Рошани Чокши
Серебряные змеи
7
Энрике
Санкт-Петербург, Россия
Энрике потуже завязал шарф, как будто это могло защитить его от русской зимы. Снежинки кружились в воздухе, оставляя ледяные поцелуи на его шее. Город Санкт-Петербург колебался между старой и новой магией: электрические уличные лампы излучали золотой свет, и мосты изгибались, как распростертые крылья ангелов, но при этом тени казались слишком острыми, а зима пахла теплой медью, как засохшая кровь.
Энрике и Зофья шли вдоль Невы, которая блестела, словно черное зеркало. Огни роскошных домов на Английской набережной – одной из самых величественных улиц города – отражались на гладкой поверхности реки. Не потревоженное ветром, отражение в Неве выглядело так, словно в воде существовала другая, параллельная версия Петербурга.
Иногда Энрике верил в существование таких миров, созданных из решений, которых он не принял, из дорог, которыми он не последовал. Он посмотрел на воду, где покачивалось изображение другого, ледяного Санкт-Петербурга. Может, в том мире Тристан был жив. Может, они пили какао, делали смешную корону из мишуры для Северина и думали о том, как незаметно утащить с кухни бочку заграничного шампанского, предназначенную для ежегодной рождественской вечеринки в Эдеме. Может, Лайла не бросила выпечку, и Эдем все еще пах сахаром, а они с Зофьей сражались за лишний кусочек торта. Может, Северин не отказался от своего наследия, и тот, другой Энрике, был не только членом Илустрадос, но и любимцем Парижа, окруженным толпой почитателей, которые с восторгом ловили каждое его слово.
Может.
Неподалеку от них тяжелый бой часов Санкт-Петербурга пробил восемь часов вечера. На мгновение Энрике замер, а затем услышал этот звук: серебряный звон венчальных колокольчиков. Через два часа пара молодоженов в Соборе Казанской иконы Божией Матери и их свадебная процессия пронесется по этим улицам в запряженных экипажах. Значит, у них в запасе еще оставалось немного времени. В поместье антиквара их не ждали раньше четверти девятого, и прогулка была долгой. На втором ударе часов Энрике вздрогнул. Всего через час Северин и Лайла встретятся в Мариинском театре, чтобы подготовить ловушку для антиквара и заполучить Тескат-линзы. Энрике не хотел бы оказаться между Северином и Лайлой, даже если бы сам Господь пообещал ему прощение всех грехов и место в раю. Решив, что эти мысли можно счесть богохульство, он перекрестился.
Рядом с ним шагала Зофья.
На сегодняшний вечер она превратилась в худощавого молодого человека. Ее светлые волосы были убраны под широкую шляпу, ее изящная фигура скрывалась под пальто с толстой подкладкой, а небольшой рост девушки корректировался с помощью специальной обуви, которую она, конечно же, изобрела сама. Из нагрудного кармана пальто торчала накладная борода, которая, по словам Зофьи, слишком сильно чесалась, чтобы носить ее постоянно. В отличие от Энрике, она совсем не дрожала. Казалось, она наслаждалась холодом, словно он бежал по ее венам.
– Почему ты так на меня смотришь? – спросила Зофья.
– Мне нравится на тебя смотреть, – сказал Энрике, а затем, испугавшись, что это прозвучало странно, он добавил: – В том смысле, что ты выглядишь почти убедительно и я одобряю твой вид на эстетическом уровне.
– Почти убедительно, – повторила Зофья. – Чего мне не хватает?
Энрике указал на ее рот. Голос девушки выдавал ее с головой.
Зофья нахмурилась.
– Я так и знала. Должно быть, это передалось генетически, от моей матери, – она надула губы. – Я думала, что мои губы побледнеют от холода, но они всегда слишком красные.
Энрике открыл и закрыл рот, не в состоянии подобрать слова.
– Ты же это имел в виду? – спросила она.
– Я… да. Само собой.
Теперь, когда она об этом заговорила, он был просто обязан посмотреть. Теперь он думал о ее губах, красных, как зимнее яблоко, и о том, каковы они на вкус. Затем, осознав свои мысли, он потряс головой. Зофья тревожила его. Это ощущение подкралось к нему совсем неожиданно и накрыло его с головой в самое неподходящее время. Энрике заставил себя думать о Гипносе. Гипнос его понимал. Он понимал, каково это – жить с трещиной в душе, когда ты не знаешь, какая сторона возьмет вверх: испанская или филиппинская, колонизаторская или колонизированная. Сейчас их отношения сложно было назвать серьезными, и Энрике это устраивало, но он хотел большего. Он хотел, чтобы кто-то всегда искал его взглядом, заходя в комнату, смотрел ему в глаза, словно в них таились все секреты мира, и заканчивал за него предложения. Кто-то, с кем можно было бы разделить последний кусочек торта.
Может, ему удастся найти такого человека в Гипносе.
Тристан был бы счастлив, если бы они все смогли жить полной жизнью. Энрике коснулся цветка, выглядывающего из-за лацкана пальто, и пробормотал молитву. Это был засушенный лунный цветок – последний из созданных Тристаном. Когда эти цветы были свежими, они могли впитывать лунный свет и сиять в течение нескольких часов. В засушенном виде они становились лишь призраками своей прежней красоты.
– Это же цветок Тристана, – сказала Зофья.
Энрике отдернул руку от лацкана. Он не знал, что Зофья наблюдает за ним. Посмотрев на нее сверху вниз, он заметил, что она опустила руку в карман, из которого выглядывал точно такой же цветок. На мгновение Энрике показалось, что Тристан снова был с ними.
ОСОБНЯК АНТИКВАРА возвышался над ними, как луна. На лентах мишуры, обернутой вокруг величественных колонн, лежал тонкий слой снега. Маленькие колокольчики звенели в рождественских соснах, которые выстроились вдоль дорожки, ведущей ко входу. Особняк напоминал кукольный домик, воплощенный в жизнь: сводчатые башенки украшала разноцветная мозаика, а покрытые инеем окна казались скорее сахарными, чем стеклянными.
– Помнишь наши роли? – спросил Энрике.
– Ты изображаешь эксцентричного и легкомысленного человека…
– Писателя, да, – прервал ее Энрике.
– А я – фотограф.
– Очень молчаливый фотограф.
Зофья кивнула в ответ.
– Тебе нужно всего лишь отвлечь дворецкого на пару минут, – сказал Энрике. – За это время я постараюсь найти все следящие устройства, а после этого мы войдем в Покой Богинь.
Он поправил лацканы ярко-изумрудного пиджака, позаимствованного у Гипноса, и потянул за дверной молоток, сделанный в форме рычащего льва. Сотворенный лев прищурил глаза, задумчиво зевнул и издал громкий металлический рев, от которого затряслись маленькие сосульки, свисавшие с крыльца. Энрике вскрикнул.
Зофья не издала ни звука и лишь подняла бровь, бросив на Энрике недоуменный взгляд.
– Что? – сказал он.
– Это было громко.
– Вот именно! Этот лев…
– Я имела в виду тебя.
Энрике нахмурился как раз в тот момент, когда дверь перед ними распахнулась и в проеме появился улыбающийся дворецкий. Это был бледнокожий мужчина с аккуратной черной бородой, одетый в расшитый серебряно-голубой камзол и свободные штаны.
– Добрый вечер, – дружелюбно сказал он. – Мистер Васильев передает свои извинения, так как не сможет к вам присоединиться, но он очень польщен, что статью о его коллекции будет писать такой уважаемый искусствовед.
Энрике расправил плечи и улыбнулся. Фальшивые документы, сделанные на скорую руку, и правда выглядели впечатляюще. Они с Зофьей вошли в просторный вестибюль особняка. Пока что схема здания, которую они изучили накануне, совпадала с реальностью. Перекрещенные звезды и ромбы украшали пол из красного дерева. Парящие лампы освещали коридоры, а на стенах висели портреты женщин, находящихся в движении: на некоторых угадывались мифологические сюжеты, но другие выглядели абсолютно современно. Энрике узнал Танец Семи Покрывал легендарной Саломеи и изображение индийской нимфы Урваши, выступающей перед индуистскими божествами. Но на самой большой картине была изображена красивая женщина, которая была ему не знакома. Ее огненно-рыжие кудри струились по белоснежной шее. Судя по пуантам, которые она держала в руке, незнакомка была балериной.
Дворецкий приветственно протянул руку.
– Мы невероятно…
Энрике взмахнул рукой, прежде чем дворецкий успел ее пожать.
– Я предпочитаю не… касаться плоти. Это лишнее напоминание о том, что все мы смертны.
Дворецкий выглядел немного встревоженным.
– Приношу свои глубочайшие извинения.
– Мне больше нравятся поверхностные, – Энрике фыркнул и принялся изучать свои ногти. – А теперь…
– Наше фотооборудование уже здесь? – вмешалась Зофья.
У Энрике была всего четверть секунды на то, чтобы скрыть свое недовольство. Наверное, Зофья переволновалась, потому что до этого она никогда не путала свой текст. Посмотрев на девушку, он заметил, что ее усы начали отклеиваться по краям.
– Да, – ответил дворецкий, и между его бровей появилась небольшая морщинка. – Оно прибыло в большом чемодане, – он замолчал, и Энрике заметил, как его глаза метнулись к отклеивающимся усам Зофьи. – Я должен убедиться, что у вас все в порядке…
Энрике издал громкий истерический смешок.
– О, мой дорогой! Такой учтивый, не правда ли? – сказал он, хватая Зофью за лицо и прижимая палец к ее накладным усам. – Что за мастерское создание – человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях… эм…
Энрике запнулся. Это была единственная известная ему цитата из Гамлета, но вдруг заговорила Зофья:
– …Обличьях и движениях. Как точен и чудесен в действии, – продолжила она низким голосом.
Энрике с удивлением уставился на нее.
– Прошу извинить чудачества моего друга, – сказала Зофья, вспомнившая свой текст. – Не будете ли вы так любезны показать мне некоторые комнаты? Мне будет достаточно совсем небольшой экскурсии. Может, я смогу сделать дополнительные фотографии для статьи.
Дворецкий, все еще сбитый с толку, медленно кивнул в ответ.
– Прошу за мной…
– Я останусь здесь, – сказал Энрике, медленно поворачиваясь кругом. Он постучал себя по виску и сделал громкий, глубокий вдох. – Я хочу пропитаться искусством. Мне нужно прочувствовать его, прежде чем я осмелюсь о нем писать. Вы же понимаете.
Дворецкий натянуто улыбнулся.
– Конечно. Делайте то, что у вас получается лучше всего.
С этими словами он повел Зофью в другую часть дома.
Как только они исчезли за поворотом, Энрике достал из кармана Сотворенную сферу и подбросил ее в воздух, наблюдая за тем, как она сканирует комнату на наличие средств слежения. Слова дворецкого никак не выходили у него из головы. Делайте то, что у вас получается лучше всего. Он вспомнил о том, как стоял в Национальной Библиотеке и как его вспотевшие пальцы размазывали текст для презентации, на которую никто не пришел… а потом, письмо от Илустрадос.
…Пишите ваши вдохновляющие статьи по истории. Делайте то, что у вас получается лучше всего.
Эти слова все еще обжигали. Его рекомендации ничего не значили. Он ожидал, что слова его профессоров и научных руководителей не будут иметь большого веса для Илустрадос, но он не ожидал, что влияние Северина тоже не произведет на них впечатления. Публичная поддержка Северина строилась на том, что понимали и ценили во всем мире: на деньгах. Но, может, его идеи были слишком глупыми, и деньги не делали их более стоящими. Может, он просто не был достаточно хорош.
Делайте то, что у вас получается лучше всего.
Энрике сжал зубы. Сфера уже опустилась на пол, не обнаружив никаких дополнительных устройств. На другом конце зала раздались шаги Зофьи и дворецкого. Через несколько минут они войдут в Покой Богинь, где найдут Тескат-очки, а вместе с ними – Божественную Лирику. Илустрадос считали, что он не делал ничего, кроме изучения мертвых языков и чтения старых, пыльных книг, что его идеи бесполезны, но в нем было скрыто гораздо больше талантов. Божественная Лирика станет этому подтверждением. Когда он найдет книгу, они больше не смогут отрицать, что его навыки могут принести им пользу.
Осталось только ее заполучить.
ПОКОЙ БОГИНЬ чуть не лишил Энрике чувств. Он напоминал главный зал какого-то древнего храма. Богини в натуральную величину склонялись из углубленных ниш. Над головой раскинулся лазурный потолок, на котором медленно крутились механические звезды, а планеты двигались по невидимым осям. Грандиозные произведения искусства заставляли его ощущать себя маленьким, но это было благоговейное чувство, словно он был частью чего-то великого. То же самое Энрике чувствовал в детстве, во время воскресной мессы, когда ему казалось, что он окружен божественной любовью. Эта комната напомнила ему о прошлом.
– Этот зал действительно потрясает воображение, – с почтением сказал дворецкий. – Но это не продолжается долго.
Его слова привели Энрике в чувство.
– Что? Что это значит?
– У Покоя Богинь есть странное свойство, которое мы не до конца понимаем, но надеемся, что ваша статья прольет свет на эту загадку. Видите ли, Покой Богинь… исчезает.
– Простите?
– Каждый час, – объяснил дворецкий. – Богини исчезают в стенах, а все позолоченные украшения становятся белыми, – он сверился со своими часами. – По моим подсчетам, у вас есть примерно двадцать минут, прежде чем все это исчезнет и появится через час. Но, я полагаю, этого хватит, чтобы вы успели все осмотреть и сделать фотографии. Кроме того, как только двери закрываются, здесь становится очень холодно. Мы считаем, что создатель этой комнаты установил здесь специальную терморегуляцию, чтобы камень и краска лучше сохранились. Дайте знать, если вам понадобится моя помощь.
С этими словами он ушел, закрыв за собой двери. Энрике показалось, что его сердце начало отбивать мерное: о нет, о нет, о нет, о нет.
– Где Гипнос? – спросила Зофья.
В этот момент его внимание привлек приглушенный звук. Почти скрытый за колонной и прислоненный к позолоченной стене, неподалеку темнел большой чемодан с пометкой «фотоаппаратура». Зофья быстро открыла чемодан, щелкнув замками. Крышка с хлопком отлетела в сторону, и перед ними появился раздраженный Гипнос.
– Это было… ужасно, – сказал он с театральным вздохом, а затем моргнул, привыкая к яркому свету и красоте зала. На лице молодого человека появилось выражение неприкрытого восхищения, которое сразу же погасло, слоило ему повернуться в их сторону.
– Зофья, из тебя вышел очаровательный юноша, но мне ты больше нравишься без бороды… и почему тут так холодно? Что я пропустил?
– У нас есть всего двадцать минут, прежде чем все это исчезнет, – сказала Зофья.
– Что?
Пока Зофья разъясняла ситуацию, Энрике сосредоточился на скульптурах. Все богини были удивительно похожи. Он думал, что все они будут принадлежать к разным пантеонам… но все десятеро были облачены в мраморные туники, обычные для эллинских божеств. Они выглядели почти одинаково, различаясь лишь небольшими предметами вроде лиры, маски, астрономического приспособления или букета трав.
– Богини кажутся мне странными, – сказал Энрике. – Я думал, они будут различаться. Думал, что увижу Парвати и Иштар, Фрейю и Исиду… но они все так похожи.
– Освободи нас от своих лекций, mon cher, – сказал Гипнос, касаясь его щеки. – Лучше сосредоточься на поиске Тескат-очков.
– Может, они внутри одной из богинь? – спросила Зофья.
– Нет, – сказал Энрике, оглядывая зал. – Я знаю, как работают тайники Падшего Дома… они всегда оставляют какую-то загадку. И они бы не стали делать ничего, что требовало бы разрушения произведения искусства.
– Холод – базовая температура, – сказала Зофья, словно говорила сама с собой.
– Мы и сами это знаем, ma ch-chère, – ответил дрожащий Гипнос.
– Значит, нужно изменить фактор. Добавить тепла.
Зофья сняла свой пиджак и одним движением оторвала подкладку.
– Это же шелк! – взвизгнул Гипнос.
– Это – soie de Chardonnet, – сказала Зофья, доставая спичку из-за уха. – Легковоспламеняющийся заменитель шелка, который был представлен на майской выставке. Такая ткань не годится для массового производства, но из нее получится отличный факел.
Чиркнув спичкой, Зофья подожгла ткань, а затем подняла ее вверх, пытаясь нагреть воздух. Она прошлась по залу, но стены помещения и лица богинь остались неизменными. Шелк Шардонне горел очень быстро, и уже через минуту Зофье пришлось бы бросить остатки ткани на пол.
– Зофья, думаю, ты ошиблась, – сказал Энрике. – Кажется, нагревание не работает…
– Или… – вмешался Гипнос, схватив его за подбородок и указывая на пол. Мрамор, покрытый тонким слоем инея, начал оттаивать. Наклонившись ближе, Энрике заметил яркое очертание, напоминающее букву. – Ты просто не проявил должного уважения к богиням и не упал перед ними на колени.
– Ну конечно, – сказал Энрике, опускаясь вниз. – Пол.
Зофья поднесла свой факел к мраморной поверхности. Наконец загадка приняла свой окончательный вид:
НОС НЕ ЗНАЕТ ЗАПАХА СЕКРЕТОВ
НО ПОМНИТ ОЧЕРТАНЬЯ.
8
Северин
У Северина было семь отцов, но только один брат. Его седьмым и самым любимым отцом был Чревоугодие. Чревоугодие был добрым мужчиной с кучей долгов, и поэтому привязываться к нему было опасно. Когда он оставлял их одних, Тристан считал минуты, боясь, что Чревоугодие бросит их, и никакие заверения Северина не могли его переубедить. После похорон Чревоугодия Северин нашел под его письменным столом письмо, испачканное в грязи:
Мои дорогие мальчики, мне очень жаль, но я больше не могу быть вашим опекуном. Я сделал предложение богатой и очаровательной вдове, которая не желает иметь детей.
Северин крепко сжал письмо. Если Чревоугодие собирался жениться, то зачем совершил самоубийство, выпив крысиный яд? Яд, который хранился в теплице, где Чревоугодие никогда не бывал, в отличие от Тристана.
– У тебя всегда буду я, – сказал Тристан на похоронах.
И не обманул. Тристан всегда был с ним. Но Северин не всегда знал, что было у него на уме.
ПОКА ТРОЙКА неслась по улицам Петербурга, Северин задумчиво разглядывал перочинный нож Тристана. По краю лезвия тянулась блестящая жилка парализующего яда Голиафа. Касаясь ножа, он представлял мягкое касание призрачных перьев, напоминающих об убийствах Тристана. А затем он подумал о широкой улыбке и озорных шутках своего младшего брата. Ядовитый нож никак не сочетался с этим светлым образом. Как в сердце одного человека может умещаться столько любви и столько демонов?
Наконец тройка остановилась. Из-за бархатных штор доносились смех, пение скрипки и звон бокалов.
– Мы прибыли к Мариинскому театру, месье Монтанье-Алари! – выкрикнул извозчик.
Северин спрятал нож в карман пиджака с железной подкладкой, где лезвие не могло его поранить. Прежде чем выйти из экипажа, Северин закрыл глаза, представляя Ру-Жубера в парижских катакомбах, с золотой сукровицей – драгоценной кровью богов – на губах. По его коже поползли мурашки, возвращая фантомное ощущение черных перьев, прорывающихся сквозь спину, рогов, растущих изо лба, и того непередаваемого чувства неуязвимости. Божественности. Хорошей или плохой – ему было все равно. Он просто хотел большего.
По холлу Мариинского театра расхаживала сияющая элита Петербурга, ожидающая начала представления. У входа стояла Сотворенная скульптура Снегурочки – снежной девушки из русских сказок. Она медленно кружилась вокруг своей оси, а ее платье, состоящее из звезд и ледяных кристаллов, пускало радужные блики на красный ковер. Женщины носили кокошники с золотыми узорами, а их белоснежные руки были украшены лебедиными перьями. В воздухе витал аромат амбры, табака и соли, смешанный с металлическим запахом снега. Мимо него прошла пара девушек, укутанных в соболиные меха, оставляя за собой отголосок сплетен.
– Это владелец отеля из Парижа? – прошептала одна из них. – Где он сидит?
– Не смотри на него так, Екатерина, – отозвалась другая. – Говорят, что сегодня его постель греет то ли какая-то звезда кабаре, то ли куртизанка.
– Что-то ее нигде не видно, – фыркнула первая.
Проигнорировав девушек, Северин повернулся к массивным позолоченным дверям цвета слоновой кости. Минуты тянулись очень долго. Он повертел бриллиантовое кольцо-печатку на мизинце. Лайла разозлится, что он зовет ее таким образом, но она не оставила ему другого выхода. Они должны были встретиться на этом месте еще пятнадцать минут назад. Северин оглядел зал. Официант в серебряном пиджаке держал в руке поднос с гранеными бокалами, вырезанными изо льда и наполненными черной перцовой водкой, а рядом на маленьких фарфоровых блюдцах лежали закуски: соленые огурцы, прозрачная икра, нарезанный холодец и толстые ломтики ржаного хлеба.
Мужчина с воротником из горностая проследил его взгляд до двери, понимающе улыбнулся и, взяв два бокала, протянул один Северину.
– За любовь! – весело сказал он и одним глотком опорожнил бокал. – Надеюсь, она не заставит тебя долго ждать, дружище.
Последовав его примеру, Северин залпом выпил содержимое бокала, чувствуя, как водка обжигает его горло.
– Надеюсь, она вообще меня не найдет.
На лице мужчины появилось озадаченное выражение, но прежде чем он успел что-либо сказать, с верхней ступени позолоченной лестницы раздалось громкое:
– Дамы и господа, пожалуйста, займите свои места!
Толпа двинулась к лестнице, но Северин остался стоять на месте. Лайла все еще не пришла, но даже в свое отсутствие она умудрялась свести его с ума. Он слышал ее в глубоком смехе другой женщины, во взмахе веера, который она никогда не носила. Ему казалось, что он видит ее в золотом хороводе парящих люстр, что ее смуглая ладонь касается чьей-то руки. Но это была не она.
Рассаживаясь по своим местам, гости то и дело подзывали к себе летающие бокалы с шампанским резкими взмахами рук. Мастер, умеющий работать с шелком, создал на алом занавесе необыкновенный узор, заставив ткань двигаться таким образом, что она напоминала карпов кои, плавающих в красной воде. В груди Северина вспыхнуло детское воспоминание… как он наблюдал за зрителями, следил за их взглядами. Но он резко подавил эти мысли.
Он бросил осторожный взгляд на соседнюю ложу, которая все еще пустовала. Антиквар Михаил Васильев должен был прибыть в любую минуту. Северин нетерпеливо постучал ногой и тихо выругался себе под нос. Антимагнитная пыль, которой Зофья покрыла подошвы их ботинок, оставляла на деревянном полу песчаный след. Он опустил взгляд на бриллиантовое кольцо, связанное с ожерельем Лайлы, и нахмурился. Либо оно не работало, либо она решила игнорировать его призывы.
Услышав шум открывающейся двери, Северин резко выпрямил спину. Он ожидал увидеть Лайлу, но скрип раздался из соседней ложи: Васильев наконец-то прибыл в театр. Сперва в ложу вошли два охранника. Их рукава были закатаны, открывая специальные татуировки, которые позволяли войти в честный салон. Созданные с помощью кровного Творения, метки отливали алым светом в тусклом сиянии газовых ламп. Северин смог разобрать лишь маленький символ – яблоко, но в этот момент охранники развернулись, обыскивая ложу.
– Обычно он сидит не здесь, – пробормотал один из них.
– Ложа Васильева на реконструкции, – ответил второй. – Даже его салон на реконструкции. Им нужно добавить какие-то металлические перекладины по углам или что-то вроде того.
Первый охранник кивнул, а затем возмущенно фыркнул и вытер ногу об пол.
– Они уволили всех уборщиков? Посмотри на эту пыль. Отвратительно.
– Васильеву не понравятся все эти изменения… он сегодня особенно нервный.
– Есть из-за чего понервничать. Кто-то украл вери́тового льва, который стоял на входе. Но он еще об этом не знает, так что лучше ему не говорить, – мужчина поежился. – В последнее время с ним приходится тяжело.
Северин улыбнулся, поднося к губам бокал с шампанским.
Первый охранник вытащил из ведра со льдом бутылку шампанского.
– По крайней мере администрация театра догадалась прислать свои извинения.
Второй мужчина лишь пробурчал что-то в ответ.
Охранники вышли, чтобы сообщить своему хозяину о том, что все в порядке. Шелковые рыбы на занавесе сложились в изящную цифру 5.
Пять минут до начала представления.
Дверь Васильева снова открылась, и Северин впился ногтями в подлокотники своего сиденья. Только когда дверь захлопнулась, он понял, что звук шел не из соседней ложи. Воздух наполнился ароматом роз и сахара.
– Ты опоздала, – сказал он.
– Прости, что заставила тебя понервничать, Северин, – мягко ответила она.
Раньше она назвала бы его Маджнуном, но это было очень давно.
Он обернулся и увидел Лайлу. На ней было потрясающее золотое платье, украшенное сотней тонких поясков, звенящих на талии. Ее волосы были собраны в высокую прическу, а в темных локонах сияло золотистое украшение, напоминавшее маленькое солнце. Его глаза опустились на ее обнаженную шею.
– Где твое колье?
– Бриллиантовое украшение с платьем металлического оттенка? Это довольно безвкусно, – ответила она, цокнув языком. – Наша договоренность позволяет тебе – предположительно – претендовать на мою кровать, но не на мое чувство стиля. Кроме того, это наше первое совместное появление. Кричащее бриллиантовое колье дает понять, что я с тобой лишь ради денег, а всем и без того известно, что танцовщица кабаре не может оставить свою работу без поддержки богатого любовника. Сегодня я обойдусь без твоего ошейника.
Последнее слово прозвучало чересчур едко, но она была права. Такие женщины, как Лайла, не могли свободно путешествовать, и мир только проигрывал от этой несправедливости.
– Или ты считаешь, что это платье не подходит для моей роли? – спросила она, поднимая бровь. – Ты бы предпочел, чтобы я надела твое колье с более скромным нарядом?
– Дело не в одежде, а в произведенном впечатлении, – сдержанно ответил он. – Я думал, что ты войдешь в театр вместе со мной и что ты будешь носить мое украшение точно так же, как я ношу твою клятву.
В этот момент занавес поднялся, и на сцене появились воздушные балерины в белых пачках. Сотворенные софиты выхватили из темноты платье Лайлы, превращая его в жидкое золото. Северин с раздражением изучал лица зрителей, повернувшихся в его сторону, хотя их глаза были прикованы к Лайле. Молодой человек не сразу осознал, что ее ладонь лежит на его рукаве. Он резко отдернул руку.
– Так ты обращаешься с любимой девушкой? – спросила она. – Уверена, ты сможешь вытерпеть мое прикосновение.
Лайла наклонилась ближе, и у Северина не осталось иного выбора, кроме как посмотреть на нее: на гладкий изгиб ее шеи, полные губы и темные глаза. Однажды, когда они доверяли друг другу, она рассказала ему, что ее собрали по частям, как куклу. Как будто это делало ее менее настоящей. Эти губы, которых он касался, эта шея, которую он целовал, и шрам, который он очерчивал пальцами – все это было потрясающе. Но не в них состояла ее сущность. Она заходила в комнату, и все взгляды сразу же устремлялись в ее сторону, словно она была главным событием в жизни всех присутствующих. Прощение в ее улыбке, тепло ее рук, сахар в ее волосах – вот в чем состояла сущность этой девушки.
Эта мысль исчезла так же быстро, как появилась, омраченная воспоминаниями о разодранных птичьих крыльях и сукровице, гаснущих серых глазах Тристана и бешеном пульсе Лайлы. Онемение растекалось по его телу, как лед, пока все чувства не исчезли бесследно.
– Я не люблю тебя, – спокойно сказал он.
– Так притворись, – прошептала она, проводя пальцами по подбородку Северина и поворачивая его голову к себе. Девушка придвинулась так близко, что на секунду ему показалось, будто она действительно собирается…
– Я прочитала пальто телохранителей Васильева в фойе, – прошептала она. – Васильев оставляет двух охранников у входа в свой частный салон. Одного с оружием, а второго – с кровной меткой, способной обеспечить проход внутрь. Тот, что с татуировкой, оказался… моим поклонником. – Северин заметил, как ее губы скривились от отвращения, когда она произносила эти слова. – Гипнос отправил сюда несколько охранников Дома Никс, чтобы перенаправить толпу. Двое из них замаскированы под телохранителей Васильева.
Северин кивнул и попытался отстраниться от нее.
– Я не закончила, – прошипела Лайла.
– Мы привлекаем слишком много внимания. Договоришь позже.
Девушка только усилила хватку, оставляя на его руке фантомный ожог. Это зашло слишком далеко. Он схватил Лайлу за затылок, чувствуя жаркую пульсацию под ее кожей, и наклонился к изгибу ее шеи. Ее дыхание стало быстрым и отрывистым.
– Ты переигрываешь, – сказал Северин и разжал пальцы.
ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ МИНУТ начался антракт.
На сцену вновь опустился занавес. Северин прислушивался к тому, как Васильев поднимается со своего кресла.
– С меня достаточно, – сказал он.
Северин впервые услышал его голос и был немало удивлен. Васильев был широкоплечим мужчиной с копной темных волос и серебром на висках. Он был полон сил, но его голос оказался почти тонким и очень тихим. На его шее поблескивала золотая цепочка с линзой от Тескат-очков.
Лайла поднялась с места, положив руку на плечо Северина. Она коснулась своей шеи, и ее головной убор раскрылся, закрывая почти все ее лицо, кроме губ, на которых играл чувственный намек. Ее жеманная улыбка действовала как маскировка, позволяющая им ускользнуть от толпы. Они прошли через дверь, предназначенную для обслуживающего персонала, и свернули в темный коридор. Вход в салон Васильева был сделан в виде двух больших ладоней, сложенных в молитве. Когда к ним подходил человек с кровной меткой, они раскрывались, позволяя ему войти. Северин присмотрелся к двери. Каждое новое задание было похоже на предыдущее в том смысле, что каждый тайник содержал в себе послание, которое должно пережить своего создателя. Главная задача состояла в том, чтобы понять контекст. Салон Васильева тоже попадал в эту категорию. Со стороны могло показаться, что сложенные ладони символизируют почтение гостя перед самим Васильевым… но Северин подозревал, что дело обстоит ровно наоборот. Дверь возвышалась над входящим, делая его маленьким, вне зависимости от роста. В этой конструкции было что-то извиняющееся. Для Северина это было публичным признанием вины. Той же вины, которая заставляла Васильева носить на шее Тескат-линзу Падшего Дома, считая их памятной данью его погибшей возлюбленной.
Северин оценил расстояние между охранниками. За спиной одного из них висел штык. Судя по тому, что он стоял неровно, склонившись в сторону, можно было предположить травму ноги. Другой охранник сложил руки перед собой. Увидев Лайлу, он подобострастно улыбнулся.
– Мадмуазель Энигма! – сказал мужчина, склоняя голову. – До меня дошли слухи, что вы приедете, – он почти не замечал Северина, идущего следом за ней. – Чему обязаны такой честью?
Лайла засмеялась. Это был звонкий, фальшивый смех.
– Мне сказали, что внутри меня ждет поклонник, который желает поприветствовать меня лично.
– Ах, мадмуазель, если бы… – охранник бросил на нее плотоядный взгляд. – Но, чтобы войти, понадобится вот такая штучка, – он поднял запястье, демонстрируя кровную метку в виде яблока. – Так что, если вы не прячете пропуск где-нибудь под платьем, я ничего не смогу сделать.
