Ричард Шеперд
Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни
Глава 2
Смерть Фергюссона, которая вовсе не была неизбежной, наглядно показала, насколько сложен и подвержен ошибкам процесс зачатия и беременности, а также насколько сильно благополучие новорожденных зависит от качества оказываемого им ухода. Порой любовь не менее опасна, чем ярость: будучи полностью зависимыми от взрослых, маленькие дети становятся жертвами неопытности, заскоков, идиотизма или слабости даже самых старательных родителей. Я потерял счет подобным детским смертям, причина которых лежит между тотальным невезением и абсолютным невниманием и безрассудством родителей.
Младенец, соскользнувший с верхней койки двухъярусной кровати, застрявший между стеной и матрасом, где попросту задохнулся. Младенец, погибший от ожогов после того, как упал за радиатор отопления.
Маленький ребенок, задушенный шнуром от ночника, висевшим над его кроваткой. Младенец, который был на руках у пьяного отца, когда тот рухнул с лестницы. Малыш, задушивший себя коробкой для завтрака, когда его оставили одного. Ребенок, которого мама, споткнувшись о собаку, уронила на металлическую аудиоколонку. Младенец, утонувший в ванне, когда родители отлучились, чтобы ответить на телефонный звонок. Младенец, скончавшийся от истощения и обезвоживания, оставшись в квартире наедине с отцом, который умер от передозировки наркотиков. Этому списку нет конца, и он пугает своим разнообразием. Никто не желал ни одному из этих маленьких детей смерти, но большинство из них погибло, по сути, из-за плохого – в той или иной степени – ухода.
А как насчет детей, которые действительно умирают по чьей-то воле? Когда больше никто не хочет, чтобы ребенок, прибывший в этот мир живым и здоровым в результате ряда биологических чудес, в нем оставался? Те, кто мучают или убивают детей, обычно не воспринимают их как зависимых маленьких людей. Некоторым и вовсе доставляет удовольствие причинять им боль. Жена, прятавшаяся под одеялом, чтобы не слышать криков дочери, когда ее лупил муж, объясняла в суде: «Я сказала ему, что он садист. Он признался, что ему нравится делать больно людям… а еще сказал, что ребенок раздражал и доставал его».
Между тем людей, которым доставляет удовольствие причинять боль, среди детоубийц меньшинство. Я прочитал множество протоколов допросов родителей полицией и могу сказать, что чаще всего те, кто решаются на убийство ребенка, воспринимают его бесконечный плач не как выражение потребности, а как хорошо просчитанную злонамеренную провокацию.
Удивительно, но в таких семьях порой оказывается старший ребенок, которому удалось избежать родительского гнева, потому что отец или мать увидели злой умысел лишь в поведении его брата или сестры. А для некоторых родителей детский плач олицетворяет нечто гораздо большее, чем их собственную беспомощность. Возможно, настойчивые требования ребенка напоминают им о собственных неудовлетворенных потребностях или о невыносимом множестве непреклонных требований других людей, с которыми они сталкиваются ежедневно. Вероятно, родителям попросту больше не на кого выплеснуть накопившуюся в них ярость. Быть может, детские крики обнажают все изъяны семейных отношений. Новорожденный ребенок – символ надежды, но на деле огромные потребности младенца могут лишить родителей последних радостей жизни. Нескончаемый детский плач может довести до ручки любого, особенно в условиях нищеты и запредельного стресса, хотя на деле никакая роскошь не способна от этого защитить. Тем не менее детоубийство не может быть оправдано. Давайте же послушаем, что говорят люди, сознающиеся в таких преступлениях.
Я провел вскрытие девочки четырех недель от роду, погибшей от черепно-мозговой травмы и субдурального кровоизлияния – очевидно, в результате сильного удара. На ее голове, лице и шее были заметны синяки – ее явно с силой хватали и удерживали. Кроме того, у нее были множественные переломы ребер: по моим оценкам, они были получены около десяти дней назад. Было очевидно, что этого ребенка систематически избивали, а затем убили.
У пары уже была одна девочка чуть старше года, и у нее не было каких-либо явных следов насилия. Ситуация в семье недавно резко изменилась, когда отец, Аарон, потерял работу в банке. На первых допросах пара все отрицала – прежде всего полиции, но, возможно, и самим себе. Вот что сказал отец, когда его впервые попросили объяснить синяки на лице новорожденной дочери.
ОТЕЦ: Ну мы думали, что как-то неправильно ее держим, когда выпускаем ей газы – другого объяснения мы не нашли… Следы прошли, но через несколько дней появились снова. Мы так и не смогли понять, в чем дело. Казалось странным, что они появляются все время в одном и том же месте, но мы так и не поняли из-за чего, потому что больше так ей газы не выпускали…
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Значит, вы не можете объяснить происхождение синяков у нее на щеках?
ОТЕЦ: Нет, я просто не могу этого понять!..
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Хорошо. При вскрытии судмедэксперт обнаружил у нее переломы ребер.
ОТЕЦ: Что вы говорите?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Можете это как-то объяснить?
ОТЕЦ: Нет, я ничего об этом не знал, мне в голову не может прийти, как она могла их получить.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: У нее сломаны шесть ребер…
ОТЕЦ: Ни черта себе!
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Шесть сломанных ребер с одной стороны спереди, четыре с другой стороны, восемь сзади с одной стороны и три с другой.
ОТЕЦ: Господи Иисусе!
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И она, очевидно, не могла сломать их сама.
ОТЕЦ: Нет, ну в смысле, мы выпускали ей газы, но не били же ее, просто по спине вот так гладили… Она плакала по ночам, но мы думали, что ей просто… кошмары снятся, ну или что-то в этом духе. Нет, я правда понятия не имею, как такое могло случиться.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Что ж, я думаю, что имеете.
ОТЕЦ: Нет, с чего бы мне врать?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Непросто быть отцом новорожденного ребенка, но если вы вдруг не сдержались, уж будьте добры набраться смелости во всем признаться.
ОТЕЦ: Нет, ну я бы никогда не стал выплескивать злость на детях…
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вскрытие также показало черепно-мозговую травму.
ОТЕЦ: Как… Как, черт побери, она могла ее получить?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Об этом мы вас и спрашиваем.
ОТЕЦ: Это моя дочь, я ее любил… Если бы я сделал что-то не так, не вижу никакого смысла это скрывать или врать вам.
Нет даже намека на признание. А что насчет матери? Ее попросили объяснить, почему она пропускала приемы у врача.
МАТЬ: Я сказала Аарону: посмотри на нее, она выглядит так, словно мы ее избиваем, как я пойду с ней к врачу?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так и сказали?
МАТЬ: Да, так и сказала, но лишь потому… мне не хотелось, чтобы люди подумали, будто мы ее бьем, потому что мы этого не делали.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Должно быть, вы подумали, что все-таки сделали ей больно, либо это сделал кто-то другой.
МАТЬ: Я знала, что не делала этого, и у меня не было доказательств того, что это мог сделать Аарон. Никакого насилия я не видела.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но вы все-таки подумали, что Аарон избил ребенка?
МАТЬ: Нет, не избил. Я подумала, что, может, он снова начал выпускать ей газы, как мы делали это раньше, вот синяки снова и появились…
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но вы же сказали нам, что спросили у него, как именно он выпускал ей газы, и он вам объяснил, поэтому вы не могли так подумать.
АДВОКАТ: При всем уважении, мой клиент лишь пересказывает вам свои мысли.
МАТЬ: Полагаю, где-то в глубине своего разума я подумала: неужели это сделал он? Но подобные мысли, наверное, стараешься отогнать.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: То есть вы старались отогнать эти мысли?
МАТЬ: Потому что я не видела, чтобы он что-то делал, не слышала, чтобы она кричала… И он всегда очень хорошо с ними обращался. Такая мысль, может, и пришла мне разок в голову, но не более того.
В тот вечер отца снова допросили. На расспросы о травмах, полученных его дочерью, он отвечал все тем же удивленным тоном. Допрос пришлось остановить и перенести на следующее утро.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вчера вечером, Аарон, вы попросили нас прекратить допрос.
ОТЕЦ: Мне нужно было время подумать.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А еще, полагаю, вы хотели поговорить со своим адвокатом. Теперь, когда вы подумали, хотите ли что-то сообщить нам?
ОТЕЦ: Ну, только то, что это я нанес ребенку травмы, но… Знаю, что звучит ужасно, но я не понимал, что делаю. Это не оправдание. Я не оправдываюсь, но у меня была словно какая-то паника, а еще я был подавлен, потому что меня уволили с работы, и порой просто срывался. Но я не помню подробностей всего этого… А потом лишь сожалел о том, что сделал. Я не могу это объяснить. Это было как в тумане.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ребенок много плакал, так ведь?
ОТЕЦ: Ее плач меня доставал, раздражал, и, думаю, я… как уже сказал… я сорвался и набросился на нее. Не помню, как или почему. После я помнил лишь то, что очень сожалел об этом.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ребра ребенка были сломаны около десяти дней назад. Можете нам рассказать, как это произошло?
ОТЕЦ: Я толком не помню, если честно, это могло случиться когда угодно. Я правда не понимал, что делаю…
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как, по-вашему, были сломаны ее ребра?
ОТЕЦ: Должно быть, я шлепнул ее или слишком сильно сжал в руках, сдавил, ну, не сдавил, а прижал к себе, чтобы она замолчала. Я не хотел сделать ей больно.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но ребенок в таком возрасте…
ОТЕЦ: Я ее любил.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Мне нужно выяснить, как в точности она получила эти травмы, Аарон. Вы не могли бы с этим помочь?
ОТЕЦ: Возможно, я ее ударил.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вы ее ударили?
ОТЕЦ: Скорее всего, я ее ударил. Я признаюсь в этом, но не могу вспомнить, когда именно и почему это произошло.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Нам важно, как это произошло…
ОТЕЦ: Я не смог бы сделать что-то подобное осознанно, понимаете, я не мог просто подумать: нужно ее заткнуть, так что я ее ударю. Я бы так не сделал. Я не такой человек. Со мной случилось нечто такое, из-за чего я сорвался… На меня столько всего навалилось, я так переживал из-за увольнения, но не помню, как это делал.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но каждый раз, когда вы ее били, вас терзало чувство вины?
ОТЕЦ: Я лишь пытался ее успокоить и утешить. Не помню, как это делал, помню лишь чувство вины после этого.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но сначала вы ударили ее по лицу, затем сломали ей ребра, а потом проломили череп… И вы не помните?
ОТЕЦ: Я бы никогда, никогда не сделал ничего, чтобы ей навредить, можете мне поверить. Если бы отдавал отчет в своих действиях. Очевидно, в тот момент я не отдавал.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вы сказали своему другу, что ненавидите ребенка.
ОТЕЦ: Нет, это неправда.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: У вас не было к ней ненависти?
ОТЕЦ: Когда она плакала, я не испытывал ненависти к ней, это просто меня изводило.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ваш друг сказал, что вы использовали слово «ненавидел».
ОТЕЦ: Может, я и правда такое сказал.
Живую дочь немедленно изъяли из-под опеки родителей, и после очень непростого судебного разбирательства – непростого из-за того, что ни один из них не признался, что ему что-либо известно о полученных ребенком травмах, – отца признали виновным в убийстве и жестоком обращении с ребенком, а мать – в последнем.
Судя по протоколам допросов, отец прекрасно знал, как следует себя вести: как взрослый, который любит своих детей. Кроме того, он знал, как вел себя на самом деле: жестоко.
Осознавая это несоответствие между человеком, которым он хотел быть, и тем, кем был на самом деле, он продолжал причинять ребенку боль, снова и снова. Пожалуй, подобное чувство знакомо многим родителям: Аарон – лишь крайний случай с максимально трагичными последствиями.
А вот еще одно дело. Сара была молодой матерью, чья дочь умерла в возрасте четырех месяцев. Подобно Аарону, ее показания с каждым допросом сильно менялись, но она разыграла совершенно другую карту.
Мать Сары подробно рассказала о ней полиции, сообщив, что еще в начальной школе у дочери были проблемы с поведением и успеваемостью. В средней школе над ней жестоко издевались одноклассники, а к четырнадцати годам она уже жила чрезвычайно активной половой жизнью. У нее за плечами было два аборта, когда в семнадцать лет после непродолжительных отношений она забеременела Кэти. Она жила с ребенком в муниципальной квартире. К ней захаживал ее парень, а жившие неподалеку родители всячески помогали.
Когда я проводил вскрытие Кэти, гистологический анализ сердца показал наличие значительного лимфоцитарного инфильтрата[14]. Все указывало на вирусный миокардит[15]. В первом черновике своего отчета о вскрытии я написал: «Вирусные инфекции сердца бывают смертельными, однако многим удается после них поправиться, а у некоторых людей они и вовсе не вызывают никаких явных клинических последствий. Таким образом, вирусный миокардит может привести к смерти, но далеко не всегда».
Из-за наличия вируса убийство Кэти могло остаться незамеченным или как минимум недоказанным, если бы на следующее утро Сара не явилась в полицейский участок вместе со своей матерью и не призналась в убийстве Кэти. Ее тут же арестовали.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Что заставило тебя прийти в полицейский участок, Сара?
САРА: Чувство вины.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: За что?
САРА: За то, что я сделала.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Я понимаю, что тебе нелегко, но не могла бы ты рассказать, что случилось? Начиная со вчерашнего утра?
САРА: Кэти весь день отказывалась есть и без конца плакала. Это сильно выматывало, поэтому я положила ее в спальне и оставила плакать…
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А где были вы?
САРА: В гостиной. Курила и все думала, думала. Я была на взводе.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И что вы сделали потом?
САРА: Я пошла в спальню, вся на нервах – мне просто хотелось ее заткнуть. Я вытащила ее из кроватки, положила на свою кровать, взяла простыню, в которую ее запеленала, и накрыла ей лицо.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Не могли бы вы показать своими руками, что именно сделали?
САРА: (Показывает.) Я положила правую руку ей на нос, большим пальцем прижав челюсть, чтобы она не могла дышать.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И что сделала Кэти?
САРА: Ничего.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Она сопротивлялась?
САРА: Да, начала дрыгать ножками.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как долго вы удерживали руки в таком положении?
САРА: Несколько секунд. Я не думала, что она от этого умрет.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А о чем вы думали, когда это делали?
САРА: Я была на взводе, ни о чем не думала.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Что случилось потом?
САРА: Ну, когда она перестала дергаться, я убрала простыню и увидела, что у нее открыт рот. Я закрыла его и тут же вспомнила, что случилось за две недели до этого. Попыталась ее реанимировать, но она уже ни в какую не дышала.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А что случилось за две недели до этого?
САРА: Я смотрела телевизор, как вдруг почувствовала, что что-то не так. Обычно я не проверяю, как там Кэти, но в тот раз что-то екнуло. Я положила ее на живот – ей нравится так спать, – а когда пришла проверить, как она, увидела, что ее правая рука посинела. Я взяла ее на руки – она была холодной. Я потрясла ее, но она не реагировала, словно жизнь покинула ее.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И что вы сделали?
САРА: Я побежала к телефону, позвонила маме, и она велела звонить в скорую. Я позвонила, и мне по телефону сказали, что нужно делать. Нужно было реанимировать ее, и у меня получилось.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Понятно.
САРА: Только вот вчера, к сожалению, ничего не вышло.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А там еще кто-то был?
САРА: Нет, но я знала, что часов в восемь придет Майк, поэтому у меня созрел план. Знаю, что это прозвучит ужасно, но я была так напугана, что просто положила ее обратно в кроватку. Я решила устроить так, чтобы Майк сам к ней зашел, увидел, что она умерла и не заподозрил бы в этом меня.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так все и произошло?
САРА: Он пришел, и я сказала: «Не хочешь увидеться с Кэти?» Он ответил: «Да. Она спит?» Я сказала: «Не знаю. Включи свет, если захочешь». Я стала убирать, а Майк пришел в спальню и сказал: «Она выглядит как-то странно». А я сказала: «Да она просто так спит». Он взял ее на руки, потом посадил себе на колени и сказал: «Сара, мне кажется, с ней что-то не так». Я пошла туда и притворилась, что это шокировало меня. У меня была банка колы в руках, и я выронила ее на пол, чтобы он меня не заподозрил. Потом я выхватила ее у него из рук и стала пытаться реанимировать.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Через какое время после ее смерти пришел Майк?
САРА: Минут пять – десять, не больше. Она все еще была теплой, так что я думала, что она живая.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Понятно.
САРА: Я сделала все, чтобы вернуть ее к жизни.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Значит, вы хотели вернуть ее к жизни?
САРА: Еще как. Понятия не имею, зачем я это сделала.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Все, что вы мне сказали, – правда?
САРА: Боюсь, так все и было. Теперь, когда я призналась, мне стало легче. Правда, чувствую я себя все равно ужасно.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вы хотели бы еще что-то добавить?
САРА: Я не хотела этого делать. Она была для меня всем. Я не хотела ее убивать, не думала, что она так быстро умрет. Казалось, я делала это всего несколько секунд. Я очень сильно ее любила, я скучаю по ней, и, когда увидела ее сегодня, мне больше всего на свете хотелось, чтобы она открыла глаза и заплакала.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вы сказали, что сделали это руками… Так зачем тогда была нужна простыня?
САРА: Я не хотела видеть ее лицо.
Когда мне сообщили о признании Сары, я немедленно провел повторный осмотр. На теле не было никаких петехий – крошечных красных точек, которые могут быть выявлены где угодно, но на глазах или лице обычно указывают на удушье. Впрочем, у младенцев их редко удается обнаружить. Не было никаких повреждений губ, десен или носа. Ничего не указывало на то, что Кэти была задушена. Показания матери было невозможно проверить. Я написал:
«Сара сказала, что это длилось всего несколько секунд: на мой взгляд, крайне маловероятно, что в подобных обстоятельствах смерть может наступить так быстро.
В таком случае могут быть две возможные причины смерти. Вирусный миокардит имеет естественное происхождение. Удушение – нет. Третий возможный вариант заключается в том, что Кэти была более восприимчива к удушью из-за вирусного миокардита. На основании имеющихся данных я не в состоянии установить, какой из этих вариантов соответствует действительности, так что не могу указать точную причину смерти. Мой вердикт:
Iа. Не установлена».
Обратились за консультацией к детскому судмедэксперту. Он подтвердил наличие вируса и согласился, что в некоторых случаях он действительно может привести к смерти. Изучив показания матери, он написал:
«У маленьких детей может не остаться никаких положительных патологических признаков удушья, особенно если нос и рот закрывались каким-то мягким материалом и была приложена не слишком большая сила. С учетом этого невозможно исключить вероятность того, что Кэти умерла в результате удушения. Я согласен с доктором Шепердом, что одних только результатов вскрытия недостаточно для более точного определения причины смерти по этому делу».
Когда во время другого допроса Сару снова спросили, что она думала, решив задушить своего ребенка, она рассказала, как сидела в соседней комнате, слушая плач Кэти, и пыталась успокоиться. «Я думала: Господи, да заткнись ты уже, заткнись, хватит уже со мной так поступать. Я не хочу этого. Я хочу спокойной жизни. Я тоже хочу жить!»
Это то, что объединяет многих детоубийц: они воспринимают себя жертвами манипуляций своего ребенка.
Может ли у младенца действительно быть злой умысел? Я в этом сильно сомневаюсь, но, когда он подрастает и становится подвижным, пытливым, думающим ребенком, с какого именно возраста его поступки могут считаться преступлением?
Согласно законодательству, уголовная ответственность начинается с десятилетнего возраста, но дело, о котором я расскажу далее, вынудило меня признать, пусть и крайне неохотно, что трехлетний ребенок способен совершить преднамеренное убийство. Разумеется, бывают случаи, когда трехлетние дети случайно убивают брата или сестру, из благих намерений пытаясь научить плавать в ванной или пытаясь помыть в стиральной машине, но это нельзя назвать преднамеренным убийством. Согласно английскому законодательству, оно подразумевает не только смерть жертвы, но и, как следует из названия, намерение преступника совершить убийство.
Я прибыл в Девон, чтобы провести вскрытие пятимесячного младенца, умершего в приморской деревушке. Он показался мне довольно маленьким для своего возраста, поскольку родился недоношенным, но в остальном у него не было ни болезней, ни травм. За исключением ужасно поврежденной головы – многочисленные переломы черепа с одной стороны, множественные ушибы мозга, рваные раны и кровоизлияния. На другой стороне лица имелись сильные ссадины, а верхняя губа была разорвана.
Первоначально я решил, что ссадины возникли из-за того, что ребенка хватали руками, и предположил, что лицо сжимала большая рука взрослого человека. Серьезные повреждения головы и мозга указывали на тупую травму, нанесенную со значительной силой.
Затем полиция показала мне протокол допроса предполагаемого преступника, объяснив, что ему всего три года. Казалось невероятным, чтобы такой маленький ребенок мог совершить столь чудовищное преступление, не говоря уже о необходимом для этого усилии. Полиция рассказала мне об обстоятельствах предполагаемого преступления. Смерть наступила в деревенском детском саду, организованном местными родителями. Матери поочередно помогали присматривать за детьми, и мать этого ребенка, чей старший сын посещал этот детский сад, закатила его, спящего в прогулочной коляске, в смежную комнату, закрыла дверь, а затем, засучив рукава, принялась за работу с мелками и порошковой краской.
Младенец оказался в своего рода кабинете с твердым бетонным полом. Там были картотечные и обычные шкафы, где хранилось различное оборудование. Возникли споры о том, был ли ребенок пристегнут в коляске и если был, то насколько хорошо.
Мать, воспитательница и другие помощники заходили в кабинет, чтобы забрать нужные им вещи, стараясь не беспокоить ребенка. Все, за исключением матери, сказали, что у них не было времени даже взглянуть на него.
Через два часа после того, как ребенка оставили в кабинете, воспитательница вернулась туда и на этот раз уже не могла не посмотреть на ребенка: он лежал на полу в луже крови. Она сообщила, что увидела склонившегося над телом младенца трехлетнего Джейми. Скорая приехала очень быстро, но младенец получил слишком тяжелые травмы и скончался вскоре после приезда медиков.
Я не принимал участия в полицейском расследовании и понятия не имею, сколько человек было допрошено и хорошо ли следователи изучили передвижения всех, кто заходил в комнату. В роли главного свидетеля выступал четырехлетний старший брат Джейми – он не ходил в этот детский сад, но сообщил, что Джейми по секрету рассказал ему, как сбросил младенца из коляски на пол и размозжил ему голову.
И Джейми, и его брат были по отдельности опрошены специалистом по допросу малолетних детей.
Сначала дознаватель долго играла с Джейми в комнате, полной игрушек, постепенно используя их, чтобы убедить его рассказать о случившемся в детском саду. Наконец она задала главный вопрос. (Курсивом выделены примечания дознавателя.)
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Джейми, как ребенок выпал из коляски?
ДЖЕЙМИ: Мама сделала вот так, и он выпал.
(Джейми опрокинул игрушечную машину скорой, которую держал в руках.)
ДЖЕЙМИ: Ребенок умер.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как ты это понял?
(Джейми дал невнятный ответ. Он играл с пластилином. Я спросила у него, повесил ли он свое пальто в детском саду, и сказала, что слышала, что он нашел плащ Бэтмена.)
ДЖЕЙМИ: Плащ был на мне.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Где ты его взял?
ДЖЕЙМИ: Из шкафа.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Из какого именно?
ДЖЕЙМИ: Из шкафа воспитателя.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А этот шкаф был в той же комнате, где ты играл с пластилином, или в какой-то другой?
ДЖЕЙМИ: В другой комнате.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А в этой комнате был кто-то еще?
ДЖЕЙМИ: Только ребенок.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А ты поздоровался с ребенком?
ДЖЕЙМИ: И он выпал из коляски.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А как ребенок выпал из коляски?
ДЖЕЙМИ: Мама его опрокинула.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А там была только мама или еще и другие люди?
ДЖЕЙМИ: Были другие люди.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Кто именно?
ДЖЕЙМИ: Мои воспитатели.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ты увидел ребенка на полу, Джейми?
ДЖЕЙМИ: Нет.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как ты тогда понял, что его опрокинули из коляски?
ДЖЕЙМИ: Мама его опрокинула.
(Джейми отвлекся на игрушки.)
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И все это случилось, когда ты зашел, чтобы взять этот плащ Бэтмена?
ДЖЕЙМИ: Ага.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Значит, ты зашел в комнату и увидел там ребенка и, кроме вас, там никого не было?
ДЖЕЙМИ: Воспитательница толкнула его.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А ты пытался поднять ребенка?
ДЖЕЙМИ: Нет.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ты перевернул коляску?
ДЖЕЙМИ: Это сделала мама.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Она перевернула коляску или взяла ребенка на руки?
ДЖЕЙМИ: Она взяла его на руки, а затем уронила.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ребенок плакал, Джейми?
ДЖЕЙМИ: Нет, не плакал.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Где был ребенок?
ДЖЕЙМИ: Там, где висели пальто.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Это там он ударился головой?
(Он дал много невнятных ответов.)
ДЖЕЙМИ: У него изо рта пошла кровь.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Откуда пошла кровь?
ДЖЕЙМИ: Изо рта.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А мама знала, где вы находитесь? Или она вас не видела?
ДЖЕЙМИ: Нет.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А где вы были?
ДЖЕЙМИ: Прятались.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Где?
ДЖЕЙМИ: За углом.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Я в замешательстве, Джейми. Я теперь не понимаю, кто перевернул коляску.
ДЖЕЙМИ: Мамуля.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Мамуля, а не воспитатели?
ДЖЕЙМИ: Одна из воспитателей зашла присмотреть за ребенком.
Перед вами отредактированный отрывок очень длинного, крайне противоречивого и, я бы сказал, весьма неубедительного допроса. Любой, кто когда-либо пытался добиться рационального объяснения от трехлетнего ребенка, поймет, насколько нелегко было дознавателю, какой бы большой опыт она ни имела. Тем не менее протокол допроса Джейми был передан в коронерский суд[16] вместе с расплывчатыми обвинениями его четырехлетнего брата.
Коронер признал смерть подозрительной[17], и полиция рассказала об обстоятельствах смерти ребенка местным газетам, которые не уделили ей особого внимания, назвав «трагическим несчастным случаем с участием трехлетнего ребенка».
Что касается меня, я не могу поверить в вину брата – ни тогда, ни сейчас. Я понятия не имею, какие еще взрослые находились в тот момент на территории детского сада, ничего не знаю об их передвижениях, равно как и о возможных мотивах причинения вреда младенцу. Кроме того, мне ничего неизвестно о семье погибшего ребенка.
Поначалу я был убежден, что только взрослый мог приложить силу, с которой был убит ребенок, особенно с учетом характерных синяков на лице, сильно напоминавших следы, остающиеся, когда человека с силой хватают руками. Не успел я приступить к составлению второго черновика своего отчета, как позвонили из полиции. Они спросили, когда будет готов отчет, и напомнили, чтобы я признал в нем возможность получения этих травм в результате падения на бетонный пол, спровоцированного трехлетним ребенком.
Я действительно признавал такую возможность. Она существовала, хоть и была чрезвычайно маловероятной. Я был уверен, что убийца – кто бы это ни был – намеревался как минимум причинить младенцу боль: подобные травмы не могли быть получены в результате даже самой буйной игры. Тем не менее в глубине души я так и не смог поверить в то, что Джейми хватило бы сил убить ребенка. Перечитывая протокол допроса сейчас, я в очередной раз прихожу к выводу, что минимальный возраст уголовной ответственности никак не может составлять три года.