Роберт Ирвин Говард
Конан-варвар. Час Дракона
IV
Когда человек совсем изнемог
Во власти демонов злых,
На Сета я поднял огнь и клинок
И соки дерев святых.
Сегодня в могиле покоюсь я,
А мимо века спешат.
Зыбыт ли я теми, от Змея чья
Была спасена душа?..
Дорога Королей
В спальне короля Конана потолок был выполнен в виде высокого золотого купола, но спавшего под этим куполом сегодня донимали беспокойные сны. Он блуждал в вихрящихся серых туманах, сквозь которые до него доносился странный далекий зов. Зов был едва слышен, но Конан вскоре убедился, что не в его власти было выкинуть его из сознания. Вытащив на всякий случай меч, он двинулся сквозь туманы, как путешествующий по горам иной раз бредет сквозь облака. Голос, звавший его, между тем делался яснее и громче, и спустя некоторое время Конан разобрал слово, произносимое вдалеке.
Кто-то взывал к нему сквозь бездны пространства и времени, произнося его собственное имя.
И вот туман начал мало-помалу редеть, и Конан обнаружил, что бредет по гигантскому темному коридору, вырубленному в сплошной толще черного камня. Освещения не было заметно, но некоторым чудесным образом Конан ясно различал окружающее. Гладкие стены, пол и потолок тускло мерцали, переливаясь силуэтами древних героев и полузабытых богов. Конан невольно содрогнулся, приметив громадные смутные облики Безымянных Древних Сил, и ощутил необъяснимую уверенность, что никто из смертных не проходил этим коридором очень-очень давно. Наверное, уже много веков.
Потом началась широкая лестница, вырубленная из того же черного камня, сплошь обрамленная могущественными знаками столь неописуемой силы и древности, что у короля Конана мороз пробежал по спине, когда он к ним присмотрелся. А ступени – каждую из них – украшало изображение мерзостного Древнего Змея, Сета, так что идущий как бы попирал старинного Врага каждым своим шагом. Конан понял и оценил замысел зодчего, вот только легче от этого ему почему-то не стало.
А голос все звал и звал его вперед, сквозь тьму, которую наверняка не смогли бы пронизать его глаза, будь он здесь во плоти. И наконец Конан вступил в обширный подземный зал… чтобы увидеть там каменную гробницу и восседающую на ней смутно видимую седобородую фигуру. У Конана аж волосы шевельнулись, он невольно схватился за меч… Но тут старец заговорил с ним.
– Знаешь ли ты, человече, кто я такой? – осведомился он замогильным голосом.
– Клянусь Кромом, понятия не имею! – ответил король.
– О человек, я – Эпимитрий.
– Но… – Конан даже заикаться начал от изумления, – но ведь Эпимитрий Мудрый… он, то есть ты… полторы тыщи лет уже как помер!
– Внемли же! – повелительно прозвучало в ответ. – Камешек, брошенный в темный пруд, отсылает волны бежать к невидимым берегам. Так и происходящее в Незримом Мире отозвалось волнами, постучавшимися в мой сон. Я давно присматриваюсь к тебе, Конан из Киммерии, и вижу печать избранничества на челе твоем, а в сердце – готовность к великим делам. Однако тебе противостоят немалые силы, и против них твой меч не помощник…
– Хватит загадками говорить, дед, – проворчал Конан. Ему было не по себе. – Мне бы этих врагов только увидеть, я бы сразу им зубов поубавил…
– Прибереги свою варварскую ярость для тех недругов, которые из плоти и крови, – строго ответила тень. – Мое дело – защитить тебя вовсе не от людей. Знай же: есть миры, о которых едва догадываются смертные, и в этих мирах полным-полно неназываемых чудовищных тварей. Лишь злые колдуны способны выкликать из Внешних Бездн эти сущности, заставляя их обретать плоть, чтобы когтить и рвать тех, на кого им укажут. Знай же, о венценосец, – в твоем доме свила гнездо змея! Скользкая гадина, выползшая из теней Стигии и несущая в темной душе своей самую черную премудрость. Спящему, чей разум настороже, обязательно приснится змея, подкравшаяся наяву, так и я ощутил опасное присутствие ученика Сета. Сейчас он упивается вернувшейся силой, он способен нанести удары, могущие поколебать твою державу, о Конан! Поэтому я и воззвал к тебе – воззвал, дабы вооружить тебя против стигийца и его демонической своры…
– Но почему?.. – недоумевая, вопросил Конан. – Люди говорят, ты спишь в черном сердце Голамиры, откуда во дни великой нужды посылаешь свой крылатый дух на выручку Аквилонии… Но я же… Я – варвар, я чужестранец на аквилонском престоле…
– Умолкни! – Властный голос гулко отдался под сводами угрюмой пещеры. – Твоя судьба неотделима от судеб Аквилонии. Грядущее чревато великими событиями, и я не потерплю, чтобы кровожадный чародей встал на пути державных свершений. Много веков назад мир задыхался в кольцах Змея Сета, как задыхается несчастная жертва, удушаемая питоном. И я всю жизнь бился против него – а мой век был втрое длиннее, чем у обычных людей. И я загнал-таки его во мрак таинственного Юга, и лишь в Стигии люди, как встарь, поклоняются тому, кого мы называем Великим Врагом. А я, дравшийся прежде с Сетом, поныне не даю спуску его посланцам, ученикам, поклонникам и клевретам… Дай мне твой меч!
По-прежнему мало что понимая, Конан тем не менее повиновался. И там, где широкое лезвие соединялось с тяжелой серебряной рукоятью, костлявый старческий палец начертал символ, вспыхнувший в потемках белым огнем. Тотчас пропали и старец, и подземный зал, и гробница… а Конан, тяжело дыша, вскинулся на ложе под золотым куполом своей опочивальни. Он вскочил, озираясь, силясь разобраться в странностях промелькнувшего сна… И обнаружил, что действительно сжимает в руке меч. И вот тут у него в самом деле шевельнулись волосы на затылке, потому что на знакомом клинке оказался выгравирован символ, которого прежде там не было, – силуэт феникса.
Конан сразу вспомнил каменное изваяние феникса, осенявшее крыльями гробницу в приснившейся ему пещере, и задался невольным вопросом: а было ли то просто каменное изваяние?..
От подобных размышлений у короля снова пробежал по коже мороз…
Конана вернул к реальности звук крадущихся шагов, еле слышно донесшийся из-за двери. Король не стал выяснять, кто там крадется, а принялся быстро и бесшумно облачаться в боевую броню. В нем снова проснулся варвар, чуткий и бдительный, словно волк на охоте. Правду молвить, этот варвар никогда крепко и не засыпал…
V
Что мне до вашей тонкой лжи, до злата и интриг?
Я к первородной простоте с младенчества привык.
Молчат лукавые уста, когда глаголет меч…
Ворвитесь и умрите, псы! Я сам иду навстречь!
Дорога Королей
Сквозь темноту и тишину дворцового коридора крались два десятка незваных гостей. Их ноги, босые либо в мягкой кожаной обуви, неслышно скользили по мрамору и толстым коврам. Редкие факелы, установленные в нишах, бросали кровавые отсветы на загодя обнаженные кинжалы, мечи и остро отточенные топоры.
– Тихо там!.. – прошипел Аскаланте. – Кто это из вас так громко пыхтит? А ну прекратить!.. Начальник ночного караула убрал из этих покоев кого только мог, а остальных мертвецки напоил не для того, чтобы нас погубила собственная неосторожность… Эй, все назад!.. Стража идет…
Заговорщики шарахнулись назад, прячась в густой тени за колоннами, и очень скоро мимо них мерным шагом проследовали десять гигантов в черной броне. Они с сомнением поглядывали на старшину, который зачем-то уводил их с назначенного поста… Сам этот старшина выглядел неестественно бледным. Когда воины проходили место, где прятались заговорщики, он трясущейся рукой смахнул со лба пот… Старшина был молод, и решение предать короля далось ему нелегко. Будь она проклята, эта расточительная любовь к пустой роскоши, из-за которой он оказался по уши в долгах и стал пешкой в руках интриганов!..
Позвякивая латами, стражники прошагали мимо и скрылись в глубине коридора…
– Отлично, – усмехнулся Аскаланте. – Итак, Конан спит беззащитным. Поторопимся же! Если нас застигнут в момент убийства, нам конец. Но кому понадобится заступаться за уже мертвого короля?
– О да, поторопимся! – воскликнул Ринальдо, чьи голубые глаза сверкали еще ярче клинка, воздетого над головой. – Мой меч жаждет!.. Я слышу шорох крыльев над головой – это стервятники собираются к падали! Вперед!..
Они во всю прыть, уже почти не скрываясь, устремились дальше по коридору и наконец остановились перед позолоченной дверью. На ней красовался царственный дракон – герб Аквилонии.
– Громель! – позвал Аскаланте. – Ну-ка высади мне эту дверь!
Исполин набрал побольше воздуху в грудь – и всем телом протаранил резные панели. Дверь застонала и подалась. Новый удар… Дверь отозвалась треском дерева и скрипом металла – и, сорвавшись с петель, рухнула внутрь.
– Вперед!.. – взревел Аскаланте, опьяненный первой удачей и самой необратимостью содеянного.
– Вперед!.. – закричал Ринальдо. – Смерть тирану!..
Они дружно качнулись внутрь опочивальни… И замерли на месте.
Перед ними стоял король Конан.
Но не голый, ошарашенный и безоружный, каким они его себе представляли, разбуженный внезапным вторжением и готовый умереть под ударами, точно баран на бойне… Ничуть не бывало! Перед ними стоял могучий и яростный варвар, успевший накинуть кольчугу и схватить в руки меч!
На какой-то шаткий миг они замерли друг против друга: четверо мятежных вельмож в проеме высаженной двери, негодяйские рожи у них за спиной… – и великан с горящими глазами, стоявший с мечом наготове посреди озаренной свечами опочивальни… Правду молвить, заговорщикам было от чего прийти в замешательство! Но вот Аскаланте заметил на столике возле ложа серебряный скипетр и тонкий золотой обруч – знаки монаршей власти Аквилонского королевства, – и это зрелище лишило его остатков здравого смысла.
– Вперед, мои головорезы! – взревел бывший царедворец. – Он без шлема, и нас тут двадцать на одного!
Конану в самом деле недостало времени на то, чтобы надеть тяжелый пернатый шлем или зашнуровать как положено боковины кирасы. Он даже щит со стены сорвать не успел. Тем не менее доспехов на теле короля было побольше, чем у любого из заговорщиков, кроме Вольманы и Громеля, явившихся в полном вооружении.
Сурово и грозно смотрел на них Конан, пытаясь угадать, кто же это на него нaпадает. Аскаланте был ему незнаком, еще двое прятали лица за опущенными забралами, а Ринальдо стянул на самые глаза широкополую шляпу. Впрочем, на то, чтобы строить догадки, времени уже не было. Со слитным воплем, потрясшим дворец до самой крыши, убийцы хлынули в комнату. Громель наскочил на Конана первым – низко пригнувшись, точно атакующий бык, он держал меч наперевес, чтобы первым же выпадом выпустить противнику кишки. Конан рванулся навстречу, вкладывая в размах меча всю свою тигриную мощь. Свистящий клинок вычертил в воздухе серебряную дугу и обрушился боссонцу на шлем… Страшный удар вдребезги разнес и шлем, и оружие. Громель рухнул на пол бездыханным, Конан же отскочил назад, сжимая осиротевшую рукоять.
Разбитый шлем обнажил знакомые черты предводителя Черного Легиона, и глаза короля вспыхнули яростью.
– Громель! – вырвалось у него, как плевок…
А в следующий миг на него насела вся остальная свора. Чей-то кинжал скользнул по его ребрам между половинками кирасы, перед самыми глазами мелькнул обнаженный меч… Левой рукой Конан отшвырнул владельца кинжала, а правой, точно кастетом, обломанной рукоятью шарахнул меченосца в висок – так, что мозги брызгами полетели ему в лицо.
– Вы там, пятеро, стерегите дверь!.. – завизжал Аскаланте, мечась возле края лязгающего стального водоворота. Он боялся, как бы Конан не прорвался сквозь ряды заговорщиков и не выбежал в коридор.
Негодяи подались назад все сразу – откуда им было знать, к кому именно обращался главарь, – а Конан, воспользовавшись мгновением передышки, метнулся к стене и сорвал с нее древний боевой топор, что висел там, никем не тревожимый, добрых полвека.
Стоя спиной к стене, киммериец обвел глазами готовое сомкнуться кольцо головорезов, а потом… потом прыгнул вперед, в самую гущу врагов. Обороняться? Еще чего! Каким бы погибельным ни было неравенство сил, Конан-варвар признавал только один вид боя – нападение!
В нынешних обстоятельствах любой другой воин уже давно бы погиб, да и сам Конан не особенно надеялся выжить… Но прежде чем пасть, он был намерен забрать с собой как можно больше врагов. Его варварская душа пылала восторгом смертного боя, и песни о древних героях отдавались в ушах.
Летя в прыжке от стены, он стремительным ударом разрубил одному из нападавших плечо и тут же наотмашь сплющил череп другому. Кругом ядовитыми гадюками свистели в воздухе чужие мечи, но смерть всякий раз промахивалась, пускай и на волосок. Киммериец двигался до того быстро, что глаз не успевал уследить. Он прыгал, крутился и стелился по полу, точно тигр в стае обезьян. Враги никак не могли попасть по нему, между тем как его топор знай выписывал смертоносные полосы и круги…
Начавшие отчаиваться убийцы в какой-то момент попытались просто смять его числом, загоняя в угол и вслепую осыпая ударами; однако им помешала их собственная численность, и, не совладав, они вновь отшатнулись, оставив двоих мертвецов лежать на полу немыми свидетелями ярости короля-варвара.
У самого Конана тоже кровоточили раны на плече, шее и обеих ногах, но он крепко стоял и был готов драться.
– Сброд! Проходимцы! – вскричал Ринальдо, срывая и отшвыривая прочь шляпу с пером. Его глаза безумно горели. – Вы что, бежать изготовились? Бежать и оставить жизнь деспоту?.. Покончим же с ним!
И он очертя голову устремился вперед, пытаясь то ли рубить, то ли колоть, но Конан, узнав его, ограничился тем, что коротким страшным ударом раскрошил у него в руке меч, после чего ладонью свободной руки отшвырнул поэта далеко в сторону. Почти сразу ему пришлось отмахиваться от клинка Аскаланте, и беглый вельможа спасся от свистящего топора только тем, что сложился вдвое и отлетел спиной вперед прочь. Опять закружилась хищная стая, и снова топор Конана запел свою смертоносную песнь… Вот какой-то нечесаный разбойник нырнул под удар и бросился королю в ноги, желая его повалить… С таким же успехом он мог бы ронять железную башню. Осознав неудачу, он вскинул глаза – как раз вовремя, чтобы заметить опускающийся топор… Больше он не успел уже ничего.
Именно в этот момент кто-то из его товарищей метко рубанул широким двуручником и рассек наплечник короля, ранив прикрытое им плечо. Кираса Конана немедленно наполнилась кровью.
Завидев это, Вольманa расшвырял своих товарищей вправо и влево и в победном нетерпении подскочил ближе, нацеливая смертельный удар в ничем не защищенную голову короля. Конан, однако, успел пригнуться, и вместо головы лезвие смахнуло лишь прядь его густых черных волос. Не теряя времени даром, Конан с разворота всадил топор во вражеские доспехи. Сталь беспомощно хрустнула, проминаясь и лопаясь под ударом, и заговорщик упал замертво.
– Вольмана, – выдохнул Конан. – Ну, коротышка, доберусь же я до тебя, когда попаду в преисподнюю…
Выпрямляясь, он оказался нос к носу с Ринальдо. Безумный поэт ринулся на него, беспорядочно размахивая кинжалом. Конан отшатнулся прочь, защитным движением вскидывая топор.
– Назад, Ринальдо! – приказал он с яростью и отчаянием. – Ну не хочу я тебя убивать!..
– Умри, тиран!!! – завизжал спятивший стихотворец и, не разбирая дороги, бросился на короля.
Конан всячески пытался его уберечь, он до последнего медлил с ударом, которого очень не хотел наносить, и отмахнулся, только когда кинжал Ринальдо ткнулся ему в незащищенный бок.
Иначе ему пришлось бы умереть самому…
Ринальдо запрокинулся и осел, Конан же, шатаясь, привалился к стене. Левой рукой он зажимал рану в боку, и между пальцами густо текла кровь.
– Вперед, вперед, добейте его! – кричал Аскаланте.
Опираясь на стену, Конан снова поднял топор… В эти мгновения с него можно было ваять памятник несгибаемому первобытному мужеству. Ноги широко расставлены, одна рука упирается в стену, другая заносит топор, синие глаза жутко горят на оскаленном, залитом кровью лице, жилистые мышцы вздулись коваными буграми…
Он был до того страшен, что нападающие невольно попятились. Все эти отпетые головорезы и прожженные негодяи вышли из худо-бедно цивилизованной среды, а тут перед ними был истинный варвар, дикий хищник, природный убийца. И они отступили, потому что умирающий тигр был способен причинить смерть еще не раз и не два…
Конан ощутил их неуверенность и ощерился еще страшнее.
– Ну? – прохрипел он разбитым, окровавленным ртом. – Кому первому не терпится на тот свет?..
Аскаланте прыгнул, как волк. И, как волк, сумел остановиться на середине прыжка, чтобы с невероятным проворством распластаться на полу и уйти от смерти, с шипением взметнувшейся навстречу. Кое-как он успел подобрать ноги и откатиться в сторону, ибо Конан, промазав с ударом, замахнулся опять. На сей раз лезвие глубоко врубилось в мраморный пол совсем рядом с ногами вертящегося волчком Аскаланте.
Один из головорезов выбрал этот момент для стремительного броска. Он намеревался убить Конана, пока тот будет выкорчевывать из пола топор, но ошибся в расчетах. Кровавая сталь взвилась навстречу… и отбросила под ноги нападавшим нечто бесформенное, совсем недавно бывшее человеком.
И в этот самый миг у пятерых негодяев, приставленных стеречь дверь, слитно вырвался ужасающий вопль, а на освещенную стену пала непроглядная уродливая тень. На вопль обернулись все, кроме Аскаланте… а еще через миг вся толпа уцелевших ломанулась в дверь, богохульствуя и по-собачьи подвывая от невыразимого страха.
Вот уже крики мерзавцев затихли в темноте коридора, но Аскаланте так и не оглянулся. Он смотрел лишь на израненного короля. Не иначе отчаянные вопли беглецов подняли на ноги весь дворец, так что следовало ждать скорого прибытия стражи… и оставалось неясным, что же могло обратить его закаленных разбойников в столь поспешное бегство…
Конан на дверь тоже не смотрел – он следил за бывшим вельможей немигающим взглядом обреченного, но все еще грозного волка. А потом Аскаланте вдруг заговорил, и оказалось, что даже в такой момент аквилонцу не изменила его циничная философия.
– Все пропало, в особенности – честь, – пробормотал он. – Зато король, чего доброго, так стоя и помрет, и…
К каким дальнейшим умозаключениям он еще мог прийти, так и осталось навсегда неизвестным, ибо, не довершив последней фразы, Аскаланте снова устремился на Конана, подгадав, когда тот будет вынужден свободной рукой утереть кровь, заливавшую ему глаза.
Но едва он начал атаку, как в воздухе наметилось некое движение, и тут же ему на спину между лопаток обрушился удар чудовищной туши. Аскаланте швырнуло вперед, в его тело мучительно впились кривые длинные когти… Корчась в муках под придавившей его тяжестью, Аскаланте кое-как вывернул шею… только для того, чтобы уставиться прямо в морду воплощенному кошмару, порождению безумия. Его терзала черная тварь, просто не имевшая права принадлежать к этому миру. Клыки, облитые темной слюной, тянулись к его горлу, а взгляд желтых глаз заставлял душу и тело трепетать былинками на жестоком ветру.
Ни одно обычное животное, даже самое лютое, не способно было навевать подобный ужас. Такая морда могла бы быть у злобной древней мумии, пробужденной темными чарами к чудовищному подобию жизни. Но самое страшное было то, что в чертах иномировой твари лезущие из орбит глаза жертвы вдруг уловили некое ускользающее сходство с физиономией презренного раба – Тот-Амона. Вот тут Аскаланте не помог весь его привычный цинизм. Дико закричав, он испустил дух еще прежде, чем слюнявая пасть добралась-таки до его глотки.
Конан между тем наконец протер от крови глаза – и застыл в недоумении. Сперва ему показалось, будто над телом Аскаланте стоял громаднейший черный пес; потом, окончательно проморгавшись, oн понял, что это был не только не пес, но даже и не бабуин.
С криком, который словно эхо повторил предсмертный вопль Аскаланте, Конан качнулся вперед от стены – и встретил прыгнувшую тварь броском топора, в который была вложена вся сила его отчаяния, вся резкость воспламененных нервов… Сталь со звоном отскочила от покатого черепа, который должна была разрубить, и силой столкновения короля отбросило на другой конец опочивальни.
Падая, Конан вскинул руку защитить горло, и его кисть немедленно оказалась в отвратительной пасти чудовища… Но оно почему-то не поспешило смыкать челюсти в мертвой хватке. Оно лишь вперило взгляд в глаза короля, в которых скоро начало возникать подобие того же самого страха, что до сих пор отражался в зрачках мертвого Аскаланте. Конан ощутил, как подались самые корни его души, как ее начало исторгать из тела и затягивать в желтые колодцы вселенского ужаса, что громоздился над ним, готовясь поглотить его жизнь и ясный рассудок. Глаза монстра все росли и росли, заставляя уверовать в вещественность непостижимо богомерзких созданий, таящихся во внешней тьме мироздания. Конан хотел закричать от ненависти и омерзения, но из горла вырвался только сухой хрип…
Но даже для этого порождения преисподней киммериец не оказался легкой добычей! Не в пример Аскаланте, умершему от страха, Конан взорвался лютым бешенством, не имевшим никакого отношения к здравому смыслу. Невероятным усилием всего тела он рванулся прочь, наплевав на неистовую боль в пронзенной клыками руке. Ему удалось сделать движение и увлечь с собой навалившееся чудовище, его свободная ладонь зашарила по полу… и вдруг нащупала что-то, в чем недреманная память воина тотчас опознала знакомую рукоять поломанного меча. Не думая, Конан схватил подвернувшееся под руку оружие и ударил им, точно кинжалом, собрав воедино всю мощь мускулов, сухожилий и нервов… Обломанный клинок вошел неожиданно глубоко, и пасть на руке Конана вдруг разжалась, а у чудища вырвалось нечто вроде болезненного всхлипа. Выползок из тьмы оказался в итоге не таким уж и неуязвимым!.. Вот по телу монстра прошла жуткая судорога, короля отбросило далеко прочь, и, приподнявшись на локте, он оцепенело следил, как бился и корчился на полу его враг, а из раны, нанесенной обломком клинка, тугими струями хлестала черная кровь… Вот корчи постепенно затихли, сменившись последними подергиваниями… И наконец тварь распростерлась на мраморе, глядя в потолок остановившимися желтыми зенками. И Конан, заморгав, принялся тереть кулаком глаза: ему показалось, будто мертвая туша тает, теряет очертания и расползается в черную слизь…
И тут на пороге зазвучали знакомые голоса, и опочивальня заполнилась наконец-то проснувшимися придворными – рыцарями, вельможами, дамами, воинами, советниками… Все они одновременно попытались что-то говорить или кричать, суетились и мешали друг дружке. Подоспели Черные Драконы, раздосадованные и разъяренные, и, ругаясь на множестве языков, мигом растолкали придворных.
Недоставало лишь одного молодого старшины, отвечавшего в эту ночь за охрану королевской спальни. Его так и не разыскали – ни в ту ночь, ни потом…
– Громель! Вольмана! Ринальдо!.. – Публий, старший советник, заламывал руки, стоя над трупами заговорщиков. – Какое черное предательство!.. Нет, кое-кто у меня сейчас определенно попляшет… Стражу сюда!..
– Здесь стража, старый ты дурень, – презрительно перебил Паллантид, предводитель Черных Драконов. В этот судьбоносный момент ему было не до чинов. – Хватит уже причитать, помоги лучше королю раны перевязать, пока он кровью насмерть не истек! Неужели не видишь, что на нем живого места нет?
– Конечно, конечно, сейчас, – засуетился Публий. Он умел держать речи в Совете, но человеком действия его нельзя было назвать. – Короля необходимо перевязать. Живо сюда всех лекарей во дворце! О государь, что за черное пятно на чести нашего города…
– Дайте вина!.. – прохрипел Конан с кушетки, на которую его успели уложить. Ему тотчас поднесли большой кубок, и он выхлебал вино окровавленным ртом с жадностью человека, полумертвого от жажды. – Вот так-то лучше, – пробормотал он, откидываясь на подушки. – Ну и паршивая, однако, работенка – людей убивать…
Умелые руки успели остановить кровь, и природное жизнелюбие варвара уже понемногу брало свое.
– Посмотри для начала дырку в боку, – велел он примчавшемуся дворцовому лекарю. – Ринальдо мне там неплохой росчерк оставил… а перо у него всегда было острое…
– Давно надо было повесить мерзавца, – сокрушался Публий. – От поэтов вечно жди неприятностей… Э, а это еще кто?
И он пугливо пихнул ногой в сандалии мертвого Аскаланте.
– Во имя Митры! – вырвалось у Паллантида. – Да это ж Аскаланте, бывший граф Тунский! Его-то каким поганым ветром занесло сюда из пустыни?
– И почему у него такой ужас в глазах? – отступая прочь, прошептал Публий.
У него самого вдруг необъяснимо расширились глаза, и словно ледяная рука провела по пухлому затылку против хода волос. Все остальные тоже замолчали, вглядываясь в лицо убитого вельможи.
– Посмотрели бы вы на то, что довелось увидеть мне… – проворчал король. И сел на постели, невзирая на протесты лекарей. – А впрочем, вон оно там валяется. Смо… – И он умолк на полуслове. Его палец показывал в никуда. На месте, где околела тварь, теперь ничего не было видно. – Кром! – выругался Конан. – Эта холера растаяла и утекла назад в нечистые сферы, ее породившие!
– Король в горячке… он бредит… – прошептал кто-то из царедворцев.
Конан услышал этот шепот и разразился божбой, мало подходившей его царственному достоинству.
– …Во имя Бадб, Морриган, Махи и Немайн! – довершил он серию богохульных проклятий. – Я вам покажу, в какой я горячке! Эта дрянь была точно помесь стигийской мумии с бабуином! Она ворвалась в дверь, и разбойники Аскаланте в ужасе от нее разбежались. Она убила Аскаланте, который как раз собирался меня пырнуть. А потом насела на меня… ну, я ее и прикончил, хотя сам не пойму, как это удалось. Топор-то от нее отскочил, как от каменной… Должно быть, дело не обошлось без Премудрого Эпимитрия, или как его там…
– Вы слышите? – снова зашептались придворные. – Несомненная горячка. Он поминает Эпимитрия, а тот умер пятнадцать столетий назад…
– Клянусь Имиром! – взревел король. – Этой ночью я разговаривал с Эпимитрием, вот как сейчас с вами! Он воззвал ко мне в сновидении, и я шел к нему по черному каменному коридору, сплошь в изображениях всяких старых богов, и там был каменный алтарь на ступеньках, каждая с выгравированным Сетом, а потом пещера с гробницей и фениксом…
– Ради Митры, о мой повелитель, умолкни, прошу тебя! – подал голос первосвященник, бледный, точно зола.
Конан вскинул голову движением льва, встряхивающего гривой, и его голос отдавал эхом гневного львиного рыка:
– Я тебе что – раб, чтобы по каждому твоему чиху рот закрывать?
– Ни в коей мере, о государь! – Жреца так и трясло, но вовсе не из страха перед монаршей немилостью. – Я вовсе не хотел тебя оскорбить… – И, низко нагнувшись, он зашептал так, чтобы лишь Конан слышал его: – Государь мой, ум человеческий не в силах постичь случившееся с тобой… Лишь узкому кругу посвященных в высшие тайны известно о черном каменном коридоре, прорезанном неведомыми руками до самого сердца горы Голамира, и о фениксе, хранящем покой могилы, в которой пятнадцать веков назад был погребен Эпимитрий. С тех пор ни единая живая душа не входила туда – ибо, опустив Мудреца во гроб его вечного упокоения, избранные жрецы наглухо замуровали внешний выход из коридора. Сегодня даже нам, высшему жречеству, доподлинно неизвестно, где он находится… Лишь несколько человек поколение за поколением из уст в уста передают, что – да, Эпимитрий воистину покоится там, в черном сердце Голамиры… И это одна из Святых Тайн, на которых держится поклонение Митре!
– Ну, мне-то почем знать, какой такой магией Эпимитрий меня призывал, – проворчал в ответ Конан. – Но я точно с ним говорил! И он еще пометку сделал на клинке моего меча, да такую, что демон издох от первого же удара. Меч я, правда, в самом начале заварухи сломал о башку Громеля, но и кусочка хватило, чтобы адская тварь испустила дух. А что тут к чему и какие за всем этим чары – не моего ума дело…
– Позволь же мне взглянуть на твой меч, – прошептал священник, и голос его дрогнул, потому что в горле неожиданно пересохло.
Конан протянул ему рукоять с обломком клинка, и жрец, вскрикнув, тут же рухнул на колени.
– Митра да защитит нас от сил тьмы!.. – вырвалось у него. – Воистину, наш король нынче ночью виделся и говорил с Эпимитрием! Вот здесь, на мече – это тайный знак, который мог нанести лишь Мудрец, и никто, кроме него! Символ бессмертного феникса, вечно бдящего над его могилой!.. Свечу мне, скорее! Дайте я взгляну повнимательнее на то место, где, как говорит король, умерло порождение бездны…
Место это находилось позади разломанной ширмы. Ее мигом убрали, и мраморный пол залился светом множества свечей… Народ разом ахнул и замолчал. Потом кто-то упал на колени, взывая к Митре, а кто-то, наоборот, с визгом кинулся вон.
Ибо там, на полу, где издохло страшилище, осязаемой тенью распростерлось темное пятно, которое впоследствии так и не сумели отмыть. Растекшаяся кровь твари четко очертила контуры ее тела, и было ясно с первого взгляда, что подобное тело никак не могло родиться под звездами этого мира. Жуткий силуэт распластался на полу, словно тень какого-нибудь обезьяноподобного бога с темного алтаря в недоброй стране Стигии…
