Роксана Гедеон
Майская свадьба
– Ах, ты ничего еще не понимаешь! – проговорила я с горечью и растроганностью в голосе.
Селина, пришедшая забрать посуду, попыталась меня утешить.
– Все обойдется, мадам, вот увидите, все обойдется!
Что я могла ей сказать? Что успокоение придет ко мне только тогда, когда я окажусь от своего отца на расстоянии в тысячу лье?
– Господин Антонио непременно что-нибудь придумает. Он такой умный, такой храбрый. Настоящее счастье – иметь такого брата!
Я посмотрела на нее сквозь слезы и попыталась улыбнуться.
– Ты что, влюбилась в него, Селина?
– Я? Матерь Божья, да с чего вы взяли? Вовсе нет.
– Но только влюбленные могут быть так уверены друг в друге.
Она взяла у меня ребенка, сказав, что унесет его в дом. Я не противилась. Жанно и вправду будет лучше дома, в кроватке, где он сможет уснуть… и где он будет в большей безопасности, чем здесь, в саду. Из дома его вряд ли кто-нибудь выкрадет. А я… я так перепугана и взвинчена сейчас, что малышу от меня больше вреда, чем пользы.
–– Успокойся, в конце концов, – с досадой сказал мне Антонио. – Еще ничего не случилось. А я, черт побери, думал о том, что делать, все то время, пока скакал из Сен-Пьера.
–– И что ты придумал? – спросила я сдавленно, вытирая мокрые от слез щеки.
Брат попыхтел трубкой.
–– Ты права в том, что здесь тебе задерживаться не следует. Завтра, когда появится Луиджи, я отправлю его с тобой на Сен-Люсию.
Так назывался ближайший к Мартинике остров, очертания которого легко можно видеть со здешнего побережья.
–– Может, я даже сам отвезу тебя туда, – продолжал Антонио, будто размышляя вслух. – У Луиджи слишком много ветра в голове. Наденешь платье Селины, обернешь голову негритянским тюрбаном, и тебя в повозке не узнают. А ребенка можно спрятать в корзине, чтоб он не был опознавательным знаком. Лишь бы не случилось завтра непогоды…
–– А что там… на Сен-Люсии? Кто будет ждать меня там?
–– Есть у меня некоторые знакомые. Не скажу, что условия там будут хороши, но несколько месяцев перекантоваться можно. Я так полагаю, раз твой отец большой вельможа, он не сможет долго прозябать здесь?
–– Наверное, – всхлипнув, подтвердила я. – У него есть служба… королевский двор…
–– Ну, вот и славно. Рано или поздно он уберется с Мартиники. Тогда станет полегче, и ты с Жанно вернешься к нам.
–– А как мы поедем? Туда, на Сен-Люсию?
Антонио приобнял меня за плечи.
–– У тебя хороший брат, Ритта, скажу это сам о себе без обиняков. Пока ты рвала на себе волосы, я уже все продумал. Еще утром я перебросился парой слов с одним своим знакомым, капитаном шлюпа. Он постоянно курсирует между Мартиникой и Сен-Люсией… И ты не бойся, это хороший парусник, хоть и маленький.
–– Я ничего не боюсь, – пробормотала я. – По крайней мере, морского путешествия – нисколько.
–– Это и путешествием не назовешь. Завтра вечером будешь уже в безопасности.
Помолчав, Антонио добавил:
–– Если захочешь, позже к тебе приедет Селина. Ты же у нас нынче белая кость, сама ничего не сможешь делать.
Было уже совсем темно. В дальнем углу сада слуги зажгли факел, и его желтые сполохи теперь были единственным источником света в непроглядной тьме тропической ночи. Антонио поднялся, потрепал меня по волосам:
–– Пойдем спать. Ты же знаешь, жизнь здесь замирает в шесть вечера и начинается в шесть утра. Тебе надо собраться…
–– Я скоро приду, – сказала я, коснувшись его руки. – Еще минуту побуду. Спасибо, Антонио. Ты спасаешь меня…
–– Гм, а разве это не то, что должен делать для сестры старший брат?
Он ушел, огонек его трубки исчез в темноте. Я в растерянности опустилась на скамью. Несмотря на то, что план на завтра был составлен, мысли у меня метались. Что, если не удастся дойти до шлюпа незамеченными? Что, если разыграется ураган, и судно останется в порту? Порой меня охватывала такая паника, что мне казалось: убежать из этого дома с Жанно на руках прямо в тропики – лучший выход. Сказать этого Антонио я, разумеется, не могла, он бы счел подобные мысли ужасной блажью. Он приказал мне собирать вещи… но, Господи, вещи – это последнее, о чем я могла думать в такой момент!
Меня поразило то, в какую череду авантюр превращается моя жизнь. Все было так налажено: королевский двор, место фрейлины, предстоящее замужество, бесконечные удовольствия светской жизни. И вот теперь – Антильские острова, побеги, погони, полнейшая неустроенность. Хорошо, что на свете есть Антонио, что он может поддержать меня и прокормить моего сына, а если бы его не было, куда бы я делась? Я молода и очень красива, но у меня нет мужчины, который любил бы меня, а у Жанно нет отца, который о нем заботился бы. Я говорила, что готова мыть полы в тавернах, но на самом деле у меня не было уверенности в том, что я смогу выдержать такую жизнь.
Разумным выходом, вероятно, было бы смягчить отца… убедить его в том, что присутствие Жанно во Франции никак не помешает его планам касательно меня. Да, это было бы разумно. Но я боялась и помыслить о такой попытке. У меня не было уверенности в том, что на этого железного холодного человека можно как-то повлиять, а в случае неудачи я рисковала слишком многим. Как сказала мадемуазель Дюран, отец уже подобрал какую-то семью, в которой Жанно должен воспитываться. Наверно, так обычно делают в подобных случаях. Но согласиться с этим я не могла. Разлука с ребенком – это как конец жизни!
Значит, оставался побег… шлюп… Сен-Люсия… и, может, потом еще какой-то остров из тех многочисленных клочков суши, которыми усеяно Карибское море… И так без конца?
Шорох раздался в саду. Я вгляделась в темноту, но ничего не заметила. Может, какое-то животное? Уже слишком темно, не следует так засиживаться здесь. С тяжелым вздохом я поднялась, собираясь вернуться в дом.
В этот миг легкие шаги послышались позади меня. Секунда – и чья-то мозолистая рука зажала мне рот, не давая вскрикнуть. Обезумев от испуга, я рванулась, попыталась укусить эту шершавую руку, но это не произвело никакого эффекта. Злоумышленник не выпустил меня, более того, я услышала, как к нему подбежал кто-то еще.
–– Она кусается, Гизар! Давай мешок!
Кто-то набросил мне на голову полотняный мешок. Я и так почти ничего не различала, но сейчас вообще перестала видеть. Рука, зажимающая мне рот, не давала мне дышать. Круги пошли у меня перед глазами. Я почувствовала, что меня тащат куда-то в глубину сада, к плантациям и дороге, и сделала последнюю попытку вырваться. Нападающий, выругавшись, ударил меня по голове. Больше я уже ничего не помнила.
4
Сознание возвращалось ко мне медленно. Открыв глаза, я увидела над собой обшитый деревом потолок, с которого свисала массивная люстра из литого серебра, слева – полузадернутый шелковый полог кровати, кушетку, обтянутую кожей, несколько кожаных стульев… Где я? Кровать, на которой я лежала, слегка покачивалась, воздух был наполнен густым запахом пряностей, и от этого всего меня сильно мутило. Впрочем, может, не только от этого. У меня немного болела голова… С чего бы это?
–– Слава Богу! Наконец-то вы пришли в себя, Сюзанна.
Надо мной склонился человек, в котором я узнала своего отца. Невольный стон ужаса сорвался с моих губ.
–– Как вы себя чувствуете? Этот негодяй, Гизар, посмевший вас ударить, уже наказан. Я, конечно, не приказывал ему ничего подобного.
–– Вы… не приказывали? Да вы похитили меня! – вскричала я, приподнимаясь на локте. От этого движения комната описала круг у меня перед глазами, и я, осознав свое бессилие, снова опустила голову на подушку.
Принц внимательно посмотрел на меня.
–– Я вижу, вы хорошо соображаете. Что ж, сообщу вам, что через пару часов наше судно отправляется в путь. Сейчас утро, но завтрак пока не подавали. Мы можем спокойно поговорить.
–– Так я на судне?
–– На корабле «Коммерс-де-Марсей». Его капитан доставит нас обоих во Францию. Маргарита здесь же, на борту, и войдет к вам сразу же, как только мы закончим беседу. Я приказал захватить сюда и этого вашего индейца, Кантэна. По словам Воклера, он забавлял вас.
Я безучастно лежала, не вполне разобрав смысл его слов. Я только понимала, что меня выкрали, и сделано это по приказу моего отца. И еще я замечала, что он ведет себя предупредительно… будто пытается загладить вину. Видно, хочет договориться по-доброму? Этого прежде за ним не водилось.
– Должен признаться, Сюзанна, что вы нарушили все мои планы и вели себя совсем не так, как я вам предписывал.
Он пододвинул кожаное кресло и сел рядом со мной.
– Вы думаете, мне так нужно было посетить Мартинику, если я приехал сюда? Да я, тысяча чертей, до самой смерти не появился бы здесь. Я был в Париже, когда Воклер привез мне весьма тревожные известия о вашем исчезновении. Я примчался сюда, провел тщательные поиски – и что же? Я нахожу вас в доме вашего нового любовника, какого-то итальянца, даже не дворянина, черт побери!
Я смотрела на него с изумлением. Мало-помалу до меня доходил смысл слов принца.
– Какой новый любовник? – спросила я недоумевая. Мне весьма странно было слышать об этом. – Я была в доме моего брата, Антонио. Мы случайно встретились здесь, на острове. Мне было хорошо у него, и я не звала вас на Мартинику. Вы примчались сюда Бог знает зачем и посмели украсть меня, как какой-то тюк с шерстью… О Боже, да я ненавижу вас!
Я произнесла это негромко, но яростно, так, что у принца дернулась щека.
– О, – сказал он холодно, – вы снова повторили мне те слова, которые я уже слышал в Париже во время нашего последнего свидания. Теперь вы будете часто напоминать мне об этом?
Я смотрела на него с отвращением.
– Не знаю. Я бы предпочла вообще не встречаться с вами.
– Я очень ошибся в вас, мадемуазель. Мне казалось, в вас течет кровь де Ла Тремуйлей, но кровь вашей матери постоянно берет гору.
– Я слышала это уже сто раз. Полагаю, вы привезли меня сюда не за тем, чтобы открыть мне тайну моего происхождения? – спросила я устало, но с некоторой долей язвительности.
– Я привез вас затем, чтобы забрать в Париж, и я это сделаю.
–– Я готова ехать куда угодно… лишь бы Жанно остался со мной.
Принц нахмурился.
–– Не думаю, что сейчас самое время для этого.
У меня зашлось сердце. Так я и знала! Он не изменил своих намерений. Но о чем же он желает говорить со мной, если отказывает мне в самом важном?!
–– Если ваш ребенок находится сейчас, как вы говорите, у вашего итальянского брата, то я полагаю, что нет необходимости его оттуда забирать.
– Я… я не понимаю вас, – проговорила я шепотом.
– Тут нечего понимать, Сюзанна! Все сложилось гораздо приличнее, чем я ожидал. Ваш ребенок, разумеется, должен получить хорошее воспитание. Но пока что он слишком мал. Поначалу я подыскивал хорошую семью, которая позаботилась бы о нем, но сейчас, когда в этом деле объявился ваш брат, можно оставить это дитя у него. А вы вернетесь в Париж и выйдете замуж.
Нет, это казалось мне слишком чудовищным, чтобы быть правдой. Мне представился Жанно. Принц предлагает мне с ним расстаться? Конечно, у Антонио малышу будет неплохо, это я знала заранее: молоко Жасмины, ласка Селины, тепло и солнце Мартиники… Но ведь я буду на другом краю света и уже не услышу его смех, не почувствую теплоту его тепла. Кого он будет называть матерью? Как это вообще возможно – предлагать мне отказаться от сына?
– Нет-нет, – прошептала я, – вы не можете этого сделать.
– Могу, мадемуазель. Для вашего же блага, для вашего доброго имени. Вы вернетесь в Париж одна, и сплетни утихнут.
– Я убью себя, знайте это! – крикнула я с угрозой и яростью в голосе. – Есть вещи, которых женщина не может выдержать!
– Я не дам вам совершить ничего подобного.
Его тон был таков, что я поняла: он выполнит все, что говорит, в этом можно не сомневаться. Но я все-таки сомневалась; может быть, я была так наивна потому, что ощущала себя больной и уставшей и голова у меня пылала, как в горячке.
– Ах, вы говорите так, потому что совсем не знаете моего ребенка, – произнесла я умоляюще. – Если бы вы его знали, вы бы поняли, какое это сокровище. Его нельзя никому отдавать, даже моему брату, это самый лучший мальчик на свете. Сущий ангел. Он плачет совсем не так часто, как другие дети, он тихий и спокойный, просто немного более чуткий. А видели бы вы, как он улыбается! У него такая мягкая кожа, такие пухленькие щечки, а ручки – они словно ниточкой у запястий перевязаны! Ему уже шесть месяцев, а он еще ни разу не болел. Даже болезнь жалеет такого прелестного ребенка. Жанно ничем и никогда не причинит вам неприятностей…
Я говорила, как в бреду, переполненная чувством отчаяния и надежды одновременно. Сам дьявол был бы тронут моими словами, я вкладывала в них всю свою искренность, всю безграничную любовь, которую питала к Жанно. Принц резко поднялся, с грохотом отодвинув стул. Я заметила, что он избегает моего взгляда.
–– Охотно верю, Сюзанна. И сам охотно поглядел бы на этого малыша. Но не сейчас.
–– Не сейчас? Что это значит?
Принц отошел к окну, заложил руки за спину.
–– Это значит, что пока не время. Сейчас нужно думать о вашем браке. Малыш подождет. Мне не нужны бесконечные сплетни при дворе. В свое время одно ваше удочерение наделало много шуму и стоило мне множества усилий, а вы удвоили этот шум своим поведением. Так вот, я хочу, чтобы шум унялся. Пусть общество переключится на другие предметы обсуждения.
Обернувшись ко мне, он уже мягче добавил:
–– Но это не значит, что ребенок останется на Мартинике навсегда. Разве вы не знаете аристократических обычаев? Считайте, что вы отдали сына кормилице. Так всегда делают. Когда ребенку исполняется семь или восемь лет, он возвращается к родителям. Я сам так вырос.
–– Но я не могу жить без него семь или восемь лет!..
–– Это в вас говорит ваша итальянская кровь. Если вы прислушаетесь к своей французской сущности, вспомните о своем аристократическом благородстве, вы поймете, что я абсолютно прав.
Я в ярости ударила кулаком по постели. Черт возьми, он хочет, чтобы я вспомнила о своей французской сущности? О каком-то там чертовом благородстве? Но о чем бы я ни вспоминала, в сердце были только жгучая боль от расставания с Жанно и ненависть к этому могущественному человеку! Чтоб он пропал! Какое право принц имеет вставать между мной и сыном? Ребенка разлучают с матерью только на невольничьих рынках. А до обычаев аристократов в этих вопросах мне нет дела!
–– Я никуда не поеду без ребенка! И не позволю везти меня во Францию, как пленницу.
Холодно взглянув на меня, принц направился к двери.
–– Боюсь, вам не приходится выбирать. Вы уже на корабле. Что касается пленницы, то вы перестанете ею быть, когда станете носить фамилию мужа. Пусть хоть это поощрит вас к предстоящему браку. Я ничего не желаю так, как устройства вашей судьбы. Быть вашим отцом, мадемуазель, оказалось крайне хлопотным делом.
Он вышел. Поистине, этот невозмутимый, холодный, бесчувственный человек вызывал ужас… он так хладнокровно собирался причинить мне огромное горе! Я в ярости швырнула подушку ему вслед, потом рывком села, спустив ноги с кровати. Корабль еще не ушел. Отец говорил, что отплытие только через два часа. Надо хотя бы найти Маргариту или Кантэна. Они должны помочь мне.
Черные круги поплыли у меня перед глазами, в голове словно вспыхнула молния. Ах, как сильно стучит кровь в висках! Из-за этой боли и поднимавшейся в груди тошноты я не чувствовала в себе силы ходить.
– Я не позволю ему, – прошептала я исступленно. – А если он сделает так, как сказал, у него не будет больше дочери!
В каюту вошла Маргарита, бросилась ко мне с возгласом радости.
–– Как я рада вас видеть, мадемуазель! Все случилось так быстро. Третьего дня приехал его сиятельство, приказал собирать вещи. Нас отвезли на корабль еще вчера вечером, и с той поры я все ждала, когда нам позволят увидеться. Говорят, вы не совсем здоровы? Я приготовлю вам компресс с винным уксусом. Или, может, растереть несколько зерен муската, чтобы приготовить успокоительное?
Я слушала ее, но мало что понимала. Боль, мучившая меня, развивалась словно по спирали, причиняя все большие и большие страдания. Но когда она достигла высшей точки, сознание погасло, и я будто провалилась в черную бездну.
Глава третья
Новобрачная
1
«Коммерс-де-Марсей» прибыл в Гавр 28 апреля 1788 года, через три с половиной месяца после отплытия с Мартиники, а уже первого мая меня привезли в Париж.
В этот день мне исполнилось восемнадцать лет.
Прошло всего два года с того дня, как я покинула монастырь святой Екатерины, а мне казалось, будто минуло целых сто лет. Между шестнадцатилетней девчонкой, мчавшейся на Стреле по безбрежным бретонским лесам, и мною сегодняшней лежала целая пропасть. Я стала совсем другой. Перебирая в памяти пережитые события, я удивлялась тому, что моя жизнь, словно обезумев, мечется между пиком счастья и бездной отчаяния. Последней точкой в этом метании стала разлука с Жанно.
Я не покончила с собой и не умерла от горя. Я даже не заболела, если не считать лихорадочного бреда, в котором пролежала первые три дня плавания. Более того, я почти успокоилась. Не сразу, а постепенно… Сначала ребенка мне не хватало просто физически. Я так привыкла чувствовать, ощущать его, что умирала от желания увидеть Жанно, расцеловать нежные пухлые щечки, ощутить на груди его теплое дыхание… Это было невероятное состояние. Я словно разрывалась на части. Я утратила себя, меня жестоко вывернули наизнанку и бросили умирать. Во сне я бредила, что Жанно рядом, где-то возле меня, надо только найти его! Как сомнамбула, бродила я по кораблю, натыкаясь на стены, подходила к борту судна и долго глядела в воду. Соленые брызги летели мне в лицо, и я приходила в себя. Понимала, что просто схожу с ума…
Принц недаром устроил так, чтобы путешествие было столь длинным. Мы несколько недель в феврале жили на Мадейре, ожидая, пока днище судна очистят от морских наростов и покроют составом, предохраняющим от гниения. Следующая остановка была в Португалии, в громадном порту Лиссабона, где мы стояли так долго, что отец возил меня поглядеть на королевский двор, а так же прогуляться по бурной и широкой реке Тежу, несущей свои воды в Атлантику. Все эти красоты, конечно, отвлекали меня от переживаний… тем более, что Лиссабон поразительно быстро восстанавливался после катастрофического землетрясения, буквально стершего его с лица земли. Кроме того, нас с отцом в прогулках по Португалии сопровождал капитан судна, тридцатилетний Франсуа де Вильер, бравый морской офицер с зелеными глазами и курчавой шевелюрой, на вид жесткой, как проволока. Этот малый был весьма недурен собой, держался с моим отцом независимо, без всякого подобострастия, и в другое время я непременно оценила бы по достоинству и эту независимость, и те взгляды, которые он на меня бросал. Но я вела себя холодно и рассеянно – мне было не до флирта. В конце концов, оскорбившись, он стал избегать встреч со мной, и я его почти не видела.
Чуть позже, уже в апреле, «Коммерс-де-Марсей», везущий на себе, кроме ста сорока пушек, еще и груз карибских пряностей, долго выгружал их в порту Ла Корунья. Вообще-то военному судну воспрещалось перевозить какие-либо товары, но капитан де Вильер решился на нарушение правил и выполнил заказ испанских купцов по доставке в Европу драгоценного груза. От моего отца не укрылось это обстоятельство. Наблюдая за тем, как толпа торговцев нетерпеливо принимает в порту тюки кайеннского перца и корицы и как капитан судна запросто ведет себя с этими людьми, он произнес:
–– Капитан де Вильер – большой предприниматель, как я погляжу. Мне в его возрасте и в голову не приходило зарабатывать на своей должности. И это дворянин! Право, он заслуживает того, чтоб об этом узнал адмирал де Сюффрен.
Все, что говорил принц, вызывало у меня отторжение. Услышав его слова, я вся вскинулась, глаза у меня заблестели:
–– Вот как? Может, вы даже напишете донос на этого человека? Это будет достойно аристократа!
Отец холодно посмотрел на меня:
–– Ничего подобного я не сделаю, разумеется. Я благодарен ему за то, что он столько времени терпел ваши капризы на судне. Но в целом этот человек нечист на руку, и я не хочу иметь с ним ничего общего.
С этого дня он не посещал салон, где все обедали. Впрочем, мне от этого было даже легче. К отцу я чувствовала ненависть и отвращение. Во-первых, он унизил меня… во-вторых, он постоянно втолковывал мне, что я должна забыть Жанно, что у меня еще будут дети – законные наследники. В-третьих, будто совершенно не понимая, какая рана кровоточит у меня внутри, он постоянно напоминал мне, что, как только мы ступим на французскую землю, состоится мое бракосочетание с Эмманюэлем Филиппом Дени де Сен-Клером, принцем д'Эненом, полковником королевской гвардии. Венчание должно было состояться невзирая ни на что, без всяких проволочек и при любой погоде, пусть даже ураган пронесется над Парижем. Никакой церемонии помолвки не требовалось, потому что она, как мне стало известно, уже была заключена в начале прошлого лета, когда я сама была на Мартинике.
На все это я смотрела вполне равнодушно. Меня ведь все равно выдадут замуж, разве не так? Для принца де Тальмона это стало целью жизни. А раз так, не все ли равно, кого он для меня выбрал? Принц д'Энен казался мне лучшим из того, что мог предложить отец.
Правда, этого юношу я почти не знала. В моей памяти жило смутное воспоминание о первом бале в Версале, о красивом, но каком-то невзрачном молодом человеке, заикающемся и робком, своим поведением возбуждающем жалость. Это было все. Да еще я помнила, что он несколько раз сопровождал меня, неся перчатки или муфту и не мешая кокетничать с другими офицерами. Я догадывалась, почему именно он был избран мне в мужья. Несомненно, и в этом деле витало имя графа д'Артуа. Мой отец всегда держал его сторону. Принц д'Энен тоже состоял в свите брата короля. Чтобы я, выйдя замуж, ни в коем случае не покинула клан д'Артуа, мне нашли мужа из той же партии. Очень легкий расчет…
Я подписала предложенный мне брачный контракт, скрупулезно составленный лучшими парижскими юристами. И лишь мимолетно отметила пункт, согласно которому я в случае смерти мужа становлюсь наследницей его титулов и состояния и получаю право распоряжаться ими по своему усмотрению. Если бы я была алчной, этот пункт очень бы меня утешил.
Мне не давали ни минуты покоя. Отец пичкал меня наставлениями о том, как следует вести себя при дворе – весело, непринужденно, как ни в чем не бывало.
– Что за недовольная гримаса у вас на лице? Улыбайтесь! Вы похорошели, вами будут очарованы при дворе абсолютно все. Я знаю, что вы упрямы, как мул, и не послушаете моего совета. Но я взываю к вашему здравому смыслу: к чему демонстрировать всем, что с вами стряслось? Неужели вы думаете, что кто-то посочувствует вашему сумасбродству? Над вами позлословят, как это обычно бывает в Версале. Вы этого хотите?
Вслух я не спорила, хотя то, что он постоянно указывает мне, как и что делать, ужасно меня раздражало. Но терпеть оставалось недолго. Дайте только мне выйти замуж и освободиться от власти отца… Я стану сама себе хозяйкой. Никто не сможет мне приказывать.
Принц повез меня в Версаль на аудиенцию к их величествам: нужно было представить королю наш брачный контракт. Я была удивлена, насколько легко вновь привыкла к тяжелым платьям из бархата и атласа, высоким пышным прическам, вплетенным в волосы жемчужным нитям и скользким крошечным туфелькам. Словно не было ни океана, ни Мартиники.
– Прошу вас, мадемуазель! Прошу, ваше сиятельство, – услужливо сказал лакей, распахивая перед нами дверь королевского кабинета.
За тот год с небольшим, что мне не доводилось видеть королеву, Мария Антуанетта изменилась. Постоянные балы и ночные развлечения сделали свое дело: никакая пудра уже не могла скрыть темные круги под глазами, а бледность кожи ясно проступала сквозь густой слой румян. Безусловно, на королеву отрицательно повлияла и смерть маленькой принцессы Софи Беатрисы – ребенку едва исполнилось одиннадцать месяцев. Для королевы, горячо любившей своих детей, наверняка это было страшным ударом. Я представила, что такая участь может постигнуть и меня, и содрогнулась от ужаса: кажется, я не пережила бы потери Жанно! А что сказать о короле? Когда рождались его дети, он был сам не свой от радости, даже плакал от счастья… Что же он чувствовал тогда, когда умерла его младшая дочь?
Но хотя Мария Антуанетта не выглядела свежо и молодо, она все еще была красива: все так же не требовали притираний и шиньонов ее чудесные пепельно-русые волосы, высокий гордый лоб еще не обозначили морщины, и уголки полных губ, свойственных всем Габсбургам, еще не опустились. Да и возраст – всего тридцать три года… Каждый, взглянув на королеву, мог бы с легкостью представить себе, как хороша она была в юности. Как хорошо служить столь красивой и доброй королеве! Я подумала об этом и одновременно отметила про себя, что это первая светлая мысль, которая посетила меня по возвращении во Францию.
Я мало говорила, предоставляя речи отцу, и только сделала несколько глубоких реверансов. Я дожидалась, когда же, наконец, закончится разговор между королем и принцем. Речь шла, по моему мнению, о всякой чепухе: принц де Тальмон рассказывал о положении в войсках, о настроениях, преобладающих среди офицеров… Король слушал все очень внимательно. Потом почему-то вспомнили покойного Морепа, стали обсуждать его действия по восстановлению парламентов.
–– Это была огромная ошибка, ваше величество, – утверждал мой отец. – Если уж ваш дед решился на их уничтожение, ни в коем случае нельзя было их восстанавливать. Там собирается всякое отребье, все враги государства и короля. Когда-то они были оплотом янсенистов и вместе с ними расшатывали религию. Парламенты сыграли роковую роль против иезуитов.
–– Увы, – сказал король, – я был слишком молод, когда взошел на престол. И я так доверял Морепа.
–– Могу предположить, господин Морепа не столько помогал вам, сир, сколько мстил вашему предшественнику за опалу, в которой пребывал тридцать лет, – заметил отец. – Пристрастность Морепа нанесла королевству большой вред.
Это прозвучало резко. Король, слегка смутившись, пожал плечами:
–– Что поделаешь, принц. В ту пору у меня не было такого советника, как вы.
–– Но и сейчас еще не поздно все изменить, сир. Нужна только твердость. У вас есть войска. Обопритесь на них.
–– Сегодняшнего положения дел не поправят войска, – возразил король. – Финансы в большом расстройстве. Разве может сила справиться с этим?
–– С расстройством финансов – нет, но сила может оградить вас от памфлетов и оскорблений. С помощью силы можно вышвырнуть из королевства всех интриганов, которые горланят о Генеральных штатах. Позже, когда умы успокоятся, можно будет провести реформы – но уже свободно, не под их принуждением.
Король покачал головой, дав понять, что не собирается обсуждать подобный выход. Королева скучала и не скрывала этого. Я, наблюдая за отцом, полагала, что он отступит, смолчит. Но он оказался настойчив.
–– Разве курфюрст Баварии не передал вашему величеству документы иллюминатов? – допытывался он. – Мой друг маркиз де Вирье, изучавший их, полагает, что дьявольские сети раскинуты мастерски. Церкви и Франции грозит огромная опасность.
–– Я читал эти бумаги, – ответил король с некоторой досадой.
–– Неужели, сир, они не произвели на вас никакого впечатления?
–– План, без сомнения, ужасающий. Но его кощунственность и внушает сомнения…
–– Полагаю, сир, курфюрст Баварии не стал бы сообщать всему миру о фальшивках.
–– Я и не говорю, принц, что бумаги фальшивые. Но Франция так могущественна, что я с трудом представляю руку, способную нанести ей удар. Мы – самая большая страна Европы…
–– Тем более, – сказал отец с явной горечью. – Тем более, сир, Франция является для этих интриганов мишенью номер один. И если б они были только интриганы! На каждой парижской улице я вижу следы их финансового влияния. Оно колоссально. В каждой кофейне читают лживые листовки. Этих листовок, брошюр – тысячи. Скрытые типографии работают не покладая рук. Откуда берутся деньги на это? Кто пропитывает страну ядом? Лавина грязи, которая обрушивается на королевский двор, явно кем-то направляется. А дело Калиостро9? Неужели вы думаете, сир, что этот шарлатан действовал без всякого плана, и ее величество пострадала только потому, что звезды на небе так сложились? Кто прислал его в Страсбург, а затем в Париж? Какая сила открыла для него лучшие гостиные столицы? Неужели эта сила – случай?
В голосе принца прозвучала ирония. Король некоторое время размышлял, лицо его потемнело.
–– Я полагаю, что это могла организовать Пруссия, – сказал он наконец. – Покойный Фридрих любил собирать вокруг себя врагов Бурбонов.
Гримаса промелькнула по лицу отца. Он, казалось, был разочарован.
–– Разумеется, сир. В какой-то мере. Но не думаю, что цели Фридриха были так обширны. Он хотел унизить Францию, а не разрушить все троны и алтари Европы.
–– Вы снова напоминаете мне об иллюминатах. Но ведь они запрещены в Баварии! Курфюрст их разогнал.
–– Довольно сомнительно, сир, чтоб тайное общество можно было разогнать указом. Боюсь, у Франции есть сильный враг. Невидимый. И когда он выйдет на свет, бороться с ним будет уже поздно.
–– У вас есть какие-то предложения, принц?
–– Есть, сир. Они касаются усиления полиции и армии.
–– Передайте их мне. Я подумаю над этим.
Я слушала этот разговор, и мне стало как-то тревожно. Мне были непонятны в нем многие слова, я не знала, кто такие иллюминаты и не слышала ни о каком скандале с их ужасными бумагами. Но здравый смысл подсказывал мне, что королю следовало бы прислушаться к словам моего отца. Впрочем, потом прежняя неприязнь к принцу всколыхнулась у меня в груди. Поскорее бы он уже закончил со своими нагоняющими страх разговорами! Король абсолютно прав: Франция сильна и громадна, ни одна страна Европы не может сравниться с ней в блеске и славе, здесь живет двадцать пять миллионов французов – кого и по какой причине королевство должно бояться? Каких-то сумасшедших, у которых нет ни малейшей возможности осуществить свои мятежные идеи?
Если б я высказала свои мысли вслух, королева наверняка была бы солидарна со мной, так утомил ее этот скучный и зловещий разговор. Как только мой отец умолк, она поспешила ко мне, по-матерински заключила в объятия – я даже не знала, чем заслужила такой прием.
– Ах, дорогая моя! – воскликнула Мария Антуанетта. – Вы великолепно выглядите – просто расцвели… Воздух провинции явно пошел вам на пользу. Я так соскучилась по вас, Сюзанна. Как только вы станете принцессой д'Энен, я предоставлю вам место статс-дамы, чтобы вы неотлучно были при мне.
