Жара была невыносимой; мы сняли плащи и сели у письменного стола напротив сэра Радомира.
– Лорд Саутер места себе не находит из-за гибели леди Бауэр, – сказал шериф. Он указал на пару оловянных кружек, хотя на столе стояло вино. – Эля хотите?
– Нет, благодарю, – сказал Вонвальт. – Лорд Саутер был близок с семьей Бауэров?
– Лорд Саутер близок со всеми, кто может сделать его богачом, – сказал шериф, хотя, похоже, сразу же пожалел о своей прямоте. – Что объясняет, как у него вообще получалось терпеть леди Бауэр. Приятным ее общество трудно было назвать. – Он снова вздохнул, поднял свой кубок и сделал большой глоток вина. – Позвольте говорить с вами начистоту, Правосудие.
– Боюсь, вы уже начали, – сказал Вонвальт.
– Когда-то леди Бауэр была замечательной женщиной. Затем ее сын умер от оспы, а дочь ушла в монастырь, и она изменилась. Ее характер изменился. Она стала меланхоличной и вспыльчивой. Теперь, когда она мертва, люди станут говорить о ней много хорошего, но, видит Нема, менее приветливую даму нужно было еще поискать.
Брессинджер встрепенулся. Вонвальт быстро сказал:
– Утрату ребенка вынести непросто, нет судьбы более жестокой. Вы не можете упрекать ее в этом.
– Это я понимаю, – отмахнулся сэр Радомир. – Но тут было что-то другое. Даже не знаю. Казалось, что дело не только в утрате. Ее мысли что-то занимало, и не только горе.
– Что вы имеете в виду?
Сэр Радомир немного подумал.
– Нет. Не знаю. Назовите это чуйкой законника. Я так и не смог разобраться, что тогда произошло. И, наверное, уже никогда не разберусь, раз она умерла. – Он тяжело вздохнул. – Дрянное дело, когда убивают благородных дам, – понимаю, что ничего более очевидного вы, скорее всего, не слышали.
Вонвальт склонил голову.
– Я понимаю, о чем вы.
– Половина города в гневе. Простолюдины, конечно, мрут довольно часто, как сами, так и с чьей-то помощью; для города вроде нашего это естественно. Но чтобы жену лорда… Вести об этом наверняка дойдут до барона Наумова в Кругокаменске, если уже не дошли. Возможно, и другие об этом узнают. Если же слухи пересекут границу Гулича и дойдут до ушей князя, вот тогда нам не поздоровится. Последнее, что мне нужно, так это императорский родственничек, сующий свое рыло в дела города. Нема тому свидетель, нам хватает диких свиней на Аптекарской улице.
– Следите за языком, – резко сказал Вонвальт, но шериф лишь невозмутимо отмахнулся от него. Вонвальт поджал губы. – Что еще вам известно? Вы говорили с лордом Бауэром?
Сэр Радомир кисло посмотрел на Вонвальта.
– Правосудие, я уже десять лет поддерживаю порядок в Долине Гейл. Конечно же, я говорил с лордом Бауэром.
– Что он сказал?
Сэр Радомир снова сделал большой глоток вина. Когда он поставил кубок обратно, его губы заблестели в свете пламени.
– Он был убежден, что в убийстве виновен его конкурент.
– Да неужели?
– Именно так.
– И он назвал имя?
– Назвал.
Вонвальт откашлялся – иногда он так делал, когда пытался сдержать свой гнев.
– Сэр Радомир, я желаю помочь вам с этим делом.
– Правосудие, здесь, в Долине, у Императора уже есть верный ему подданный, способный расследовать это преступление. И этот подданный – я.
– Я мог и сам догадаться.
– Мне не нравится, когда кто-то узурпирует мои полномочия.
– Не преувеличивайте. Никто ничего не «узурпирует», – сказал Вонвальт. – По Закону Старшинства я могу взять расследование на себя. Это вопрос права, а не принижение ваших способностей.
– Мне это все равно не нравится.
– Подобное вообще мало кому нравится, сэр Радомир. Надеюсь, вас утешит тот факт, что, как и у всех ваших предшественников, у вас нет выбора. Я могу предоставить вам грамоты, подтверждающие мои полномочия, если вам так угодно.
Сэр Радомир поморщился. Я никогда прежде не видела, чтобы законники с такой неохотой передавали дело.
Многие только радовались возможности избавиться от бремени расследования, большая часть которого была делом неблагодарным и в конце концов не приносила результатов.
– Я бы хотел, чтобы вы тесно сотрудничали со мной, – сказал Вонвальт. – Вы явно из тех, кто гордится своей работой. У меня нет желания становиться вашим врагом.
– Что, вы не присвоите себе все заслуги? Если мы найдем виновного?
– И приму на себя всю ответственность в случае, если расследование завершится неудачей.
– Какая редкая щедрость.
– Я не тщеславен, сэр Радомир. Я желаю лишь убедиться в том, что правосудие свершится.
Сэр Радомир, не ожидавший этого, внимательно посмотрел на Вонвальта.
– Что ж, посмотрим.
– Назовите мне имя подозреваемого, шериф. Я не стану просить снова.
– Зоран Вогт, – сказал сэр Радомир. – Конкурент Бауэра. Эти двое уже давно грызутся. Вздорят из-за пустяков, как дети малые.
– Какие-нибудь преступления за ними были замечены?
– В прошлом я подозревал эту парочку в нескольких нарушениях, но не смог ничего доказать. Многие из тех, кто ходят по Гейл, торгуют незаконно. Река течет до самой Совы.
– Они ведут общие дела?
– Судя по всему, да, хотя по ним и не скажешь. Все они похожи, эти новые лорды. «Торговые князьки», как их называют в народе. Они или их отцы нажились на Рейхскриге и заслужили себе при этом рыцарские титулы. Теперь они считают, что стоят выше закона.
– De jura nietra iznia, – пробормотал Вонвальт на высоком саксанском.
– «Никто не выше закона», – сказал сэр Радомир. – Пытаетесь произвести на меня впечатление своим знанием придворного языка, сэр Конрад?
– Достаточно! – рявкнул Вонвальт, и его голос грянул по комнате, как раскат грома. Я резко посмотрела на него. Он применил Голос Императора или же только его отголосок. Брессинджер встревожился. Сэр Радомир заметно побледнел. Его кадык заходил, и он секунду не мог ничего сказать. Он выпучил глаза и окинул взглядом комнату, явно впадая в панику от того, что потерял дар речи. Вид у него был как у человека, который только что осознал, что он тонет.
– Кровь Немы, – наконец прохрипел шериф. Прижав одну руку к сердцу, другой он уперся в стол. – Пропади моя вера, Правосудие, ну у вас и сила.
– И мне редко доводится ее применять, – стальным голосом сказал Вонвальт. – Я устал, сэр Радомир, и мне уже порядком надоела ваша заносчивость. Я отнесся к вам со всем терпением, на какое способен, поскольку вы явно из тех, кто ратует за справедливость. Но я не стану сносить дальнейшую непочтительность. Я уже сказал вам, что пришел помочь. Была убита женщина – леди, в конце концов. Вам бы не мешало помнить об этом. Сейчас я вам не враг.
Сэру Радомиру понадобилось время, чтобы прийти в себя, и несколько больших глотков вина. Он снова наполнил свой кубок и поставил его на стол.
– Что еще вы желаете знать? – спросил он. В его голосе появилась хрипотца.
– Расскажите мне об отношениях Бауэра и Вогта. Вы говорите, они давно знакомы?
Сэр Радомир кивнул.
– Несколько лет назад Вогт подал нам на него жалобу. Он заявлял, что лорд Бауэр подстроил диверсию на одном из судов, которое перевозило вниз по реке большую партию зерна. Вогт купил зерно на заемные деньги, и его утрата грозила ему банкротством.
– Он справился с трудностями?
– Справился. Но он считает, что тот случай стоил ему не только значительной суммы денег, но и рыцарского титула. – Сэр Радомир усмехнулся. – Вполне возможно, что он прав.
Вонвальт немного поразмыслил.
– Но ведь прошло уже несколько лет?
– Тот случай с зерном произошел по меньшей мере два года назад. Мы ведем учет в соответствии с имперскими указами. Я могу потребовать записи из архива.
– Было бы неплохо, благодарю.
– Не считая Вогта, лорд Бауэр и представить себе не может, кто мог желать его жене смерти.
– За исключением, возможно, самого лорда Бауэра, – сказал Вонвальт. – Мой опыт подсказывает, что, когда убивают женщину, чаще всего виновен оказывается ее муж.
– Верно, мой опыт говорит о том же. Я предупредил лорда Бауэра, что он все еще под подозрением. Но, хотя я его и недолюбливаю, чуйка подсказывает мне, что убийство совершил не он.
– Неужели? – спросил Вонвальт.
– Как я и сказал, Правосудие, я уже десять лет поддерживаю в Долине Гейл порядок – ну или что-то близкое к нему. До этого я охранял закон в Перри Форде и был солдатом. – Он кивком указал на Брессинджера. – Вы и ваш пристав ведь сражались в Рейхскриге?
– Да, – сказал Вонвальт.
– Тогда вы знаете, что убийство делает с человеком. Как оно меняет его. Нельзя лишить кого-то жизни и остаться прежним, даже если вы убиваете врага. Лорд Бауэр мрачный человек, но он не убийца. Характер у него не тот.
– Ясно, – сказал Вонвальт. Несмотря на изначальную неприязнь, я видела, что Вонвальт проникся к шерифу уважением.
– Впрочем, у меня нет ваших способностей, – сказал сэр Радомир.
– Нет, но, по-моему, профессиональной чуйки чаще всего вполне достаточно, – сказал Вонвальт. – Вы не выяснили, были ли у леди Бауэр какие-нибудь враги? Возможно, интрижка на стороне? Или она узнала что-то, чего не должна была знать?
Сэр Радомир пожал плечами.
– Если что-то подобное и было, то до меня даже слухи не дошли. Я приказал своим парням держать ухо востро, но… – Он снова пожал плечами. – Признаться, Правосудие, я особых надежд не питаю. Мотива нет. И меня это изводит.
– Могу себе представить, – рассеянно сказал Вонвальт. Я заметила, что это дело уже его озаботило. Наконец он поднялся. – На этом пока все. Благодарю, что уделили мне время, шериф.
Сэр Радомир встал.
– Пожалуйста. Надеюсь, мы скоро сможем пролить свет на произошедшее. Сколько лет служу закону, а с таким убийством еще не сталкивался. Даже в Перри Форде никто не убивал жен лордов.
– В Сове это тоже редкость, шериф, – сказал Вонвальт. – А когда подобное все же случается, не успеете и глазом моргнуть, как виновник уже обнаружен. – Он выглянул из окна. На улице стремительно темнело. Вонвальт снова посмотрел на сэра Радомира. – С убийства леди Бауэр прошло два дня, а у нас нет никаких зацепок, кроме разлагающейся покойницы. Нужно действовать быстро, если мы хотим во всем разобраться.
«Лишь Правосудие может заставить человека свидетельствовать против самого себя».
Из «Столпов сованского гражданского права» Катерхаузера
Мы вышли из здания городской стражи и направились к резиденции лорда Саутера. Тучи наконец разродились, и в воздухе закружились снежинки. Я мысленно порадовалась богатству города и его мощеным улицам – пробираться по грязи и слякоти в холодных, промокших башмаках мне совсем не хотелось.
– Суровый он человек, – сказал Брессинджер Вонвальту.
Вонвальт хмыкнул.
– Его повадки меня не волнуют, – сказал он, – к тому же он пьяница до мозга костей. Но прямодушный. И это ценно.
Мы быстро шли по холодному городу. За последний час рынок закрылся, улицы почти опустели, и лишь редкие стражники неторопливо шатались по булыжным мостовым. Один остановил нас, остальные же признали в Вонвальте Правосудие. К тому времени, когда мы добрались до резиденции лорда Саутера, дневной свет уже почти окончательно померк, и храмовый колокол прозвонил, возвещая начало комендантского часа и закрытие городских ворот на ночь.
– Сэр Конрад, – сказал стражник у резиденции, неуклюже поднимаясь на ноги. Резиденция была окружена кованой железной решеткой, единственные ворота в которой обрамлялись парой колонн из кирпича. – Лорд Саутер шлет свои извинения: его вызвали по срочному делу, и он не сможет встретиться с вами сегодня. Он распорядился, чтобы о вас позаботились.
– Хорошо, – сказал Вонвальт, и мы вошли в ворота. Я заметила, что на самом деле он остался доволен – его не радовала мысль о том, что в ближайшие несколько часов ему придется вести вежливые беседы или, что хуже, говорить о работе. Вонвальт считал подобные разговоры утомительными, а мне – младшему секретарю, которой полагалось сидеть молча и изображать заинтересованность, – они казались смертельно скучными.
Нас провели через парадную дверь в просторный вестибюль. Внутри дом выглядел так же внушительно, как и снаружи. Скудный свет проникал с улицы через витражные окна, усеивая половицы случайными цветными пятнами, которые были похожи на отблески пламени, просвечивающего через пригоршню драгоценных камней. Здесь было невыносимо жарко – видимо, во многих комнатах вовсю горели очаги. Стены увешивали гобелены, а полы устилали ковры. Мебель выглядела дорогой, и многие предметы, судя по виду, были ввезены из других стран. Дом словно кичился богатством своего хозяина.
Слуги проводили нас в покои на верхнем этаже. Вонвальту выделили большую спальню на углу здания. Ее окна выходили на две стороны; из одного открывался вид на протекавшую чуть дальше реку, а из другого – на широкую гильдейскую улицу, хотя ни там, ни там смотреть было особенно не на что. С неба густо валил снег, и тьма черным дымом обволакивала уличные фонари.
Мне и Брессинджеру выделили одну комнату на двоих. Она находилась дальше по коридору и была отделена от покоев Вонвальта еще одной закрытой комнатой. Я расстроилась, увидев, что в нашей комнате стояла лишь одна кровать, но не удивилась этому. Брессинджеру и мне уже приходилось спать вместе, и, с какой бы теплотой я ни относилась к нашему приставу, во сне он громко храпел и много ворочался. Впрочем, едва мы вошли, он отправился по местным пабам и борделям и вернулся только под утро.
Я с нетерпением ждала горячего ужина и возможности прилечь, чтобы немного поспать, но, вскоре после того как мы устроились, Вонвальт пригласил меня в свою комнату. Я пала духом. За последний год наша дорожная жизнь все больше и больше утомляла меня, а учеба и работа секретарем Правосудия разочаровывали. Так что у меня совсем не было настроения для одного из наших вечерних занятий.
– Садись, Хелена, – сказал Вонвальт, когда я вошла в его комнату, и указал на удобное на вид кресло. Вонвальт, снявший с себя пальто и жакет, сейчас был одет лишь в простую рубаху и короткие штаны. Он расслабленно сидел на банкетке у окна и курил трубку. Я знала, что он наверняка распорядился приготовить ему позднее вечернюю ванну. Когда возникала возможность помыться, Вонвальт всегда ею пользовался.
– Что ты думаешь? – спросил он, глядя в окно.
– О чем? – спросила я. Настроение у меня было скверным, и я этого не скрывала.
На лице Вонвальта промелькнуло раздражение.
– О деле в целом, – сказал он. – О сэре Радомире. О лорде и леди Бауэр. Ты сделала какие-нибудь предварительные выводы?
Я хотела было вздохнуть, но сдержалась. Вонвальт был терпелив, но показывать свое непочтение вздохами все же не стоило. Даже будучи не в духе, я это понимала. Однако, как и многие предыдущие наши занятия, сегодняшнее обещало оказаться долгим и скучным. Наши беседы не следовали никакому плану или сценарию, отчего они различались по длительности и содержанию. Иногда они принимали вид уроков, во время которых Вонвальт садился и час рассказывал мне о самых разных предметах: о праве, истории и Рейхскриге. К счастью, он никогда не заводил разговор о математике, в которой и сам был не очень-то силен. В другие дни Вонвальт старался вовлечь меня в дискуссию, в ходе которой неизменно разносил мои доводы в пух и прах, оставляя меня кипеть от гнева и негодования. Порой же мы просто разговаривали. Все-таки Вонвальт был человеком, и иногда ему хотелось обыкновенного общения.
Думаю, причин моей неприязни к нашим занятиям было две. Во-первых, практика Вонвальта вызывала у меня искреннее равнодушие, которое постепенно росло. По большей части его работа была довольно нудной. Путешествуя по окраинам Империи, мы сталкивались с самыми разными преступлениями, но почти все они были мелкими и незначительными. С более важными и захватывающими делами Вонвальт обычно разбирался в одиночку, говоря, что я еще неопытна и относительно молода. А меня – дерзкую юную особу – это возмущало.
Вторую же причину я осознала намного позже – то был страх разочаровать Вонвальта. Он спас меня от жалкого существования на улицах Мулдау. Я была обязана ему всем, включая мою жизнь. Вонвальт явно стремился вылепить меня по своему образу и подобию, чтобы однажды я смогла присоединиться к Ордену, и я считала, что обязана отплатить ему добросовестным трудом и усердием. Но, сталкиваясь с неудачами, я начинала чувствовать себя недостойной и дурно на это реагировала, что, в свою очередь, вело к новым обидам.
Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне становится стыдно за то, что я тогда чувствовала и как себя вела, но ведь я была еще совсем юна. А молодым и неопытным можно многое простить.
– Я думаю, что лорд Бауэр убил свою жену, – небрежно сказала я. – А то, что шериф говорит о возможной причастности Вогта, – это все домыслы.
– Ты не согласна с интуицией сэра Радомира?
Я пожала плечами.
– Я бы не придавала большого значения его словам. У него масса предубеждений. Вы же слышали, что он говорил обо мне и Брессинджере.
Вонвальт отмахнулся от меня, как от облака дыма из трубки.
– Большинство людей не доверяют и тем, кто живет по соседству, не говоря уже о выходцах из других стран. Будучи хаунерцем, сэр Радомир представляет собой типичного сованца. Наша терпимость к другим народам и верованиям – это скорее исключение, а не правило, по крайней мере, здесь, далеко за пределами Совы.
– Это не значит, что подобное приемлемо. – То, что меня столь пренебрежительно назвали толкой, задело меня гораздо больше, чем я думала. Вонвальт же был слишком великодушен, называя меня исключением. До того как он вступил в Орден, Вонвальт был призван в Легионы и убивал йегландцев, своих соотечественников, затем грозодцев и, наверное, многих толцев. Однако все это не мешало ему оставаться беспристрастным. Для него все были сованцами, поскольку все подчинялись законам общего права. Что же до меня – несмотря на то что наша работа отчасти избавила меня от предубеждений, я, как и всякий толец, все так же недолюбливала хаунерцев и – Нема сохрани – йегландцев вроде Вонвальта. Все-таки Йегланд, Хаунерсхайм и Толсбург сидели друг у друга костью в горле еще за много столетий до того, как возник Аутун. Ненавидеть друг друга было нормально. Трудно не утонуть в болоте предрассудков, когда находишься на самом его дне.
– Я не говорю, что это приемлемо; я говорю, что это свойственно людям здешних мест, – сказал Вонвальт. – Брось, неужели ты хочешь сказать, что сама выше всех предубеждений? Мы объехали часть – и только часть – Империи, но мир гораздо больше тех земель, что завоеваны Совой. В нем живут люди разных цветов кожи. На реке Треба я видел торговые корабли с матросами, чья кожа была черной как смоль. Казары на юге и вовсе наполовину волки. Посмотри хотя бы на Стража Императора – он один из них. – Вонвальт сделал затяжку из трубки. – А есть и многие другие. Признаю, твои странствия позволили тебе увидеть многие народы Сованской империи, но все эти народы похожи – более или менее – и ведут себя одинаково, какими бы ни были их воображаемые различия.
– Дубайн темнокожий, – сказала я. – И мы с ним близки.
– Дубайн – грозодец, – усмехнулся Вонвальт. – В молодости он слишком много времени провел на солнце. Он не темнокожий – по крайней мере, не в том смысле, в котором ты думаешь. Как бы ты себя чувствовала, окажись ты в компании человека с Пограничья?
– Меня бы это совсем не беспокоило, – сказала я.
– Да уж, – пробормотал Вонвальт. – К чему я веду: то, что у сэра Радомира имеются предрассудки, не значит, что он ошибается насчет лорда Бауэра. Хотя это и характеризует его не с самой лучшей стороны.
– А если бы подозреваемым был другой чужеземец? – спросила я.
Вонвальт немного поразмыслил.
– Это не имело бы значения. Принципы Ордена магистратов ясны: закон должен применяться одинаково ко всем, кто находится на территории Империи; а также ко всем, кто, находясь за ее пределами, добровольно этим законам подчиняется. – Вонвальт прибег к цитированию, что обычно делал, когда начинал уступать в дискуссии. Но я была уверена, что он заблуждается. Вопрос заключался лишь в том, было ли это заблуждение искренним или же он притворялся, чтобы втянуть меня в спор.
– Но ведь согласитесь: то, что предписывает Орден, и то, что происходит на практике, – это две разные вещи.
Вонвальт снова сделал долгую затяжку.
– Естественно, Хелена, – сказал он. Ему пришлось согласиться, потому что я озвучила очевидную истину. – В этом и заключается весь смысл нашего существования.
Я стиснула зубы. Год назад я бы уже сдалась. Вонвальт нарочно говорил таким тоном, чтобы я чувствовала себя глупо, – представители закона часто прибегали к такой уловке. Но я понимала – во многом благодаря его урокам, – что он просто ушел от прямого ответа.
– Я говорю не о предназначении Правосудий, – с жаром сказала я. – Я говорю о том, как применяются законы Совы. Представитель закона может осудить чужеземца или любого, кто ему не понравится, гораздо строже, чем позволяет закон, лишь из-за внешности.
– Для этого и существует общее право и прецеденты. Для этого мы и записываем все наши решения, и для этого их отправляют обратно в большую Библиотеку Законов, чтобы секретари могли проверить, применяется ли закон одинаково во всех случаях.
– Только эта проверка может занимать месяцы, а то и годы! – воскликнула я. – И ее результат вряд ли утешит человека, лишившегося головы за преступление, которое, как окажется неделю спустя, требовало гораздо меньшего наказания!
Вонвальт разве что не пожал плечами.
– Одно из преимуществ общего права заключается в том, что его законы могут меняться со временем, чтобы продолжать соответствовать устоям, принятым в обществе. Попробуй назвать систему лучше этой. Наверняка и законы Толсбурга, как и все, существовавшие прежде, представляли собой довольно убогий сборник постановлений.
Я ощутила, как увядает мое желание продолжать спор. Я ничего не знала о прежних законах Толсбурга, ведь они все утратили силу, а Вонвальт мог парировать любые, даже самые, казалось бы, неопровержимые доводы.
– Я не знаю, – устало сказала я. Урок начался с беседы и перешел в дискуссию о законах и этике. Вонвальт явно пребывал в одном из своих чудаковатых, воинственных настроений, первой жертвой которых чаще всего становилась я.
Вонвальт вздохнул, и из его рта вылетело большое облако дыма. Его наше занятие тоже явно не удовлетворило.
– Я хочу, чтобы утром ты принесла учетные книги, которые город хранит со времени визита последнего Правосудия. Полагаю, до нас здесь была Реси Августа – похоже, мы идем по ее следам, хотя она и оставила их уже давно. Затем можешь получить у сэра Радомира сведения по тому заявлению, которое мистер Вогт подал на лорда Бауэра. Принесешь все сюда и попросишь слуг поставить стол побольше. После можешь начать просматривать записи.
– Ладно, – сказала я. Хоть меня и переполняла обида, отказаться я не могла.
Вонвальт внимательно посмотрел на меня.
– Я собираюсь принять ванну. Увидимся внизу за ужином.
– Я не голодна, – пробурчала я, явно солгав.
Он секунду помедлил.
– Что ж, тогда спокойной ночи, – сказал он, не желая потакать моему кислому настроению, и потушил трубку.
Я поднялась на ноги и ушла, радуясь, что избавилась от его общества. Я вернулась в нашу с Брессинджером комнату и плюхнулась на кровать. Какое-то время я просто лежала на ней, пока не услышала, как Вонвальт спустился вниз; затем я все-таки сняла одежду, забралась под покрывало и потушила лампу.
Мы встали с восходом солнца – то есть, поскольку месяц был зимним, проспали дольше обычного. Несколько недель мы провели в пути, ночевали в трактирах, а порой и вовсе под открытым небом, сносили холод и постоянную угрозу нападения диких зверей и грабителей. После всего этого мне совсем не хотелось вылезать из роскошной гостевой кровати лорда Саутера. Слуги тоже встали рано, чтобы разжечь очаги, и тепло, исходившее от первого этажа, уже наполнило мою комнату. Благодаря этому скинуть с себя покрывало оказалось проще обычного.
Брессинджер вернулся вскоре после того, как я проснулась. От него разило пивом. Пока он шатался по комнате, я внимательно смотрела на него. Он был красив, даже красивее Вонвальта с его неизменно опущенными уголками губ, придававшими лицу выражение вечного недовольства. Они оба были темноволосыми, хотя волосы Брессинджера, которые он убирал в хвост, были темнее, как и его глаза и кожа. Самой заметной его чертой были усы, которые мне не очень нравились и которые редко можно было увидеть за пределами Грозоды и, наверное, некоторых частей Венланда. Также Брессинджер был от природы более мускулистым и лучше одевался – хотя сравнивать их в этом было нечестно, поскольку Вонвальту большую часть дня приходилось носить магистратскую мантию.
Что же до его характера, то Брессинджер сочетал в себе две противоположности. В одно время он мог быть неугомонным, флиртовать с местными женщинами, спорить с Вонвальтом и утомлять нас грозодскими песнями и народными сказаниями. Но уже на следующий день он мог впасть в глубокую тоску, проводить большую часть времени в угрюмом молчании и затевать драки в местных трактирах. Мне было известно, что он сражался вместе с Вонвальтом в Рейхскриге и умело обращался с мечом, но я точно не знала, как именно их дороги сошлись и как Брессинджер оказался у Вонвальта на службе. Одно лишь было совершенно ясно: Брессинджер всегда яро защищал своего господина и без колебаний бы вмешался, если бы решил, что я говорю с ним грубо или непочтительно.
Я смотрела, как он бродит по комнате, словно им движет не собственная воля, а какая-то магическая сила. Мне было неведомо, чем занимался Брессинджер в те длинные ночи, которые проводил не с нами. Спал с девицами в местных борделях – конечно, – но на этом все не заканчивалась. Я знала, что он много пил и порой возвращался с раскрасневшимися глазами, словно провел несколько часов, кого-то оплакивая. По тому, как он выглядел теперь и как демонстративно не обращал на меня внимания, я поняла, что мне стоит какое-то время держаться от него подальше. Я оделась, спустилась вниз, накинула свой плащ и, выйдя на свежий утренний воздух, зашагала к воротам. Там я увидела груду обычных подношений – безделушек, свечей и цветов, а также странную, наспех нацарапанную записку, которую Вонвальт никогда не стал бы читать. Большая часть вещиц была прикрыта снегом, а некоторые торчали из него, как костлявые пальцы трупа на поле боя. В конце улицы стояла парочка зевак, но мороз и присутствие городских стражников мешали им подойти.
Я остановилась, едва вышла за ворота. По другой стороне улицы мимо резиденции мэра шел тот же стражник, что вчера сопроводил Вонвальта в город. Увидев меня, он тоже остановился.
– Доброе утро, – сказал он. Мороз превратил его выдох в облачко пара. На нем, как и на мне, был надет большой плащ, накинутый поверх его доспехов, и по румянцу на его щеках стало ясно, что он на улице уже давно.
Мое сердце затрепетало. Он был хорош собой, с широкими квадратными плечами, широкой квадратной челюстью и хорошими зубами, все из которых были на месте. Будучи сиротой, я росла на улицах и в домах призрения Мулдау, и та суровая, нищенская жизнь ожесточила меня. Однако за два года, которые я провела под отеческой защитой Империи, перенимая утонченные манеры Вонвальта, я снова смягчилась и отчасти вернула себе детскую невинность. Подойди этот парнишка ко мне два года назад, я бы коротко отбрила его и покрыла бы отборной бранью. Теперь же я ощутила, как краснеют мои щеки.
– Доброе утро, – сказала я.
– Как тебя зовут?
– Хелена Седанка, – ответила я. Не зная, куда деть свои руки, я сцепила их перед собой. – А тебя?
– Матас, – сказал он и прибавил: – Акер. Из городской стражи, – как будто это было не очевидно. Желая произвести на меня впечатление, он чуть повернулся так, чтобы продемонстрировать мне свое оружие – дорогой на вид меч в отличных кожаных ножнах. Сейчас я с улыбкой вспоминаю о том, что все-таки впечатлилась. Тогда я была всего лишь глупой девчонкой, очарованной молодым солдатиком.
Повисло неловкое молчание. Я, часто острившая с Брессинджером и Вонвальтом, двумя ветеранами Рейхскрига и агентами Империи, не могла найти слов, чтобы заговорить с юношей из провинции.
– Куда направляешься? – спросил он.
– Сначала в суд, потом в здание стражи, – сказала я. – По официальному делу.
– Какое приятное совпадение, – сказал Матас. – Я тоже иду к зданию стражи. Моя патрульная смена только что закончилась. Может быть, я тебя провожу?
– Как хочешь, – сказала я. Слова прозвучали резко, хотя я этого и не хотела.
Вместе мы побрели по снегу. На улицах было тихо, но те из прохожих, кто все же осмелился выйти наружу под утренний снегопад, часто останавливались, чтобы хоть мельком почтительно поприветствовать Матаса.
– А тебя многие знают, – негромко сказала я.
Он улыбнулся. У него была красивая улыбка.
– Мы стараемся, чтобы горожане замечали наше присутствие, – весело сказал он. – В Долине Гейл страже выделяют много денег. Поэтому мы можем регулярно патрулировать улицы. Лорд Саутер считает, что безопасный город – это процветающий город.
– И давно ты в страже?
Я заметила, что вопрос ему не понравился.
– Не очень давно, – наконец сказал он. – Только шесть месяцев. Видишь ли, нужно достичь определенного возраста, чтобы поступить на службу, – быстро прибавил он.
Мы свернули и прошли мимо рынка, где торговцы и работяги выкладывали товар на прилавки.
– А ты чем занимаешься? – спросил он. – Я видел тебя вчера. Ты работаешь на Правосудие?
– Я его секретарь, – сказала я.
– И тебе это не нравится?
Видимо, тон моего голоса выдал меня. Я посмотрела на Матаса.
– Нет, я довольна, – сказала я. – Это хорошая работа, и она открыла передо мной множество дверей. Сэр Конрад хочет, чтобы я тоже стала Правосудием.
– Я никогда не слышал, чтобы женщины ими становились.
– Такое случается довольно часто, – сказала я. – В правовых вопросах Аутун не видит различий между мужчиной и женщиной. «Все могут быть судимы законом, и все могут его поддерживать», – процитировала я одного старого юриста. Эта фраза была одной из любимых цитат Вонвальта.
– Так ты, значит, ученая, – сказал Матас, хотя по его тону было не понять, отпугнуло его это или нет. Я заметила, что других людей, в особенности мужчин, это часто отталкивало. – И ты бывала там? В Сове?
– Нет, – быстро сказала я. – То есть пока что нет. Когда-нибудь наш маршрут туда приведет, но не раньше, чем через несколько месяцев.
– А давно вы в пути?
– Уже почти два года, – сказала я.
– Пресвятая Нема! Так же нельзя жить.
Я пожала плечами. Мне почему-то захотелось вступиться за наш образ жизни.
– Ко всему привыкаешь. И потом, мы делаем важное дело.