– А который час? Может, моя мама просто ещё не проснулась…
– Уже восемь.
– Вот блин! – Я разочарованно вздохнула. – Ладно, записывайте уже.
Пока Диггинс набирал номер и представлялся, я расхаживала туда-сюда по камере, пытаясь подобрать правильные слова. Это была не та ситуация, в которой «подросток совершил ошибку». Я ведь сознательно солгала про кинотеатр и поехала развлекаться, прекрасно понимая, что рискую попасться в руки охраны и полиции.
Краем уха я услышала конец разговора Диггинса с отцом:
– Конечно, мистер Эванс. Я всё понимаю. Сейчас же оформлю все необходимые бумаги. – Отключившись, офицер ещё несколько секунд смотрел на свой телефон, а я пощёлкала пальцами.
– Что там?
– Там… – Он растерялся, но лишь на секунду. За это время я успела заметить, как он нервно постукивает пальцем по задней панели телефона. Затем он всё же взял себя в руки. – Думаю, ты достаточно наказана. Сейчас за тобой приедет отец.
– Значит, то самое страшное наказание, которого я так боялась, – пара часов в камере? Ну, было неприятно, конечно, но если так вы собираетесь победить преступность…
– Я должен идти. – Даже не взглянув на меня, Диггинс рванул к своему кабинету.
– Эй, я же просто пошутила! – крикнула я ему вслед.
Его реакция сбила меня с толку. Мой папа мог быть довольно жёстким, когда того требовали обстоятельства. Но мог ли он так сильно запугать молодого полицейского, который, кажется, на службе не провёл ещё и месяца, что он в полной растерянности отправился к себе в кабинет, будто наказанный ребёнок? Интуиция подсказала: мог, если сильно разозлился.
От дома до полицейского участка ехать было около пятнадцати минут, но, с учётом папиной способности делать всё в рекордные сроки, я могла рассчитывать на одиннадцать. Расхаживая по камере, я пыталась придумать, как оправдать своё поведение, и совсем не готова была увидеть отца всего через пять минут после ухода Диггинса.
– Па-ап?..
Он зашёл в полицейский участок и, не услышав меня, сразу направился к офицеру. На нём был тот же комплект из тёмных брюк и бирюзового свитера, подаренного мамой на Рождество, что и вчера. Было странно видеть его в такую погоду без верхней одежды. Но, пока я воображала, где он мог оставить своё серое пальто, они с офицером Диггинсом вышли из кабинета и направились к камере.
– Папа…
Но папа едва мог смотреть на меня. Забрав у Диггинса какую-то бумагу, он молча дождался, когда офицер откроет камеру и выпустит меня. Я не могла поверить в то, что он способен на такое. Игнорировать меня после всего, что я пережила ночью! Это немыслимо! Лучше бы он кричал или читал нотации.
Когда мы сели в машину, я вновь попыталась завести разговор.
– Пап, пожалуйста, прости… Я не хотела, правда! Не хотела попадать в неприятности! – Но он только кивнул в ответ, и это разозлило меня ещё сильнее. – Это что, твоё наказание? Пап, хватит молчать! Скажи уже что-нибудь!
Он всё с таким же каменным выражением лица завел двигатель. Мы двинулись по дороге с предельной скоростью: отец так сильно давил на педаль газа, что мне казалось, мы неизбежно попадём в аварию. На перекрёстке он неожиданно повернул налево, а не поехал прямо – по дороге к дому.
– Эй, куда мы?
– Твоя мама в больнице. – Он повернул ко мне голову.
Всего четыре слова. Столькими же ограничился Диггинс, когда говорил со мной про наказание. Он знал.
– Я-я…
Но сказать было нечего. Никакие слова не смогли бы описать то, что я чувствовала в этот момент. Хотелось, чтобы всё это было моим сном, пусть даже я бы уснула на неудобной скамейке в полицейском участке.
Машина вдруг стала ехать очень медленно, хотя спидометр всё ещё показывал двадцать пять миль в час. Хотелось выпрыгнуть из неё прямо сейчас, на ходу, и побежать в больницу со всех ног. Как будто я могла помочь её вылечить…
– Что с ней? Она… поправится?
– Они не знают.
В окне мелькали одинаковые дома с идеальными газонами. Они мешали понять, как далеко от больницы мы находимся, и я вдруг возненавидела их за то, как безмятежно они выглядят. Злость закипела во мне. Захотелось высунуться из окна и прокричать что-то обидное им вслед. Например, то, что если однажды кто-то выкопает на этом газоне ямку, то они уже не смогут быть такими же идеальными. И что им тогда останется? Правильно, медленно разрушать себя изнутри.
На электронных часах в коридоре больницы было 08:49, когда я забежала внутрь. Отец бесшумно проследовал за мной. У стойки регистрации он остановился и спросил:
– Бриджит Эванс, палата 251.
Я впервые слышала такой голос: бесцветный и хриплый, словно звучащий из уст бестелесного духа. Когда медсестра за стойкой подняла на отца взгляд, я уже знала: Бриджит Эванс больше нет.
Я побежала по коридору в поисках нужной цифры. В палате был только мой брат. Астор стоял возле пустой кровати, склонив голову.
– Астор…
Брат повернулся: в глазах были обида, разочарование, страх. По его щекам безостановочно бежали слёзы, но, когда он бросился в мои объятия, я едва удержала его за плечи.
– Где она?
– Она… Она была… В операционной. – Брат шмыгнул носом.
Астор сжал меня в объятиях. Я услышала тихие всхлипы: мои или брата – сейчас это не имело значения. За его спиной, прямо рядом с маминой кроватью, стоял отец. Трудно было узнать в этом человеке моего отца. Он выглядел как тень самого себя: бледное лицо, тяжёлые веки… Отец едва сдерживал слёзы. И, наконец, сдался. Но во мне бушевала ярость. Я не хотела верить, что всё это происходит на самом деле. Нет, это просто сон! Такого не бывает!
Сорвавшись с места, я выбежала из палаты и столкнулась с врачом.
– Она ведь жива, да? Она должна быть жива! Это просто операция!
Врач положил ладонь мне на плечо. Это был простой жест – обычная человеческая поддержка. Но я едва не захлебнулась собственными слезами, пока он говорил со мной.
– Мисс Эванс, мне очень жаль. Ваша мать долго игнорировала симптомы прогрессирующей болезни. Нам не удалось её спасти.
– Это неправда! Вы лжёте! Она была здорова!
В тот единственный раз, когда мне очень сильно хотелось, чтобы моя ложь звучала уверенно, я не могла обмануть даже себя. Если бы она действительно была здорова…
Вырвавшись из рук врача, я на дрожащих ногах бросилась к другому. Он только что вышел из операционной и теперь раздавал указания испуганным медсёстрам. При виде меня они торопливо натянули маски.
– Где моя мама?! Я хочу её видеть!
Из-за натянутой по самую переносицу маски я видела только глаза доктора, печальные и потухшие. Он сделал шаг назад, отходя от меня. Я увидела, как сзади подходят два медработника в спецкостюмах.
– Мисс Эванс, мне жаль, но я вынужден изолировать вас и всю вашу семью. Мы обнаружили, что миссис Эванс была больна одним из штаммов Мидуэйского вируса. Теперь мы обязаны следовать протоколу. Вас поместят в карантинную зону.
В голове эхом зазвучало: «Думаю, ты достаточно наказана».
Я не запомнила, сколько дней длился наш карантин. Что толку было? И без того не хотелось выходить из комнаты, хотя Стеф и пыталась подбодрить меня: рисовала сердечки под окнами дома и писала милые сообщения. Почти помогло.
Её больше не было. Прошло ровно столько времени карантина, чтобы её запах выветрился из квартиры, хотя я тщательно пыталась его сохранить. Все дни стали похожи один на другой.
В один из таких ничем не примечательных дней отец позвал нас с Астором в гостиную, где мы часто собирались вчетвером, чтобы обсудить школьные будни и родительские исследования. Теперь же я стояла посреди гостиной одна, не зная, куда мне сесть, и не представляя, о чём сейчас мы будем говорить. Хотелось бы, чтобы отец просто отправил мне СМС, и тогда мне бы не пришлось выходить из комнаты и вновь любоваться мамиными любимыми подушками на диване.
Я услышала тяжёлые шаги по лестнице. Это был Астор, он не слишком торопился занять своё место. Последним пришёл отец. По его лицу я не смогла понять, какие чувства он испытывает. Впрочем, такое с ним происходило уже пару недель: он осунулся, появились мешки под глазами, и теперь казалось, что перед нами дряхлый старик, а не успешный мужчина средних лет.
Он застыл у окна и без предисловий начал разговор, не поворачиваясь к нам лицом:
– Мне предложили работу в Нью-Йорке. Мы переезжаем. Для нас уже подготовили дом в Астории.
Вот так просто? Сказал и всё! Выпалил на одном дыхании, словно боялся, что если сделает хотя бы одну паузу, то и сам откажется верить, что всё это правда. Он старался не смотреть на нас, разговаривал, будто бы с оконной рамой. Мы с Астором тоже застыли. Я – в изумлении и даже в отчаянии, а брат… На его лице не отразилось ни разочарование, ни досада. Нет, скорее, ему было безразлично. И что-то внутри меня надломилось от осознания, что мой жизнерадостный и крайне эмоциональный брат не проявляет никакого интереса к собственному будущему.
– Почему? – Я резко подняла голову.
– Мне дадут возможность вернуться к исследованиям. Ваша мама знала, что этого я и хотел…
Пошарив глазами по комнате, я заметила стоящую на столе вазу, которую мама втайне ненавидела. Она считала, что это совершенно неуместный предмет декора, который собирает на себя пыль в комнате. Но эту вазу подарила папина кузина Роуз, которая, хоть и не отличалась хорошим вкусом, но была очаровательной женщиной с неестественно громким смехом. По мнению папы, это делало её подарок подходящей вещью для размещения в гостиной. На самом деле ваза была до ужаса нелепой: с волнистым горлышком и непропорционально широким туловом. Возможно, Роуз забыла сказать, что она сама слепила эту вазу? Это многое бы объяснило, в том числе декор, состоящий из цветов пошлого розового цвета и двух бабочек, которые и сами наверняка жалели, что прекратили быть гусеницами. Мама говорила, что для полной картины этой вазе не хватает только носика.
Эта ваза поглотила моё внимание, пока отец снова не заговорил.
– У меня есть неделя на то, чтобы закончить дела здесь.
В одно движение я преодолела расстояние до столика, схватила вазу за горлышко и швырнула в стену. Но она не разбилась. Только маленький осколок у самого основания полетел на пол.
– Это была любимая ваза твоей матери! – Отец строго взглянул на меня.
– Любимая?! Она ненавидела эту вазу! Она много лет пыталась от неё избавиться и поставить в гараж, но ты каждый раз спрашивал про эту дурацкую вазу, и ей приходилось снова и снова возвращать её на место, чтобы каждый заходящий в этот дом человек знал, что у кого-то здесь точно нет вкуса!
Молча наблюдающий за нами Астор хрюкнул от смеха, и мы с отцом оба повернулись к нему. Брат, взглянув на наши лица, без тени стеснения залился смехом, схватившись за бок. Мы с папой переглянулись. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я почувствовала, как внутренняя боль мигрировала из головы, где всё это время обитала, дальше. Она поглотила всё моё тело и добралась до самого сердца, не оставив сомнений, что она останется там навсегда.
Поднимаясь от сердца в лёгкие, а затем в гортань, эта боль спровоцировала звук, вырвавшийся из моего рта: смешок, больше похожий на икоту. Он стал громче, отчетливее, звучнее… Я не смеялась. Захлебывалась собственными мыслями.
– Эй, Эванс, успокойся! – Астор неожиданно подбежал ко мне и положил ладони на плечи.
Усадив меня на диван, брат сходил за водой и предложил мне стакан. Отец за всё это время не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за разворачивающейся картиной. Прекратив всхлипывать, я услышала голос отца:
– Нужно собрать вещи как можно быстрее.
Папа наконец поднял глаза. Но он смотрел не на меня, а на Астора. Я знала, что брат не станет противиться его воле. Здесь я могла рассчитывать только на себя. Новая волна гнева закипала во мне.
– А как же школа? Мои друзья?! Ведь всего год осталось учиться!
Ссутулившись, отец бросил на меня быстрый взгляд. В тишине гостиной раздался неуверенный голос брата:
– В Астории тоже есть школы.
Отец посмотрел на него с благодарностью, и это стало последней каплей. Лучше бы он, как Стефани и Джереми, бросил меня одну разбираться с полицией.
– Я никуда не поеду!
– Эванс, я понимаю, тебе тяжело это принять…
Я не дала ему договорить. Теперь я знала, что не смогу переубедить его. Но это не означало, что разговор окончен.
– Понимаешь?! Ты даже не посоветовался с нами! Мама никогда бы не стала лишать нас права выбора!
– Да, Бриджит нашла бы выход… Убедила бы всех.
Он вновь опустил глаза в пол, старательно пряча слёзы. Рослый Астор, положив ладонь на плечо отца, умоляющим взглядом посмотрел на меня. И в этот момент ко мне, наконец, пришло осознание, что не только я потеряла её. Они тоже вынуждены были расстаться с ней.
Наверняка они оба думали, что уехать будет правильным решением. Может, папа и правда счел, что вдали от дома, где так много напоминает о маме, нам будет проще забыть обо всём, что здесь случилось. Они даже не подозревали, что ни одна, даже самая любимая мамой ваза, не могла сравниться с воспоминаниями, которые я бережно хранила в сердце.
И тогда, подумав о маме, я вдруг поняла. Таких ссор у нас в семье никогда не встречалось, и причина была не во всеобщем согласии. Причина была в ней, в её умении найти правильные слова для каждого, в способности слышать и слушать. Я подумала о том, каково было бы ей, если бы она узнала, что сейчас мы ссоримся. И это убедило меня сдаться.
– Я пойду собирать вещи.
Глядя в пол, я уныло поплелась к лестнице. Ни папа, ни Астор не собирались меня останавливать.
Я думала, что когда приду в комнату, то буду реветь. Но слёз не осталось. Опустившись на кровать, я написала Стефани одно короткое СМС. «Я переезжаю». И, отправив его, легла спать.
Очередная беспокойная ночь закончилась для меня в половине девятого. Сегодня суббота, хотя и без того не было нужды идти в школу теперь, когда на горизонте маячила необходимость менять её. Телефон, который я даже не потрудилась убрать в тумбочку, свалился на пол. Стефани прислала, наверное, пару десятков сообщений, которые я отметила как прочитанные, даже не взглянув на них. Я и так знала, что в них написано.
Она чувствовала себя виноватой за то, что бросила меня. Она узнала о случившемся не от меня: кто-то из её подружек тоже был в больнице в то утро. В нашем городе ничего нельзя было утаить.
Тогда Стефани позвонила мне. Она извинялась, объяснялась и клялась, что никогда больше не позволит Томасу за неё решать, что делать. Я сказала, что не злюсь на неё, и это было правдой, ведь у меня просто не было сил злиться. Но вот Джереми… С ним я говорить не хотела. И хотя он тоже написал мне на следующий день, пытаясь оправдаться, мол, Томасу нельзя было садиться за руль, я всё ещё чувствовала себя раздавленной. Пока я сидела в грязной камере полицейского участка, за жизнь моей матери боролись врачи, и они проиграли.
Я спустилась на кухню. Аппетита не было уже давно, но я всё равно заставляла себя выпивать хотя бы стакан молока каждое утро. Так учила мама: завтрак необходим, а не хочешь есть – выпей молока.
Кухонный стол как обычно был занят папиным рабочим ноутбуком, он даже оставил его открытым. Проходя мимо, я случайно задела мышку рукой, и экран загорелся, позволяя мне рассмотреть название документа, который вчера вечером изучал отец. Это было соглашение о неразглашении. Мне стало любопытно, что мой папа решился подписать, и я пробежалась глазами по строчкам. Дойдя до третьего пункта, я ахнула и закрыла рот руками. В нём говорилось о том, что он обязуется передать тело Бриджит Эванс какому-то человеку по имени Альфред Льюис. Судя по всему, он был руководителем научного центра Crescent. Я тут же загуглила название со своего телефона, но информации нашлось совсем немного. Видимо, он открылся совсем недавно. На главной странице сайта обнаружилась странная запись: «Каждый может оказаться на обратной стороне!». Я стала листать документ, но никаких конкретных сведений о предмете договора он не содержал. На самой последней странице красовалась подпись моего отца.
– Эванс! Что ты здесь делаешь? – Отец зашёл на кухню и застал меня, склонившейся над его ноутбуком. – Я не разрешал тебе пользоваться моим личным компьютером!
– А мама разрешала тебе передавать куда-то её тело?
Он побледнел. Скрепив ладони за спиной, отец прошёлся туда-сюда и только потом вновь повернулся ко мне.
– Думаю, ты имеешь право знать. Твоя мать хотела, чтобы её здоровые органы отдали на пересадку. В её завещании обязательным пунктом также значилась кремация.
– Ты не позволил нам даже попрощаться с ней…
– Она была человеком науки, Эванс, и верила, что тело – это всего лишь оболочка! Ей не хотелось бы, чтобы кто-то видел её такой… мёртвой.
– Папа, ты вообще слышишь себя? Её кремировали без нас!
– У нас не было выбора, Эванс. Ты же знаешь… Врачи настаивали на том, что это необходимо сделать как можно скорее. Все опасаются вируса, который был найден.
– Вирус или нет… Мы имеем право хотя бы увидеть её могилу!
Отец взял со стола лист бумаги и карандаш, начертил какой-то план и отдал его мне.
– Если хочешь… Вот, пожалуйста, иди! Но она бы предпочла, чтобы в последние свои дни в Бетесде ты встретилась с друзьями.
Он забрал свой ноутбук и поднялся в комнату. Я же осталась стоять с планом кладбища в руке. И в эту минуту пришло ещё одно сообщение. Стефани предлагала встретиться. Путь до кладбища был неблизким, так что нужно было выбирать: я не смогла бы сегодня успеть всё. Действительно ли она хотела бы, чтобы я пришла посмотреть на могильный камень с её именем на нём? Но самое главное… Готова ли была я пойти туда?
1. Если готовы пойти на кладбище, перейдите на следующую страницу.
2. Если решили провести время со Стефани, перейдите на страницу 48.
Сперва я не хотела идти сюда одна: думала позвать Стефани, Астора или даже Джереми. Но потом поняла, что это только моё дело. Я хотела проститься с ней, взглянуть на надгробие и наконец осознать, что её больше нет с нами.
Нарисованный папой план оказался странным: он больше вводил в заблуждение, чем помогал, и тогда я смело скомкала его, после чего отправила в ближайшую мусорку. Наверное, я просто злилась на него, хоть и знала, что устроить похороны так рано не было его решением. Мы не успели отсидеть карантин: опоздали всего на один день, и всё из-за врачей, которые совсем не торопились выяснять, был ли в действительности этот дурацкий вирус.
Но я по-прежнему злилась только на отца, а не на врачей, похоронное бюро или кого-либо ещё. Наверное, мне просто нужно было кого-то винить, и отец был лёгкой мишенью: он расклеился и опустил руки. Да, он принял тот факт, что её больше нет. Но принять – не значит пережить. Мне хотелось видеть в нём опору, хотелось знать, что на него можно рассчитывать, но выходило иначе. Я осталась одна, без всякой поддержки от собственной семьи.
На кладбище я положилась на собственную логику. Пройдя вдоль ряда свежевскопанных могил, я стала рассматривать надгробия в поисках знакомого имени на плите. Спустя полчаса поисков мой метод всё же дал плоды, и я разглядела нужный камень.
«Бриджит Эванс
Покойся с миром,
любимая жена и мать»
Я уставилась на могильную плиту. Этот момент представлялся мне совсем иначе. Как в фильмах. Драматическая пауза, внезапное осознание, что жизнь всё-таки конечна, и печальный герой, преклонив колени, опускает цветы на землю. Но про букет я совсем забыла: слишком спешила сюда. И драматической паузы не случилось из-за надоедливых насекомых, которые норовили высосать из меня побольше крови, а понимание конечности жизни не свалилось на меня с неба. Оставалась только печальная девушка, которая была не в силах даже ронять слёзы.
В конце концов, это была просто могильная плита. Я не хотела помнить её по одной лишь пустой и формальной надписи на сером надгробии. Она была больше, чем всё написанное. Бриджит Эванс была для меня целым миром.
А теперь он оказался разрушен.
Продолжение истории на странице 50.
Стефани редко водила машину. Она была одной из тех девушек, которые считают, что за рулем всегда должен быть мужчина. И пусть я не разделяла её взглядов, это не мешало мне наслаждаться поездками с Джереми и Томасом.
Но сегодня она приехала одна: очевидно, попросила у мамы машину на день. Я забралась в её «додж». Мы обе молчали, и в салоне было слышно, как ремень безопасности скользнул по обивке сидения, и от этого звука засосало под ложечкой. Затем – короткий щелчок. Зафиксировав ремень, я наконец посмотрела на подругу.
– Милкшейк?
Я кивнула. Заведя двигатель, Стефани неловко развернулась, чтобы посмотреть на дорогу: она так и не научилась пользоваться зеркалом заднего вида. Когда мы выехали на перекрёсток, подруга накрыла мою ладонь своей.
Возле нашего любимого кафе, где подавали лучшие в городе милкшейки, парковка никогда не пустовала. Стефани пришлось потрудиться, чтобы найти место. Я безразлично наблюдала за тем, что творится на улице: парочки со счастливыми лицами, обнимаясь, выходили из кафе, а за ними – то родители с детишками, чьи рты были перепачканы молочной пенкой, то горделивые девицы, на ходу делающие селфи для социальных сетей.
– Стеф… Я не могу.
Подруга, которая только-только припарковала машину, наверняка едва сдержалась, чтобы не ударить меня.
– Эванс. Твоя мать не одобрила бы…
– Её больше нет. Она не может мне указывать, как переживать горе.
Если бы кто-то подслушивал сейчас наш разговор, он наверняка бы уловил дрожащие нотки в моём голосе.
– Милая, никто не может. Но есть и другие способы. Вспомни, какой была твоя мать. Например, что она сделала, когда узнала о нашей тусовке с парнями из колледжа?
– Приехала туда, разодетая, как девчонка из колледжа, и стала тусоваться вместе с нами. – Я не смогла сдержать смешок.
– Ага, помнишь! Чёрт, она тогда так зажгла! А ещё помнишь, к ней подкатывал наш учитель из начальной школы. Как же его там звали…
– Мистер Эндрюс! Ох, это был такой стыд! Он писал ей комплименты прямо на моих тестах по математике!
– Не помню, что она сделала с ним…
– О, на осенней ярмарке, когда мы готовили печенье в форме букв, она снова встретила его. И выложила из печенек «Я замужем». Мистер Эндрюс тогда покраснел как рак!
Мы со Стефани заливисто смеялись. Она хорошо помнила мою мать и была в курсе всех её чудачеств. Но какой она её точно не видела, так это грустной. Потому что Бриджит Эванс предпочитала заражать других своей улыбкой и уверенностью, а не унынием. Спустя ещё пару историй я наконец сказала:
– Знаешь что, Стеф? Наверное, это наш последний вечер вместе, и за это стоить выпить… парочку милкшейков!
– Да! Вот это моя девочка.
Продолжение истории на следующей странице.
Я уныло рассматривала коробки, в которые пришлось за пару дней уложить всю свою жизнь. Всё ещё трудно было поверить, что отец принял это дурацкое предложение.
Я со злостью пнула одну из коробок, и оттуда раздался протяжный звук. Это была моя старая кукла. Она давно не говорила, а только мычала. Открыв коробку, я вытащила куклу и бросила её в мусорный бак. Вот так! Раз уж отец решил, что нам пора убежать от прошлого…
Друзья прибыли вовремя, чтобы попрощаться. Стефани не сдерживала слёз.
– Чёрт, я буду скучать…
Прощание с Джереми было неловким. Мы оба не знали, как себя вести. Наверняка он вообще не хотел здесь быть. После того, как я игнорировала его сообщения и звонки, вряд ли он нашёл бы в себе силы вновь начать общаться со мной, если бы не этот внезапный переезд. Отец уложил вещи в машину слишком быстро.
– Нам пора, Эванс.
– Ну, прощайте…
Напоследок я крепко обняла Стефани и в последний раз бросила взгляд на дом. Здесь я навсегда оставляла часть себя. Сдержав слёзы, я села в машину. Меня ждал большой город, который никому не оказывает тёплый приём.
Когда отец остановил машину возле неприметного домика, я удивилась. Это был один из таунхаусов из красного кирпича, которые стояли в ряд по всей улице. Хотелось бы мне, чтобы его видела Стефани! Стало любопытно, что бы сказала она и другие мои одноклассники. Я решила, что нужно будет снять видео для них. Он был вдвое меньше прежнего и выглядел таким пустым и неказистым. Газон в маленьком дворике при доме давно не стригли, и он наводил уныние. Наверняка не только на меня, но и на всех жителей округи. У остальных соседей с этим всё было в порядке: придомовая территория выглядела одинаково ухоженной и скучной.
Однако первое впечатление было обманчивым, и внутри дом выглядел уютным. Светлые стены делали комнаты просторнее, а большие окна давали много света. В общем, было лучше, чем я ожидала.
Войдя в свою спальню, я увидела, что дверь ванной комнаты приоткрыта. Напротив входа, над раковиной, висело зеркало, а из него на меня смотрела девушка с нерасчёсанными волосами. Когда-то они были каштановыми и, по маминому мнению, отливали золотом. Но сейчас пигмент исчез, как и все краски из моей жизни. Этой девушке не хватало пары-тройки килограммов, чтобы перестать выглядеть бесцветной. Этой девушкой была не я, а какая-то другая Эванс, в которой больше не было жизни.
Все выходные ушли на то, чтобы разобрать вещи, и я даже не потрудилась выйти на улицу и прогуляться по Нью-Йорку, в отличие от своего брата, который уже успел исследовать окрестности и пытался мне об этом рассказать. А в понедельник утром, когда я спустилась к завтраку, Астор уже сидел в гостиной и жевал свои хлопья. Столовой в доме не было, так что пришлось приспосабливаться.
– Отец уехал на работу рано утром.
Я кивнула. За выходные я не сказала ему ни слова.
– Знаешь, ты могла бы не вести себя так.
– Ешь свои хлопья, Астор, и не лезь не в своё дело.
Брат разочарованно вздохнул и вновь взялся за завтрак. Я последовала его примеру.
– На чём ты доберёшься в школу?
– На автобусе, как и все.
В нашем родном городе предпочитали личный транспорт. Я уже открыла рот, чтобы возразить брату. Но Астор опередил меня:
– Я имел в виду, как все здесь, в Астории.
Я кивнула. Мы доедали свой завтрак в полном молчании.
– Так… ты со мной?
– Лучше поеду на велосипеде. Ознакомлюсь с районом…
На самом деле, мне было плевать на район и на красоты этого города. Я просто хотела побыть одна. Астор понимающе кивнул и направился к выходу.
– Хорошего тебе дня, Эванс.
– И тебе, Астор.
После ухода брата я долго сидела в гостиной. Идти никуда не хотелось, но мысль о том, что нужно будет остаться в этом доме, меня тоже ни капли не обрадовала. Делать было нечего, мне пришлось оседлать новенький велосипед, купленный в первый же день здесь, и двигаться к школе, сверяясь с картой.
По дороге я с удивлением разглядывала улицы. Все они были плотно застроены неказистыми и одинаковыми домами. Машины парковали прямо у обочин. Среди бетонных джунглей нашлись даже одинокие деревья, которые были окружены асфальтом. Я попала в совершенно другой мир, огромный и чужой. И единственный выход, который у меня был, – это смириться и привыкнуть к этому месту. По крайней мере, до совершеннолетия. Я даже не надеялась, что скоро полюблю его. Но было бы здорово хотя бы однажды почувствовать, что это вполне сносный вариант.
Я не слишком спешила в школу: хотела прочувствовать атмосферу города. Но добралась всё равно быстро. Зря я не поверила навигатору, который считал, что на велосипеде можно доехать всего за десять минут. Но время точно не было для меня лишним, ведь я, по крайней мере, могла получше рассмотреть школу и даже снять небольшое видео для своей личной коллекции.
Несмотря на то, что было довольно рано, велосипедные стойки у входа в здание уже не пустовали. Здесь яблоку негде было упасть: всё было забито велосипедами разных цветов. Я выкроила местечко для своего железного коня и последовала за остальными учениками, надеясь, что они идут к главному входу.
Но не успела я пройти несколько шагов, как сзади раздался лязг металла. Я тут же обернулась. Несколько велосипедов, включая мой, упали. В эпицентре беспорядка суетилась миниатюрная темноволосая девушка в коротком платье оттенка пыльной розы. Она пыталась вернуть велосипеды в устойчивое положение, но ей не хватало сил. Я решила, что ей не помешает помощь, вернулась к велосипедной стойке и окликнула незнакомку.
– Эй, тебе помочь?
Девушка ответила, не поворачиваясь ко мне:
– Нет-нет! Всё под контролем! – Затем она тихо добавила: – На меня каждый день падает велосипедная стойка…
Я хохотнула. Однако девушка не ожидала, что я её услышу, и повернулась ко мне с виноватым выражением лица.
– Прости…
– За что? – Я удивилась. – Давай я тебе помогу.
Вместе мы быстро управились с велосипедным происшествием.
– Спасибо за помощь! – Незнакомка перевела дух. – Мы, кажется, незнакомы?
– Определённо, нет. Меня зовут Эванс.
– А я Линда, но все здесь зовут меня Лин. Ты, наверное, новенькая?
– Что, так заметно?
– Нет-нет! – замотала головой она. – Я имею в виду, ты помогла… и всё такое. В общем, забудь. Давай я помогу тебе найти класс. Что у тебя сейчас?
Я сверилась с расписанием в телефоне.
– Естественные науки. Мистер Такер.
– Круто! В смысле… Я тоже туда иду. Пойдёшь со мной?
– Конечно!
Мы зашагали ко входу. Я опасалась, что Лин начнёт задавать вопросы. Но вместо того, чтобы допрашивать меня, милая девушка рассказала немного о школе. В классе мы уселись рядом, и учитель, войдя в класс, сразу заметил меня. Это был лысеющий низкорослый человек в очаровательных круглых очках. Добродушная улыбка озарила его лицо, а вместе с тем, казалось, и весь класс.
– А, вы мисс Эванс, верно? Рад вас приветствовать.
Одноклассники делали вид, что меня не существует. Новички здесь не были редкостью: не то что в моей прошлой школе. Наш город был небольшим, и переезжали в него нечасто. Обычно семейные парочки переселялись в Бетесду из опостылевшего Вашингтона где-то к сорока, когда их дети уже были готовы пойти в начальную школу. Так и получалось, что новых одноклассников у нас практически не было, а если они и приходили, то мы окружали их заботой и вниманием.
Урок прошёл без приключений. В естественных науках я чувствовала себя как рыба в воде. После занятия несколько ребят всё же подошли ко мне, чтобы поинтересоваться, откуда я приехала, и я поспешила заверить их, что жила в пригороде Вашингтона. Согласитесь, есть разница: жить в пригороде Вашингтона или в маленьком городке Бетесда, штата Мэриленд. Новые одноклассники с умным видом покивали и быстро потеряли ко мне интерес. Не помогло даже упоминание столицы.