Роман Злотников
Братство Порога
Вскоре покинул «Серебряного льва» и Хаба. Уходил он, сгорбившись сильнее обычного, а у самого порога вдруг запнулся, словно хотел оглянуться. Но не оглянулся. Грохнула, захлопнувшись за ним, тяжелая дверь, навсегда отсекая когда-то легендарного душегуба от собратьев по ремеслу.
С той ночи больше никто Хабу не видел. Вполне вероятно, что он подался прочь из города и осел в лесной глуши, промышляя охотой на животных и случайных путников, где с годами окончательно озверел. А может быть, кто-то, таивший на него злобу, подстерег Хабу, лишенного теперь защиты Братства, и свел с ним давние счеты. А может, задремал хмельной старик под кустом, да обглодали его, бесчувственного, зубаны. Или, попросту хватив с горя лишка, свалился Хаба в сточную канаву и подох сам, без чьей-либо помощи. Никто не знал, как закончил свою жизнь Хаба, потому что никто и не думал искать его.
– Так что там этот старый пес про тряпки тявкал? – задумчиво выговорил Карфа, опустошив половину кувшина после ухода старика. – Мол, рукоять ими зря не заматывают?..
Грис выпучил глаза и замотал головой.
– Вот и я не понял, – хмыкнул Карфа, – совсем этот болван из ума выжил, сам не понимает, что несет. Главное – вот что. Чтоб не подумали уважаемые собратья, что этот верзила и нас сумел напугать – разберемся с ним по полной.
В молчании прошло еще несколько минут, в течение которых Грис от нечего делать сожрал целую миску сухарей, оставленных Хабой. А Карфа все сидел, потирая лоб, будто какая-то мысль не давала ему покоя.
– А если что пойдет не так, любезный друг, – медленно произнес он, – мы всегда сможем Гадхарда разбудить.
Видимо, Карфа сказал что-то совершенно неожиданное для Гриса, потому что тот вместо последнего сухаря прикусил глиняную миску.
– Надеюсь, мой любезный друг, до этого не дойдет, – вздохнул Карфа. – Хотя… кто знает… Этот пень Хаба, может, и сумасшедший, но чутье у него, прямо как у зверя дикого… В любом случае – у верзилы нет шансов. И еще… надо будет послать весточку страже, чтоб не торопилась, ежели какой шум услышит. Никто не должен помешать нам веселиться.
Карфа вдруг усмехнулся.
– Что нам король! – сказал он. – А, любезный друг? Что нам эти замшелые понятия о воровской чести? Новые времена – новые правила. Да если мы захотим, мы хоть завтра можем при дворе щеголять, а его величество даже не будет знать, кем мы были еще вчера… Так-то! Главное – нужных людей знать! Эх, любезный друг, я так рад, что судьба свела нас с Немым…
У Гриса вдруг вытянулась физиономия.
– Понял, понял… – закивал Карфа. – Ни слова никому о Немом… Конечно…
* * *
Оттар покрутил в руке кувшин – на дне кувшина гулко плеснуло. Оттар усмехнулся и швырнул кувшин через плечо, нимало не заботясь о том, куда именно он полетит и не приземлится ли на чьей-нибудь макушке.
Великий Громобой! Подумать только, еще два месяца назад он с радостью пробежал бы сотню-другую горных лиг за одну-единственную кружку теплого, прокисшего, мутного – какого угодно, лишь бы самого настоящего пива! Это сейчас, когда он легко может позволить себе глотать пиво хоть целыми бочонками, грех было б опускаться до вспененных и нагревшихся подонков, если в любую минуту ему проще простого заполучить вкусный, крепкий и в меру охлажденный хмельной напиток.
Вот Рыжая Магда со стуком поставила перед ним очередной запотевший кувшин. Поставила и уютно шлепнулась Оттару на колени, тем самым решительно положив конец попыткам Колченогой Зары и Нады Кривой занять эту позицию. Зара и Нада, с двух сторон украдкой двигавшиеся по скамье поближе к Оттару, уставились на Магду ненавидящими взглядами и зашипели, как кошки.
Да что Зара и Нада! Одна хромая, при ходьбе переваливается с ноги на ногу, будто больная утка, а вторая с громадным молочного цвета бельмом на правом глазу… Вот Магда – совсем другое дело. Эх, Магда! Задница – как два пышных каравая, только что вынутых из печи, груди – упруго покачивающиеся при каждом движении мехи, налитые молодым вином, и при всем при этом великолепии – неожиданно тонкий змеиный стан… А ямочки на раскрасневшихся щеках! На щеках, которые нельзя не ущипнуть, как нельзя не куснуть неожиданно открывшееся в прогале листвы румяное яблочко. А ноги! Белые-белые – чуть шлепнешь, и на коже вспыхивают дразнящие пунцовые пятнышки. А руки!.. Но, пожалуй, больше всего Оттара волновала грудь рыжеволосой. Так и тянет опустить разгоряченное лицо в глубокий вырез, словно в пьянящую морскую волну…
Оттару только недавно исполнилось девятнадцать. И жизнь его складывалась так, что до прошлого месяца отведывать женской ласки ему не приходилось. Когда он прибыл в Дарбион, ему были не совсем понятны жгучие взгляды, которыми щедро осыпали его особы противоположного пола: от сопливых девчонок с цыпками на босых ногах до почтенных матрон, которым в пору на загривке закручивать палочкой дряблую кожу, чтоб она не болталась складками от щек и шеи до самой груди. Но это только поначалу. В первую же ночь, которую он провел в специально отведенных для него покоях дворца его величества Ганелона, подчинясь внезапно охватившему его невыразимому удушливо-горячечному чувству, он сгреб в охапку служанку, наклонившуюся, чтобы взбить ему постель… Сгреб-то сгреб, а что делать дальше – понятия не имел. Впрочем, служанка… как, бишь, ее звали?.. даже не растерявшись, мигом разъяснила все затруднения. С той самой ночи будто какой-то маленький демон поселился в светловолосой голове юного Оттара. О чем бы он ни думал, всякий раз мысли его сворачивали в ту укромную темь, где жаркими кольцами сплетаются мягкие тела, где пыхтят невиданные никогда ранее перины и прыскают в стороны сладкие нутряные стоны…
В помещении «Тошниловки» окон не было. И дверь, впуская и выпуская посетителей, отворялась все реже и реже – но одного мимолетного взгляда на посиневшую уже запорожную темноту Оттару вполне хватило, чтобы определить – до полного рассвета осталось совсем немного. Пора уже было покидать кабак. Оттар урвал бы еще пару минуток, чтобы подняться с Магдой наверх (что он проделывал уже дважды), но по взглядам окружающих (Братья напрасно думали, что юный северянин не замечает, как за ним пристально наблюдают) давно уже понял, что просто так ему уйти не дадут.
«Идиоты с пингвиньими мозгами! – тиснув напоследок Магду за пышный зад, подумал Оттар. – По их глазам и поведению можно читать мысли так же легко, как следы на свежем утреннем снегу!»
Если раньше он чувствовал только ненависть и густо смешанную с опаской угрозу, то теперь расслабленной уверенностью разило от воров так же явственно, как от него самого – крепким пивом. Надо думать, что за порогом «Серебряного льва» Оттара ждет сюрприз.
Оттар допил пиво; отправив кувшин в последнее путешествие до ближайшей стены, довольно отрыгнул и поднялся, предварительно переместив рыжую кабацкую прелестницу со своих колен на скамью. Магда, Зара и Нада всполошились. За то короткое время, которое понадобилось парню, чтобы швырнуть еще одну серебряную монету лохматому служке, уже спешившему к нему поправить наспинную перевязь, одернуть нательную рубаху под тяжелой кожаной курткой и пятерней расчесать жидкую бороденку, он успел выслушать три полноценных признания в вечной любви, плавно переходящих в предложения руки и сердца с подробным перечислением всех видов имущества не только признающихся, но и их родственников.
В ответ на такое Оттар счастливо загоготал и потянул себя за реденькие усишки. Непонятно, как и почему, но женщины углядели в этом жесте нечто настолько обнадеживающее, что, будто завороженные, двинулись следом за парнем, видно намереваясь проводить его до самого дома – но у двери их остановили очень серьезные и вроде бы совершенно не пьяные здоровяки, из тех, кто пришел в кабак совсем недавно. Оттар, безусловно, должен был заметить это происшествие (тем более что Зара оглушительно заорала, когда ее, вздумавшую упираться, двинули кулаком по шее), но почему-то не заметил.
Парень вышел под светлеющее уже небо, на котором сонно моргали, угасая, звезды, и с хрустом расправил плечи. Узкий переулок, ведший на одну из центральных улиц, резко сворачивал через полдесятка шагов. Оттар на минуту остановился, повернувшись к стене, словно застигнутый желанием справить вполне понятную нужду, и прислушался. В предутренней тишине что-то ворохнулось за поворотом, металлически лязгнуло откуда-то сверху и чуть приоткрылась дверь кабака позади северянина.
«Прыгнут с крыши, – определил Оттар, – да из-за поворота встретят. А те двое, значит, сзади подскочат, когда для них время придет…»
Он едва удержался от улыбки. Великий Громобой, эти полудурки даже и представить себе не могут, с какими противниками ему приходилось иметь дело там, откуда он прибыл! Ну что ж, сейчас они получат отличный урок на тему, что жертву нужно выбирать более тщательно.
Услышав все, что хотел услышать, Оттар с удовольствием пожурчал. Затем не спеша завязал шнурки штанов и, беспечно насвистывая, двинулся вперед. Переулок был настолько узок, что обнажать длинный двуручник не имело смысла, поэтому он держал руки поближе к висевшим на ремне ножам – со стороны, впрочем, имея вид гуляки, вышагивающего уперев руки в бока.
До поворота оставался один шаг, когда под чьей-то осторожной ногой скрипнул деревянный настил крыши – как раз над головой Оттара.
– Началось, – предвкушая жестокую забаву, прошептал он.
* * *
Грабитель не прыгнул с крыши – он с нее соскользнул, метя угодить Оттару на плечи. Но северянин с ловкостью, совершенно невообразимой для его крупного тела, ушел в сторону и, одновременно опустившись на колено, встретил нападавшего сильным секущим ударом ножа снизу вверх. Длинный кривой клинок распорол вора от низа живота до самого подбородка – как рыбу.
Оттар выхватил второй нож и, перепрыгнув через бьющееся в судорогах тело, стремительно ринулся вперед – низко нагнувшись, словно собираясь броситься в набегающую морскую волну. За поворотом его ждали двое. Впрочем, «ждали» – не совсем подходящее для этого слово. Появление парня именно в то мгновение, когда он появился, оказалось для них полной неожиданностью. Первый, очевидно, не успел ни понять, ни разглядеть ничего – только почувствовал, как мимо него мощно просвистел темный вихрь – а потом жизнь его, клокоча, хлынула на покрытую нечистотами землю – из глубокой рассечины, идущей наискось через живот.
Второй грабитель, держа перед собой обеими руками несуразно выкованный узкий меч, попятился назад, изо всех сил тараща глаза, чтобы уловить смысл в молниеносных движениях противника. Прежде чем он сообразил принять оборонительную позицию, пара кривых ножей северянина, с лязгом скрестившись на манер чудовищных ножниц, отсекла ему голову. Укороченное тело, брызжа черно-красными струями из среза шеи, еще несколько мгновений стояло прямо, а затем, будто лишившись костей, сразу обмякло и опустилось на землю.
Оттар вылетел на затопленную синей полутьмой улицу и всплеснул ножами, стряхивая с них капли крови. Позади него вспухали изумленные голоса и вразнобой стучали шаги. Спокойно ожидая преследователей, он деловито вытер кривые клинки о штанины и вложил ножи в ножны. Потом, когда шум приблизился, когда короткие пересвисты полетели с разных сторон – из соседних переулков, – он закинул руки за спину и освободил из ножен двуручник. Привычное, но все еще волнующее ощущение силы заставило его улыбнуться – так было всегда, когда в его руках оказывался этот меч, захваченный когда-то его отцом в одном из морских набегов во Вьюжном море и переданный ему в день его совершеннолетия. О, Андар Громобой, вот уже более двух месяцев прошло с тех пор, как Оттар в последний раз обнажал свой двуручник для битвы! Парень сорвал с рукояти тряпки, и последний луч умирающей Утренней Звезды сверкнул на навершии меча, выточенном в виде головы виверны.
На пустынную улицу высыпали Ночные Братья. Двое, показавшиеся слева, были вооружены короткими прямыми мечами, одинаково удобными для колющих и рубящих ударов; двое, что выбежали из переулка справа, в руках держали метательные ножи без рукоятей, на поясах же у них висели: у одного кривой ятаган с зазубренным, как у пилы, лезвием, а у второго бронзовая палица с острым трехгранным клином – такая палица называлась «вороний клюв» и была предназначена для битвы с облаченным в латы противником. «Клюв» легко пробивал любой доспех, выкованный руками людей, и даже некоторые из доспехов, созданных в гномьих подземельях. Кроме того, из-за спины у вооруженного палицей вора выглядывал арбалет – это Оттар отметил особо.
Три ножа, брошенных один за другим, пролетели мимо Оттара – он не шелохнулся. Четвертый нож парень отбил коротким движением меча. И, шумно выдохнув сквозь хищно оскаленные зубы, взмахнул мечом над головой, разминая мышцы плеч и спины: пришло время славной рукопашной битвы.
Трое бросились на него одновременно. Тот, с «вороньим клювом», немного поотстал, укрываясь за спинами товарищей, чтобы наладить арбалет для выстрела. То, что произошло в следующий момент, ни он, ни троица, кинувшаяся в бой, никак не ожидали. Оттар шагнул вправо, присев на ногу, без усилий нанизал вооруженного ятаганом грабителя на длинный клинок двуручника и, словно крестьянин, бросающий вилами сноп соломы на скирду, швырнул нанизанного (безвольно болтающиеся ноги вора описали полукруг над камнями мостовой) в подбежавшую с другой стороны пару его товарищей, сбив обоих наземь.
Парень дал им подняться. Время, за которое легко можно было добить грабителей, он потратил на то, чтобы устрашающим взмахом окровавленного меча обратить в бегство обладателя «вороньего клюва». Вор, так и не сумев как следует прицелиться, выронил свой арбалет и пустился наутек. Когда Оттар, раздувая ноздри, обернулся, помятые грабители, растерянно переглядываясь, мелкими шажками отступали вдоль по улице. Оттар опустил меч. Преследовать этих болванов он не собирался. И так уже порядочно задержался.
Но из черного горла переулка, в котором располагался «Серебряный лев», вышагнул еще один громила, неся на руках, будто ребенка, огромную дубину, утыканную ржавыми гвоздями. А за ним еще двое, нисколько не уступающих размерами первому, – Оттар узнал в них тех, кто на пороге кабака задержал женщин, не дав им увязаться за парнем. Один из здоровяков поигрывал мечом (другая рука его была плотно замотана кожаным плащом, такое применение плаща в скоротечных городских драках успешно заменяло щит), а второй держал в руке толстую цепь с тяжеленным шипованным шаром на конце. Эта цепь с шаром называлась «утренняя звезда». В неумелых руках бесполезная, в руках опытного воина она являлась поистине страшным оружием.
Троица смотрелась сильно – особенно на фоне этих мелких подонков, компанию которых Оттар только что разогнал. Поняв, что настоящая драка ему только предстоит, северянин крякнул, мотнул головой и покрепче перехватил рукоять меча. Громила с «утренней звездой» углядел сверкнувшую голову виверны на навершии двуручника и быстро и тихо что-то сказал товарищам. Казалось, на мгновение бандиты замешкались. Но потом обладатель дубины заливисто свистнул, подавая кому-то знак, и трое, снова обретя уверенность, медленно двинулись на Оттара, по мере продвижения увеличивая расстояние между собой – явно намереваясь окружить парня.
Оттар отступил на шаг. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы оглядеться и оценить обстановку. Парочка, уже собравшаяся бежать, приободрилась и, ощетинившись мечами, держалась теперь позади громил, словно шакалы в тени львов. Чуть поодаль маячил грабитель с арбалетом. Оттар улучил удобный момент и уже собрался броситься в первую атаку, как вдруг заметил на улице еще одного человека.
Северянин не успел его как следует рассмотреть, хотя с первого взгляда понял, что к Ночному Братству он никакого отношения не имеет – самый обычный прохожий в неприметной, запыленной одежде, с громадным тюком за плечами, которого какие-то неотложные дела выгнали из дома в такую рань. Только вот обычный прохожий, наткнувшись на пустынной улице на семерых вооруженных мужчин, способен лишь на одно действие – задать драпака и как можно быстрее. А этот человек бежать никуда не собирался. Он даже заинтересованно замедлил шаги.
Но долго рассматривать чудака Оттару было некогда. Вот-вот рассветет, а с первыми лучами солнца он должен быть во дворце. Следовательно, для того, чтобы утихомирить парней из Ночного Братства, времени у него было в обрез.
Издав боевой рык, испокон веков передающийся в его роду от отцов к сыновьям, Оттар прыгнул вперед на вооруженного дубиной громилу. Тот отпрянул, но северянин атаковал вовсе не его – это движение оказалось обманным. Неожиданным длинным боковым выпадом Оттар распорол бок держащемуся позади прочих бандиту с «утренней звездой». И в следующее мгновение крутнулся вокруг своей оси, едва успев расколоть мечом арбалетный болт, свистнувший в лицо…
Раненый, выронив цепь, со стоном повалился на мостовую. Бандиты одновременно с двух разных сторон кинулись на Оттара, тот свирепо осклабился, завращав над головой своим двуручником. Залязгала сталь о сталь, и еще раз брызнула кровь, и снова засвистели арбалетные болты – когда вдруг над спящими домами поплыл низкий и густой – совсем нечеловеческий – рев, шедший будто бы из самих черных подземных глубин.
* * *
Боги были милостивы к Гадхарду. Он был рожден от любви – в отличие от большинства существ, чьими отцами были болотные тролли, а матерями – дочери человеческие. Более того: в его жилах, помимо полузвериной тролльей крови, текла благородная графская кровь. Родительницу свою Гадхард не видал никогда в своей жизни, зато десятилетие спустя, побывав в землях, которые мог бы считать своей родиной, наслушался о ней достаточно. Сказания о Неистовой Графине, которая в безуспешных попытках удовлетворить свою страсть совокуплялась со всем, что было способно к совокуплению, еще жили в окрестных деревнях, несмотря на то что сама Графиня померла давно – в час рождения Гадхарда. Статью и размерами получившийся в неведомого своего папашу, выходя на белый свет из материнского чрева, младенец Гадхард попросту разорвал свою мать пополам.
Само собой, законный супруг Неистовой Графини появлению такого наследника не обрадовался. Еще не остыл труп его супруги, как приказал граф дворовым людям уволочь истошно орущего зеленокожего урода туда, где ему самое место – в болотную топь. Двое здоровенных мужиков обмотали младенца холстиной, обвязали накрепко веревками, чтоб не брыкался по дороге, и, зацепив холстину крюками, с великим трудом оттащили извивающийся сверток к болоту, на берегу которого любила прогуливаться в одиночестве безвременно почившая Графиня. Волочить тяжеленное страшилище по кочкам, рискуя в любую минуту утонуть, им не хотелось. Поэтому мужики разрезали веревки и, вооружившись длинными кольями, загнали гигантского ползуна в топкое место. Ушли они только тогда, когда он, полностью скрывшись под черной водой, начал пускать пузыри.
Хоть тролли и ненамного умнее диких зверей, хоть и живут они всего лет сорок – пятьдесят, но, отличаясь громадными размерами и соответствующей силищей, могут находиться под водой от нескольких часов до нескольких дней. Воля богов была такова, что новорожденный Гадхард выбрался на сушу. Кто знает, как повернулась бы его судьба, если б его подобрали зеленокожие сородичи или мирные охотники; но новой семьей для Гадхарда стали Лесные Братья, немногочисленный отряд которых в сумерки вышел из леса неподалеку для разведки местности. Лесные Братья же и дали ему имя: Гадхард. Что на их разбойничьем жаргоне означало – Живая Добыча. Очень скоро выяснилось, что физически найденыш мало чем отличается от народа, к которому принадлежал его папаша (разве что мордой он больше походил на человека, а не на громадную жабу, как другие тролли, да и на голове у него росла вполне человеческая шевелюра, тогда как все тролли были лысы), зато по уровню умственного развития он вполне мог сравниться с человеком; правда, не со всяким, а только со страдающим слабоумием. До десяти лет (почти уже зрелый возраст для троллей) Лесные Братья не спускали его с цепи, методично обучая приемам палочного боя и время от времени используя в качестве боевой машины в битвах с охранниками торговых караванов.
Равно как и другим хищникам, Лесным Братьям приходилось часто менять места охоты в поисках новых жертв. И как-то забралась ватага в далекие заболоченные леса, и на первой же стоянке Братья напоролись на самку тролля с целым выводком детенышей. Троллиха яростно защищалась, убив троих разбойников и покалечив с полдесятка, но ее удалось-таки одолеть, исколов копьями ноги. Детенышей хладнокровно пустили в общий котел, а самку не стали убивать, ради смеха бросили Гадхарду. Но, против ожидания Братьев, Гадхард не набросился на жалобно скулившую раненую троллиху, как подобает любому уважающему себя самцу. Он довольно долго кружил вокруг нее, звеня своей цепью, обнюхивая и пытаясь заговорить (Гадхард овладел человечьим языком на таком уровне, что вполне был способен поддерживать простой разговор). Убедившись в том, что она не понимает его и даже, видимо, не видит особого различия между ним и мучителями-людьми, Гадхард в замешательстве отошел. Вечером ему швырнули изрядный кусок ее мяса, но Живая Добыча даже не шелохнулся. С того времени часто стали замечать Братья, как ночами Гадхард негромко говорит сам с собой, и не раз бивали его за то, что он царапал когтями свой ошейник и грыз звенья цепи. Если бы кто-то из лесных молодцов имел привычку задаваться вопросами по поводу окружающей действительности, он, наверное, пришел бы к выводу, что их зеленокожий гигант-питомец впервые в жизни задумался над тем, кто он на самом деле такой?
Но настал тот день, когда в одном из боев цепь, удерживающая Гадхарда, лопнула. Ощущение свободы неожиданно опьянило Гадхарда. В нем вдруг проснулась голубая графская кровь. Получив возможность двигаться так, как ему хочется, а не туда, куда его направляют, он впал в безумство. Когда кровавая пелена спала с его глаз, оказалось, что он стоит на лесной тропе совершенно один, покрытый кровью с головы до ног, с размочаленным обломком дубины в лапище. А вокруг вперемешку валяются трупы торговцев, их наемников и кое-кого из Лесных Братьев с размозженными головами.
Гадхард подобрал обломок меча, рукоять которого мертвой хваткой сжимала оторванная по плечо рука, содрал с его помощью со своей шеи многослойный кожаный проклепанный ошейник и огляделся. Лесная тропа вела с запада на восток. На востоке располагался лагерь Лесных Братьев, и полутроллю хватило умишка избрать противоположное направление. Он двинулся на запад. Шел несколько ночей подряд, светлое время суток проводя в ямах или на деревьях. На второй день пути Гадхард повстречал одинокого тролля и с омерзением отшатнулся от него. Когда же тот сам заинтересованно потянулся к нему, дивясь густым волосам на голове, лохмотьям набедренной повязки и свежесломанной дубине в лапах (тролли не нуждались в оружии, обходясь мощными когтями и зубами), Гадхард обложил его самыми грязными ругательствами, какие только слышал от своих старых хозяев. Это не помогло – тролль не понял полутролля. Тогда Гадхард дубиной раскроил ему башку. Брезгливо обошел труп и направился дальше.
Несколько раз ему попадались человеческие поселения. Гадхард не входил в них. Зато подолгу сидел где-нибудь в укрытии густой травы и, взволнованно дыша, наблюдал. Его неудержимо тянуло к людям.
Боги по-прежнему не оставляли его своей милостью. Гадхард утвердился в мире людей, заняв место, к которому привык с самого своего рождения. Он стал одним из воинов Ночного Братства. Городские воры оказались умнее лесных головорезов. Гадхарда не стали сажать на цепь, относясь к нему почти как к равному. День-деньской полутролль спал в подвале под кабаком «Серебряный лев». Жратвы и питья ему давали вдоволь и, помимо этого, справили железную дубинку с шипованным набалдашником, которую в одиночку не под силу было поднять никому из людей. За Гадхардом посылали только тогда, когда требовалось задействовать его нечеловеческую силу – в бою он стоил целого отряда отборных ратников. Правда, с годами характер полутролля испортился: видимо, люди, к числу которых он себя безоговорочно причислил после короткого опыта общения с сородичами по отцовской линии, разочаровали его. Что в принципе неудивительно, учитывая род занятий персонажей, с которыми ему приходилось общаться. В последнее время, впадая в ярость битвы, Гадхард не успокаивался до тех пор, пока не упивался кровью и стонами жертв досыта. Поэтому верхушка Братства прибегала к услугам Гадхарда все реже и реже…
* * *
Этих головорезов нельзя было обвинить в отсутствии тактики. Оттару пришлось изрядно попотеть, сражаясь одному против четверых, еще и при том условии, что подлец-арбалетчик так и норовил выскользнуть из поля его зрения, чтобы изловчиться выстрелить наверняка. Бандиты не нападали очертя голову, особенно после того, как еще один из них напоролся на клинок северного двуручника – они действовали осмотрительно, грамотно пользуясь численным преимуществом с целью вымотать противника и подставить его под арбалетный болт. Атаки северянина вязли в глухой защите, причем Ночные Братья, остерегаясь грозного двуручника, предпочитали не отражать удары, а попросту отпрыгивать на безопасное расстояние. Преследовать врага Оттар не мог, не подставив себя под клинки других окруживших его бандитов.
И когда уже третий арбалетный болт пробуравил холодный предутренний воздух в тщетной попытке достичь цели, северянин вдруг сам, повернувшись спиной к бандитам, со всех ног бросился наутек.
Маневр был настолько неожиданным, что сразу двое головорезов ринулись вдогон, среагировав не разумом, а инстинктом.
В это мгновение Гадхард, топоча по переулку, впервые испустил свой рев.
Северянин пробежал всего несколько шагов. На приличной скорости он внезапно повернул обратно: это вышло у него так ловко, что момента торможения никто и не заметил – можно было подумать, будто он врезался в невидимую стену и, пружинно оттолкнувшись от нее, швырнул себя на не успевших ничего сообразить преследователей. Оттар бешеным винтом пролетел обочь бандитов: дважды свистнул меч, и одна за другой две головы с выпученными глазами и раззявленными в безмолвном крике ртами со стуком покатились по мостовой.
Во второй раз Гадхард заревел, показавшись из темени узкого переулка.
С видимым облегчением бандиты бросились врассыпную; тот, кого северянин успел ранить, даже уронил свой меч, с мучительным стоном обхватив пятерней глубокий кровоточащий разрез на плече. А Оттар остановился. И, набычив могучие плечи, сжал обеими руками перед собой меч с окровавленным лезвием. Его глаза налились кровью. Если то, что происходило до появления полутролля, было всего лишь затянувшейся забавой, то теперь перед ним встал настоящий враг.
Тролли обычно передвигаются на четырех конечностях, ибо передние их лапищи гораздо длиннее задних. Гадхард шел прямо, подобно человеку. Тролли никогда не используют оружия. Гадхард был вооружен огромной дубиной и держал ее вовсе не как кусок дерева, а как опытные воины держат привычный для их рук инструмент смерти. Ощеренная пасть полутролля шумно сипела нитями желтой слюны, но маленькие глазки внимательно ощупывали северянина, будто ища слабые стороны. Оттар видел перед собой чудовищный сплав звериной свирепости и почти человеческого разума – он быстро это понял, и, видимо, понимание это несколько сбило его с толку: когда Гадхард, низко приседая на каждом шагу и раскачиваясь, понес свою ужасную тушу все быстрее и быстрее прямо на него, северянин, покачивая перед собой мечом, непроизвольно отшагнул назад.
Гадхард стремительно бросился в атаку. Лапища полутролля была очевидно длиннее руки северянина, и двуручник значительно уступал по размерам громадной дубине – поэтому Оттар не рискнул ударить на опережение, а отскочил в сторону; дубина врезалась в мостовую и взорвала ее, точно слой снежного наста, – осколки камней градом застучали о стены близлежащих домов. Уйти от первого удара Оттару удалось без особого труда, но второй удар последовал с интервалом практически в мгновение. А за ним третий. И четвертый.
Окованная железом дубина летала с невообразимой легкостью, плела гибельную паутину, словно презирая законы инерции, подчиняясь будто не мышцам, а мыслям хозяина. Оттар проворным шмелем крутился вокруг полутролля, тщетно ожидая момента для контратаки. Грозное оружие северянина – длинный двуручник – в этой схватке оказалось бесполезным, и Оттар отшвырнул его, вытянув из-за пояса пару кривых ножей. Один из них он тут же изловчился метнуть во врага. Брошенный с близкого расстояния, нож тем не менее глубоко вошел в брюхо страшилища, но Гадхард смахнул его небрежным движением левой лапищи, как ужалившего овода. Длины ножевого лезвия попросту не хватило на то, чтобы пробиться сквозь толщу шкуры и мускулов и поразить внутренние органы…
Углядеть молниеносную прореху в свистящей паутине, поднырнуть под смертоносную дубину и успеть нанести точный удар в наиболее уязвимое место было единственной надеждой Оттара одержать победу, а значит – выжить. Но Гадхард, свирепея от того, что его дубина попусту сотрясала мостовую, двигался все быстрее и быстрее, не давая северянину ни малейшего шанса.
И вдруг огромный полутролль замер на месте с занесенной для очередного удара дубиной, словно каменное изваяние.
Не поняв причин такого странного поведения, Оттар тем не менее не упустил возможности. Мгновенно взметнувшись в отчаянном прыжке, он коротким и резким ударом ножа глубоко распорол Гадхарду горло, едва не отделив голову от шеи.
Полутролль не рухнул на мостовую, как того следовало ожидать. Почему-то замерев, он даже не изменил позы – только дернулась голова от сильного удара ножа. Остановившиеся глаза Гадхарда побелели, и зеленая его кожа начала быстро темнеть, будто внутри чудовищного тела вспыхнул черный огонь. Со слышным треском по громадному телу полутролля побежали черные червячки трещин. Кровь, хлынувшая из страшной раны под подбородком, почти сразу же запеклась уродливыми смоляными наростами на груди.
Тяжело дыша, Оттар прыгнул к своему мечу и, только схватив его, как следует огляделся.
Вокруг совсем рассвело. И колыхалась под мутновато-розовым небом тишина, хотя никакого сомнения в том, что вся улица давно проснулась от грохота битвы, не было. Совершенно почерневшая туша высоченным столбом торчала посреди улицы. Да валялись остывающие тела сраженных северянином бандитов. И стоял у сточной канавы под стеной ближайшего дома давешний знакомый. Неуклюжий тюк все так же громоздился за его плечами, а с еще двигавшихся пальцев правой руки тянулась к превратившемуся в изваяние полутроллю тающая энергетическая нить – уже почти невидная.
