Роберт Маратович Кудзаев
О чем мечтал?
Она высокая, огромные серо-голубые глаза, русые волосы и яркие естественные губы. Проницательный взгляд, грубоватая ирония и живой интерес. В коридоре журфака я ещё не знал, что встретил будущую жену, с которой познакомлюсь только позже зимой. Я знал, что мы рядом, мог не закрываться и быть собой без любых масок.
Читал книгу «Нормальные люди« и наткнулся на постельную сцену. Ну прямо сказать, её и постельной сложно назвать, да и не было в ней флёра женских романов с нефритовыми стержнями, пронзающими лоно. Наоборот очень талантливо написано, без лишней телесности. Даже я бы сказал – нежно. Но мне стало так некомфортно. Впал в раздражение и не возвращался к книге дня четыре, хотя она мне и нравилась. Я бы не смутился, прочитав про любые извращения. Не умею писать о сексе, только упомяну гигабайты просмотренного порно, которое меня ни разу не смутило. Не считал себя ханжой. Книга заставила меня что-то почувствовать. Но мне легче испортить любой момент пошлостью. Так привык к рутинной зоне комфорта, что разучился испытывать что-либо.
Неуместная вульгарность позволяет не думать о нежных поцелуях в плечо или ощущении, когда вы задеваете руки друг друга первый раз. Не скажу, что испытывал любовные драмы или предательства, поэтому и не могу свалить всё на страх. Защищаюсь от тех, кто никогда не нападал.
У меня был широкий эмоциональный диапазон, который усох в рутине и масках. Это ещё одна глава, где я пытался найти и связать концы. Пытаюсь снимать на плёнку и играть в любительском театре. Первый вывод, к которому я пришел, звучит как сомнительный заголовок в соцсетях – не застревать в зоне комфорта, которая позволяет побороть стресс, но лишает жизнь оттенков.
7.
Смеялся над шуткой, что сам стал для себя тем скучным взрослым, который запрещает всякие крутые штуки. В попытках расшевелить своё восприятие начал снимать на плёнку, играть в любительском театре, больше читать, посещать выставки. Собираюсь купить старый мини купер вместо практичной корейской машины.
Курсе на первом она прислала запись стиха Веры Полозковой, где были строки про то, что в «нём мужчина не обретен ещё«. Всё больше интересуюсь, обрёл ли я его в двадцать семь? Я думаю, мне не хватило десяти лет, чтобы влезть в клише. Натягиваю на себя фразу: у меня есть жена, работа и устоявшаяся жизнь, но она в моих устах звучит гротескно и безжизненно. Всегда боялся пресности, а стал совершенно бесцветным, клялся не лгать, а забыл, когда говорил открыто и честно, так, чтобы чувствовать все внутренности друг друга.
Я замечаю, как мои разговоры становятся почти о погоде. Ночные откровения касаются работы и кратких описаний дня. Знал ли я, что вся эта взрослость такой обман? Маленьким мальчиком задумывался, а каково это взять и вырасти? Боялся, что пальцы и ладони так и останутся детскими, а мизинец будет оттопыриваться, когда я буду показывать три. Почему я буду показывать три я не думал, меня больше беспокоил палец.
Чувствовал себя героем клипа, прикуривая Мальборо рядом с кофе-автоматом, морщась от ветра поздней осени, который нес снежную сырость гор. Сомнительный повод для радости, но я смаковал ощущение перехода из одного общества в другое. А ведь мне ещё сигареты не должны были продавать.
Все эти события были, я их увековечиваю и уже не забуду, я их принимаю. Яркие, грустные, смешные и волнительные. «Они были, я их не выдумал« – уверяю себя, что снова смогу испытать. Не могу предвидеть судьбу этих страниц, амбициозно представляю их на полке бестселлеры» в центре Москвы.
Хочется закричать: перестаньте разрушать миф о собственной исключительности! Психологи говорят о том, что в пубертат развивается ощущение, что так чувствовать могу только я. Я вот теперь и сам не могу чувствовать как тот в плаще около журфака.
В той же записи Полозковой было про то, что «с ним ужасно легко хохочется, говорится, пьётся». Я не спросил, думает ли она про меня это? Но если так, то куда оно всё сбежало? Почему даже мне больше не пьётся легко с самим собой? Своего Алекса из Заводного Апельсина я лишал бы не агрессии, я бы лишил его чувств заранее, чтобы их не было так грустно терять. Чтобы я не успел набить татуировок и написать стихов. Так, чтобы некуда было оборачиваться, вспоминая то, как меня с будущей женой фотографировали прогуливающими пары. Чтобы я заранее знал, кем стану, когда вырасту.
8.
Не думаю, что у меня получилось стать идеальным. Идеальным для себя, для родителей, для общества, в котором я рос. Мне очень не нравится то, что мне больше нечего сказать миру. Перечитываю свои подростковые стихи – ломаный размер, неуместно сильные слова, неосознанно ворованные рифмы. Но они были.
Избегаю прямых отсылок, но если начал говорить, не стану искать способов сгладить углы. Посмотрел замечательное кино – История призрака. Не уверен, что этому фильму страшны спойлеры, он о парне, который нелепо умер и остался призраком в своём старом доме. Он наблюдает, как меняется жизнь его вдовы, дом переходит из рук в руки, меняются лица, сюжеты, а он всё наблюдает, наблюдает, наблюдает. Мне очень часто снится комната, где я вырос. Я помню её до первого ремонта в моей жизни, помню после, как менялись обои, диваны, шкафы. Сначала стол был слева, где-то там под слоем обоев остались каракули, которые я рисовал, когда отлынивал от домашнего задания в первом классе. Потом он переехал направо. Между столом и подоконником я прятал первые пачки сигарет и зажигалки.
Когда мне было лет девятнадцать, на моём окне рос красный перец. Почему-то я так часто вижу во сне горшок с сухими остатками моего перца. Слой пыли на ещё старом диване. Следы от носа моего пса на окне, в которое он любил часами смотреть. А я просто смотрю и смотрю. Вижу во сне старую белую деревянную дверь, всю в наклейках от жвачек конца девяностых. Предметы, которые не соприкоснулись во времени, но остаются в моих кошмарах. Часто во сне дёргаю дверь, а она не поддаётся, сыпется пыль и штукатурка, ломается дверной проём, но я внутри, а за окном вечная душная южная осень.
