Рона Цоллерн
Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 4. Между собой настоящим и прошлым

Несколько раз со времени моего вселения в его квартиру у него бывали гости. Днем чаще приходили покупатели – Венсан настаивал на том, что его работы любят солнечный свет и созерцать их надо в светлое время суток. Вечером приходили приятели. Венсан звал меня, но мне не хотелось находиться среди этих людей одетой и одновременно голой на картинах. Иногда я слышала из его комнаты любовную возню, это были романы на одну ночь, такой вывод я сделала, прислушиваясь к голосам женщин, бывавших у него.

_______

Венсан нравился мне, когда был трезвым, но в это время он либо работал, либо пропадал в своей черной меланхолии, а на подвиги любви он был готов только когда выпивал. Мне он в таком состоянии был противен. Я думала иногда напиться вместе с ним, чтобы мы совпали, но от этих мыслей мне становилось совсем плохо, я шла в «Электру» и надиралась там за чужой счет.

Однажды днем, вернувшись из аптеки, Венсан сказал:

– У Диего скоро день рождения. Хочу устроить выставку его работ в мастерской, позвать его друзей.

– А Диего будет присутствовать?

– А как же! Он пока еще жив! Без него получатся какие-то поминки.

– По мне – очень сомнительная затея, – тихо сказала я.

– Мы справимся. Завтра надо будет навести порядок и развесить его работы.

_______

Целый день мы отскребали мастерскую, убирали картины Венсана, освобождая место для почеркушек Диего. И когда Венсан принес листы из комнаты друга, когда мы развесили большие по стенам, а маленькие прикрепили к чистым холстам, стоящим на мольбертах, собранные вместе они произвели в спокойном пространстве мастерской оглушительный вопль. Эта черная страсть, которой, он, казалось, был пропитан, выплеснулась на меня, и я влюбилась в его иссушенные испанские пейзажи, в дерзкие штрихи, в которые он вложил без остатка последние крохи своего существования, в горечь утраченных счастливых дней, что изливалась на листы струями темной крови. Я почувствовала, что все его крики, ругань, остервенение проистекают из этой неуемной любви к жизни, трудной, забирающей у человека всю радость и силы, но нуждающейся в воспевании любыми средствами, для Диего – злыми росчерками пера, раздирающими бумагу.

Я стояла перед большим листом, который он сделал, видимо, еще до того, как я поселилась здесь, тогда он еще мог сидеть за столом. Венсан подошел ко мне сзади и обнял меня, положив подбородок мне на плечо.

– Убери грабли, – сказала я. – Еще куча дел.

– Звучит обнадеживающе, – хмыкнул он.

_______

В день рождения Диего, мы с Венсаном поднялись к нему и, поздравив именинника, который только молча кивнул, сказали, что его ждет сегодня скромное торжество, поэтому нужно привести себя в порядок. На удивление, Диего не осыпал нас бранью, он позволил Венсану умыть и причесать себя, и даже немного поел самостоятельно. Ближе к вечеру, когда должны были прийти гости, Венсан на руках спустил его вниз и усадил в кресло. Диего был строг со своими друзьями, он одной-двумя фразами сводил начатый с ним разговор на нет. Никто не смел улыбнуться, напряжение потихоньку заполняло комнату, мне казалось, что воздух издает монотонный гул. Венсан старался отвечать на все вопросы, которые задавали Диего, а тот только злобно цыкал или кашлял. Кто-то спросил, можно ли купить работу.

– Успеется, – бросил Диего.

– Почему нет, Диего? – осторожно спросил Венсан, – Альбер завтра уезжает, разреши ему купить этот лист.

– Конечно, – каркнул Диего, – хочешь за счет моего таланта вернуть деньги, которые потратил? Подождал бы хоть, пока я умру, мразь!

– Мне ничего не нужно, – спокойно ответил Венсан, – если хочешь, просто подари эту работу своему другу.

– Другу? Нет у меня тут друзей! Все пришли поглазеть на умирающего, но никто не понимает, как это, каждый день мучится, ждать, когда же, наконец, треклятое сердце остановится! Что вы знаете, твари? Кто из вас испытал то же, что и я? А ты, – обратился он к Венсану, – небось, возомнил себя моим благодетелем? А ты расскажи всем, как ты тут пьешь и трахаешься, слыша, как я реву от боли, как ты забываешь вовремя делать мне уколы, ублюдок!»

Гул тишины, в которой словно висели его плевки, лишил меня остатков терпения.

– Да как вам не стыдно! – закричала я на бородача. – Как вы смеете упрекать Венсана! Никто из нас не виноват, что это случилось с вами! Венсан заботиться о вас, а в ответ получает только ругань и злость! Вы неблагодарный мерзавец! И мне наплевать, что вы скоро умрете! Я говорю вам, что вы – самовлюбленный эгоист, раз так относитесь к другу, который пытается скрасить вашу жизнь, выбиваясь из сил. Вы дрянь, даже если вы талантливый художник!

Я вылетела на улицу, быстро дошла до сквера и плюхнулась на скамейку. «Больше туда не вернусь, – думала я, – попрошу кого-нибудь забрать мои вещи…» Домой я тоже не собиралась. Была мысль поплакаться Лиру о моих несчастьях, вдруг он предложит пожить немного у него, но я представила себе, что каждый день буду видеть их с Дени, и поняла, что не хочу. Я пошла к подруге, одной из тех, с кем мы зажигали в «Электре». Она скептически отнеслась к тому, что я разделю ее одиночество, но не отказала, предупредив только, что через неделю вернется ее парень. Неделю я провела валяясь на матрасе, постеленном для мня на полу, и размышляя, чем я хочу заняться, чтобы заработать денег на студию и комнату. Пришла к выводу, что не хочу заниматься ничем. Не представляю, что буду где-то работать кроме как в театре, не желаю заниматься никаким видом скучной человеческой деятельности, хочу, чтобы деньги сваливались откуда-нибудь с неба или я находила их каждое утро под подушкой.

_______

Я долго стояла перед синей дверью, держа в руке молоток и борясь с желанием разбить стекло. Все во мне восставало против того, что именно Венсан оказался человеком, который может обеспечить мое бездеятельное существование, не особо обременив своими притязаниями. Но это было именно так. Я толкнула дверь и вошла. В мастерской его не было, в комнате тоже. Я побродила по дому, заглянула к себе – все было так, как в день моего ухода. Не вытерпев одиночества, я стала подыматься по лестнице, думая, что если Венсан там, незаметно позову его, но не буду разговаривать с Диего. Дверь была распахнута, я заглянула внутрь. Пустая кровать, груда белья на полу, стол заваленный листами, ведро и швабра, брошенные посреди комнаты. Венсан сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу.

– Где Диего? – я подумала, может, он в больнице.

– Диего умер, – ответил он, не поворачиваясь, просто и спокойно.

– В тот день?

– Нет, на следующую ночь.

Венсан вернулся в комнату. Похоже, что он предыдущие несколько дней не пил. Это было удивительно. Он выглядел помолодевшим и безумно усталым.

– Как ты? – спросила я, подходя к нему.

– Да вот, убираюсь, – ответил он, – комната теперь свободна, надо бы обои поменять.

– Будешь сдавать?

Он пожал плечами. Подошел вплотную, взял меня за подбородок, провел пальцами по моей шее и груди. Я закрыла глаза и представила Лира.

Непослушный сквозняк

За поворотом жил знакомый непослушный сквозняк. Она развернула ладонь, чтобы почувствовать, как он ткнется в руку прохладной упругой мордой, а потом потрется о колени тканью платья. Решая, выпить ли сначала кофе под бело-синим козырьком, или подняться к себе, она остановилась у того столика, где он поджидал ее в день их знакомства. Стоило ли уезжать – возвратившись, она неминуемо найдет его везде. «Не ходи за мной по пятам! Ты словно кот, который пометил все углы! А впрочем… будем жить как добрые соседи – ты чужой кот, забрел в мой сад и счел его своей территорией… Пока ты мне не мешаешь, разве я буду обращать на это внимание?» Она села за столик. Проехавшая мимо машина была похожа на его автомобиль. Интересно, валяются ли еще там под ковриком мелкие разноцветные бусины? Нитка оборвалась, зацепившись за его запонку – он схватил ее за волосы, резко развернув к себе, и на них брызнули прозрачные разноцветные капли…

Она встала и прошла в подъезд, пошла наверх, считая ступени, в попытке отбиться от воспоминаний. Отколотый кусок штукатурки на стене – она словно все еще чувствовала его край, врезáвшийся в лопатку, когда они возле этого окна… «Звук хлопка одной ладонью» – звук удара его руки по перилам, звук вибрирующих досок и металла…

Только в квартире, среди множества вещей, налетевших на покинувшую их хозяйку со своими радостями и жалобами, она понемногу успокоилась и, сменив одежду на домашнюю футболку, пошла варить кофе, предусмотрительно купленный в магазинчике на железнодорожной станции. Она напевала, дружески постукивая ложечкой по бокам чашки и сахарницы, и не сразу обратила внимание на шум в подъезде. Какой-то непонятный шорох раздался из прихожей, она прислушалась и вздрогнула, когда зашипел убежавший кофе. В наступившей затем тишине теперь уже явственно повис звук человека – судорожный вздох или всхлип. Она выглянула, думая, что оставила открытой дверь и звук раздается с лестницы, может быть, кто-то целуется там, почему-то решила она. Дверь была закрыта. Помотав головой, чтобы избавиться от наваждения она пошла обратно, но сама не зная зачем обернулась и уставилась на вешалку с одеждой. Между мохнатой кофтой и голубым дождевиком блестел глаз, темный, обрамленный красным. Она шарахнулась назад.

– Тише! Только не открывай рот! – услышала она и одновременно с этим увидела руку, раздвинувшую одежду, и черную голову.

Он появился весь – худой, грязный, с пугающим юным и очень взрослым лицом, один глаз почти утонул в центре темного бугра, другой с полопавшимися капиллярами на белке сверлил ее в отчаянной надежде, из носа недавно шла кровь.

– Я ничего тебе не сделаю… дай мне воды и… позвонить мне надо.

Весь в ссадинах, со взъерошенными черными волосами, в драных джинсах и грязной футболке, странный подросток с завораживающим голосом – он никак не вписывался в реальность этого дня, и девушка разглядывала его, не отвечая и как будто не понимая его слов.

Он успокоился, сел на пол и несколько раз глубоко, но очень осторожно вдохнул, продолжая смотреть ей в глаза.

– Да… – вдруг спохватилась она, – тебе нужна помощь! За что тебя так? Иди умойся, попей, я вызову скорую.

– Нет, позвони… – Он назвал номер. – Спроси Артура фон Цоллерна.

– Артура?

– Знаешь его?

– Да. Что ему сказать?

– Чтобы приехал за мной.

– Что с тобой случилось?

– Да ничего, – с трудом поднимаясь на ноги, ответил он, – видишь, я жив-здоров, просто мопед свой далеко отсюда оставил. – Он ушел в ванную, она слышала, как он отплевывался, а иногда шипел и постанывал, но заглянуть не решилась.

Она набрала номер.

– Артур?

– Франс! Ты вернулась!

– Да, у меня тут… в общем, парень какой-то, его, видно, избили, он просил тебе позвонить. Сказал, ты должен приехать за ним, потому что он мопед где-то оставил, но знаешь, его надо в больницу везти!

– Волосы черные и дырявые штаны?

– Да… молодой совсем. Кто это?

– Водитель мой… Как он попал к тебе?

– Не знаю, наверное, я дверь не закрыла, и он зашел…

– Больше ты ничего не слышала, не видела?

– Нет… Я как-то не обратила внимания, прости… Кажется, шум какой-то был в подъезде, но я…

– Никому кроме меня не открывай, я сейчас буду, – торопливо сказал Артур и повесил трубку.

– Кто это был, Доминик?

– Куда мы едем, ты чё заблудился? – мальчишка отвернулся к окну.

Артур понимал: для того, чтобы не заметно было, как он иногда сжимает зубы или морщится от боли.

– В клинику.

– Нет! Не хочу, чтобы меня просвечивали, разбирали по косточкам, да, чего доброго иголки в жопу втыкали!

– Что ты как маленький? Тебя должен врач осмотреть!

– Снять побои? Думаешь пригодиться?

– Пригодится? Кто это был?

– Уже знакомые нам парни. Давай, разворачивайся!

– Сможешь их описать? Как ты на них наткнулся?

– Ну… поехал посмотреть, как бог подземного мира беситься будет.

– Мерль?

– Я же ему тоже сообщил, что меч теперь в Городе живет. Так хотелось глянуть, хоть одним глазком.

– Что увидел?

– Ха! Бегал и орал! Собрал всех своих подчиненных и орал, жаль, я не слышал, что именно. Да поверни ты уже, а то я сейчас дверь открою! Не поеду я к коновалам, свои лекарства есть!

– Что за день сегодня, – Артур остановил машину. – Полгорода перекрыто! И тут ремонтные работы!

– Так это король канализаций решил всерьез взяться за поиски меча.

– Хочешь сказать, он ищет Город, прикрываясь ремонтом подземных коммуникаций?

– Он не знает, где, конкретно копать, но с его рвением… скоро придется уходить всем.

– Много там людей?

– Я, блять, туда перепись ходил проводить? – мальчишка засмеялся, но тут же скрипнул зубами и отвернулся.

– Ребра? Давай врача домой вызову, если уж так не хочешь в клинику?

– Иди нах.й! Просто надо заглотить таблеточку и поспать. Мы доедем уже?

_______

Никто из домашних, к счастью, не встретился на пути. Артур довел мальчишку до комнаты. Тот быстро стянул с себя одежду и лег.

– Достань сумку там, – кивнул он.

Артур вытащил из-под кровати сумку. Доминик подвинулся к краю, запустил руку внутрь, вытащил что-то и быстро засунул в рот.

Артур наблюдал, как постепенно сходит со сведенного болью лица напряжение, как затуманивается взгляд мальчишки, дыхание становится медленнее. Он казалось, заснул. Артур посидел немного на кровати, думая о том, что чем красивее человек внешне, тем страшнее смотрятся на нем ссадины и синяки.

Доминик вдруг вынырнул из забытья.

– Сидишь? – улыбнулся он. – Прям как в детстве…

– А что было в детстве? – осторожно спросил Артур, не слишком рассчитывая на ответ.

– Я многое помню смутно, даже сомневаюсь, помню я, или мне это приснилось, – пробормотал мальчишка. – Совсем маленьким я жил в большом светлом доме, с бабушкой, она там служила. Потом бабуля увезла меня в свой дом, в деревне. Мы жили там с ней и ее пьяницей сыном. Помню, все время просил ее выгнать его из дому, потому что он плохой. Он напивался, они ругались, кричали, он бил ее, она старалась спрятаться, он рыдал, она его прощала…

Артур слушал этот полусонный монолог с удивлением. Казалось, тайное желание рассказать о себе, так крепко им удерживаемое, теперь из-за его слабости вырвалось на свободу, и поток слов сам по себе начинает исцелять его.

– Потом она умерла. Я проснулся утром, пошел к ней в кровать, а она лежала, как-то странно завалившись на бок, и была уже холодная. После ее смерти я мало что помню, только ощущения – помню, что все время мерз и хотел есть. Иногда незнакомые люди приводили меня в какие-то дома, там я наедался до одурения, согревался и становился сонным и безвольным, мне было уже все равно, что кто-то раздевает меня, обнимает, целует. Часто это приносило боль, но она была не сильнее, чем страх снова оказаться ночью на улице. Хотя через какое-то время это снова случалось. Сколько я так жил – не знаю, я не думал тогда о времени. Не умел ни читать, ни считать, я и сейчас не слишком-то… Был момент, когда я чуть не кинулся. Не знаю, что со мной случилось, видно, заболел или избил кто… или передоз…

Голос был слабым, монотонным, но Артуру казалось, что он видит все это как свои воспоминания.

– Я открыл глаза и увидел свет из угла, и вспомнил, что до этого постоянно видел черную пасть, я пытался отодвинуться от нее, закрыть руками лицо, но ничего нельзя было сделать, она была вокруг, я висел посреди пропасти в темноте. Свет был от маленькой лампы в углу комнаты. Пытаясь разглядеть, я понял, что лежу где-то в тепле и тишине и страшно хочу жрать. Человек приблизился ко мне, это оказалась женщина, я не мог назвать ее ни старой, ни молодой, она была очень некрасивая, толстая и вся в розовых бородавках, а голос у нее был хоть и хриплый, но добрый, и глаза веселые. Она улыбнулась мне и принесла чай, пахнущий травой. Я хотел поднять руку, взять чашку и не смог. Я заржал. Она тоже хмыкнула, присев на постель, мы с ней смотрели друг на друга и смеялись, потом она подняла меня, подпихнула мне под спину подушку, взяла мои руки и вложила в них теплую чашку. Я пил, и мне все было так чудно, будто я с луны свалился и совсем не знаю, как здесь все…

Она кормила меня, поила, обтирала меня какими-то жидкостями, а я только лежал и наблюдал за ней или дрых. Иногда к ней кто-то приходил, тогда она задергивала занавески у моей постели, я слышал тихие голоса, постепенно я понял, что она продает что-то –лекарства или наоборот яды. Потом я смог сидеть, я по-прежнему ничего не делал, но однажды она подошла ко мне с глиняной миской, в которой были какие-то семена и попросила выбрать почерневшие и скрюченные. Конечно, я взялся за дело, но скоро устал и закимарил с миской на коленях. В следующий раз я сам спросил, чем ей помочь, и она дала мне растирать какой-то зеленый порошок, сказав, чтобы я не вздумал его лизнуть. Я перетирал его сколько хватило сил.

Потом я смог вставать, поправился, и мы с ней вместе занимались ее всегдашней работой – готовили из растений порожки, мази, настои. Я многое узнал от нее, все было удивительным, я словно попал в сказку, где все было возможно. Можно было замедлить или ускорить время, исцелить или заставить медленно чахнуть, можно было умереть и воскреснуть, приворожить кого угодно. Она любила повторять, что только любовь не подчиняется нам, а все остальное – подвластно. Приворожить можно надолго, но если любовь не вспыхнет, привязанность вскоре выродится, выгорит в мучение.

Я долго прожил у нее – несколько раз была зима, она любила зиму, особенно дни, когда нельзя было выйти на улицу из-за ледяного ветра. В такое время мы рано ложились спать, потому что успевали сделать все, что наметили, не отвлекаясь на посетителей, и перед сном она давала мне какой-нибудь шарик. Если я болел, он помогал поправиться, а если нет, просто приносил сны. В этих снах мы уносились очень далеко, иногда каждый сам по себе, иногда вместе – это были классные места и такие приключения, что я ждал их повторения и упрашивал ее снова устроить нам прогулку по другим мирам. Она смеялась и говорила, что если часто уходить глубоко в сны, жизнь будет казаться слишком скучной, а это хреново.

Однажды она вернулась домой и сказала мне собираться. Вещей у меня почти не было, только те, что на мне, но она сказала, что я должен взять с собой ее лекарства на всякий случай, а остальное и так всегда при мне – в голове и сердце. Я спросил, куда мы пойдем, и она ответила, что отведет меня туда, где я буду в безопасности. Я не чувствовал, что мне что-то угрожает, но замечал, что она тревожилась в последнее время. Я сказал, что ничего не боюсь, и пусть даже я сдохну, но не хочу разлучаться с ней. Она села рядом со мной и засмеялась. «Дать тебе отворотное зелье?» – спросила она, и я ответил, что любовь ей неподвластна. «Это верно, – согласилась она, – как верно и то, что живем мы не только для себя, и что наши судьбы сплетаются с судьбами других людей».

Она встала позади меня, положила руки мне на голову и велела закрыть глаза. И я увидел то, о чем она говорила. Я был в каком-то большом саду, там было много народу и каждый был занят чем-то своим. Я разглядывал их, пытаясь понять, зачем я здесь, а потом я начал видеть, что всех нас накрывает одно большое прозрачное покрывало из разноцветного воздуха, я поднял руки и всколыхнул это покрывало, и волны, радужные переливающиеся волны, разошлись от меня по всему покрывалу, я словно увидел весь мир, все человечество, и колебания этого покрова коснулись всех – кого-то больше, тех, кто был рядом, кого-то меньше, но всех, каждого в мире. Кто-то совершил движение, и я почувствовал колебания этого цветного воздуха, докатившиеся до меня и всех остальных. Я понял, из чего состоит это покрывало – это были… мысли и чувства… людей…

Последние слова он произнес уже внутри сна.

Меч как символ

Мальчишка приоткрыл дверь, прислушиваясь к голосам, доносившимся из столовой.

– Есть арабское предание, будто меч изобрели иудеи, а место, где первый меч был выкован – гора Касиум в окрестностях Дамаска, она прославилась в исламском мире своей сталью, а еще, по легенде, именно на этой горе Каин убил своего брата. Наш меч явился нам как «похороненный меч», такой в средневековых легендах часто символизирует наследство, которое предстоит отвоевать, проявив доблесть и чистоту помыслов. А на востоке меч традиционно является символом духовного поиска, возможно, слова Христа «не мир я принес, но меч» об этом же, о той внутренней войне, какую постоянно ведет искатель истины.

– Этот меч хочет не только внутренней войны, так мне показалось.

– Да, он активная сила, как знать, может, действительно, он так влиял на честолюбивого безумца, положившего всех своих людей в Ронсевале. Помнишь, говоря о мече, он в перечисляет то, что завоевал: Анжу с Бретанью, Мэн и Пуату, норманов, Прованс и Аквитанию, ломбардов, фламандцев, баварцев… и еще полмира. Меч влек его по пути кровавых побед, привел к смерти, а сам не захотел погибать.

– Странно, что этот человек стал таким героем для Европы.

– Герои в то время были очень нужны, и они возникали из любого намека на подвиг, это сейчас их принято унижать и уничтожать, а тогда… Ничем, возможно, не выделяющийся граф бретонской марки Хруодланд участвовал в сражении, где франки потерпели сокрушительное поражение. Россказни, народные героические сказания, чья-то свободная фантазия, а может, и заказ – и он превращается в героя, даже в супергероя! Жеста о Роланде самая популярная из всех песней о деяниях.

– Мы с отцом были как-то в Галле, там на площади стоит памятник Роланду. Нам сказала экскурсовод, что подобные фигуры есть еще в Бремене, Дубровнике и еще каких-то немецких городах.

– Есть-то они есть, – усмехнулся Роланд, – только экскурсовод не сказала вам, а может быть, и сама не подозревала, что к Хруодланду, прототипу графа, и к персонажу «Песни» эти фигуры отношения не имеют. Они увековечивают другую фигуру, не менее популярную в истории западного мира – фигуру палача, или фигуру карающей власти!

– Неожиданно! Это правда?

– Вероятнее всего – да. На изображениях Хруодланда его обязательным атрибутом кроме меча был Олифант, знаменитый рог рыцаря, а немецкие «роланды» его не имеют, а еще на некоторых из них – короны, что тоже никак с героем «Песни о Роланде» не вяжется. В руках у немецких статуй длинные двуручные мечи – именно такие мечи раньше отсекали пойманным преступникам конечности и головы. Поначалу в тех местах, где вершилось правосудие, устанавливали просто меч, позднее – шест со щитом или гербом города, а к десятому веку появились статуи рыцарей. А поскольку земля там была пропитана кровью, то часто и называлась «красная земля», по-немецки «рот ланд» – название, которое превратилось в имя изображенного рыцаря. Под влиянием входивших в моду французских легенд, «ротланд» сросся с образом Роланда. В общем, то, что рыцарь оказывается палачом, на мой взгляд, – символично…

– И невесело… – Хильда, последние несколько минут смотревшая через плечо Роланда на приоткрытую дверь в комнату Доминика, вдруг заторопилась. – Извини, я пойду, мне нужно записать кое-что…

Она ушла наверх.

_______

Мальчишка открыл дверь и демонстративно направился на кухню. Достал пачку крекеров и не спеша пошел обратно.

Роланд, скривив рот в невеселой усмешке, рассматривал его.

– Странно, что они тебя упустили, оставив всего-навсего узоры на физиономии, – сказал он, когда Доминик проходил мимо его кресла. – Я было отнесся к Мерлю как к человеку серьезному… на его месте я бы уже давно с удовольствием тебя пытал.

– Можешь попробовать на своем, ты, вроде, хотел в самом начале нашего знакомства.

– Сейчас в этом уже нет необходимости, у меня другой путь – без посредников.

– Ох.еть! Круто!

– Твое бестолковое использование обсценной лексики лишает это выразительное средство языка его настоящей силы.

– Чё?

– Присядь, ужасный ребенок, – покровительственно сказал Роланд, – выпьешь?

– Не, не хочу кислятину, я пиво буду.

– Пива нет.

– У меня есть. Угощаю.

– Ладно, неси.

– Раз ты такой добрый сегодня, может, и покурим чего-нибудь? Как раз есть…

– Так! Наркотики держишь в доме!

– А где их держать – на улице, что ли?

– Артур с тобой нянчится как мать родная, а ты…

– А что я? Какой от меня вред?

– Не удивлюсь, если у тебя атомная бомба под кроватью припрятана…

– Я ж полезный! – вкрадчиво произнес мальчишка, – Вот ты захотел, а у меня – есть.

– Давай.

– Вот! У тебя нервишки как – крепкие?

– Что у тебя за отрава такая?

– Улет! Сам увидишь.

_______

– Ты можешь описать этих людей? Хотя нет, подожди, я попробую угадать, как они выглядят. По-моему, я с ними тоже встречался, только вслепую. – Роланд старался припомнить голоса и производимое ими впечатление.

– Хм, ну, валяй, угадывай!

– Старший довольно высокий, средней комплекции, обычная стрижка, выбритое лицо, серые волосы… длинный нос.

Доминик прыснул:

– Ну, вроде… нос я не разглядывал.

– Так, – продолжил Роланд, – ну, а младший… коренастый, ниже первого, короткие светлые волосы, скорее всего прыщавый, лицо подонка.

– Вот, сразу, блять, все понятно! Лицо подонка! – Доминик разглядывал собеседника, застрявшего в своем воспоминании.

– Такое свинячье немного… Таких постоянно встречаешь, они как под копирку с какого-то оригинала срисованы.

– Под твои описания куча народу подходит, но в общих чертах – попал.

– И все-таки, почему они тебя упустили.

– Кто знает, – пожал плечами мальчишка, – сначала мне казалось, что это я такой ловкий, но потом пришло в голову, что ребята работали четко по плану… Гадать можно до второго пришествия, но чуйка такая…

Он остановился, посмотрел на собеседника очень серьезно.

– Говори.

– …будто в игру вступил кто-то, кто до сих пор себя никак не проявлял…

– Или оставался незамеченным, – добавил Роланд и, пользуясь настроением, в котором последние несколько минут пребывал мальчишка, попросил:

– Расскажи про того, кто управляет Городом.

– Пф! Так запросто не расскажешь, он необычный человек. – Доминик разлегся на диване, закинув ноги на его спинку, и пускал вверх струи дыма.

– В чем это проявляется?

– Он… видит.

– В каком направлении?

– О-о! Вопрос в точку! – Доминик щелкнул языком. – Он не предсказывает будущее, его не интересует прошлое, он смотрит в тебя и понимает что-то главное про тебя, и тогда он принимает решение, принять тебя или нет.

– Кому-то он отказывал?

– Да. Не каждый выдержит жить в Городе. А получится ли когда уйти, неизвестно.

– То есть тот, кто попадает туда, должен иметь в виду, что может пробыть там до конца жизни?

– Да.

– Почему?

– Потому что выбор тех, кто обращается в Город, это выбор между совестью и жизнью.

– Совестью и жизнью?

– Ну, например, в Городе живет человек, который раньше работал на Пеллерэнов. Ему, как я слышал, было поручено кокнуть одного денежного мешка. Приходит он к тому прямо в кабинет, зная, что он в доме один, уже готов выстрелить, а тут открывается дверь и вбегает сопляк лет пяти – и прямо к деду на шею. Короче, сплоховал, хоть понимал, чего ему светит, поэтому решил уйти в Город. Ему все равно за его дела срок хороший полагался. Не хотел бегать как заяц, не хотел, чтобы пострадала его родня, состряпал самоубийство и исчез.

– Значит, то, что в городе живут жертвы невидимой войны двух семейств, правда?

– Мало кто из жителей Города рассказывает свои истории.

– А что вообще они там делают?

– По-разному. В основном пытаются срубить бабла, кто как может, ну, а еще тусуются, кто хочет – учится. Старший занимается с ними языками и всякими медитациями.

– Медитациями? Так слухи о секте тоже неспроста.

– Как хочешь можно назвать. Два человека сядут рядом, будут думать каждый о своем, не говоря ни слова, и кто-то назовет это сектой. Старший просто учит тому, что знает, а знает он много.

– Курсы экстрасенсорики? Ты своим штучкам тоже в Городе научился?

– Чему научился так это не смотреть с пренебрежением на то, чего не знаю.

– Отличная черта, конечно, но ты как будто бы знаешь все, ребёнок.

– Не, не все, но точно знаю – сейчас тебя нахлобучит, держись!

_______

Роланд стоял в своей комнате перед зеркалом. Восковым мелком он начертил на стекле несколько линий, и его отражение приняло комически грозный вид, он подрисовал двойнику еще и бонапартову двурожку, а рядом с правой рукой перевернутого себя нарисовал меч. От распахнувшейся створки окна по зеркальному миру прошелся луч, сверкнуло лезвие. В руках Роланда теперь был настоящий меч. Расхохотавшись, он взмахнул им перед собой и рассек двойника, который, впрочем, остался в полном порядке в своей грозной нелепости. Странная усталость вскарабкалась ему на плечи, и он опустил руку, меч выскользнул и не издав ни звука исчез. Тишина затопила комнату красным страхом, но он не мог понять, где его источник. Стоял, слушал эту пустоту и ощущал, как утекают куда-то в невидимую брешь силы, как немеют ступни и слабеют колени, как начинает звенеть в голове.

Вместе с силами, куда-то исчезал и воздух. Роланд сорвал с шеи платок, раскрыл ворот, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Посередине грудины он увидел надрез с кровоточащими краями. Отшатнувшись вначале, а затем приблизившись к зеркалу, он недоумевая смотрел на багровую линию. Сорвав пуговицы, он распахнул рубашку. Грудь и живот были вспороты и края раны расходились, приоткрывая внутренности. Роланд взялся за эти края и раскрыл створки ребер. Внутри слабо пульсировали сосуды, еле-еле, как детская игрушка, у которой кончается завод. Эти движения угасали. А сердце уже было неподвижным. Тишина стала абсолютной.

Роланд понимал, что должен как-то запустить тот механизм, который поддерживает в нем жизнь, но не знал, как это сделать. Дотянуться до сердца рукой он не мог – этому мешали раздвинутые торчащие вперед ребра. «Разве может быть, что сейчас, из-за какой-то дурацкой выходки… неужели всё?.. Нужно кого-то позвать, нужно позвать малыша, но если крикнуть, он не услышит, а выйти в коридор так… Нельзя… И быстрее…» Он повернулся к двери, приблизился к ней, не ощущая шагов, и открыл. Из сумерек сверкнул на него взгляд.

– Ты? Что?

– Ты нормально? – негромко спросил мальчишка.

Роланд смотрел на него, не отвечая. «Притворяется, что не видит, или…» Он перевел взгляд на свой живот. «Черт!»

– Я в порядке, а что вдруг?..

– Да так… тихо у тебя было очень.

– А обычно я ору, когда ухожу в свою комнату?

Доминик ухмыльнулся.

– Обычно – нет.

– Хорошая шмаль, – задумчиво глядя на него, проговорил Роланд. Трудно было избавиться от ощущения, что мальчишка знает все, что сейчас происходило с ним. – Было страшно. Есть еще?

– Нет.

– Не жмись, я заплачу.

– Нету.

– Достать можешь?

– Ты… знаешь, не спеши так… – ответил мальчишка, отводя взгляд.