Роман Редисов
Юность. Музыка. Футбол
Навеки молодой футбол
Старый очкастый хрыч в белом плаще и шляпе сидел и смотрел за игрой. А когда он собрался сваливать, Пабло толкнул локтем Мигеля и, глядя в ту сторону, тихо сказал: «Пойдем, проводим..». Мигель посмотрел в глаза Пабло, потом посмотрел вслед старику, снова повернул лицо к Пабло и кивнул. Я стоял рядом, и все видел и слышал. Поэтому Пабло обратился ко мне и тоже тихо спросил: «Пойдешь с нами, Габриэль?». Я тоже кивнул. Пабло улыбнулся. Но тут же сбросил улыбку и серьезно сказал: «Только тихо. Делать только, что я скажу.. Ладно, пошли». И мы трое двинулись к выходу. Но тут нас окликнул Мигель (другой Мигель, не тот, что один из нас, из троих):
– Эй! Вы куда?
Мы остановились. Пабло повернулся к нему и сказал:
– Скоро вернемся.
– Через десять минут нам играть, – тогда сказал Мигель.
Это мы знали. Пабло сказал:
– Мы успеем.
Старое чучело шло с портфелем метрах в пятнадцати впереди. Судя по походке, то футбольное зрелище, которым он здесь наслаждался, вконец его измотало. Выйдя со школьного двора, освещенного в этой части, он двинулся дальше по узкой дорожке, похоже, в ту, ближнюю, башню. Мы так же шли сзади, сохраняя дистанцию. Здесь фонарей уже не было. Людей никого тоже не было. Но справа торцом к дорожке выходила пятиэтажка, и в окнах ее горел свет. Когда мы почти дошли до нее, Пабло встал и жестами рук показал нам тоже не двигаться. Пока мы стояли, старик еще отдалился. Тогда Пабло нас спросил:
– Видите помойку?
Впереди в темноте, слева от дорожки, виднелась помойка, там стояли контейнеры с трех сторон обнесенные кирпичным забором. Место действительно было темное, вот почему Пабло заговорил о ней – догадался я.
Пабло продолжил:
– Мы с Мигелем сейчас её обойдём, и там его встретим, а ты, – сказал он мне, – так же прямо пойдёшь, и если он повернёт – перехватишь. Ножик есть у тебя, или что-нибудь?
– Нет.
– Ладно, ты задержи его только. Далеко всё равно не успеет.
И они, забирая левее, вдвоём побежали. А я один пошёл дальше.
Когда старик дотащил себя до помойки, там его уже ждали. Пабло, а за ним Мигель – выскочили из-за контейнера перед самым его носом. В руке Пабло блеснул нож. Это было красиво. Старый бздун тут же ойкнул, уронил портфель, сам присел, враз ослабнув в калениях.
– Тихо! – тихо скомандовал старичку Пабло, приблизив лезвие к его животу, – Доставай, что в карманах.
Мигель стоял рядом там же, молчал. Я тоже встал молча, закрывая пути к отступлению, у кирпичного ограждения, в нескольких метрах от них. Старичок застремался, заблеял: «Я.. я.. хорошо.. да.. конечно.. сейчас..». Засунул руку в карман плаща. Потом, вынул. Но уже со стволом. И сразу же выстрелил. Два раза. Выстрелы, как громкие петарды, хлопнули в тишине. Пабло упал сразу, выронив нож. Мигель же согнулся, схватился за живот, и медленно, будто вкручиваясь вниз, тоже свалился рядом. Старик подождал пару секунд. Приподнял на лоб свободной рукой очки. Сощурившись, посмотрел на них сверху. Пабло замер сразу, не двигаясь, а Мигель застонал и попытался подняться. Тогда старик выстрелил еще два раза в Мигеля, а, потом, один раз – в Пабло, и до того лежавшего тихо. К нам никто не бежал, ничего не кричал – все, наверное, так и решили: «Опять запускают петарды, и так – каждый день…». Я припал к помоечной стенке, надеясь с ней слиться. Старик обернулся, повертел очками туда-сюда, но, похоже, меня не заметил. Затем, покрутил пистолет перед носом, понюхал – чем пахнет, громко вздохнул, и положил его обратно в карман плаща. После, крякнув, поднял с земли портфель и так же, нетвердым шагом, направился дальше.
Когда старик скрылся из виду, я отлип от стены и подошел к Мигелю и Пабло. Они лежали на спинах, как-то странно изогнув руки и ноги, голова к голове, с ранами в груди, животах и шее, в луже из общей крови, и с открытыми ртами удивленно смотрели на звезды.
Между тёмных деревьев её отыщи
И вот выхожу я, значит, как-то из своей комнаты по каким-то делам – с кем-то там перетереть вроде нужно было. Возвращаюсь назад, а комнаты нет. Соседские комнаты здесь, а моя не на месте. Ломлюсь во все двери, вхожу – всё чужие комнаты. Что за фигня? Моя вот была между этой и этой!.. а теперь они как бы соседние.. А в комнате подруга осталась.. А, кроме того, там все мои вещи и деньги.. Как же так?.. Так и стою в шлепанцах, шортах посреди коридора напротив участка стены, где предположительно только что была моя комната, стою и охреневаю…
В ночь с 21-го на 22-е июня группой хулиганов из числа студентов, проходивших учебную практику в Саблино, было разгромлено занимаемое студентами полевое общежитие № 2. В том числе: разбиты все лампы дневного освещения в коридоре, выбито несколько дверей в жилые помещения, разбито несколько окон в комнатах, разломаны стулья и тумбочки, проломлен фрагмент стены. Если исчислить размер причиненного только материального ущерба, может показаться, что все происшедшее есть результат алкогольного безумия, следствие группового умопомрачения. Такая мысль невольно приходит в голову: настолько бессмысленны и масштабны разрушения. Кажется, что разум человеческий не может участвовать в подобных «свершениях» по самой природе своей. Однако, это не так. Впоследствии стало известно, что акт вандализма не был стихийным – он был спланирован. Согласно некоторым показаниям, накануне хулиганы предупредили однокурсников, что собираются «громко и весело» отметить день рождения певца Виктора Цоя «с возможными неудобствами» для окружающих, посоветовав тем, кто не готов разделить вместе с ними торжество в честь кумира, провести эту ночь не на базе, а в городе. Многие так и сделали. Были и те, кто в трусливом соглашательском равнодушии стали безмолвными свидетелями погрома. Но, как свидетельствуют очевидцы, нашлись и такие, кто, не страшась неминуемой расправы, выступил против распоясавшихся молодчиков. Так, студент географического факультета Константин Малюков, выйдя из своей комнаты на шум в коридор и видя, как одиозная группа сокурсников собралась «выносить» соседнюю дверь, попытался остановить хулиганов жестом, обратив к ним руку с открытой ладонью. Увидев такое, отморозки дружно выкинули в ответ нацистские приветствия, подхватили студента Малюкова и приволокли в свою комнату, где стали принуждать того к распитию спирта «Рояль», насильно удерживая за столом свою малопьющую жертву до тех пор, пока та, потеряв всякую способность к сопротивлению, обессилено не рухнула на пол, едва не захлебнувшись там рвотными массами. Свой загодя спланированный погром нелюди, как показали их же сокурсники, окрестили «перформансом-манифестом», подведя под него в виде идеологической базы какие-то дикие, лишенные смысла, дегенеративные рассуждения, названные «аморальной теорией», понятной и близкой разве что каким-нибудь маньякам или же каннибалам. Их однокурсники, работники студенческой базы и преподаватели университета теперь ознакомились с практическим воплощением данной «теории», они теперь знают, что значит «право», «этика», каковы прочие элементы «философии» вандализма. Обо всём этом свидетельствуют развалины барака №2, ещё недавно служившего уютным домом студентам-географам в течение их летней практики. Так в чём же всё-таки была цель этой «акции»? Можно ли найти этой дикости какое-то рациональное объяснение? На наш взгляд, осознанной или нет, задачей вандалов была попытка дискредитировать такие понятия как «студент», «университет», «высшее образование», «человек»; замарать, зачеркнуть в сознании однокурсников гордый смысл этих слов, подменив его аморальными, извращенными ассоциациями; нивелировать уважаемое звание студента госуниверситета до своего пещерного, неандертальского уровня…
А вот интересно, подумал я, глядя на читавшую нам приговор секретаря деканата, вот она, Элеонора Эрастовна, какой была в молодости? Лет сорок назад? Симпатичной, или тогда уже страшной? Девственницей, или шпилилась направо-налево? Да шпилилась, скорее всего! Тот же Сан Саныч наверно и драл её. Да на клык по субботам давал. Брал так за щёки, еще тогда не висячие и без этой нелепой растительности, перехватывал затем за клубок на затылке (он и раньше мог быть, клубок тот), другой рукой за шею, еще не пятнистую и без этой висячей херни бородавчатой, и давай её это.. своим. Мда.. Какая же всё-таки гадость. А ведь так всё скорее и было…
– Таким образом, считая нашим долгом защиту принятых норм и недопущение попрания устоявшихся ценностей, мы требуем исключения хулиганов из числа студентов первого курса географического факультета Санкт-Петербургского государственного университета с возмещением с них в полном размере материального ущерба, нанесённого имуществу базы. Рапорт подписан старшим преподавателем учебной практики Рукомойниковым К.В., замдекана по учебной работе Валиевым Т.А. и комендантом учебной базы Паниной Ж.О.
Закончив читать, Элеонора Эрастовна взглянула на нас поверх очков и положила бумаги на стол. Мы стояли здесь вчетвером в фокусе коллективного осуждения членов совета. Возникшая в аудитории многозначительная тишина подчеркивала небывалую, нездешнюю чудовищность преступления.
– Кроме того, – нарушил наконец безмолвие декан факультета Сан Саныч, – Кирилл Валентинович жаловался, что во время изучения данного дела по горячим следам, понимаете, в бараке там кто-то сквозь щели вверху, в потолке, что ли, как-то.. облили его нечистотами, понимаете. По всем признакам это опять были вы.
– Просто утром тогда он так прямо нам и сказал, что сделает всё, чтобы вышвырнуть нас с универа. С позором. Да! Нам хотелось его проучить. И когда мы следили за ним с чердака, Павлуше как раз захотелось отлить, ну и…
Нет, конечно, ничего похожего мы не сказали.
– Это были не мы, – ответили мы, строго взглянув друг на друга, чтоб сквозь маски праведного возмущения не пробилась чья-нибудь предательская улыбка.
* * *
Нам нельзя было здесь ночевать. Как и многое из того, что мы делали. Мы прибыли вечером в Кузнечное, чтобы завтра продолжить здесь практику, начатую в Саблино месяц назад. Практику до окончательного рассмотрения нашего дела условно пройти нам позволили, но настрого запретили пребывание на территории базы в неурочное время – ночевать мы теперь должны были в городе. Нам шили вандализм, несовместимый с гордым званием студента университета, и вешали на нас круглую сумму, столь же несопоставимую с материальными возможностями студентов-первокурсников.
Все шесть кроватей, что были в комнате, стояли бок обок, стремясь разместить на себе максимальное число тел. Постпраздничные флюиды исходили от спящих друзей и подруг, наполняя пространство кисло-сладким умиротворением. Легкомысленным посвистом льнуло к ушам коллективное дыхание. Вот кто-то всхрапнул, словно хрюкнул. Это Андрюха. Глядя в Оксанин затылок, на тонкую шею с пушистыми завитками, я вышел из нее и сдвинул нижнюю часть ее трусиков на место. Слегка подтянув их вверх, отпустил слишком резко – так, что услышал хлопок от резинки – не знаю, проснулась она или нет. Меня самого уносило куда-то…
Когда я открыл глаза снова, по всему было утро. Сквозь штору к нам в комнату сочился назойливый утренний свет. Оксана, по-видимому, вернувшаяся из туалета, пробиралась надо мной к своему спальному месту. Она уже успела перенести через меня одну ногу и руку, когда я крепко схватил ее за бока.
– Ну что ты делаешь, – с притворным возмущением простонала она, увлекаемая притяжением моих рук.
– Подожди, – прошипел я в ответ, сдвигая куда-нибудь в сторону невозможно тугую ткань ее трусиков. Рядом кто-то крутился. Плевать…
Сквозь сон я слышал стуки и крики извне – вероятно, наши добрые однокурсники звали нас, непутевых, в поля. Кто-то лягнул меня в ногу. Открыв глаза, в зашторенном комнатном полумраке я увидел, что все на местах – так же дрыхнут, но справа, упершись в бедро мне стопами в серых носках и повернувшись ко мне пышным задом, стоит на коленях Светка и колдует над пахом Данилы. Данила лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом и шумно дышал. Был он почти недвижим. Только правая рука его, словно живя своей жизнью, то незряче касалась пушистого желтого хвостика Светкиных волос, прыгавшего не только вверх-вниз, но и влево-вправо, а то взмывала вверх над ее головой, будто бы дирижируя.
– Смотри, – услышал я слева шепот Оксаны и тут же ощутил густой аромат перегара, – Видел такое? – я не совсем понял, о чем она именно, но она продолжала, – Никогда не видела, чтоб минет поперек делали. Отвернись, не смотри.
– Минет поперек, – так же шепотом повторил я её выражение, хмыкнув. Я действительно повернулся к Дане и Светке спиной, стиснул Оксану, слегка наклонив её голову и прижав к своей груди, выражая тем самым неостывший к ней интерес и щадя наше с ней обоняние от обоюдного выхлопа. Она продолжала шушукать мне в грудь:
– Ну да. Что смеёшься? Не, я врубаюсь – это чтоб заслонить.. Всё равно необычно. У нас одна девочка, когда я в больнице лежала, странная была – засыпала всегда поперёк. Сидя в наушниках. Она вообще их не вынимала, и в туалет, и на обед – всюду в них. В общем, будили её – тогда она раздевалась, ложилась нормально. Вдоль. Лежала так, ворочалась, скрипела, блин, кроватью, а заснуть не могла. Снова садилась и скоро опять вырубалась. Такая вот странная. Но там вообще странных много. Если не наркоманка, то тронутая.
– А как она выглядела?
– Кто?
– Девка эта.. Брюнетка такая, стрижка короткая?
– Ну да.. каре укороченное.. А откуда ты?..
– Ехала в электричке с нами такая.. не от мира сего.. вспомнилась сразу, когда ты про неё начала. А тебя как туда занесло, в больницу?
– Да.. Сожрала колес в депрессухе. Парень мой умер. От передоза. Десять месяцев ровно встречались мы с ним, почти что одиннадцать. Но я испугалась, матери рассказала. Промыли меня..
Сзади вдруг крякнул Данила, и коротко пискнула Светка…
– Нас музыкой там лечили. Надевали повязки всем на глаза и включали этого.. Грэя. Нет, подожди.. Грина! Точно, вспомнила – Грига! Им главврач фанател. Говорили, он сам как-то раз чуть не съехал, и Григ его спас…
☼
Андрюха подвел Руслана к крыльцу, развернув его так, чтобы я мог забраться с перил. Когда я залез ему на спину, его повело, но только на пару секунд. И то – не от веса, конечно, а от моей неуклюжести. Вообще, Руслан был привыкшим – едва ли не каждый второй практикант норовил прокатиться верхом на коне коменданта базы Павла Эдуардыча, большого поклонника Бахуса. Я вот тоже собрался за водкой. Пешком до станции далеко: туда семь км, и обратно не меньше. Верхом-то, должно быть, поближе.
– Ну вот, а боялся, – подбодрил меня Андрей, когда я принял что-то близкое к позе наездника, – Шлепнешь по заду – вперед, нужно налево – слева за гриву потянешь, направо – справа. Ну, давай! – хлопнул он сам по крупу коня, и Руслан со мной на спине как-то игриво потанцевал к воротам базы.
– Бери «осланова». А если не будет, то «черную смерть». Или «зверь». Но нормальную только бери, не цитрон, – летели мне в спину последние напутствия.
У ворот стояла Оксана.
– Возвращайся быстрей, чтобы ночью искать не пришлось! – промурлыкала она тихо.
– Не придется, – в ответ я браво махнул ей рукой и зачем-то «пришпорил» Руслана кедами. К счастью, тот остался холоден к моей вольности.
От базы наш путь шел налево. Я изготовился дернуть за гриву с соответствующей стороны, но не успел. Конь сам повернул куда нужно и посеменил с краю дороги в правильном направлении. Не впервой, соображает. Руслан слыл толковым конем – флегматичным, но, в целом, послушным. Говорили, он был слеповат, чурался быстрой езды, но, главное, был дружелюбен к седокам без седла, без узды да других лошадиных приблуд, и без опыта.
На этом отрезке дорога вела прямо. Руслан шагал, мерно бряцая копытами, мой пустой рюкзак за спиной мягко елозил в такт, наверху было хмурое небо, а вокруг темнел лес. Серо-зеленые елово-сосновые полчища грозно возвышались по обе стороны дороги, снизу переплетаясь с березой, ольхой и каким-то кустарником, а меж папоротника у самой земли скалились хищные валуны.
Мы ехали так минут двадцать, когда справа открылась тропа. По главной дороге нам тоже было направо, но позже. Тот поворот был на перекрестке, а эта лесная дорога, углубляясь в чащу извилистой гипотенузой, вселяла надежду срезать по ней прямой угол. Особо спешить смысла не было – до закрытия магазина оставалось еще часа два, но и шанс сократить маршрут упускать было глупо. Настойчиво дергая конскую гриву правой рукой, я убедил не желавшего отклоняться от основной магистрали Руслана ступить на неведомый путь.
Здесь было заметно темнее. Лес все беспардоннее трогал нас ветками, и мне приходилось порой пригибаться, чтобы избегнуть наиболее болезненных прикосновений. Руслан чуть прибавил, возможно, желая быстрее разделаться с этим участком дороги и вернуться к привычным асфальтовым ориентирам.. А наша тропинка сужалась, терялась, будя беспокойство, снова угадывалась среди валунов, тут же ныряла под папоротники и, наконец, просто выродилась. Руслан, видно, тоже встревоженный, теперь перешел на рысь. Я крепко обнял его шею, согнувшись, и стиснул ногами конские бока. Мы забрались в какие-то дебри. Ветки деревьев хлестали теперь всё сильней, верно, подстёгивая Руслана, который всё больше наращивал темп. Впившись, прилипнув к коню, я утешал себя мыслью о том, что он знал (чувствовал, наконец), куда нёсся. Проклиная себя за глупость, приведшую нас на тропу истязаний, я молил об одном – чтобы всё это кончилось как можно быстрей. Рельеф пошёл волнами. Мы то взмывали на вал, то ныряли в ложбину, то снова карабкались вверх. Низкие ветки бьют сверху, кусты колют снизу, серые валуны рвутся из-под земли, норовя угодить под копыта.. Лес всё густел и темнел. Огромная чёрная ель внезапно прыгнула нам навстречу, тряхнув всё вокруг, и я устремился в её распростертые лапы. Я, видно, зажмурил глаза, так как тьма стала вдруг абсолютной.
Когда я открыл глаза вновь, то сразу почувствовал боль – жгло локоть, и дико ныл бок. Встав на четвереньки, я выполз из-под ели и сразу ощутил на себе освежающую дробь грибного дождя. Руслана поблизости не было. Я громко позвал его несколько раз, надеясь услышать сначала треск веток, а после увидеть и его самого, верного друга-конягу, радостно выпрыгивающего из зарослей в объятья нерадивого ездока. Но никто ниоткуда не вышел. Ни через пять, ни через десять минут, ни вообще.
Я заметил, что лес потемнел ещё больше – по всему выходило, что с момента падения прошло какое-то время – день таял. К слабому шуму дождя прибавился шелест деревьев –
порывистый ветер раскачивал их надо мной, то заслоняя скопленьем ветвей, а то вновь запуская сюда тусклый свет сумеречного неба. Я осмотрел себя лучше – левый рукав лёгкой куртки на локте был разорван, сквозь дыру алела здоровая ссадина с прилипшими к ней иголками, травой и землёй. Но больше тревожил бок – когда я чихнул, болью пронзило всё тело – я невольно присел. Взяв зубами за край футболки и приспустив штаны, я обнаружил на боку огромный синяк с малиновым центром на выступе тазовой кости. Прошелся, осторожно массируя место ушиба.
Вокруг был лес. Тёмный, манящий, живой и пугающий. Размеренные движения веток напоминали ровное дыхание великана, сидящего на земле и с терпеливым любопытством следящего за копошащимся у ног жалким в своей обреченности существом. Внезапно что-то дёрнулось там, вдалеке, выведя из общих монотонных колебаний одну или несколько веток, сообщая им новые фазу и ритм. И тут я увидел её. Со спины. Тем не менее, сразу узнал. Черная короткая куртка-косуха, синие джинсы, между воротом куртки и коротко стриженным черным затылком белая веточка шеи, словно вьющимся хмелем обвитая двумя чёрными проводами. Девушка не от мира сего. Девушка с электрички. Руки в карманах, она удалялась. Эй! – крикнул я, когда она скрылась из вида, – Эгегей! Подожди! Налетел порыв ветра, и сквозь лиственный шум, я как будто услышал ответ. Да, она отвечала! Я пошел, а затем побежал. Где ты? Эй? Небо стало немного светлее – ветер разогнал облака. Я бежал и кричал на бегу, но теперь я не слышал её. Неужели мне все показалось? Я застыл, вслушиваясь в лес. Лес шуршал и скрипел, понуждаемый ветром. Нет, опять ничего. Только лес.. И вдруг – чей-то голос.. Он пел!.. женский голос. Не так далеко. Знакомый мотив.. Я пошёл, продираясь сквозь ветви, в направлении звука. Я здесь, я иду, подожди! – заклинал я лесную тьму, лавируя между деревьев и боясь не успеть. Я бежал, спотыкался, вставал, замирал и прислушивался, вновь бежал непонятно куда…
В какой-то миг я очутился на поляне, залитой лунным светом. Деревья, трава и кусты – всё вокруг было в каплях воды, блестящих теперь под луной подобно каким-то кристаллам или тысяче глаз. Ничто не тревожило их – ветер стих. Одежда моя была мокрой. Я провел рукой по лицу, стирая зудящие следы недавнего дождя, и тем самым смахнул наваждение. Я понял, что я здесь один. Здесь нет никого, да и не было. Никто не кричал, не звал и не пел. Я просто носился кругами, одержимый фантомом.. Но теперь всё прошло. Я стоял на поляне, одинокий как уд, в этом чёрном волшебном лесу. Я стоял и не ждал. Ничего.
