Роман Добрый
Гений русского сыска И.Д. Путилин
© Оформление А. О. Муравенко, 2023
© Издательство «Художественная литература», 2023
Давность следа…
Про жизнь Романа Лукича Антропова (1876–1913), печатавшегося также под псевдонимом Роман Добрый, мало что известно. Родился в семье драматурга Л. Н. Антропова, что, по-видимому, способствовало выбору будущего рода занятий. Роман Лукич также, как и отец, стал драматургом, прозаиком, фельетонистом. В его литературном наследии – пьесы, фельетоны, романы, повести, рассказы. Пьеса «Гусли звончаты» с успехом шла в провинциальных театрах. В 1903 г. в Петербурге была поставлена пьеса «Пир Валтасара», в 1912 г. в московском театре Корша – драма «Дьявольская колесница».
С 1903 по 1908 г. Антропов под псевдонимом Роман Добрый пишет серию захватывающих рассказов про начальника петербургской сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина, которого современники называли «русским Шерлоком Холмсом».
Всего автором создано сорок восемь рассказов-детективов, в большинстве своем основанных на реальных событиях: Добрый часто опирался на мемуары самого Путилина, незадолго до смерти выпустившего автобиографическую книгу, хотя некоторые факты писателем были полностью выдуманы, как, например, персонаж доктора Z., который сопровождает Путилина во всех приключениях и напоминает доктора Ватсона.
Первые рассказы об И. Д. Путилине, начальнике Петербургской сыскной полиции, изданы спустя десять лет после смерти главного героя.
При жизни об Иване Дмитриевиче Путилине, талантливом сыщике XIX века, писали лишь в официальных донесениях и личном деле, хотя имя его было широко известно современникам. О нем говорили и как о «русском Пинкертоне», и называли его русским Лекоком и – опять же – Шерлоком Холмсом. За неутомимость, целеустремленность, непредсказуемость его именовали «черным сыщиком» и отмечали, что он обладал «уму непостижимым чутьем гончей собаки».
Родился Иван Дмитриевич Путилин в мае 1830 года в семье коллежского регистратора, в Новом Осколе Курской губернии. В городском училище он, по его собственным воспоминаниям, «не особенно налегал на книжное ученье», к которому и позднее большой склонности не имел. Четырнадцатилетним подростком Ваня Путилин поступил рассыльным на казенную службу, а еще через четыре года решил попытать счастья в столице, где жил его старший брат; тот и пристроил его канцелярским служащим в хозяйственный департамент МВД.
С этого времени карьера И. Д. Путилина стала стремительно продвигаться, благодаря удивительным способностям и прилежанию молодого человека. Понимая, что свидетельство об окончании четырехклассного училища не поспособствует его продвижению по службе и улучшению материального положения, Иван Путилин по вечерам самостоятельно осваивал гимназический курс наук. 31 мая 1853 года экстерном сдал экзамены в Санкт-Петербургском университете на аттестат, дававший право на причисление ко 2-му разряду гражданских чиновников, а в ноябре 1854 года юноша подал прошение о переводе его на должность младшего помощника квартального надзирателя (самая низшая должность в структуре полиции того времени). Прошение было удовлетворено, и Ивана Дмитриевича назначили младшим помощником надзирателя в 4-й квартал 1-й Адмиралтейской части на довольно непростой участок – городской Толкучий рынок. Толкучий рынок на Сенной площади не был спокойным местом службы, и молодому полицейскому постоянно приходилось искать и ловить за руку мелких воришек и нечестных барышников, надеясь только на себя. Служа на низших полицейских должностях, он получил опыт сыскной работы и оттачивал свое оперативное мастерство.
Иван Дмитриевич скрупулезно изучал криминальный мир, открыв свой природный актерский талант на государевой службе. Во время служебных операций в ход шли все средства театрального грима. Он наряжался оборванцем, мастеровым, портовым грузчиком, подкрашивал нос, создавал искусственные кровоподтеки и – хорошо замаскированным агентом – отправлялся на охоту. Бродягой он посещал притоны и постоялые дворы, изучал речь, манеру говорить, криминальный сленг, запоминал лица и разговоры. Случалось ему быть битым как преступниками, так и служителями порядка, не узнавшими его. Путилин стал мастером перевоплощения и получил неоценимый опыт, который неоднократно помогал ему в раскрытии преступлений. Не прошло и года, и молодой полицейский получил первое поощрение от начальства за удачно раскрытое преступление. А карьеру, учитывая его происхождение, отсутствие связей и, мягко говоря, равнодушие к «книжному ученью», этот молодой провинциал сделал головокружительную – в 1866 году, в возрасте тридцати шести лет, Путилин возглавил Управление столичной сыскной полиции и оставался его бессменным начальником почти до самой своей смерти (умер в 1893 году).
Первым громким делом И. Д. Путилина, принесшим ему известность, стало расследование деятельности фальшивомонетчиков братьев Пуговкиных, организовавших настоящую «фабрику» по производству фальшивых ассигнаций в Богородском уезде Московской губернии. Для поимки преступников начальнику сыскной полиции снова пригодилось его умение менять образы. Ивану Дмитриевичу пришлось играть роль диакона, высланного из Москвы на послушание. В результате его умелых действий фальшивомонетчики были арестованы.
Несмотря на огромную ненависть к людям в погонах и на даваемые им обидные клички «держиморд», Путилина уважал преступный мир. Современники рассказывали, что самых закоренелых злодеев и страшныхубийц Путилин всегда допрашивал в своем кабинете с глазу на глаз, и не было случая, чтобы кто-то хоть раз поднял на него руку или даже оскорбил его словом.
Во время службы Путилина И. Д. в сыскной полиции не было ни одного серьезного преступления, которое бы не раскрыли. Казне и частным лицам были возвращены огромные суммы денег, изобличены сотни преступников, совершивших различные преступления: мошенничества, грабежи, разбои и убийства. За свое рвение Иван Дмитриевич Путилин был удостоен многочисленных наград: орденов и медалей Российской империи.
4 мая 1889 года в чине тайного советника (генерал-лейтенанта) вышел в отставку и поселился в своей усадьбе на реке Волхов.
В ноябре 1893 года, у себя в деревне, Иван Дмитриевич умер «от инфлюэнции, осложненной острым отеком легких». Тут-то и открылась еще одна неожиданная сторона его жизни: знаменитый сыщик, оказывается, был беден. Никакого состояния после себя не оставил, только долги. Многолетняя служба на такой должности, где деньги сами липнут к рукам, не принесла ему ничего, кроме небольшого поместья, которое было заложено-перезаложено. Все имущество покойного пошло с молотка для расчетов с кредиторами; наследникам достались лишь бумаги из путилинского архива.
Предисловие автора
– Милостивые государи! – взволнованно сказал нам престарый доктор. – Ведомо ли вам, что я был в самых дружеских отношениях с покойным Иваном Дмитриевичем Путилиным, этим замечательнейшим русским сыщиком и впоследствии – начальником сыскной полиции?
– Нет, доктор, мы этого не знали…
– А-а! Должен вам сказать вот что. На мою долю выпала честь принимать личное участие во многих интересных похождениях-розысках гениального русского сыщика, и я – должен признаться – оказал даже кое-какие услуги русскому судебному ведомству, сопутствуя моему великому другу в его опасных похождениях. Мы набрасываемся с какой-то лихорадочной страстностью на приключения всевозможных иноземных сыщиков, нередко существовавших лишь в воображении господ романистов. А вот свое, родное, забываем, игнорируем. А между тем это родное будет куда позанимательнее иностранных чудес.
Мы пристали к доктору с горячей просьбой рассказать нам все, что ему известно о подвигах его друга Путилина. Почтенный доктор любезно согласился.
Гений русского сыска И. Д. Путилин
Квазимодо церкви Спаса на Сенной
Труп на паперти
Было около десяти часов утра. Я в шлафроке[1] сидел за чашкой кофе, как вдруг раздался звонок, и в переднюю торопливо вошел любимый денщик Путилина.
– От Ивана Дмитриевича, спешное письмецо! – подал он мне знакомый синий конвертик.
Я быстро распечатал его и пробежал глазами записку.
В ней стояло: «Дружище, приезжай немедленно, если хочешь присутствовать при самом начале нового и необычного происшествия. Дело, кажется, не из заурядных. Твой Путилин».
Нечего и говорить, что через несколько минут я уже мчался в экипаже, запряженном гнедой лошадкой, к моему гениальному другу.
– Что такое? – ураганом ворвался я в кабинет Путилина.
Он был уже готов к отъезду.
– Едем. Некогда объяснять. Все распоряжения сделаны?
– Все, ваше превосходительство! – ответил дежурный агент.
– На Сенную! – отрывисто бросил Путилин кучеру
Дорогой мой друг не проронил ни слова. Он о чем-то сосредоточенно думал.
Только мы выехали на Сенную, я увидел огромную толпу, запрудившую всю площадь. Особенно она была многочисленна у церкви Спаса.
– К церкви! – отдал отрывистый приказ Путилин.
– Па-а-ди! Па-а-ди! – громко кричал кучер, пытаясь проехать сквозь эту живую стену, что было не так-то легко. Того и гляди кого-нибудь задавишь. Но чины полиции, заметив Путилина, принялись энергично расчищать путь нашей коляске.
– Осади! Назад подайся! Что вы, черти, прямо под лошадей прете? Расходитесь!
«Что случилось?» – гадал я.
Мы остановились, вылезли из коляски. Толпа расступилась, образуя узкий проход. Путилин быстрым шагом прошел по нему и остановился около какой-то темной массы, лежащей почти у самых ступенек паперти.
Рядом уже стояли несколько должностных лиц: судебный следователь, прокурор, судебный врач и другие.
– Не задержал? – здороваясь с ними, проговорил Путилин.
– Нисколько. Мы только что сами приехали.
Я подошел поближе, и неприятный холодок пробежал по моей спине.
На мостовой, лицом кверху, лежал труп красивой молодой девушки, просто одетой, в черной накидке и в черной, смоченной кровью, косынке. Откуда шла кровь – сначала понять было мудрено. Меня поразили ее руки и ноги: они были неестественно раскинуты в стороны.
– Следственный осмотр трупа уже произведен? – спросил я моего знакомого доктора.
– Конечно, поверхностный, коллега.
– И что вы обнаружили? – полуобернулся Путилин к полицейскому врачу.
– Девушка, очевидно, разбилась. Перелом спинного хребта, руки и ноги переломлены. Похоже, она упала на мостовую с большой высоты.
Путилин поднял глаза вверх.
– А разве вы не допускаете, доктор, что тут возможно не падение, а переезд девушки каким-нибудь ломовым, везшим огромную тяжесть? – задал вопрос судебный следователь.
Я вместе с моим приятелем-врачом повторно произвел осмотр трупа.
– Нет! – в один голос ответили мы. – Здесь не очень удобно давать вам, господа, подробный отчет о нашей экспертизе. Отвезите труп, мы еще раз осмотрим его, произведем вскрытие, и тогда все вам будет ясно.
Толпа глухо шумела. Любопытствующие все прибывали. Несмотря на увещевания полиции, нас страшно теснили.
Пока тело еще лежало на мостовой, к нему протиснулся горбун. Это был крохотного роста человек самой уродливой внешности. Огромная голова, чуть не с полтуловища, над которой безобразной кущей вздымалась копна рыже-бурых волос. Небольшое, в кулачок, лицо. Один глаз был закрыт совершенно, другой представлял собою узкую щелку, сверкавшую нездоровым блеском. Лицо его, точно лицо скопца, было лишено какой бы то ни было растительности. Несуразно длинные цепкие руки; одна нога волочилась, другая – короче первой. Огромный горб подымался над безобразной головой.
Это подобие человека внушало ужас и отвращение.
– Куда лезешь? – одернул его полицейский чин.
– Ваши превосходительства, дозвольте взглянуть на упокойницу! – сильным голосом, столь мало идущим к его уродливо-тщедушной фигуре, взволнованно произнес страшный горбун.
На него никто из властей не обратил внимания. Никто, за исключением Путилина.
Он сделал знак рукой, чтобы полицейские не трогали горбуна, и, впиваясь в его лицо проницательным взглядом, мягко спросил:
– Ты не знал ли покойной, почтенный?
– Нет… – слишком быстро ответил урод.
– Так почему же ты интересуешься мертвой?
– Так-с… любопытно… Шутка сказать: перед самой церковью, и вдруг эдакое происшествие.
Путилин отдернул покрывало-холст, которым уже накрыли покойницу.
– На, смотри!
– О, господи!.. – каким-то всхлипом вырвалось из груди горбуна.
Темно… темно…
Мы с коллегой-врачом начали вскрытие погибшей. Когда труп раздевали, из-за ворота простенькой ситцевой кофточки выпала огромная пачка кредитных билетов и ценных бумаг.
– Ого! – вырвалось у судебного следователя. – Да у бедняжки целое состояние… Сколько здесь?
Деньги были сосчитаны. Их оказалось сорок девять тысяч семьсот рублей.
Путилин все время нервно ходил по комнате.
– Ну, господа, что вы можете сказать? Кто она? Что с ней?
– Девушка. Вполне целомудренная девушка. Повреждения, полученные ею, не могли произойти ни от чего иного, как только от падения со страшной высоты.
– Но лицо-то ведь цело?
– Что ж из того? При падении она грохнулась навзничь, на спину.
Путилин ничего не ответил.
Следствие началось.
Было установлено следующее: в семь часов утра (а по другим показаниям – в шесть) какие-то люди подбежали к стоявшему на углу полицейскому и взволнованно сказали ему:
– Что ж ты, господин хороший, не видишь, что около тебя делается?
– А что? – строго спросил тот.
– Да труп около паперти лежит.
Тот подбежал и увидел мертвую девушку. Дали знать властям, Путилин – мне, а остальное вы знаете. Вот и все, что стало известно на предварительном дознании. Не правда ли, не много? Те свидетели, которые первыми увидели несчастную девушку, были подробно допрошены, но из их кратких показаний не пролился ни один луч света на это загадочное дело.
Правда, один добровольно явившийся свидетель показал, что, возвращаясь после поздней вечеринки по Сенной, слышал женский крик, полный ужаса. Но не придал особого значения: мало ли кто кричит в страшные, темные петербургские ночи?
– Я думал, так, какая-нибудь гулящая бабенка. Много ведь их по ночам шляется. Сами знаете: место тут такое… Вяземская лавра… Притоны всякие…
– А в котором часу это было?
– Да где-то примерно в пять утра, а может, позже.
Весть о происшествии быстро облетела Петербург. Целая рать самых опытных, искусных агентов смешалась с толпой, зорко приглядываясь к людям и внимательно прислушиваясь к их речам.
Устали мы за этот день анафемски: с раннего утра и до восьми вечера были на ногах.
В девять часов мы с Путилиным сидели за ужином. Лицо его было угрюмое, сосредоточенное. Он не притронулся к еде.
– Что ты думаешь об этом случае? – вдруг спросил он меня.
– А я, признаюсь, этот вопрос только что хотел задать тебе.
– Скажи, ты очень внимательно осмотрел труп? Неужели нет никаких следов насилия, борьбы?
– Никаких.
– Нужно тебе сказать, дружище, – задумчиво произнес Путилин, – что этот случай я считаю одним из самых интересных в моей практике. Признаюсь, ни одно предварительное следствие не давало в мои руки так мало данных, как это.
– Э, Иван Дмитриевич, ты всегда начинаешь «за упокой», а кончаешь «за здравие»! – улыбнулся я.
– Так ты веришь, что мне удастся раскрыть это темное дело?
– Безусловно!
– Спасибо тебе. Это придает мне силы.
И мой друг опять погрузился в раздумья.
– Темно… темно… – тихо бормотал он про себя.
Он начал в задумчивости чертить указательным пальцем по столу, а затем его лицо на мгновение осветилось довольной улыбкой.
– Кто знает, может быть… да, да, да…
Я уже знал привычку моего талантливого друга обмениваться мыслями с… самим собой и поэтому нарочно не обращал на него ни малейшего внимания.
– Да, может быть… Попытаемся! – громко произнес Путилин.
Он встал и, подойдя ко мне, спросил:
– Ты хочешь следить за всеми перипетиями борьбы?
– Что за вопрос!
– Так вот, сегодня ночью тебе придется довольно рано встать. Ты не посетуешь на меня за это? И потом – ничему не удивляйся… Я, кажется, привезу тебе маленький узелок…
Я заснул как убитый, без всяких сновидений, тем сном, которым спят измученные и утомленные люди.
Сколько времени я спал – не знаю. Меня разбудили громкие голоса.
– Вставай, вот и я!
Я протер глаза и быстро вскочил с постели.
Передо мною стоял оборванный золоторотец[2]. Худые, продранные штаны. Какая-то бабья кацавейка… Вокруг шеи обмотан грязный гарусный[3] шарф. Дико всклокоченные волосы космами спускались на синебагровое, все в ссадинах лицо.
Я догадался, что передо мной – мой гениальный друг.
– Ступай! – отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.
– Постой, постой, – улыбаясь, начал Путилин, – ты не одевайся в свое платье, а вот, не угодно ли тебе облачиться в то, что я привез в этом узле.
И передо мною появились какие-то грязные отрепья, вроде тех, которые были на Путилине.
– Что это?..
– А теперь садись! – кратко изрек Путилин после того, как я оделся. – Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, куда мы идем…
Среди нищей братии
Бум! Бум! Б-у-ум! – глухо раздавался в утреннем промозглом воздухе звон колокола Спаса на Сенной. Это звонили к ранней обедне. Сквозь неясный просвет утра с трудом можно было разобрать очертания темных фигур, направляющихся к паперти церкви. То шли нищие и богомольцы.
Ворча, ругаясь, толкая друг друга, изрыгая отвратительную брань, спешили площадные нищие и нищенки скорее занять свои места, боясь, как бы кто другой, более нахальный и сильный, не завоевал лучшее местечко.
– О, господи! – тихо неслись шамкающие звуки беззубых ртов стариков и старух-богомолок, крестившихся широким крестом.
Когда Путилин и я, подойдя к паперти, вошли в притвор церкви, нас обступила озлобленная толпа нищих.
– Это еще что за молодчики появились? – раздались негодующие голоса.
– Ты как, рвань полосатая, смеешь сюда лезть? – наступала на Путилина отвратительная, вся в лохмотьях, старая мегера.
– А ты что же, откупила все места, ведьма? – сиплым голосом дал ей отпор Путилин.
Моментом взбеленились все.
– А ты думаешь, даром мы тут стоим? Да мы себе каждый местечко покупаем, ирод рваный!..
– Что с ними долго разговаривать! Взашей их, братцы!
– Выталкивай их!
Особенно неистовствовал страшный горбун.
Все его безобразное тело, точно тело чудовища-спрута, порывисто колыхалось, длинные цепкие руки-щупальца готовы были, казалось, схватить нас и раздавить в своих отвратительных объятиях, единственный глаз, налившись кровью, горел огнем бешенства.
Я не мог сдержать дрожи отвращения.
– Вон! Вон отсюда! – злобно рычал он, наступая на нас.
– Что вы, безобразники, в храме божьем шум да свару поднимаете? – говорили с укоризной некоторые богомольцы, проходя притвором церкви.
– Эх, вижу, братцы, народ вы больно уж алчный!.. – начал Путилин, вынимая горсть медяков и несколько серебряных монет. – Без откупа, видно, к вам не влезешь. Что с вами делать! Нате, держите!
Настроение нищих вмиг изменилось.
– Давно бы так… – проворчала старая мегера.
– А кому деньги-то отдать? – спросил Путилин.
– Горбуну Евсеичу! Он у нас старшой. Он староста.
Безобразная лапа горбуна уже потянулась к Путилину, и алчная улыбка зазмеилась на его страшном лице.
– За себя и за товарища? Только помните: две недели третью часть выручки нам – на дележ. А то все равно сживем!..
Ранняя обедня подходила к концу.
Путилин с неподражаемой ловкостью завязывал разговор с нищими о вчерашнем трагическом происшествии перед папертью Спаса.
– Как вы, почтенный, насчет сего думаете? – с глупым видом обращался он несколько раз к горбуну.
– Отстань, обормот!.. Надоел! – злобно сверкал тот глазом-щелкой.
– У-у, богатый черт, полагать надо! – тихо шепнул Путилин на ухо соседу-нищему
– Да нас с тобой, брат, купит тысячи раз и перекупит! – ухмылялся тот. – А только бабник, да и здорово заливает!..
По окончании обедни оделенная копейками, грошами и пятаками нищая братия стала расходиться.
– Мы пойдем за горбуном… – еле слышно бросил мне Путилин.
Горбун шел скоро, волоча по земле искривленную, уродливую ногу.
Стараясь быть незамеченными, мы шли, ни на секунду не выпуская его из виду. Раз он свернул налево, потом – направо, и вскоре мы очутились перед знаменитой Вяземской лаврой.
Горбун юркнул в ворота этой страшной клоаки, «чудеса» которой приводили в содрогание людей и с крепкими нервами. Это было время расцвета Вяземки – притона всей столичной сволочи, повергавшей в ужас петербургских обывателей.
Отъявленные воры, пьяницы-золоторотцы, проститутки – все свили здесь прочное гнездо, разрушить которое было не так-то легко.
Подобно московскому Ржанову дому Хитрова рынка, здесь находились и ночлежки – общежития для негодяев и продажных женщин, ростовщиков и воров, скупщиков краденного, а также и отдельные комнатки-конуры, сдаваемые за дешевую плату «аристократам» столичного сброда.
Притаившись за грудой пустых бочек, мы наблюдали, как горбун, быстро и цепко поднявшись по обледенелой лестнице, заваленной мусором, вошел на черную галдарейку[4] ветхого надворного флигеля и, отперев огромный замок, скрылся за дверью какого-то логовища.
– Ну, теперь мы можем ехать! – задумчиво произнес Путилин, не сводя глаз с таинственной двери.
– Ты что-нибудь наметил? – спросил я.
– Темно… темно… – как и в прошлый раз ответил он.
