – подполковник приподнялся на локтях; откашлялся, отплевался и позвал Рябого: – Слышь, приятель!.. Подойди-ка сюда…

Если к непоседливому Скопцову простоватый тощий мужичок относился снисходительно, точно опытный наставник к молодому ученику, то вид и поведение крепкого вояки – почти его ровесника, определенно внушали уважение.

Послушно приблизившись, тот присел рядом…

– Дружище… ты, говорят, все знаешь про местные порядки, – легонько касаясь ладонью отбитых ребер, поморщился Всеволод. – Это правда?

– Есть такое дело. Давно тут проживаю.

– Тогда скажи-ка мне, кто среди заключенных стучит начальству?

Рябой деловито потер смуглый подбородок, воровато оглянулся и вполголоса доложил:

– Двоих таких товарищей знаю.

– Товарищей!.. – кисло ухмыльнулся пленный русский. – Ну, и что же за «товарищи»? Выкладывай как на духу.

– Один, значится, молодой парнишка, што днями мечет удобрение по полю. За свои доклады, видать, и получил шикарную работенку…

– Показать его можешь?

– А што его показывать? Вона он в пяти шагах лежанку обустраивает, – неприметно кивнул тощий мужик.

Барклай проследил за взглядом Рябого и спросил:

– Это, у которого бородка клинышком?

– Он самый.

– Отлично. Спасибо за ценную информацию. Ну, а кто же второй «доброжелатель»?

Пожевав губами, точно обдумывая последствия, тот с детской наивностью выдал:

– Вторым-то я буду.

– Ты?! – нимало удивился подобной прямоте спецназовец. – Вот это номер!..

– Так точно, – отчего-то по-военному отвечал допрашиваемый. Но сразу поспешил уточнить: – Вы тока поимейте на вид: мои доклады имеют касательство тока качества работы на делянках. И… и особо сильно никого опосля моих… докладов еще не наказывали.

– Хм… – покачал головой Сева и переглянулся с Терентьевым, будто затевал что-то недоброе. – Занятно рассуждаешь. Впрочем, ладно – мужик-то ты, судя по отзывам моего друга, нормальный. Но смотри!.. – поднял он тяжелый взгляд, – болтанешь про нас лишнего – не проснешься. Понял?

– Ну, енто вы зря, ей богу! – обижено пробормотал Рябой. – Што же я не понимаю – о чем можно, о чем ни-ни?! Я ж и сам сюды не по доброй воле попал.

– Ладно, не нервничай. На всякий случай говорю. Тогда последний к тебе вопрос… Вернее, просьба. После ухода банды народ вернут в землянки. Сможешь устроить так, чтобы мы втроем оказались в одной?

– Енто можно. Покумекаю и устрою.

– Договорились. Все, иди, отдыхай…

Проводив сутулую фигуру взглядом, Барк позвал Толика, и что-то сказал ему на ухо.

– Обоих? – тихо справился тот.

– Нет, пока одного. Молодого.

– Легко. Не вопрос…

Едва следивший за кострами дежурный подбросил в огонь дров и удалился за следующей порцией загодя нарубленных поленьев, Терентьев приподнял голову, медленно сполз с лежанки и скользнул к спящему неподалеку парню. Бесшумно подкравшись к вороху тряпья, воровато оглянулся и проворно – без лишних раздумий, навалился сверху крепким телом.

Парень с бородкой дергал ногами, головой; пытался освободиться… Но ладонь здоровой руки спецназовца намертво сдавила горло и сжимала до тех пор, пока стукач не перестал подавать признаков жизни.

Нащупав на всякий случай запястье, и убедившись в отсутствии пульса, Толик встал с обмякшего тела и пополз к Барклаю…

– Порядок, – шепнул он ему, вновь устаиваясь на не успевшем остыть лежаке.

– Следов не оставил? – справился командир.

– Ты прям как уголовник со стажем!.. – усмехнулся тот.

– Станешь тут уголовником!..

– Все нормально – чисто! Воротник у него хороший, высокий… В самый раз для такого дела – цела, надеюсь, шея – ни царапины, ни синяков.

– Молоток, – оценил усердие Всеволод. – Стало быть, просто замерз, как тот – вчерашний. А сейчас спать!.. Мы ничего не видели…

Сам же, так и не сумев поудобнее устроить нывшее от боли тело, надолго окунулся в воспоминания о своей Виктории…

* * *

Узнав о решении развестись с Давидом, родители не стали корить свою дочь, докучать нравоучениями. От богатства и устроенности так просто не бегут, решили они. Должно быть, имелись на то веские причины.

– Отдохни, приди в себя, – посоветовала Вике мама, – а на работу устроиться успеешь – мы с отцом пока не бедствуем.

Они и впрямь не бедствовали – отец заведовал станцией технического обслуживания, мать служила в районной администрации. Деньги в семье водились – пару лет назад был достроен кирпичный особняк, и супруги перебрались в него из ветхого домишки, пока еще стоявшего по соседству этаким памятником деревянному зодчеству позапрошлого века.

– Вот снесу хибарку, – посмеивался глава семьи, показывая дочери обновленный участок, – и тебе домищу на освободившемся месте справлю. Заживешь на славу, повстречаешь порядочного человека, замуж выйдешь, внуков и внучек нам нарожаешь… Так что не горюй – прорвемся!

«Не горюй – прорвемся!» – было любимым выражением ее отца.

И она под натиском любви и заботы понемногу оттаяла, хотя воспоминания частенько тревожили, уносили в прошлое. Особенно тяжко приходилось бессонными ночами в просторной спальне, которую родители без раздумий и тотчас обустроили на необжитом пока втором этаже в день неожиданного возвращения единственной дочери.

Кончик яблоневой ветви тихонько скреб по стеклу. Безветрие и тишина темной южной ночи вновь навевали грустные мысли. Глядя на мерцавшие в бездонной черноте неба слюдяные звезды, она вдруг припомнила, как исподволь зарождавшееся чувство к Всеволоду Барклаю побудило ее однажды провести некий эксперимент – проверить верность мужа – Давида.

В тот день они отмечали пятую годовщину супружеской жизни. Утром он преподнес ей безумно дорогой подарок – золотое кольцо с бриллиантом. Драгоценностями муж не баловал, но к вечеру ожидалось множество гостей – прекрасный повод похвастаться щедростью, намекнуть на немалые доходы.

Застолье в их просторной квартире затянулось до поздней ночи. Давид изрядно выпил, танцевал и флиртовал со всеми молоденькими девушками без разбора, изредка не надолго исчезая с кем-то из них из поля зрения…

Народ разошелся лишь к двум часам. А на огромном велюровом диване в гостиной осталась лежать спящей самая несдержанная в употреблении алкоголя – незамужняя Ирочка, живущая в квартире напротив и частенько заглядывавшая к ним на правах доброй соседки.

– И что мы с ней будем делать? – покачиваясь, недоуменно спросил супруг, с любопытством поглядывая на ровные бедра, едва прикрытые мини-юбкой.

Виктория не решилась поручить ему странствие с бесчувственной ношей по длинному коридору, холлу и подъезду – он и сам-то едва стоял на ногах. Потому, долго не раздумывая, решительно скомандовала:

– Подними ее и подержи на руках. А я расстелю простыню, положу подушку.

Узрев же, с каким желанием тот подсунул руку под ножки соседки, с каким благоговением исполнил приказ, внезапно подумала: «А не сыграть ли мне в одну занятную игру?..»

И, постелив постельные принадлежности, сыграла…

– Ну что же ты положил ее и стоишь, как истукан? – улыбнулась она, подхватывая со стола тарелки. – Раздень-ка человека – не в одежде же ей спать!..

– Раздеть? – ошалело переспросил банкир.

– А что в этом такого страшного? Конечно, раздень. Или не умеешь?..

Он пожал плечами, послушно присел на диван и начал медленно расстегивать пуговицы светлой блузки…

Вика курсировала из гостиной на кухню, разделенные высокой барной стойкой и осторожно наблюдала за происходящим. А понаблюдать было за чем: даже занимаясь блузкой, Давид норовил прикоснуться и пощупать Ирочкины бедра, живот, грудь…