Ричард Мак Борн
Вьюга
Оглядывая горизонт Рон заметил, как сплошной белый покров приобрёл определённый оттенок, отблёскивающий еле заметным радужным сиянием. Такой цвет у местных жителей имел редкое наименование, одно из дюжины отображающих в синтаксисе свойства снега. Особый мир и культура поселенцев возросшая на этой планете заставляла о многом задумываться. Что-то было скрыто на ней, то что особо влияло на биологическую природу людей, изменяя её так, что проявлялось в виде дара найят. Стоило о этом задуматься…
В чём состояла особая потребность всех тех, кто населяет Вьюгу? Ведь не каждый житель имел талант темпорального перемещения. А потому, столь ли уж необходимо глобальное объединение для сопротивления внешнему влиянию? Чьи интересы были справедливей, правильней и самое важное – более первостепенней: Центра, Меджлиса, а может статься, что и всей Джаннат или маленькой лока с двойным именем вертящейся на непостижимой орбите вокруг Ока Иблиса?! Великие замыслы часто имеют в своём изначалье спесивый инфантилизм и обиженную гордыню. Стремление же к непомерному контролю приводит к разрушению систем и безудержной, бездумной свободе. Так кто и что стоит за всеми этими посещениями?
Рон открыл широко глаза и с силой выдохнул воздух. Пар вырвался из его ноздрей. Норди принёс с собой не только обильные снегопады, но и тепло, которое должно было вскорости наступить. Мрачная пелена начинала исчезать, уступая слабому свету Ока. Уже совсем близко стал виден каньон Ману. Именно где-то там находились ноздри Бога, как называли телепортационные врата сами хранители. Все члены отряда, отправившиеся в далёкое странствие впервые были тут. Все, кроме Хазриля, который направлял и руководил ангелами. Он единственный бывал здесь несколько раз, спасая и приобщая к клану новых собратьев. Вот только заходить далее этого каньона он не решался, трезво превознося осторожность в ранг обязательной безопасности. Лучше быть рядом с богом, чем погибнуть в его объятиях.
Подобная отношения не устраивало Рона. Им двигала устремлённость к неизвестному, ответственность перед Атаром и теми людьми, ставшими его духовными братьями. А самое главное, не дававшая спокойствия сила найят, постепенно накапливающаяся и наполняющая его, настоящий источник которой скрывался именно где-то там, в Хранилище, за длинным заснеженным разломом.
– Вскорости, – Рон указал вперёд, – мы найдём то, что изменит не только жизнь нашего дольмена, но и всей Вьюги. А может статься и всей Джаннат.
Хазриль подозрительно посмотрел на Рона. Воины стоящие сзади осторожно и подозрительно отступили от них на шаг.
– Ты так уверен в этом, Фархал? – спросил мужчина. Он постарался взглянуть в глаза Рона.
– Ты не понимаешь о чём спрашиваешь, – ответил тот. Становилось ясным, что Рон находился под действием дара. – Приготовься к тому, что нас ожидает. Это не препятствия и отнюдь не страхи предшествующие неизвестности, а лишь мы сами. Именно в нас спрятан ответ. И то, что мы ищем…
Все недоумённо переглянулись, обратив свои взоры, в которых сквозила слабая надежда, на Хазриля.
– Тогда, – глава отряда попытался придать своему голосу спокойствие, – ты станешь ключом и камнем для всех. Веди, и будь истинным садху!
Заир проснулась рано, проспав всего лишь полночи. Вторую половину до первых утренних сумерек она провела в молитве и медитации. Последнее время её стали беспокоить пугающие видения, открывшие для Заир тёмную, совершенно другую сторону собственной души. Особенно же беспокоили сны, в которых простая служительница святого женского ордена не могла уловить и капли смысла. В них появлялись непонятные, столь странные образы, что дать им вразумительную оценку несчастная монахиня-джигьяса была не в состоянии.
Уже которую ночь в течении двух ангов Заир вскакивала в страхе от того, что привиделось и исступлённо начинала молиться, шепча слова привычного покаянного псалма. Опускаясь в алмазную асану женщина отрешалась от собственной сути стараясь воссоединиться с высшим светом Всевечного, отдаться тому Непознаваемому, чему являлась слугой и рабыней. И лишь к утру, когда страх видения растворялся она, с болью в изгибах ног, превозмогая себя поднималась и благодарно произносила мантру неугасаемого бодрствования. Именно осознания каждого мгновения своей жизни, как считала Заир, ей так не доставало. И именно здесь у ортодоксов, она смогла в конце концов прийти к истинному пониманию своего служения. Только странный парадокс не давал ей достичь полного спокойствия и особой отрешённости: там, где должна была властвовать чистая изначальность истинной веры, в месте совершенно затерянном в диких далях, она, оторванная от родных пенатов ордена Вадья Джигьясы, стала свидетельницей греховного проявления дара провозвестия. Подобный дар совершенно не радовал Заир, а лишь всё больше угнетал, делая её всё более боязливо замкнутой, вызывая подозрения у тех женщин, которые служили у ортодоксов. Мужчины же местного монастыря были столь же слепы в отношении хоть сколь-нибудь заметить внутренние переживания вероистовой джигьясы, как и во всех других мирах Джаннат. Заир даже высокомерно презирала их за подобную толстокожесть, но каждый вечер просила Всевечного о прощении за подобный грех и успокоении собственной гордыни.
По началу она воспринимала прибытие на Сансару как обязанность и святой долг монахини, исполняющей волю Господа и Преподобной матери. А произошедшую случайность со спасением после катастрофы челнока считала явным и неоспоримым знамением тому. Заир не нравилось здесь почти всё, а особенно она ненавидела холод и этот противный белый песок, превращавшийся в руках, то в комок серого скользкого камня, то в обжигающую холодом воду. Она с ностальгией и слезами вспоминала времена прошедшие на своей тёплой планете, детство проведённое на ферме деда, где на огромных полях выращивались злаковые и бобовые культуры, но жизнь всегда оставалась отнюдь не изобильной. Небольшой модульный домик скорее напоминал истрёпанный ветрами и ураганами сарай, чем коттедж прибыльного колониста.
Вздохнув, Заир попыталась припомнить лицо своего деда. Образ складывался из отдельных, оставшихся в памяти частей, нечётких контуров, никак не желавших складываться в единый портрет. Она не помнила ни матери своей, ни отца, а лишь дедушку, который почти всё время проводил в поле, появляясь к вечеру на ужин и пару часов перед сном, отдавая любимой внучке. Женщин на ферме не было, лишь несколько раз в дюжину дней приходила откуда-то странная тётушка не на много младше деда и принося с собой продукты, сладости и отбирая внимание родного и единственного человека. Заир боялась и не любила её, к тому же считала некрасивой и совершенно противным человеком. Она, эта женщина, постоянно просила дедушку отпустить с ней Заир и говорила о выгодах для самой девочки попасть когда-нибудь в храм, став служительницей Господа и веры в Него. Не часто, но после таких разговоров дедушка пил и начинал плакать, разговаривая о непонятных для маленькой Заир вещах сам собой, иногда даже впадая в ярость.
Воспоминания прервал слабый, но настойчивый стук в дверь. Насторожившись джигьяса скрестила пальцы и позволила войти. Она уже прекрасно знала, что будет дальше. Под низкий потолок её кельи ступила послушница, лицо которой было совершенно спокойным выражая кротость, но глаза чуть щурились, скрывая гордое недоверие.
– Пресвятая, – начала скромно женщина, – тебя уже ждут.
Заметив, что вошедшая опустила взгляд на руки Заир, ей пришлось быстро создать благодарственный жест Всевечного Аль и согнуться в поклоне. Вошедшая ответила тем же.
– Я провожу тебя в трапезную – дорога предстоит не лёгкая.
Заир направилась за женщиной одновременно злясь на всё: и на малоразговорчивых и угрюмых обитательниц храма, служащих в нём, и на их одежду, где рукава затягивались на запястьях, чтоб не собирался проклятый белый песок становившийся затем влагой, от чего невозможно было спрятать руки, и на свою слабость, которая словно исчадие вечного пламени заставляло испытывать муки непередаваемого стыда перед всеми этими людьми.
Путь по узким каменным коридорам оказался запутанным, но уже довольно знакомым. За те несколько лет прожитых здесь Заир наконец-то смогла найти для себя ориентиры, чтоб неплохо разбираться в лабиринтах скального поселения ортодоксов. А ведь поначалу она буквально страшилась покидать свою келью, часто смиренно молясь о прощении и жалости к себе. И только укрывшись от холода одеялом, пытаясь согреться под жёсткой шерстью, Заир позволяла себе выпустить несколько слёз. Она ещё помнила, что значить плакать и быть снисходительной к себе, хотя Преподобная мать, впрочем, как и многие старшие сёстры на Иннане-Ви обучавшие девочек-подростков не слишком обращали на подобную чувственность внимание. Вся плаксивость и эмоциональные всплески проходили постепенно и как-то сразу под нажимом распорядка и жёстких правил обучения. Бесконечные правила в долгих ритуалах, медитации и заучивание молитв степенным потоком вымывали из детей все человеческие привязки, что многие из тех учениц, которые достигали пубертатного возраста, превращались в надменных, но холодных и угрюмых статуй. Именно они и становились тем материалом, который после некоторых изменений отдавали в услужение – а чаще в замужество – в высокие круга власти правящих Объединённого Сообщества. На счастье, как считала Заир, она не попала в подобный легион…
Её от дедушки забрала сестра Керни, та самая, которая приходила и упрашивала его. При прощании с единственным и родным человеком Заир в страхе смотрела на противное лицо женщины, и улыбка той её пугала ещё больше, чем прежде. Они потом долго шли пешком до следующей фермы, практически не говоря друг другу ни единого слова. Под вечер их приняли в доме, где незнакомые люди довольно громко и раздражённо общались с преподобной сестрой. Заир тогда очень устала, сразу же отказалась от еды и пугаясь окружающего быстро уснула. Под утро её разбудила странная девочка, которая настойчиво тормошила её и гадко улыбалась. Тогда она ещё плакала, умела плакать, тихо со всхлипами. Но вот теперь позволить себе подобного она не имела права.
В широком зале с низким потолком и разделённом сводчатыми грубыми колоннами находилось три длинных стола. В полумраке кто-то тихо говорил; тишина более не нарушалась посторонними звуками, только шелест шагов пришедших шорох одежд напоминал о присутствующих. Пляшущий в фонаре свет словно пугаясь то сжимался, то разгорался вновь так, что сидящих тяжело было узнать. Утренняя трапеза как всегда была не богата и уже разложена по тарелкам.
Когда Заир подошла ближе, то узнала одного из старейшин и Главную Мать ортодоксов. Они встали приветствуя её.
– Вечного света Око Его всем живущим! – ответила джигьяса. Выдерживая осанку она осталась стоять дожидаясь приглашения.
– Садись, Пресвятая и прими пищу перед дорогой. Путь весьма не близкий… – начал пожилой мужчина.
Молча Заир опустилась на скамью рядом с женщиной. Полностью седая голова той не была покрыта и отливала в полутьме пеплом.
– Ты знаешь куда и зачем отправляешься, -утвердительно сказала та.
Ещё не притронувшись к пище Заир посмотрела на собеседников. Пришедшая с ней послушница тенью растворилась в зале.
– Разумеется, – ответила Заир. – Мы отправляемся к Великому мужу.
– Тебя будут сопровождать только сёстры, – сказал мужчина прерывая её.
«Они решили всё поменять, – Заир резко перевела взгляд на женщину. – В последний момент. Значит, что-то произошло. И это относится к Рону…»
– Где он? – спросила Заир, в её голосе была твёрдая настойчивость.
– Тебе не следует знать подобного, женщина, – ответил старейшина. – Дела воинов касаются только их и Всевечного, Отца Вьюги.
«Будьте вы прокляты со своей планетой.