Ричард Коннифф
ДНК миллиардера. Естественная история богатых

Нередко эти знаки едва различимы, так что чужаки не в состоянии их оценить, и в этом-то, по крайней мере отчасти, их смысл:

«Если в доме людей, недавно появившихся в Аспене, вы увидите Сая Туомбли, можете быть уверены, что у них есть деньги, особенно если дом используется не очень часто. Для тех, кто понимает, это значит: „Я очень богат“. А на мнение остальных все равно наплевать».

Эта последняя фраза указывает на то, что Лоренц называл «темной стороной псевдовидообразования», – на склонность считать чужаков скучными, невежественными, даже неполноценными. Это совершенно естественная тенденция. Группы туземцев, отмечал Лоренц, неявно поступают так же, используя слово «люди» или «народ» только в отношении представителей своего племени. «С их точки зрения, употребление в пищу поверженных воинов вражеского племени, строго говоря, не является каннибализмом». А есть ли на этот счет мнение у богачей?

Инкапсуляция

История богатства – это всегда история богачей, отделяющих себя от hoi polloi. В разные времена и в разных странах богачи пользовались платьем, носить которое низшим сословиям возбранялось законом; они вели свои родословные, являвшиеся важным рычагом социального господства, запрещая беднякам делать то же самое; они порой даже говорили на ином языке (латынь средневекового благородного сословия; нормандский диалект французского языка в Англии после норманнского завоевания; парижский вариант французского языка, который использовало русское дворянство в XIX веке; классический китайский у образованных людей и знати Китая). Порой богачи прикладывали огромные усилия, чтобы избежать неприятности видеть людей низшего социального положения или быть увиденными ими. Так, в начале XVIII века герцог Сомерсетский – один из богатейших пэров Англии – путешествовал в своей запряженной шестеркой карете, перед которой скакали верховые, прогонявшие с полей крестьян, чтобы те не оскорбляли его своими взглядами. Уже в 1945 году, когда магарани Барода ехала верхом, слуги приказывали проходившим мимо людям отвернуться.

Возможно, тем самым эти гордецы, как это ни парадоксально, стремились предотвратить возникновение зависти и соперничества со стороны людей, не являвшихся частью привилегированной группы.

«Крестьяне не чувствуют себя обездоленными по сравнению с лордом, пока считают аристократа представителем другого вида, другим животным, сравнение с которым невозможно, – писал канадский антрополог Джером Баркоу. – Когда происходит такая инкапсуляция социальных групп, зависть предотвращается».

Богатые, конечно, никогда не считали, что низшие слои принадлежат к какому-то иному виду, говоря лишь: «Они не такие, как мы, мой дорогой».

Когда богатые собирались предстать перед простыми людьми, они стремились внушить благоговение и добиться подобострастного внимания, как если бы они были сверхъестественными существами.

«Я люблю бывать у барона в кабинете, – писал Генрих Гейне о своем друге, парижском финансисте бароне Джеймсе Ротшильде, – где я как философ могу наблюдать, как люди кланяются и расшаркиваются перед ним. Такой изгиб позвоночника с трудом повторил бы лучший акробат. Я видел, как люди скрючивались, будто прикоснувшись к электрической батарее, когда подходили к барону».

Или, как выразился об осеняющей монарха сверхъестественной власти египетский чиновник в 1500 году до н. э.: «Он бог, по воле которого мы живем, отец и мать всех людей, единственный и не имеющий равных».

Но разве это история не Древнего мира? Сегодня богачи не живут за крепостными рвами и стенами. Билл Гейтс отвечает на вопросы репортеров CNN, а принцесса Ферги сама открывает вам дверь.

И все же, когда я встречался с богатыми в их среде обитания, мне не казалось, что с древних времен все изменилось коренным образом. Вопрос «мы или они» по-прежнему решается в первую очередь. «Где вы остановились?» – спрашивают они. На это лучше всего отвечать: «У друзей», но лишь в том случае, если друзья принадлежат к их кругу. В противном случае в Аспене сойдет Little Nell, а в Париже – Le Crillon. Иногда богатые также испытывают чувство изоляции или отсутствия равных себе: как сказал Джордж Сорос, богатство – «это такое расстройство, когда начинаешь считать себя неким богом, творцом сущего». И добавил: «Но теперь, когда я перенес эту болезнь, меня она больше не беспокоит». В свою очередь слуги и сотрудники иногда признаются, что к ним относятся отнюдь не как к людям. Одна экономка заметила, что ее хозяйка никогда с ней не заговаривает, даже когда они находятся в одной комнате. Вместо этого она звонит своему дворецкому, где бы тот ни находился, чтобы тот передал экономке ее инструкции, а та тем временем ходит, словно тень, за своей хозяйкой, незаметно поправляя вещи (аккуратно, как ее учили) и протирая каждую дверную ручку, к которой та притрагивалась.

Наконец, меня поразило то, как трудно попасть во многие из тех мест, где собираются богачи. Блистательная обособленность, кажется, является правилом: Аспен расположен в верхней части узкой долины, и дорога через перевал на противоположную сторону горного хребта закрыта всю зиму. Нантакет, Палм-Бич и Майорка – острова, а Лифорд-Кей – отделенный оградой полуостров на острове. Сан-Карлос-де-Барилоче (аргентинский лыжный курорт, где имеют ранчо Тед Тернер, Сильвестр Сталлоне и Джордж Сорос) лежит у подножия Анд в другом полушарии. Топографические особенности, без сомнения, обеспечивают некоторую безопасность. Монако, например, защищено горами и морем, а полиция может перекрыть все дороги за считанные минуты.

Изоляция, желание отгородиться от обычного мира интересовали меня еще по меньшей мере с одной стороны. Возможно, это просто совпадение, но именно в труднодоступных местах обитания особенно велика вероятность появления новых видов животных.

Долгий социальный рост: от обезьяны к магнату

«Произошли от обезьян! Боже мой, будем надеяться, что это неправда. Но если это так, давайте помолимся, чтобы об этом не стало широко известно».

Приписывается супруге епископа Вустерского

Эволюция – поразительная вещь, способная, как написал недавно один ученый, превратить «крошечного пучеглазого протопримата, лазившего по деревьям и грызшего насекомых, в Джулию Робертс». Эта трансформация происходила практически незаметно почти 70 миллионов лет. Ни одно, ни даже сотня поколений не отличались заметным образом от своих непосредственных предков. Такова природа эволюции. Она происходит благодаря бесконечным постепенным сдвигам, а также накоплению мутаций. Несколько особей переживают чуму из-за небольшого удачного генетического отклонения, и их гены незаметно распространяются в последующих поколениях. У одного или двух самцов какого-то вида птицы обнаруживается более длинное хвостовое оперение, благодаря этому они привлекают больше самок, а в результате длинные хвосты начинают преобладать. Климат меняется, и несколько обезьян начинают прыгать по деревьям, превращаясь в шимпанзе, в то время как другие слезают на землю и бродят по пастбищам, превращаясь в Джулию Робертс. Для того чтобы увидеть, как на самом деле происходит эволюция, нам нужно будет воспользоваться замедленной съемкой и проследить за развитием поколений в режиме быстрой перемотки вперед.

А возможно, было бы лучше просмотреть полученную пленку задом наперед. Биолог Ричард Докинз придумал замечательный способ, позволяющий наглядно показать, насколько мы близки к своим эволюционным корням. Докинз выбрал в качества места действия Восточную Африку – область подлинного начала нашей эволюции. Но для достижения поставленных в данной книге целей Африка слишком далека, слишком велика вероятность того, что наши корни окажутся на безопасном расстоянии от повседневной жизни богатых. Поэтому давайте представим, как сделал Докинз, что современный человек стоит лицом к лицу с диким шимпанзе. Однако действие разместим в вестибюле отеля The Breakers в Палм-Бич, а в качестве человека изберем Джулию Робертс.

В пути с Джулией Робертс

Одной рукой Джулия Робертс держится за свою мать, та – за свою, и так далее через поколения. Обезьянка и ее предки также взялись за руки, и две выстроившиеся напротив друг друга шеренги, продолжаясь снаружи отеля, идут мимо изысканно украшенного каменного фонтана со скульптурой обнаженных женщин верхом на извергающих струи воды дельфинах, а затем, в конце дороги, сворачивают налево на Саут-Кантри-роад. На Уорт-авеню (почему бы не выбрать живописный маршрут?) все идет прекрасно. Предки Джулии Робертс с вожделением смотрят на пляжные полотенца за 400 долларов в витринах Hermes и на бриллианты в Van Cleef&Arpels. Шимпанзе с нетерпением оглядываются в поисках пальм. Две параллельные линии выходят за город через Роял-Палм-бридж, не проявляя никакого интереса друг к другу, и устремляются на север вдоль 95-го шоссе за горизонт (но не слишком далеко).

Где-то на границе Джорджии с Флоридой (рядом с болотами Окифиноки) в родовой линии мисс Робертс начинают происходить ужасные вещи: это какой-то ворчащий и беспрестанно почесывающийся член семьи, оказавшийся на Земле, кажется, с одной целью – сделать нуворишей посмешищем. Или, скорее всего, чтобы посмеяться над новыми деньгами, над старыми деньгами, равно как и над их отсутствием. На этом коротком отрезке в 300 миль, образованном тремястами пятьюдесятью тысячами поколений людей и человекообразных, стоящих на расстоянии четырех с половиной футов друг от друга, линии предков шимпанзе и человека сходятся в одной волосатой, похожей на шимпанзе общей праматери.

Иначе говоря, мисс Робертс могла бы проехать мимо всех своих предков менее чем за пять часов (даже за четыре, если бы превысила скорость). Генетические данные свидетельствуют о том, что временная дистанция до общего предка шимпанзе и человека составляет приблизительно шесть миллионов лет. Это может показаться целой вечностью, особенно если вы привыкли оперировать сроками ежеквартальных отчетов или ежемесячно получать чеки от трастового фонда. Но для эволюционистов, измеряющих время существования жизни на Земле миллиардами лет, это вчера.

Так что идея наследственного богатства не произвела бы впечатления на Ричарда Докинза. А вот наша близость ко всеобщей волосатой праматери определенно опьяняет его. Он представляет, будто прохаживается вдоль шеренги людей, «как генерал на параде», созерцая исчезнувшие поколения, которые не просто стояли лицом к лицу с шимпанзе, но и фактически состояли с ними в родстве.

«Помните песню, в которой поется: „I’ve danced with a man, who’s danced with the girl, who’s danced with the Prince of Whales“? Мы не можем скрещиваться с современными шимпанзе, но потребовалось бы не так много промежуточных типов, чтобы мы могли спеть: „Я спаривалась с парнем, который спаривался с девушкой, которая спаривалась с шимпанзе“».

Однако Джулия Робертс вряд ли будет напевать такую песню в своем очередном фильме. Потому давайте лучше пока вернемся на 95-е шоссе во Флориду, чтобы посмотреть, насколько же мы близки к некоему критическому моменту в эволюции человека. Около 4,5 миллиона лет назад (то есть где-то к северу от Дайтон-Бич в линии предков Джулии Робертс) одна из ее прародительниц встала на ноги и выработала вертикальную походку. Хождение на двух ногах в свою очередь привело к развитию увеличенных симметричных женских молочных желез и выступающего мужского пениса, причем эти новые видимые части тела стали критериями полового отбора. (Эрин Брокович выражает особую благодарность всем маленьким людям, которые, не размножаясь, сделали это возможным.) Примерно 2,5 миллиона лет назад (это рядом с Мельбурном во Флориде) древние гоминиды начали использовать каменные орудия. Примерно в то же время мозг гоминидов начал активно расти, достигнув размера современного человеческого мозга около 500 тысяч лет назад (рядом с Джупитер-Айленд в нашей шеренге). С развитием языка около 150 тысяч лет назад (уже недалеко от Палм-Бич) предки Джулии Робертс начали разговаривать, а не просто пыхтеть и кричать. К моменту появления живописи около 35 тысяч лет назад семья Робертс уже перешла мост, ступив на благословенную землю. Вот и женщина Палм-Бич.

Первый богатый человек на Земле

Мы могли бы, конечно, пойти вдоль линии предков мисс Робертс, восходящей к зубастому протопримату, жившему 70 миллионов лет назад, в противоположном направлении. Тогда мы бы оказались на Аляске где-то рядом со Скагуэем. Поэтому давайте не пойдем туда, тем более что мы уже наткнулись на большую рытвину на пути к естественной истории богатых. Эволюция привела человека к его настоящему облику 100 тысяч лет назад, но археологи полагают, что первый богач появился на сцене не раньше чем 10 тысяч лет назад.

Началось все, разумеется, не с часов Rolex и не с бриллиантов, а с чего-то вроде нута. Где-то на границе современных Сирии и Турции поселилось племя, которое изобрело земледелие. Археологи в основном придерживаются теории о том, что рост населения, перемены климата и периодическая нехватка еды стали причиной столь радикального перехода от нашего охотничье-собирательского прошлого и что несколько семей (этакие Дж. Р. Симплоты того времени) пережили одну из далеких зим, сохранив излишек пищи. Это могла быть дикая пшеница-однозернянка, бобы или любая другая из примерно семи основных культур периода неолита, но нут кажется археологам наиболее вероятной первичной материальной основой для всего разнообразия поведенческих моделей, которые мы связываем с богатством. Горох можно было хранить, продавать, он мог быть использован для приобретения земли, власти, сексуальных партнеров и занятных безделушек – примерно в таком порядке.

Если эволюция успешно завершилась 100 тысяч лет назад, а первые богачи со своим горохом появились только 10 тысяч лет назад, то как связаны два этих процесса? Не исключено, что никак. Иногда эволюция движется с потрясающей скоростью; но с тех пор, как мы начали культивировать растения и приручать животных, сменилось лишь 400 или 500 поколений.

Если вернуться к родовой линии Джулии Робертс, то это после отеля The Breakers, но еще даже не на полпути к Уорт-авеню. Она могла бы пройти мимо всех своих знавших земледелие предков за десять минут.

За это время в человеческой физиологии произошло только одно известное нам изменение: в результате производства молочных продуктов примерно 30 % населения Земли выработали способность усваивать лактозу во взрослом возрасте. Эта привычка наблюдается в основном в группах с долгой историей потребления животного молока; некоторые ученые датируют ее распространение немногим более тысячи лет назад. В то же время две генетические адаптации к основанной на злаках диете распространились среди населения с длительной историей земледелия.

Заметьте – естественная история в любом случае не сводится к генетическим различиям. Когда богатые использовали право первородства для сохранения семейной территории, передавая ее целиком одному наследнику, это была естественная история, но не генетика. То же самое можно сказать и об отмене права первородства кодексом Наполеона в начале XIX века, в ответ на что богатые итальянцы стали практиковать браки между двоюродными братьями и сестрами в тех же целях сохранения единства семейной территории. Обе эти практики были адаптациями к изменившимся условиям окружающей среды.

Опасный поворот

Однако разве не кажется невероятным то, что мы могли выработать биологические или даже психологические инструменты, позволяющие справляться с таким радикально новым и не похожим на другие состоянием, как богатство со всеми его приятными удобствами (отсутствие постоянного беспокойства, моментальное удовлетворение практически любой прихоти)? Во многих отношениях состояние богатства кажется биологической загадкой. Это как если бы самка гепарда, предки которой только и делали, что гонялись за жертвами со скоростью 60 миль в час по просторам Серенгети, вдруг оказалась в зоопарке с неограниченным запасом свежего мяса и без единого дикого зверя вокруг. Это как если бы кто-то взял волка, воспитанного, чтобы раздирать животы взбешенным бизонам, и превратил его через несколько поколений в бишон-фриза, который мочится на персидский ковер при виде почтальона.

Часто кажется, что эволюция оставила нас совершенно беззащитными перед богатством. Вспомните о короле Людвиге II Баварском, сходившем с ума в своих сказочных замках, или о Говарде Хьюзе, отгородившемся от мира салфетками Kleenex из-за панического страха перед микробами. В начале моего исследования богатых мне казалось, что даже самые здоровые из них часто по-особенному воспринимают действительность. Они страдали от крайней жадности, а зачастую и от навязчивого стремления держать свои дела в тайне от всего мира. Конни Брак вспоминает, как финансист Майкл Милкен, занимавшийся мусорными облигациями, говорил однажды по телефону с инвестором Нельсоном Пельцем. Попугай Пельца вдруг начал кричать.

«Мы одни?» – спросил Милкен.

«Да».

«А что там за шум?»

«Это попугай», – ответил Пельц.

«Перезвони мне, когда попугая не будет», – сказал Милкен и повесил трубку.

Приспособиться к невообразимому богатству тяжело кому угодно. Даже Ротшильды жаловались на то, что «жили, как пьяницы» в годы своих первых успехов, потому что не были уверены, миллионеры они или банкроты. И даже привычка, формируемая на протяжении пяти или шести поколений, не всегда помогает. В 1996 году двухсотлетняя традиция семьи Дюпон достигла своего апогея в лице Джона Дюпона, который иногда называл себя «золотым орлом Америки» или «далай-ламой Запада». Еще он любил ездить вокруг Foxcatcher – своего поместья площадью 800 акров недалеко от Филадельфии – на танке. Дюпон спонсировал олимпийскую сборную США по борьбе, фантазировал, что он сам атлет-чемпион, а закончил тем, что убил тренера своей команды. Сейчас он находится в пожизненном заключении. С другой стороны, одна подруга моих друзей принадлежит к любопытной породе людей, называющейся «потомственная аристократия Новой Англии», и живет в почти полном отказе от своего богатства. Она унаследовала пять домов от своей матери, и управляющие следят за ними, охраняя ее интересы, но сама она живет очень скромно со своей «второй половиной» – женщиной из Южной Америки, которая зарабатывает на жизнь уборкой домов.

Напрашивается вывод о том, что богатство неестественно, а поведение богатых часто совершенно неадекватно, то есть они стремятся скорее к вымиранию, нежели к эволюционному триумфу. Богатые, как утверждал (пожалуй, слишком категорично) один противник дарвинизма, страдают от «раннего сексуального истощения, сексуальной беспомощности… гомосексуализма, религиозной одержимости… они проявляют наклонности к живописи, тонкому вкусу и практически к чему угодно, за исключением увеличения или хотя бы поддержания численности своего класса путем размножения». Читая это, я представляю каждого богатого человека на месте первых земледельцев-плутократов 10 тысяч лет назад, сидящих на запасах своего гороха и пытающихся понять, как им переустроить свою жизнь.

Но я знаю, что это вздор. Мы замечаем неудачи и провалы богатых отчасти из-за собственного злорадства. Если мы не можем разбогатеть сами, нас утешает мысль о том, что богатые не готовы к своей роли и становятся несчастными, получив ее. Полагаю, именно в таком настроении Дороти Паркер заметила однажды: «Если хотите знать, что Бог думает о деньгах, просто взгляните на тех, кому он их дал». Но в ходе своего исследования я встречал множество сравнительно нормальных богатых людей. Большинству из них удалось пройти мимо спящего демона сексуального бессилия, по крайней мере в том, что касается размножения. В самом деле, меня поразило то, сколь многие богатые семьи находили хрупкий баланс между репродуктивной недостаточностью и мальтузианской невоздержанностью, позволявший им более или менее спокойно сохранять собственное богатство и положение на протяжении поколений: Голеты, Форды и, конечно, Рокфеллеры в США; Гросвеноры в Англии; Ротшильды в Англии и Франции; династии Порше-Пих и Ханиэль в Германии; Аньелли в Италии; Мицуи в Японии. Пусть семья Дюпон произвела на свет такого неудачника, как «далай-лама» Джон, но она же (что более важно) создала Уинтертур, который является исключительно изящным порождением, скажем так, искусства и тонкого вкуса. Я уже не говорю об очень крупной корпорации Дюпон и очень маленьком штате Делавэр, которые полностью находятся под влиянием этой семьи. В общем, богатые – это не сумасшедшие или неприспособленные к жизни люди, болтающиеся в некой эволюционной лакуне. С позиций дарвинизма они больше похожи на победителей.

Богачи живут дольше

Давайте рассмотрим, например, вопрос смертности, который вроде бы лежит на поверхности и может служить надежным свидетельством проигрыша дарвинистской борьбы за выживание. Богачи, конечно, тоже умирают, но не так быстро. Они ведут более здоровый образ жизни, которая продолжительнее, чем у большинства из нас. Согласно избитой фразе, все деньги мира ничего не значат, если у вас нет крепкого здоровья, однако у людей с деньгами оно, как правило, есть. Когда в 1990 году в Великобритании подвели итоги лонгитюдного исследования, оказалось, что домовладельцы, имеющие одну машину, обычно умирают раньше тех, кто имеет две машины, и так далее «с непрерывным снижением» уровня смертности от беднейших районов к самым богатым.

Владение автомобилем просто принималось в качестве удобного критерия богатства. Обладание двадцатью автомобилями не делает Элтона Джона бессмертным.

Другое исследование свидетельствует, что богатые люди жили дольше и в прошлом. Само слово «wealth» говорит о многом. Оно происходит от «weal», что означает «благополучие». В ходе одного весьма странного демографического исследования, организованного в середине 1990-х годов, команда эпидемиологов и психологов бродила по кладбищам Глазго, измеряя высоту более восьмисот обелисков XIX века. Похороненные под ними люди были богаты, и исследователи полагали, что чем выше обелиски, тем состоятельнее покойник. Оказалось, что каждый дополнительный метр обелисков соответствовал без малого двум дополнительным годам жизни погребенных под ними людей.

Точно так же в Провиденсе (Род-Айленд) в 1965 году среди налогоплательщиков, составлявших более богатую часть населения, смертность была в два раза ниже, чем среди тех, кто не платил налогов. Во Флоренции XV века смертность среди отцов, делавших наибольшие взносы в дарственный фонд Monte delle doti, обеспечивавший дочерей приданым, была вдвое меньше, чем среди тех, кто вкладывал минимальные средства. Если богатым и не удается забрать деньги на тот свет, то они, по крайней мере, используют их, чтобы отсрочить отправление в последний путь. Недавно в Лос-Анджелесе один self-made-man-мультимиллионер показал мне золотые «песочные» часы, которые он подарил себе на пятидесятилетие. Они отмеряли бег времени интервалами не в три, а в тринадцать минут, причем не песчинками, а струйкой бриллиантов.

Чувство благополучия

Как богатство превращается в долголетие? Конечно, за деньги можно купить лучшее медицинское обслуживание. Поэтому связь между богатством и выживанием может сперва показаться очевидной. Адвокат-мультимиллионер, которого я встретил в Палм-Бич, охарактеризовал одну из страстей богатых – субсидирование больниц и называние новых корпусов собственным именем или в честь родственников – как дарвинистскую попытку обеспечить себя наилучшим уходом на арене борьбы за выживание. Джон Д. Рокфеллер, например, оказал огромную помощь человечеству, когда создал одно из лучших медицинских исследовательских учреждений, ныне именуемое Университетом Рокфеллера. Кроме того, он зарезервировал исключительно для своей семьи четыре отдельные комнаты в шестидесятиместной больнице. Такое стремление к особому уходу может творить чудеса: Дж. Сьюард Джонсон-младший – наследник компании Johnson&Johnson – однажды был пациентом медицинского центра в Принстоне, а администратор и главный фандрайзер лично возили его домой и обратно, когда Джонсон чувствовал, что это может благотворно подействовать на его запор. Такая услуга не оказывается рядовому пациенту.

Эта точно градуированная связь между здоровьем и деньгами тем более занимательна потому, что она не поддается простому экономическому объяснению. «Кажется, что наше физическое состояние важно не само по себе, – считает один демограф, – а с точки зрения его места на шкале ценностей нашего общества». Понятно, лучше всего находиться на вершине. Богатые люди в основном испытывают меньше стрессов, получают лучшую социальную помощь, а также чувствуют большую личную заботу. Какой-нибудь богатой наследнице в третьем поколении, подверженной вспышкам гнева и нервным срывам из-за ограничений, наложенных сотрудником учрежденного ее отцом трастового фонда, это может показаться неубедительным, но подсознание богатого человека все же не омрачает забота об оплате счетов за квартиру в текущем месяце, а равно и в следующие 653 месяца.

Играя в гольф на Пебл-Бич в чудесный денек, богатые смотрят на других игроков и наслаждаются теплым чувством благополучия, которое рождается из сознания того, что они чуть-чуть круче, чем их партнеры. Привычка все держать под контролем, кажется, ограждает богатых от разрушительного воздействия времени. Когда сокращаются налоги на недвижимость, люди с деньгами, видимо, «желают себе прожить немного дольше», чтобы извлечь из этого прибыль, как гласит недавний доклад Мичиганского университета. Они – доминантные животные, а биологические исследования крыс, морских свинок и других видов показывают, что доминантные особи продолжают наслаждаться своей неуязвимостью, когда подчиненные особи вокруг них падают замертво. Джон Д. Рокфеллер дожил до 98 лет и, как утверждает его биограф Рон Черноу, никогда не пользовался зарезервированными палатами своей больницы. В том-то и дело, что ему это было ни к чему.

Более продолжительная жизнь не обязательно преобразуется в дарвинистскую лучшую приспособленность.

Фактически люди могут идти на компромисс между долгой жизнью и рождением потомства, которое является стандартным критерием успеха по Дарвину.

Но именно это имеют в виду эволюционисты, когда говорят о непосредственном стимуле. Иначе говоря, вопрос в том, чего именно мы хотим. Например, мы хотим секса, а позже получаем детей, что есть непредусмотренный результат. Мы охотно поднимаем бокалы за здоровье и с меньшим энтузиазмом – за счастье иметь двадцать три внука.

Наши свирепые и изящные родственники

Итак, предположим, что эволюция действительно хорошо подготовила богатых к счастью и что мы можем узнать кое-что об их успехе, если обратимся к прошлому и рассмотрим поведение животных. С чего начать? Ларри Эллисон, основатель Oracle Corporation, – не шимпанзе, а Ники Хилтон, наследник знаменитой сети отелей, – не бонобо. Однако сходство есть. Шимпанзе и бонобо – наши ближайшие родственники на планете, и чтобы понять, как развивались те или иные модели поведения богатых, полезно будет узнать, насколько же мы близки.

Это требует некоторого знания таксономии. В отряде приматов различают три отдельных надсемейства: полуобезьяны (prosimii), обезьяны и человекообразные обезьяны. К человекообразным обезьянам (hominoidea) относятся гориллы, орангутанги, шимпанзе, бонобо и люди. В большинстве учебников люди выделяются в отдельное семейство гоминидов (hominidae), где Homo – единственный род, a sapiens – единственный вид. Однако существуют биохимические доказательства того, что шимпанзе и бонобо тоже гоминиды. Эти две африканские обезьяны так похожи, что ученые относили их к одному виду вплоть до 1929 года. Бонобо примерно одного с шимпанзе размера, но у них более длинная шерсть, а также более «стройное и элегантное» телосложение. Как считает приматолог Франс де Вааль, «даже шимпанзе пришлась бы признать, что бонобо изящнее».

ДНК этих двух видов различаются только на 0,7 %. Отличие людей от каждого из них всего лишь вдвое больше – 1,6 % генома. Физиолог Джеред Даймонд отмечает, что разрыв между нами и ними значительно меньше, чем 2,9 %, составляющих разницу между красноглазым и белоглазым виреонами – между двумя видами птиц, которые неспециалисту покажутся одинаковыми оливково-зелеными пташками. «Остальные 98,4 % нашего ДНК – это нормальное ДНК шимпанзе», – пишет Даймонд.

Читатель может сделать вывод, что и наше поведение – это на 98,4 % естественное поведение шимпанзе. Взяв на себя роль адвоката дьявола, скажу, что существует по крайней мере еще один способ толкования этих цифр. Природа не просто экономно расходует сырье, она плодовитый гений, искусно превращающий небольшие различия в геноме в значительные различия между видами. Генетически шимпанзе и бонобо на 99,3 % идентичны. Однако по образу жизни они чуть ли не противоположны. Шимпанзе живут группами, где доминируют жестокие самцы, которые подавляют самок, занимаются скучным монотонным сексом и получают удовольствие, устраивая кровавые «гангстерские налеты» на соседей. Бонобо, напротив, живут, как сластолюбцы в опиумном притоне; их общество, в котором доминируют самки, опирается на изобретательный секс, и все сохраняют миролюбие. Могут возникать трения при встрече соперничающих групп, но в итоге все заканчивается массовым совокуплением.

«Шимпанзе решают сексуальные проблемы при помощи власти, – пишет де Вааль, – а бонобо решают вопросы власти посредством секса».

Война или массовое совокупление?

Так к которому типу следует отнести богатых людей? Людям свойственны обе модели поведения. Большинство из нас живет в обществах, где доминируют самцы, и мы прибегаем к «групповому» насилию в масштабах, не свойственных остальной части животного мира. Недавно лондонская газета The Sunday Times составила и опубликовала список двухсот богатейших британцев со времен Вильгельма Завоевателя. Оказывается, половина из первой десятки сколотила состояние благодаря битвам или завоеваниям. Модель поведения шимпанзе легко проследить и в действиях корпоративных диверсантов (Джона Д. Рокфеллера и его мужской когорты) в конце XIX века, а также Майкла Милкена и его подражателей в XX столетии. Но мы во многом полагаемся и на более мягкие формы социальной манипуляции, включая стратегически важный секс. Если встать на точку зрения бонобо, то переговоры, в результате которых Индия освободилась от британского господства, проходили сравнительно гладко, поскольку лидер индийцев Джавахарлал Неру и леди Эдвина Маунтбэттен, чей муж представлял империю в качестве британского вице-короля, использовали секс для урегулирования вопросов власти. (Или все было наоборот?)