Рейчел Кейн
Тёмный ручей

Мама входит в мою комнату и садится на кровать рядом со мной. Я не хочу вести Прощальные Разговоры, поэтому начинаю разбирать вещи.

– Ты всегда первым делом распаковываешь сумку, куда бы мы ни приехали, – замечает мама, и я медлю, складывая рубашку. – Ты это заметила?

– А какая разница? – отзываюсь я, открывая ящик комода. Он пуст, из него теплым облачком выплывает запах кедровой древесины. Я буду пахнуть как дерево. Потрясающе. Я стопками складываю в ящике свое белье и носки, потом кладу футболки и рубашки во второй ящик.

– Коннор никогда так не делает, – продолжает мама. – Он всегда оставляет все в сумке.

– Ну да, он всегда готов бежать. А мне нравится чувствовать, что я не готова. – Хотя на самом деле я готова. На самом деле я точно знаю, где лежат все мои вещи, и в случае чего могу собрать сумку меньше чем за минуту.

Достаю из сумки оставшиеся футболки и перекладываю так, чтобы разгладить складки.

– Я думала, ты избавилась от этого, – говорит мама, и я понимаю, что она имеет в виду выцветшую футболку с изображением Шарлотты Землянички^[3], которую я только что уложила в комод. Честно говоря, эта футболка смотрится странно в моем ящике, где вся одежда мрачных тонов: черного, красного, темно-синего. Я больше не девочка, любившая мультик о Шарлотте Земляничке. Я одета в свободные штаны с карманами на клапанах, молниями и карабинами, в просторную рубашку поло с вышитым на спине огромным узорным черепом-калавера^[4]. Мои длинные прямые волосы окрашены в полуночно-черный цвет. Сегодня я не подвела глаза, и мне очень этого не хватает.

– Ну да, мне нравится эта футболка – на ощупь, – отвечаю я маме, потом задвигаю ящик, закрывая в нем ту девочку, которой я когда-то была. – Ну, вот. Дом, милый дом. Ты надолго нас тут бросаешь?

В моем вопросе звучит неприкрытая резкость, но мама выслушивает его не дрогнув.

– Не знаю. Я понимаю, что это тяжело, но мне нужно, чтобы ты не пыталась связаться со своими друзьями в Нортоне. Хорошо?

Ну конечно. Можно подумать, кто-то из моих друзей захочет сейчас говорить со мной. Я теперь не просто чучело в готских тряпках, я теперь отродье зла. И кроме того, у них у всех начались занятия в школе.

– А что насчет нашей учебы?

– Мне жаль, – отвечает мама. – Понимаю, как это неприятно. Но это временно. Хавьер и Кеция позаботятся о том, чтобы в мое отсутствие вы хоть чему-то обучались. Я надеюсь, меня не будет всего неделю, максимум две. Но мне нужно, чтобы ты…

– Вела себя ответственно, заботилась о Конноре… да, да, я все это знаю. – Закатываю глаза, потому что мы явно дошли до этой части разговора. – Ха, может быть, мы сможем охотиться, чтобы прокормить себя… Это будет весело. Суп из бельчатины – вкуснотища!

Залезаю в сумку. На самом верху лежит фотография – мы втроем смеемся, стоя перед домом в Стиллхауз-Лейк. Снимок делал Сэм. Это был хороший день. Я ставлю фотографию на комод и начинаю двигать ее туда-сюда, прикидывая, как она будет лучше смотреться. Но мама не попадается на эту наживку. Впрочем, меня это не удивляет. Наконец я говорю:

– Ты сказала Коннору, что не собираешься пристрелить папу.

– Я еду не за этим, – отзывается она, и это честный ответ, в котором учитываются все вероятности.

– Я хотела бы, чтобы ты это сделала, – выговариваю я. – Я хотела бы, чтобы он уже был мертв. Жаль, что они не казнили его в Канзасе. Ведь он именно за этим сидел в камере смертников, верно? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно, а поза была уверенной. – Он ведь обязательно убьет еще кого-нибудь, да? И, может быть, даже нас, если сможет…

– Этого не будет. – Мама произносит эти слова мягким тоном. Я знаю, что она хочет обнять меня, но мама хорошо изучила «язык Ланни» и держится от меня на расстоянии вытянутой руки. Мне не нужны объятия. Я хочу сражаться, но она не позволит мне, и это полный отстой. – Его поймают и отправят обратно в тюрьму. И в должное время приведут приговор в исполнение. Так будет правильно. Если сделать по-другому – это будет просто месть.

– А что плохого в мести? Ты видела фотки тех трупов? Мам, если б это я висела там, на лебедке, разве ты не захотела бы мстить?

Мама замирает. Просто… закрывается. Мне кажется, это потому, что она не хочет, чтобы я знала, как сильно она хочет мести. Потом моргает и спрашивает:

– А Коннор видел эти снимки?

– Что? Нет! Конечно нет, я не настолько дура. Я ни за что не покажу их ему. Но смысл не в том, мама. Смысл в том, что отец не заслуживает того, чтобы жить, разве не так?

– У меня к этому эмоциональное отношение, и у тебя тоже. Поэтому не нам решать, что с ним будет. – Мама говорит все это, но я четко вижу, что она вовсе так не чувствует. Она хочет, чтобы он был мертв с гарантией, хочет настолько сильно, что ее трясет. Но мама старалась воспитывать меня совсем не так. Полагаю, это хорошо и правильно.

Я переворачиваю сумку вверх дном, и оставшиеся в ней вещи высыпаются на кровать. В основном это косметика. Альбом для скрапбукинга, к которому прилагался нелепый, ненадежный замо́к – Коннор сказал, что может вскрыть его скрепкой. Дневник, тоже с замочком. Я люблю делать записи от руки, на бумаге. Мне нравится думать, что это долговечнее, чем бложики в Интернете – там только пиксели, которые могут исчезнуть в одно мгновение. Стереться, как будто их и не было.

– Ланни, моя задача – защищать вас от вашего отца. Вот поэтому я еду за ним. Ты понимаешь это?

Верчу в пальцах тюбик губной помады – оттенка «алая тень», – а потом кладу его на комод.

– А я должна защищать от него Коннора, – отвечаю я. – Я это понимаю. Мне просто хреново от этого, вот и всё. Мне хреново вот от чего: что бы мы ни делали, как бы ни старались, все равно все крутится вокруг него. Весь смысл наших действий – только в нем.

На этот раз мама обнимает меня и прижимает к себе. С силой.

– Нет. Смысл в том, чтобы наконец выкинуть его из нашей жизни. Мы – не его. Мы – наши.

Я обнимаю ее в ответ, но всего на секунду, потом высвобождаюсь, падаю на кровать и нацепляю на шею наушники.

– А когда я получу свой ноутбук обратно, госпожа начальница?

– Когда всё это закончится.

– Я знаю, чего нельзя делать. Ты даже можешь установить на него «родительский контроль».

Мама улыбается:

– Но ты же умная девочка, способная взломать его за две секунды, едва я выйду из комнаты. Так что – нет. Прости, но все будет только тогда, когда это закончится.

Я бросаю на нее свой Фирменный Взгляд. Но это не действует.

– Я позвоню вечером, – говорит мама, и я пожимаю плечами, как будто мне все равно, сделает она это или нет. Только вот мне не все равно. И мы обе это знаем.

Когда я чисто ради собственного удовольствия завершаю свой макияж, то обнаруживаю, что мама уже вышла в основную комнату и сидит у кухонного стола. Напротив нее – Коннор. Хавьер ставит перед моим братом стакан с водой, но тот не обращает на это ни малейшего внимания. Он смотрит только в книгу. Мама берет его стакан и отхлебывает, но Коннор игнорирует и это тоже.

– Должно быть, интересная книга, – говорит она. Я усаживаюсь в одно из кресел у окна. Они и вправду удобные, я не ошиблась. Перекинув ногу через подлокотник, наблюдаю спектакль, как мама пытается мягко пробиться через стену, за которой спрятался Коннор, а тот притворяется, будто ее вообще здесь нет.

Наконец он сдается, чтобы коротко ответить:

– Да. – Аккуратно вкладывает между страниц потрепанную закладку, закрывает книгу и кладет на стол. – Мама, ты вернешься?

Я вижу его глаза. И их взгляд меня тревожит. Я больше не могу понять, о чем думает мой брат. С тех пор как Лэнсел Грэм украл нас, Коннор не чувствует себя в безопасности, я это вижу. Он так верил в то, что мама сможет полностью уберечь нас от всего, сможет не дать никому в мире причинить нам вред, и когда она не сумела этого сделать, для него ее неудача была полной и окончательной. Несмотря на то что мама не была ни в чем виновата, а потом к тому же пришла спасти нас – я знала, что она придет.

Но я не знаю, как починить моего брата.

Мама, конечно же, говорит правильные вещи и обнимает его. Он быстро вырывается, как обычно… Коннор не любит объятий, особенно при посторонних. Но сейчас причина не только в этом.

Мама целует меня в лоб, и я снова обнимаю ее, уже по-настоящему, но не говорю ничего. Сэм, который до этого молча стоял, прислонившись к двери, подходит ко мне и говорит:

– Позаботься о своем брате, ладно?

Сэм – хороший человек. Я долго, очень долго относилась к нему настороженно, но я видела, как он без лишних слов и шума совершает ради нас невероятные поступки – он сражался, чтобы спасти нас, когда наши жизни висели на волоске. И я верю, когда он говорит, что ему не плевать на нас.

И я также думаю, что для него это тяжело, потому что наш папаша-маньяк ни за что ни про что убил сестру Сэма, и когда тот смотрит на нас, то не может не видеть во мне и в Конноре частицу Мэлвина Ройяла. Иногда я часами рассматриваю себя в зеркале, выискивая малейшее сходство с отцом. Волосы у меня скорее мамины. Но мне кажется, что мой нос формой напоминает отцовский. И подбородок тоже. Я смотрела в Интернете, со скольких лет делают пластическую хирургию, – я хочу избавиться от этого сходства.

Коннор иногда в точности напоминает отца, каким тот был в детстве, – я видела детские фотографии Мэлвина Ройяла. Я знаю, что это сильно беспокоит моего брата. И знаю, что он тратит уйму времени на навязчивые размышления о том, станет ли таким же… плохим.

Мама должна помочь ему. И как можно скорее. А если она этого не сделает, то сделаю я.

– Я позабочусь о нем, – отвечаю я Сэму, потом пожимаю плечами, делая вид, будто это не так уж сложно.

Но Сэм все понимает.

– И о себе тоже, крутая девчонка.

– Кого это ты назвал девчонкой? – вопрошаю я, ухмыляясь. Мы с ним не обнимаемся. Мы стукаемся кулаками, и он подходит к Коннору, чтобы так же попрощаться с ним.

Потом мама и Сэм исчезают за дверью, и мы выходим на крыльцо, где уже стоят Хавьер Эспарца и пес Бут, чтобы помахать на прощание. Впрочем, Бут не машет. Он все еще выглядит недовольным из-за того, что ему не позволили обглодать мне лицо. Я осторожно глажу его по голове. Он снова фыркает, но потом поворачивается к Коннору, и мой брат, не проявляя ни малейших признаков страха, садится рядом с псом и чешет ему между ушами. Бут закрывает глаза и приваливается к нему.

«Мальчишки», – думаю я, закатывая глаза.

Смотрю, как мама и Сэм садятся в машину. Я смотрю, как они уезжают прочь. Глаза у меня ясные и сухие, и я горжусь этим.

Мистер Эспарца говорит, что сделает на обед хот-доги с острым соусом. Коннора он припрягает резать лук.

Я ухожу в свою комнату, закрываю дверь и плачу, уткнувшись лицом в подушку. Потому что сейчас, как никогда прежде, боюсь того, что больше не увижу маму.

И что отец найдет нас.

3
Сэм

Мы уже целый час в дороге, а Гвен по-прежнему молчит. Я чувствую, как воздух вокруг нее буквально вибрирует от душевной боли.

– Ты в порядке? – Это неуместный вопрос, но я должен попытаться. Мне не нравится то, как она неотрывно, без всякого выражения смотрит на мелькающие за окном деревья, словно пытается загипнотизировать саму себя и тем самым найти успокоение.

– Я только что бросила своих детей, – произносит Гвен. Голос ее звучит странно. Я бросаю на нее быстрый взгляд, но дорога слишком узкая и извилистая, и я не могу даже на пару секунд оторваться от управления внедорожником. – Оставила их с… чужими людьми.

– Не с чужими, – возражаю я. – Перестань, ты ведь знаешь, что это хорошие люди. Они сделают все возможное, чтобы дети были в безопасности.

– Мне следовало остаться с ними. – По ее голосу я понимаю, что ей отчаянно хочется попросить меня повернуть обратно. – Я просто хочу обнять моих детей и больше никогда не выпускать их из виду. Я в ужасе… – Ее голос на несколько секунд делается почти неслышным, словно шорох ветра в траве, потом снова набирает силу: – Что, если я никогда к ним не вернусь? Что, если их заберут, пока меня нет?

Тон у нее настолько убитый, что я сворачиваю к обочине и останавливаю машину в синей тени деревьев.

– Ты хочешь вернуться?

Выключаю мотор и поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее. Не с осуждением, а с беспокойством. Мне нужно знать, что она готова исполнить задуманное нами. Если нет, то я не смогу винить ее, но в глубине души понимаю, что должен ехать, с нею или без нее. Мэлвин Ройял на свободе, и он намерен прийти за Гвен и этими детьми. Когда-то для меня это было местью, возмездием за мою сестру Кэлли, но теперь стало чем-то бо́льшим.

– Конечно же я хочу вернуться, – отвечает Гвен, потом делает глубокий вдох. – Но я не могу, верно? Если сейчас не буду сражаться за своих детей и защищать их, как я смогу когда-либо снова посмотреть им в глаза? Он придет за ними. И когда он это сделает, я должна преградить ему путь.

Сейчас Гвен – сплошной комок боли, удерживаемый в узде лишь ее стальной волей. И, глядя на нее, невозможно усомниться: она имеет в виду именно то, что говорит. Но я и не сомневаюсь, что это именно так, когда речь идет о Мэлвине Ройяле. Она встретится с ним лицом к лицу и не отступит.

– Мы намерены убить его, – говорю я. Это не преувеличение и не вопрос. – Мы понимаем друг друга, верно? Мы едем не для того, чтобы просто найти его, позвонить копам и вернуть его обратно в тюрьму. Пока этот человек жив, он продолжит вредить тебе всеми доступными способами. И я ни за что не позволю ему сделать это.

Я не собирался высказываться настолько прямо, но все же высказался. Если я и испытываю любовь к этой женщине, то это суровая любовь, опасная для нас обоих, – до тех пор пока призрак Мэлвина Ройяла наконец-то не упокоится безвозвратно.

– Да, – соглашается Гвен. – Мы намерены убить его. Это единственный способ обеспечить детям безопасность. – Я медленно киваю, потом улыбаюсь ей. Ее ответная улыбка выражает одновременно скорбь, виноватость и извинение. – Честно говоря, я никогда не думала, что буду напрямую рассуждать о том, что намерена стать убийцей. В трудной ситуации можно узнать о себе много странного.

Гвен кладет ладонь на мою руку, и я чувствую сквозь ткань жар этой ладони – словно раскаленное тавро. Отпустив руль, накрываю ее ладонь своей. Наши пальцы сплетаются. В течение долгого, долгого момента мы не произносим ни слова. Покой этой проселочной дороги, тень деревьев, отдаленные голоса птиц – всё это так далеко отстоит от тьмы в наших душах, что кажется, будто находится совершенно в другом мире.

Тишину разбивает звонок телефона, и мы одновременно тянемся к карманам.

– Мой, – говорю я и отвечаю на звонок, потому что мне знаком номер, высветившийся на экране: – Привет, Майк. Что случилось?

– И это ты спрашиваешь, что случилось? Сэмми, какого черта? Я что, звоню тебе поболтать о погоде?.. Такое вот дело, приятель: я откопал пару наводок на возможных участников проекта «Авессалом». Хочешь подсказку?

– Конечно, – отвечаю я. – Я так понимаю, это неофициально?

– Официально у меня нет основания даже спросить у кого-нибудь из этих уродов, который час, так что понимай как угодно. Так тебе нужна подсказка или нет?

У меня нет ни ручки, ни бумаги, поэтому я изображаю, будто пишу в воздухе, и Гвен понимает намек: она протягивает мне ручку и лист с договором об аренде внедорожника. Я выслушиваю два варианта, которые зачитывает Майк Люстиг, сразу же делаю выбор и озвучиваю его:

– Ясно. Мы берем на себя тот, что ближе к нам, в Мейкервилле.

– Будь осторожен, ладно?

– Ладно, – заверяю я Майка. – И ты тоже.

Тот, не прощаясь, дает отбой – вполне в его стиле. Я протягиваю бланк с записями Гвен.

– «Арден Миллер, Мейкервилл, Теннесси», – зачитывает она. – Мужчина или женщина?

– Не знаю.

– И где находится этот Мейкервилл, помимо того что он в Теннесси?

Теперь, когда у нас есть имя и направление поисков, дело кажется более реальным. Заставляет шевелиться. Я неожиданно улыбаюсь широкой улыбкой и включаю двигатель внедорожника.

– Этого я тоже не знаю. Первый пункт: купить карту.

В наши дни большинству людей это показалось бы странным, но никто из нас не может рисковать и выходить в Интернет – ведь «Авессалом» способен отслеживать всё.

Чем дольше мы остаемся в тени, вне поля зрения кого бы то ни было, тем лучше.

* * *

На купленной нами карте Мейкервилла не обнаруживается, и в конце концов я обращаюсь с вопросом к старику, который сидит в кресле-качалке перед магазинчиком самого провинциального вида. Старик смотрит на меня, прищурив глаза цвета старой меди – когда-то они, наверное, были темно-карими, – и качает головой.

– В Мейкервилле людям делать нечего, – говорит он мне. – Это место заброшено вот уже много лет. Даже почтовое отделение закрылось еще в шестидесятых. Там нет ничего, кроме развалин.

Звучит не особо обнадеживающе, но тем не менее я получаю указания, в какую сторону ехать. Наша цель находится довольно далеко, по меньшей мере в нескольких часах езды, и к тому времени, как мы достигаем окраин Нэшвилла, уже смеркается.

– Сядешь за руль, переночуем в машине или снимем комнату? – Я стараюсь, чтобы в этом вопросе не прозвучало даже намека на сближение, потому что, видит бог, сейчас совершенно не время для этого, даже если б такая возможность была. – Две комнаты, я имею в виду.

Гвен, как всегда, практична.

– Комната с двумя кроватями сойдет, – отвечает она. – Где-нибудь, где подешевле. Нет смысла приезжать в Мейкервилл усталыми и дожидаться там рассвета, верно?

– Верно, – соглашаюсь я. – Где-нибудь подешевле. Ясно.

Полчаса спустя выбираю местечко под названием «Френч инн» – придорожный мотель, лучшие дни которого миновали еще в пятидесятые годы, если не раньше. Это скучное кирпичное здание, выстроенное в форме буквы U, расположенное на склоне холма и обладающее скромной привлекательностью морга. На маленькой стоянке припаркованы две машины, номеров в мотеле приблизительно двадцать – весь первый этаж.

Я оборачиваюсь к Гвен, приподняв брови.

– Звонил Норман Бейтс^[5]; он хочет, чтобы ему вернули занавеску для душа.

Гвен смеется – и это настоящий смех. Теплый.

– Выглядит заманчиво.

– «Бедбаг сентрал»^[6] рекомендует, – отзываюсь я, поворачивая руль. Мы въезжаем на стоянку, такую же неровную и потрескавшуюся, как краска на дверях мотеля, и паркуемся на одном из множества свободных мест. – Жди здесь. Если тут есть камера, я не хочу, чтобы ты на ней засветилась.

У Гвен куда более узнаваемое лицо, чем у меня, и если нам повезло, то «Авессалом» еще не почесался раздобыть фотки моей физиономии. Для уверенности я надеваю кепку с эмблемой бейсбольного клуба «Майами марлинс», купленную в магазине распродаж, натягиваю ее пониже и направляюсь в мотель. Прежде чем закрыть дверцу машины, бросаю на Гвен пристальный взгляд.

– И заблокируй двери.

– Обязательно.

Она вооружена и отлично стреляет, и я не особо тревожусь, оставляя ее одну. Гвен Проктор никуда не пойдет – по крайней мере, не подняв шума. А если какой-нибудь случайный хищник решит на нее напасть, его ждет большой сюрприз.

Администрация мотеля, как и можно было ожидать, не проявляет ни малейшего энтузиазма относительно постояльцев. За стойкой сидит мужчина с обвисшим лицом и пустым рыбьим взглядом человека, который в этой жизни видел всё – и плевать хотел на бо́льшую часть увиденного. Я получаю на руки ключ с заляпанной пластиковой биркой, расплачиваюсь наличными и снова выхожу на стоянку. Вся процедура заселения занимает от силы две минуты.

Мы оставляем машину там, где припарковали ее, почти под самым прожектором, светящим с козырька мотеля, только забираем из нее все ценное. Нам отвели комнату под номером три, и когда я отпираю и распахиваю дверь, наружу просачивается знакомый запах хлорки и отчаяния. Угнетающий запах. По крайней мере, включив свет, я не вижу тараканов, разбегающихся в поисках укрытия, и обстановка выглядит достаточно чистой, хотя я не отказался бы пройтись по всем поверхностям ультрафиолетом.

Мебель выглядит куда менее приятно – такое впечатление, что ее купили на самой дешевой гаражной распродаже. На обвисшем потолке виднеются высохшие потеки воды. В комнате, как мы и запрашивали, две кровати, и я указываю Гвен на ту, что расположена ближе к санузлу, – единственно по той причине, что эта кровать находится дальше от входной двери. Смотрю, как Гвен приподнимает застиранное покрывало, свисающее до самого ковра, и наклоняется, чтобы заглянуть под кровать. Потом достает из своей сумки фонарик и проверяет снова.

– Что ты высматриваешь? – интересуюсь я.

– Страшных типов, – отвечает она. – Трупы. Закладку метамфетамина. Кто знает?

Неожиданно мне кажется, что проверка – чертовски хорошая идея, поэтому я одалживаю у Гвен фонарик. Стою, наклонившись и рассматривая мумифицировавшийся презерватив и по меньшей мере три пустых бутылки – печальные следы прошлых постояльцев, – и одновременно спрашиваю:

– Пойдешь в душ вечером или утром? Потому что, полагаю, горячей воды здесь хватит только на кофемашину и на двухминутный душ раз в несколько часов.

– Лучше вечером, – отвечает Гвен. – Тебе не нужно сперва сходить в туалет?

Выпрямляюсь и качаю головой. Гвен избегает смотреть на меня прямо. Она подхватывает свою сумку и несет в санузел, и я слышу, как дверь со щелчком запирается на щеколду.

Я могу либо сидеть и слушать, как она раздевается, ибо сделать что-нибудь полезное. Выбираю сходить за едой.

Вернувшись, обнаруживаю, что Гвен уже вышла из душа, и запах отчаяния в номере сменился теплым фруктовым ароматом. Она полностью одета, не считая обуви, и я это одобряю. Уязвимость во время сна – это не то, что я бы порекомендовал в нашем положении. Протягиваю ей пакет с бургером и картофелем фри вместе с банкой газировки, и некоторое время мы просто сидим на разных кроватях, утоляя аппетит.

– Мне нужно спросить, – произносит Гвен. – Это звонил твой друг из ФБР? Майк?

Я молча киваю. Над говяжьими котлетами в этих бургерах кто-то явно жестоко поиздевался, но я все равно съедаю всё до кусочка. Моему организму нужно топливо.

– А почему агент ФБР помогает нам?

– Потому что иногда я оказываю ему услуги, и на сегодня он в долгу передо мной не менее трех раз. Кроме того, ему не хватает людей для работы на местах, и он считает, что я, вероятно, более надежен, чем полиция штата.

– Только «вероятно»?

Я пожимаю плечами:

– Майк не из тех людей, которые могут полностью доверять кому-то. Он не поведал мне никаких подробностей относительно своей наводки, так что вся его информация записана на этой самой бумажке. «Арден Миллер, Мейкервилл». Адреса у него нет, но Майк сказал, что это нам не понадобится. Если Мейкервилл – город-призрак, то это, скорее всего, правда.

– И как этот человек по имени Арден связан с Мэлвином?

– Люстиг возглавляет отдел, занимающийся расследованием деятельности опасных интернет-групп. За «Авессаломом» они следят, и, должно быть, Арден как-то связан с этим.

– Так мы имеем дело с отшельником? С выживальщиком? С кем?

– Понятия не имею, – отвечаю я. – Но мы должны быть чертовски осторожны.

– Да, кстати, об этом… Прежде чем мы направимся прямо в тот городишко, нужно попытаться узнать что-нибудь об этом Ардене Миллере и попробовать найти какую-нибудь карту этого места. Утром мы можем завернуть в местную библиотеку. Я пошарю оттуда в Интернете, а ты пороешься в книгах. Как тебе такой план?

– Разумно. – К этому моменту мы уже доедаем бургеры – приканчиваем их с быстротой, свидетельствующей о том, что нам не хочется распробовать их вкус. Я выбрасываю обертки в мусор и, раз уж все равно поднялся, пристально осматриваю дверь. Она запирается на хлипкую цепочку, которую явно уже несколько раз рвали, а дверь и рама, судя по виду, не выдержат даже сильный ветер, не то что хороший пинок.

– А что у нас с санузлом? – спрашиваю я. – В плане безопасности, естественно.

– Там есть окно, но оно маленькое, забрано решеткой, и пожарного выхода нет.

– Значит, не будем учинять пожар. – Я подтаскиваю к двери стул с обивкой цвета детской неожиданности и подпираю им дверную ручку. Вряд ли это особо поможет, но это лучше, чем ничего.

– Во сколько ты собираешься встать утром? – спрашивает меня Гвен. Голос ее звучит немного напряженно. Нервы. Это вполне обычный вопрос, но ощущение такое, что он задан супругу или любовнику, и мы оба чувствуем этот тайный смысл, буквально висящий в воздухе. Я отхожу к своей кровати, снимаю с пояса джинсов кобуру и кладу на прикроватный столик. Наплечная кобура Гвен уже висит на спинке кровати, словно некая зловещая деталь снаряжения для БДСМ-игр.

«Наверное, лучше не думать в этом направлении», – говорю я себе и, наклонившись, начинаю расшнуровывать ботинки.

– Семь часов – достаточно рано, – отвечаю я. – Или в какое там время нападают волколаки?

– Мне кажется, мы скорее на территории зомби, – отзывается Гвен. Она сидит, скрестив ноги, поверх покрывала, но потом поднимается, откидывает одеяло и, удостоверившись в отсутствии клопов, заползает в постель. – Ну ладно, спокойной ночи.

Звучит это неловко. И ощущается так же.

Мой второй ботинок падает на пол. Я задвигаю оба ботинка под столик, где смогу без труда дотянуться до них в случае чего, потом откидываюсь на подушку. Матрас комковатый и продавленный – вполне в тон моему подавленному настроению.

– Доброй ночи, Гвен. – Это тоже звучит нелепо.

В течение нескольких долгих секунд в комнате царит тишина. В глубине моей груди зарождается смех, такой же глупый и неудержимый, как взболтанная бутылка шампанского, и в конце концов я, не в силах подавить его, начинаю смеяться.

Гвен тоже смеется. Это славный, очищающий смех, и после него в этой унылой комнате словно бы становится светлее.

– Извини, – выдавливаю я наконец. – Просто это выглядит так вежливо… Черт побери, мы ведь взрослые, верно? Почему это так…

– Хороший вопрос, – отзывается она, повернувшись на бок, чтобы видеть меня. Мне больше не смешно. – Так почему?

– Ты знаешь почему, – говорю я ей.

– Я хочу услышать, как ты скажешь это вслух – всего один раз.

– Потому что между нами стоят мертвые, – произношу я, и в один миг все веселье испаряется. Правда настолько ужасающа, что нависает над нами, подобно призраку, и по моему телу пробегает дрожь, кожа покрывается мурашками. – Начиная с моей сестры.

Гвен, не дрогнув, встречает эту призрачную правду лицом к лицу.

– И все те девушки, которых я должна была суметь спасти. Даже сводный брат Мэлвина… ты знаешь, что он покончил с собой? Он не мог больше выдержать отчуждения, которым оказался окружен в своем маленьком городе, и преследования со стороны всех этих диванных интернет-воинов. – Она сглатывает, и я жалею о том, что вообще поднял эту тему. – В своем последнем посте в соцсетях он заявил, что это была моя вина, что если б я была хорошей женой, Мэлвин никогда бы…

– Это полная хрень, – прерываю я ее. Мой голос звучит сердито, вопреки моим намерениям. – Ты в этом совершенно не виновата. Винить тебя глупо. – Умолкаю на секунду, потом на другую, потому что стою на грани признания в том, в чем не намерен был признаваться. Потом переступаю эту грань. – Я выслеживал брата Мэлвина. Так же как выслеживал тебя. Я знал, где он живет. Я знал, где живете вы все.

Гвен застывает, и я вижу, что она колеблется. На самом деле она не хочет задавать этот вопрос, но, как всегда, не станет поворачивать назад.

– Ты посылал ему «письма ненависти», Сэм?

Я смотрю на потек на потолке – ржавого цвета и неправильной формы, напоминающей очертания Австралии. Мои колебания тянутся очень долго, прежде чем я собираюсь с духом, чтобы сказать:

– Да, посылал. И тебе тоже. В то время это казалось правильным и легким. Своего рода правосудием. Но эти письма просто уничтожали тебя в замедленном темпе, по одному письму за раз. И я сожалею об этом. Боже, Гвен, я ужасно сожалею.

На последних словах в моем голосе прорезается болезненная хрипотца, и я знаю, что Гвен слышит это. И понимает, что эта боль так же искренна, как смех, с которого начался этот разговор.

Краем глаза я вижу, как Гвен встает с постели. Она садится на край моей кровати и берет меня за руку. В голливудском фильме в этот момент заиграла бы музыка, мы поцеловались бы, и между нами вспыхнула бы неожиданная страсть – а дальше пошла бы эротическая нарезка: обнаженные тела, озаренные мягким золотистым светом, снятые под странными углами.

Но мы не в фильме, и нам больно, и вместо этого я просто рассказываю ей полушепотом о той ненависти, которую когда-то испытывал. Рассказываю о том, как был одержим жаждой кровной мести. Это не романтично. Это отвратительно. Но, отзвучав, этот рассказ, точно так же как и смех несколькими минутами ранее, оставляет в воздухе странное ощущение чистоты.

Гвен сжимает мою руку и говорит:

– Все это время ты ненавидел его. Не меня. По крайней мере, сейчас у нас обоих есть правильная цель.

В том, что она сейчас сделала, заключается милосердие – такое редко встретишь. Это прощение, жалость и понимание, и я, не думая, подношу ее руку к губам и нежно целую ее пальцы. Я мог бы по памяти нарисовать ее – до последней черточки. Абрис ее ладони выжжен на моей руке с почти осязаемой четкостью.

Потом я отпускаю ее руку. Я ничего не говорю. Не могу.

Гвен выжидает несколько секунд, но я не шевелюсь, и она возвращается в свою кровать. Я слышу, как шуршит одеяло. Гвен выключает свет, и в комнате становится темно.

Черт возьми, я дурак.

Я сплю плохо. Мне раз за разом снится человек, прыгающий с крыши шестиэтажного здания в деловом центре Топики. Я читал в газетах об этом самоубийстве. Брат Мэлвина пришел на работу, одетый в новенький костюм, поднялся на крышу, снял галстук и ботинки. Потом аккуратно положил их рядом со своими часами, бумажником и письмом, в котором он извинялся перед своим начальником за весь этот беспорядок… а потом шагнул с крыши. Это было два года назад, безоблачным июньским днем.

Но когда во сне я вижу лицо падающего с высоты человека, то понимаю, что это не брат Мэлвина. Это я.