Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия – студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь – вслед за французскими сыщиками XVIII века – распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда Старый режим уже изживал себя, а Интернет еще не был изобретен.
Месье,
я знаю человека, который ознакомился с гнусными стихами о короле несколько дней назад и чрезвычайно их одобрил. Я могу назвать вам его имя, если хотитеэти строки, написанные анонимным осведомителем в июне 1749 года положили начало широкомасштабной (по меркам 18 века) полицейской операции, которая войдет в историю, как «Дело Четырнадцати». В результате расследования 14 молодых парижан (старшему исполнилось 30) студенты, юристы и представители духовенства были арестованы и на несколько месяцев заперты в Бастилии. Позже все они были высланы из Парижа.
Расследование, проведенное полицией с «выдающимся профессионализмом», не дает ответа на важный вопрос – кто автор стихотворений? Большинство задержанных называло своих «соучастников», но этот след обрывается на Пьере Сигорне, преподавателе философии в Коллеж дю Плесси. Сигорнь все отрицал. Хотя такое поведение не могло не вызвать подозрений, никаких свидетельств, подтверждающих его авторство так и не нашлось.
Надо заметить, что в то время аресты злословящих о Людовике XV, его фаворитке мадам Помпадур, правительстве не были чем-то необычным. Тюрьмы были полны теми, кто выражал недовольство достаточно громко, чтобы быть услышанным. Причин для недовольства хватало с лихвой – неудачный для Франции мирный договор после войны за австрийское наследство, введение нового налога, изгнание принца Эдуарда, которому парижане симпатизировали. «Дело Четырнадцати» в отличие от других подобных дел представляет особый интерес для историков и просто любопытствующих тем, что позволяет проследить всю систему передачи информации от Версаля до парижских улиц. Стихи передавались, их зачитывали друзьям, переписывали, напевали на мелодии популярных песенок, добавляли отсебятины. Изучение сети коммуникации на примере «дела» позволяет понять, как формировалось общественное мнение в доинформационную эпоху.
Несмотря на небольшой объем и небанальную тему мне книга показалась скучноватой. Дарнтон как будто писал заготовку для одной из тех передач по хистори, в которой ведущий в костюме соответствующей эпохи ходит по архивам, историческим местам событий и опрашивает экспертов. Вопросы, подвешенные в конце главы, навевали мысли о рекламной паузе. Для телевидения такой формат приемлем, от книги ожидаешь большего.
Роберт Дарнтон – известный американский историк, специалист по французской книжной культуре середины XVIII века. В своей новой книге он исследует т.н. «Дело четырнадцати», на примере которого раскрываются особенности коммуникационной сети Парижа середины XVIII века.
Это дело базируется на самой масштабной полицейской операции середины века. Её целью было отслеживание распространившихся по Парижу стихотворений и песен, оскорбляющих королевское достоинство. В результате было арестовано 14 человек – отсюда и название операции.
Весной 1749 года лейтенант-генерал полиции Парижа Николя Рене Берьер получил приказ найти и арестовать автора оды «Чудище, чья чёрная ярость» (известной также под названием «Изгнание господина Морепа»). Расследование вскоре задержало студента, по наводке которого были арестованы ещё несколько распространителей. В карманах у задержанных были обнаружены и другие оскорбительные стихи. Камеры Бастилии были заполнены подозреваемыми, однако найти автора оды так и не удалось.
Судьба арестованных оказалась плачевной. Все 14 были отправлены в ссылку в различные уголки Франции, где еле сводили концы с концами. Кто-то был вынужден оставить свою академическую карьеру, кто-то – семейное дело, один из осужденных едва добрался до места назначения из-за подорванного в тюрьме здоровья.
Представляло ли распространение таких поэм идеологическую угрозу? Едва ли. Из четырнадцати заключённых лишь один демонстрировал признаки серьёзного неподчинения – Пьер Сигорнь, профессор философии Коллежа дю Плесси. В отличие от остальных, Сигорнь отказался идти на сотрудничество с полицией и поплатился за это и карьерой, и здоровьем. Мотивы его поведения раскрываются в мемуарах аббата Мореле: Сигорнь покрывал своего друга, аббата Бона, написавшего одну из поэм, и других студентов, в том числе Тюрго, будущего министра финансов Людовика XVI.
Дарнтон отмечает исключительный характер операции: руководил ей самый влиятельный человек в правительстве, военный министр граф д'Аржансон. Операция была проведена чрезвычайно тщательно, без шума – прошли недели, прежде чем родственники узнали, что произошло. Всё это требовалось для того, чтобы не вспугнуть автора поэмы. Д'Аржансон докладывал о ходе дела королю.
Следует учитывать, что особенностью политики при Старом порядке было влияние придворных интриг на перераспределение власти. Влияние графа Морепа во многом связывали с его коллекцией песен о придворных делах, зачастую весьма оскорбительных. Однако поэмы служили не только инструментом в придворной борьбе за власть, они также были проявлением новой силы – общественного мнения, которое выражало позицию обычных парижан. Если ещё сто лет назад, во времена Фронды, обращение к общественному мнению было не более, чем фигурой речи, то Людовик XV придавал ему большое значение и был весьма обеспокоен своей непопулярностью.
Дарнтон рассматривает два основных подхода к изучению общественного мнения. Первый основывается на теории дискурсивности Мишеля Фуко, в соответствие с которой общественное мнение конструируется дискурсом, сложным процессом упорядочивания восприятий в эпистемологической сетке. Объект не может быть помыслен пока он не сконструирован дискурсивно. Т.е., «общественное мнение» не могло существовать до второй половины XVIII века, когда термин впервые был употреблен философами.
Второй подход связан с идеями Юргена Хабермаса. Здесь «общественное мнение» понимается социологически, как разум, передаваемый посредством коммуникации. Рациональное решение общественных проблем возможно средствами общественности, т.е. если общественные вопросы свободно обсуждаются частными лицами. Такое обсуждение может происходить в печатных изданиях, кафе, салонах и других институтах публичной сферы – социальном пространстве между частным миром домашней жизни и официальным миром государства. Появление этой сферы относится к XVIII в., т.е. «общественное мнение» – явление XVIII в.
Дарнтон полагает, что в обеих позициях есть зерно истины, однако ни одна из них не может полностью объяснить материал, найденный им в архивах.
Серия «Интеллектуальная история» НЛО не отличается книгами, которые легко читаются и подходят для любой аудитории – они все же ближе к научной, чем научно-популярной литературе, это относится и к книге Роберта Дарнтона, посвященной реконструкции сети коммуникаций в Париже середины 18 века: стиль изложения краток и суховат, формулируются гипотезы и делаются выводы, анализируется метод.
Автор начинает с рассказа о сохранившихся в архиве Бастилии «дела четырнадцати», в ходе которого парижская полиция арестовала 14 человек из образованных кругов, имеющих отношение к распространению крамольных стихов. Следуя за полицейскими документами, автор восстанавливает сеть распространения этих стихов, рассказывает о сюжетах, которым они посвящены – фаворитке короля мадам Помпадур и ссылке графа де Морепа, занимавшего ряд министерских постов в правительстве, подчеркивает, что форма стихов и их содержание отражает то, что некоторые из них могли происходить из королевского двора и использоваться в борьбе за влияние, так как Людовик XV был чувствителен к тому, что говорят парижане о нем, его министрах и фаворитках. Автор рассказывает о печальной судьбе некоторых из 14 арестованных по этому делу.
Еще интереснее становится читать, когда Р.Дарнтон переходит к более широкому контексту – бытованию сатирических стихов и песен, высмеивающих короля, его фаворитку, парламент и прочих представителей власти на улицах Парижа. Стихи распространялись в разных публичных местах – небольшие клочки бумаги, которые могли переходить из рук в руки, переписываться и заучиваться наизусть. Но наиболее простая, запоминающаяся и популярная форма – песня. Сатирические стихи клали на мотив популярных песен и выпускали на улицы Париже, где они начинали жить своей жизнью благодаря бродячим певцам, превращаясь в «живую газету». Одни стихотворные строфы заменялись другими, дополнялись новыми – и вот актуальная информация в доступном и запоминающемся виде. Этот жанр, по мнению автора, сделал столь известным и популярным французский шансон. Интересно было узнать, что существовали собиратели этого народного творчества и существуют тома записанных и сохраненных песен этого времени. Некоторые песни приведены в издании на французском языке с переводом на русский.
Но помимо реконструкции сети коммуникаций, автор задается вопросом о том, вела ли такая распространенная среди народа критика власть предержащих к революции – и отрицательно отвечает на этот вопрос. Была насмешка и осмеяние, но в 1749 г. не было гнева – в отличие от 1789 г.
В книге можно найти очень много тонких наблюдений и интересных фактов – про янсенистов, про выдачу Людовиком XV находившегося во Франции претендента на английский престол Эдуарда и про реакцию парижан на это событие.
Р.Дарнтон также рассматривает вопрос о том, можно ли говорить об общественном мнении в середине 18 века, когда этого понятия еще не существовало, подчеркивает разницу в подходе к определению общественного мнения как философского и социологического конструкта.
Завершается же книга рефлексией о методе, позволившем реконструировать сеть коммуникаций в Париже 18 века, Мне книга показалась невероятно интересной и наполненной не только новыми фактами, но и темами и смыслами, которые требуют дополнительного обдумывания.