Рейчел Кейн
Мёртвое озеро
Для Люсьенны, которая немедленно поверила
Rachel Caine
Stillhouse Lake
Text copyright © 2017 Rachel Caine LLC. All rights reserved. This edition is made possible under a license arrangement originating with Amazon Publishing, www.apub.com, in collaboration with Synopsis Literary Agency
© Перевод на русский язык, М. В. Смирнова, 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
Пролог
Джина Ройял
Уичито, штат Канзас
Джина никогда не спрашивала про гараж.
В последующие годы эта мысль будет мешать ей спать по ночам, пульсируя сухим жаром под веками. «Я должна была спросить. Должна была знать». Но она никогда не спрашивала, она не знала, – и в итоге именно это и уничтожило ее.
Обычно в три часа дня Джина была дома, но в тот день муж позвонил ей и сказал, что у него запарка на работе и что ей придется забрать из школы Брэйди и Лили. На самом деле это было не так уж сложно – оставалась еще уйма времени, чтобы закончить дела по дому, прежде чем начать готовить ужин. Мэл очень извинялся за то, что нарушил ее распорядок дня. Он казался самым лучшим, самым очаровательным мужем на свете, и она решила, что сделает все, чтобы он не переживал. Она приготовит на ужин его любимое блюдо: печень с луком – и подаст на стол с бокалом отличного «пино нуар», бутылка которого уже стояла на кухонной стойке. А потом будет вечер в кругу семьи, они сядут на диван вместе с детьми и посмотрят какое-нибудь кино. Может быть, даже тот новый фильм про супергероев, который дети так жаждали увидеть, хотя Мэл всегда тщательно следил за тем, что они смотрят. Лили свернется в теплый клубок рядом с Джиной, а Брэйди растянется поперек колен отца, положив голову на подлокотник дивана. Лежать в такой позе может быть удобно только мальчишке, еще не переросшему детскую гибкость; но Мэл больше всего на свете любил такие вот семейные вечера. Хотя нет – больше всего на свете после столярного дела. Джина надеялась, что сегодня вечером он не ускользнет, как обычно, в свою мастерскую.
Нормальная жизнь. Комфортная жизнь. Не идеальная, конечно; ни у кого не бывает идеального брака, верно? Но Джина была довольна – по крайней мере, бо́льшую часть времени.
Она уехала из дома всего на полчаса – достаточно для того, чтобы домчаться до школы, забрать детей и поспешить домой. Когда Джина обогнула угол и увидела, что в их квартале мигают красно-синие маячки, первой ее мыслью было: «О Боже, неужели чей-то дом горит?» Эта мысль искренне ужаснула ее, но в следующую секунду она эгоистично подумала о том, что теперь уж точно опоздает с ужином. Это была мелочь – но мелочь досадная.
Улица была полностью перекрыта. Джина насчитала за ограждением три полицейских машины; проблесковые сигналы на их крышах поочередно окатывали практические одинаковые дома то кроваво-красным, то мертвенно-синим светом. Чуть дальше по улице стояли машина «Скорой помощи» и пожарный фургон – явно не задействованный.
– Мама? – спросил с заднего сиденья семилетний Брэйди. – Мама, что случилось? Это наш дом? – В голосе его звучал восторженный ужас. – Он горит?
Джина притормозила машину до минимальной скорости и попыталась осознать увиденное: взрытая лужайка, смятая клумба с ирисами, изломанный кустарник. Искореженный почтовый ящик, наполовину погрузившийся в дренажную канаву.
Их почтовый ящик. Их лужайка. Их дом.
В конце этой трассы разрушений обнаружился красно-коричневый внедорожник, чей мотор все еще курился струйками пара. Он до половины торчал из передней стены их гаража, превращенного Мэлом в мастерскую, навалившись, точно пьяный, на груду обломков, которая некогда была частью их прочного кирпичного дома. Джине их дом всегда представлялся таким надежным, таким прочным, таким обычным… Омерзительная куча битого кирпича и штукатурки казалась чем-то непристойным. Теперь дом выглядел хрупким и уязвимым.
Джина представила себе путь внедорожника: он въехал на тротуар, сбил почтовый ящик, зигзагами промчался через двор и врезался в гараж. Подумав об этом, она нажала на тормоза собственной машины – настолько резко, что рывок отдался в ее позвоночнике.
– Мам! – закричал Брэйди почти ей в ухо, и она инстинктивно протянула руку, чтобы утихомирить его. Десятилетняя Лили, сидевшая на пассажирском месте, выдернула из ушей наушники и подалась вперед. Рот ее приоткрылся, когда она увидела ущерб, нанесенный их дому, однако девочка ничего не сказала, лишь глаза ее сделались огромными от потрясения.
– Извини, – произнесла Джина, едва сознавая, что именно говорит. – Что-то не так, малыш. Лили, ты в порядке?
– Что происходит? – спросила дочь.
– С тобой все хорошо?
– Со мной – да! Что тут случилось?
Джина не ответила – ее внимание вновь обратилось на дом. При виде этих разрушений она почувствовала себя до странного беззащитной и даже голой. Дом всегда казался ей безопасным местом, маленькой крепостью – а теперь стена этой крепости была пробита. Безопасность оказалась ложью – ничуть не прочнее кирпича, дерева и штукатурки.
И хуже того – все соседи высыпали на улицу и стояли, глазея и перешептываясь. Даже старая миссис Миллсон, бывшая школьная учительница, давным-давно ушедшая на пенсию и редко покидавшая свой дом. Она была главной сплетницей и любительницей слухов во всем квартале и никогда не стеснялась строить домыслы относительно личной жизни любого, кому не повезло оказаться в поле ее зрения. Миссис Миллсон была одета в выцветший байковый халат и тяжело опиралась на ходунки. Рядом с ней стояла ее дневная сиделка; у обеих был очень заинтересованный вид.
К машине Джины подошел полицейский, и женщина с извиняющимся видом улыбнулась ему, поспешно опуская оконное стекло.
– Офицер, – сказала она, – это мой дом – тот, в который врезался внедорожник. Можно, я припаркуюсь здесь? Мне нужно оценить ущерб и позвонить мужу. Это просто ужасно! Надеюсь, водитель не очень пострадал… Он был пьян? Тут довольно опасный поворот…
Пока она говорила, выражение лица полицейского менялось от официально-бесстрастного до мрачно-сосредоточенного; Джина совершенно не понимала, почему, однако осознавала, что это плохой признак.
– Это ваш дом?
– Да, мой.
– Как ваше имя?
– Ройял. Джина Ройял. Офицер…
Полицейский сделал шаг назад и положил руку на рукоять своего пистолета.
– Выключите двигатель, мэм, – приказал он, одновременно махнув рукой кому-то из своих коллег, который рысцой приблизился к ним. – Приведи сюда детектива, быстро.
Джина облизала губы.
– Офицер, вы, наверное, не поняли…
– Мэм, выключите двигатель немедленно. – На этот раз тон приказа был резким.
Она припарковала машину и повернула ключ в замке зажигания. Тихий рокот мотора смолк, и Джина услышала, как переговариваются любопытные, собравшиеся на тротуаре по ту сторону улицы.
– Положите обе руки на руль. Никаких резких движений. У вас в машине есть оружие?
– Нет, конечно. Сэр, здесь со мной мои дети!
Он так и держал руку на пистолете, и Джина ощутила прилив гнева. «Это просто нелепо! Нас с кем-то путают! Я не сделала ничего плохого!»
– Мэм, еще раз спрашиваю вас: у вас есть оружие?
Голос его звучал настолько враждебно, что ярость Джины сменилась леденящей паникой. В течение пары секунд она не могла говорить, потом все же сумела выдавить:
– Нет! У меня нет никакого оружия. Ничего нет.
– Что не так, мама? – спросил Брэйди дрожащим от страха голосом. – Почему полицейский так злится на нас?
– Всё в порядке, малыш. Все будет хорошо. – «Не снимать руки с руля, не снимать руки с руля…» Джине отчаянно хотелось обнять сына, но она не осмелилась. Она видела, что Брэйди не поверил фальшивой теплоте в ее голосе. Она и сама ей не верила. – Просто сиди спокойно, ладно? Не двигайся. Вы оба, не двигайтесь.
Лили пристально смотрела на офицера, стоящего у машины.
– Он будет стрелять в нас, мама? Он нас застрелит?
Ну конечно же, они все видели по телевизору, как полицейские стреляют в людей – ни в чем не повинных людей, которые просто сделали, или сказали что-то не то, или оказались не в то время не в том месте. И Джине ярко представилось, как это происходит… как ее дети умирают, а она ничего не может сделать, чтобы остановить это. Яркая вспышка света, крик, темнота…
– Конечно же он не будет в вас стрелять! Малыш, пожалуйста, не двигайся. – Джина снова обратилась к полицейскому: – Офицер, поймите, пожалуйста, вы пугаете детей. Я понятия не имею, что происходит!
Из-за заграждения вышла женщина с золотистой полицейской эмблемой, висящей на шее. Миновав полисмена, она остановилась рядом с окном Джины. Лицо у женщины было усталым, темные глаза смотрели невыразительно, однако она с первого же взгляда оценила происходящее.
– Миссис Ройял? Джина Ройял?
– Да, мэм.
– Вы жена Мэлвина Ройяла? – Он ненавидел, когда его называли Мэлвином – только Мэл, всегда Мэл, но, похоже, темноглазой женщине об этом никто не сказал, поэтому Джина лишь кивнула в ответ. – Я детектив Салазар. Прошу вас выйти из машины. Держите, пожалуйста, обе руки на виду.
– Но мои дети…
– Они пока могут остаться на месте. Мы позаботимся о них. Выйдите из машины, пожалуйста.
– Ради бога, да что происходит?! Это наш дом! Я ничего не понимаю, ведь это мы – жертвы!
Страх – за себя, за детей – сделал Джину безрассудной, и она услышала в своем голосе какие-то странные нотки, удивившие ее саму. Это был голос человека, полностью сбитого с толку, – так говорили в новостях люди, потрясенные какими-то событиями, и она всегда испытывала к этим людям одновременно жалость и презрение. «Я ни за что не стала бы в критической ситуации говорить таким тоном». Сколько раз она думала об этом… Но именно так заговорила сейчас. Ее голос звучал точно так же, как у тех людей. Паника билась в груди Джины, словно пойманный мотылек, и она никак не могла выровнять дыхание. Слишком много событий за такое короткое время.
– Жертвы. Ну конечно. – Детектив открыла дверцу машины. – Выходите.
На сей раз это была не просьба. Полицейский, вызвавший детектива, сделал шаг в сторону, все еще держась за пистолет. Почему, ну почему они обращаются с нею так – словно с преступницей? Это просто ошибка. Ужасная, глупая ошибка! Джина машинально потянулась за своей сумочкой, но Салазар немедленно выхватила ее и передала полицейскому.
– Руки на капот, миссис Ройял.
– Почему? Я не понимаю, что…
Детектив Салазар не дала ей шанса закончить. Она развернула Джину лицом к машине и толкнула вперед. Чтобы не упасть, та оперлась вытянутыми руками о горячий металл капота. Это было все равно что коснуться нагретой конфорки, но она не осмелилась отдернуть руки. Голова у нее кружилась. Это какая-то ошибка, ужасная ошибка, через минуту они извинятся, и она милостиво простит их за грубость, они посмеются вместе, и она пригласит их на чашку чая со льдом… быть может, на кухне еще осталось лимонное печенье, если Мэл его не доел; он очень любит лимонное печенье…
Джина приглушенно ахнула, когда руки Салазар бесстрастно скользнули по тем местам, которых посторонние не имели права касаться. Она пыталась сопротивляться, но детектив впечатала ее в машину с неженской силой.
– Миссис Ройял, не усугубляйте свое положение. Слушайте, что я вам скажу. Вы арестованы. У вас есть право хранить молчание…
– Я… что?! Это мой дом! Эта машина въехала в мой дом!
Ее сын и дочь видели, как унижают их мать прямо у них на глазах. Ее соседи глазели на это. Кое-кто достал смартфоны. Они сделали фотографии, сняли видео. Они загрузят кадры этого невероятного унижения в Интернет, чтобы другие люди от нечего делать могли посмеяться над нею, и не имеет значения, что потом все это окажется ошибкой. В Интернете все сохраняется навсегда. Джина постоянно предупреждала Лили об этом.
Салазар продолжала говорить, зачитывая Джине ее права, которых та сейчас не могла осознать. Женщина не сопротивлялась, когда детектив завела ей руки за спину, – просто не знала, как и когда нужно начинать сопротивляться.
Прикосновение металла наручников к влажной коже показалось ледяным. Джина пыталась унять странное высокое гудение в голове. Она чувствовала, как по ее лицу и шее стекает пот, но все казалось каким-то далеким, отдельным от нее. «Этого нет. Этого не может быть. Я позвоню Мэлу. Мэл все уладит, и мы вместе посмеемся над этим». Она не могла осознать, каким образом за минуту или две перешла от нормальной жизни к… к этому.
Брэйди кричал и пытался выскочить из машины, но полицейский удерживал его на месте. Лили, похоже, была так потрясена и испугана, что даже не могла пошевелиться. Джина посмотрела на детей и произнесла рассудительным тоном, удивившим ее саму:
– Брэйди, Лили, всё в порядке. Не бойтесь, пожалуйста. Все будет хорошо. Просто делайте то, что они вам скажут. Со мной все нормально. Все это – просто ошибка, понимаете? Все будет хорошо. – Рука Салазар крепко, до боли, сжала ее руку выше локтя, и Джина обернулась к детективу: – Пожалуйста, я не знаю, что, по вашему мнению, сделала, но я этого не делала! Прошу вас, присмотрите, чтобы с моими детьми ничего не случилось!
– Присмотрю, – с неожиданной теплотой ответила Салазар. – Но вам нужно пройти со мной, Джина.
– Но… вы думаете, что это сделала я? Что это я въехала на той машине в наш дом? Как бы я смогла это сделать? Я не пьяна, если вы полагаете… – Она умолкла, потому что только сейчас увидела мужчину, сидящего на носилках возле машины «Скорой помощи». Он дышал кислородом из баллончика, врач обрабатывал ему рану на голове, а поблизости маячил еще один полицейский. – Это он? Водитель той машины? Он пьян?
– Да, – подтвердила Салазар. – Абсолютная случайность, если вождение в пьяном виде можно назвать случайностью. Он выпил, воспользовавшись дневной скидкой на коктейли, свернул не туда – сказал, что пытался снова вырулить на шоссе, – и не сбросил скорость на повороте. В итоге врезался в ваш гараж, снеся стену.
– Но… – Теперь Джина ничего не понимала. Полное, ужасное непонимание. – Но если вы взяли его, то почему вы…
– Вы когда-нибудь бывали в вашем гараже, миссис Ройял?
– Я… нет. Нет, мой муж сделал из него мастерскую. Мы заставили дверь, ведущую туда из кухни, шкафами, и он заходил в гараж через боковую дверь.
– Значит, задние ворота не поднимаются? Вы больше не ставите туда машину?
– Нет, он снял подъемный моторчик, вход теперь только через боковую дверь. У нас есть парковочный навес, так что мне не нужно… Послушайте, в чем дело? Что происходит?
Салазар посмотрела на нее уже не сердито, а почти извиняясь. Почти.
– Я намерена кое-что показать вам, и мне нужно, чтобы вы дали объяснения. Понимаете?
Она провела Джину за заграждение, туда, где черные следы шин, свернув с тротуара, превращались в грязные рытвины, ведущие через двор до задней части внедорожника, бесстыдно торчащего из груды красного кирпича и прочих обломков. Должно быть, на этой стене висела доска с инструментами Мэла. Джина увидела пилу, присыпанную известковой пылью, и в течение нескольких секунд могла думать только об одном: «Он будет ужасно расстроен, не знаю, как сказать ему обо всем этом». Мэл любил свою мастерскую, это было его святилище.
Потом Салазар произнесла:
– Я хотела бы, чтобы вы объяснили мне вот это. – Она указала пальцем куда-то чуть дальше капота внедорожника.
Джина подняла взгляд и увидела обнаженную куклу в человеческий рост, свисающую с лебедочного крюка в центре гаража. На короткий странный миг женщине хотелось рассмеяться над неуместностью этой куклы, которая покачивалась в проволочной петле, затянутой вокруг шеи. Руки и ноги болтались, пропорции были лишены кукольной идеальности; это был просто несуразный манекен со странно бесцветным телом… И зачем кто-то раскрасил лицо этой куклы в кошмарный черно-багровый цвет, ободрал его кусками, сделал глаза красными, выпученными и ужасающе настоящими; и этот язык, торчащий между распухшими губами…
И тут на Джину снизошло мгновенное ужасное осознание.
Это не кукла.
И, вопреки всем своим намерениям, она закричала. Она кричала и кричала, не в силах остановиться.
1
Гвен Проктор
Четыре года спустя
Стиллхауз-Лейк, штат Теннесси
– Начали.
Я глубоко вдыхаю воздух, пахнущий пороховой гарью и застарелым по́том, проверяю свою стойку и прицел и нажимаю на спуск. Удерживаю равновесие, готовая к отдаче. Некоторые люди невольно моргают при каждом выстреле; я обнаружила, что не делаю этого. Это не результат тренировок – это просто биологическое, врожденное качество, но оно дает мне ощущение более полного контроля. Я признательна за то, что это качество у меня есть.
Тяжелый, мощный револьвер калибра.357 гремит и дергается, отдаваясь привычным сотрясением во всем моем теле. Но я не обращаю внимания на грохот и отдачу. Я сосредоточена только на мишени в дальнем конце тира. Если б шум мог меня отвлечь, то непрерывная пальба прочих стрелков – женщин, мужчин и даже нескольких подростков, занимающих другие места в ряду, – уже сбила бы мне прицел. Грохот выстрелов, пробивающийся даже сквозь толстые защитные наушники, похож на несмолкающий гром во время необычайно свирепой грозы.
Я заканчиваю стрельбу, выдвигаю барабан, вынимаю пустые гильзы и кладу револьвер на стойку тира – патронник все еще открыт, дуло направлено к мишеням. Потом снимаю защитные очки и тоже кладу их на стойку.
– Готово.
Позади меня инструктор по стрельбе произносит:
– Отойдите назад, пожалуйста. – Я отхожу. Он берет и осматривает мое оружие, кивает и нажимает переключатель, придвигая мишень ближе. – Вы превосходно соблюдаете безопасность.
Инструктор практически кричит, чтобы его можно было услышать сквозь шум выстрелов и защитные наушники, которые ни я, ни он не снимали. Голос у него уже немного хриплый: ему приходится кричать почти весь день напролет.
– Надеюсь, стреляю я не хуже, – ору я в ответ.
Но я уже знаю это. Я вижу это еще до того, как бумажная мишень проходит половину пути по направляющим. Края пулевых отверстий трепещут – и все эти отверстия находятся в пределах маленького красного кружка.
– В солнечное сплетение, – говорит инструктор, поднимая большой палец. – Идеальная стрельба, как по учебнику. Хорошая работа, мисс Проктор.
– Спасибо вам, что сделали эту работу такой легкой, – отвечаю я. Он отходит назад, чтобы дать мне место, я закрываю барабан и кладу оружие в сумку, закрывающуюся на «молнию». Надежно закрывающуюся.
– Мы отправим ваши результаты властям штата, и вы очень скоро получите разрешение на скрытное ношение оружия.
Инструктор – молодой человек с короткой стрижкой, бывший военный. У него мягкий, смазанный акцент – южный, несомненно, но без резкого теннессийского выговора… полагаю, он из Джорджии. Славный молодой человек, но лет на десять недотягивает до возраста тех, с кем я могла бы встречаться – если б вообще встречалась с кем-либо. И он безупречно вежлив. Я у него всегда «мисс Проктор».
Инструктор пожимает мне руку, и я улыбаюсь.
– До свидания, Хави.
Привилегия моего возраста и пола: я могу обращаться к нему по имени. Весь первый месяц я называла его «мистер Эспарца», пока он мягко не поправил меня.
– До свида… – Что-то привлекает его внимание, и небрежное спокойствие мгновенно сменяется настороженностью. Он смотрит вдоль ряда и кричит: – Прекратить огонь! Прекратить огонь!
Я ощущаю, как прилив адреналина заставляет каждый мой нерв вибрировать от напряжения, и замираю, оценивая ситуацию. Но она относится не ко мне. Один за другим выстрелы, гремевшие в тире, умолкают, и люди опускают оружие стволами к земле, прижимая к себе локти. Хави проходит четыре стойки, направляясь к плотному мужчине с полуавтоматическим пистолетом. Затем приказывает ему разрядить оружие и отойти от стойки.
– Что я такого сделал? – враждебным тоном спрашивает мужчина. Я поднимаю свою сумку, все еще ощущая нервное напряжение, и направляюсь к двери – но медленно. Я вижу, что мужчина не спешит выполнять приказ Хави; вместо этого он решает занять оборонительную позицию. Не очень хорошая идея. Лицо Хави застывает, и его поза меняется вслед за выражением лица.
– Разрядите оружие и положите его на стойку, сэр. Немедленно.
– С чего бы вдруг? Я знаю, что делаю! Чай, не первый год стреляю!
– Сэр, я видел, как вы обратили заряженное оружие в сторону другого стрелка. Вам известны правила: всегда направлять дуло по направлению к мишеням. А теперь разрядите пистолет и положите его на стойку. Если не выполните мои указания, я буду вынужден удалить вас из тира и уведомить полицию. Вы меня поняли? – Улыбчивый, спокойный Хавьер Эспарца сейчас совершенно не похож на себя обычного, и его приказы разносятся по тиру, словно взрывы шоковых гранат.
Стрелок-нарушитель неловкими движениями выдергивает обойму из своего пистолета и бросает все это на стойку. Я отмечаю, что дуло по-прежнему направлено отнюдь не к мишеням.
Теперь голос Хавьера звучит мягко и отчетливо:
– Сэр, я сказал вам разрядить оружие.
– Я это и сделал!
– Отойдите назад.
Под взглядом мужчины Хави берет пистолет, выщелкивает из затвора последний патрон и кладет его на стойку рядом с обоймой.
– Вот так и гибнут люди. Если вы не можете научиться правильно разряжать оружие, вам следует поискать другой тир. По сути, вы, вероятно, пожелаете теперь найти другой тир. Вы подвергаете опасности себя и всех присутствующих, нарушая правила безопасности. Вы это понимаете?
Лицо мужчины заливает нездоровый, почти апоплексический румянец, руки сжимаются в кулаки. Хави кладет пистолет точно так же, как тот лежал до того, как он взял его, поворачивает дулом к мишеням, а потом многозначительно переворачивает на другую сторону.
– Оружие должно лежать экстракционным окном вверх. – Он отходит на шаг назад и пристально смотрит в глаза мужчине. Хави одет в джинсы и синюю рубашку-поло, а на стрелке рубашка камуфляжной расцветки и старые штаны от армейской формы, однако любому ясно, кто из них солдат. – Думаю, на сегодня вы закончили, мистер Геттс. Никогда не стреляйте в гневе.
Я никогда не видела человека, столь явственно находящегося на грани приступа – то ли слепой ярости, то ли сердечного. Рука стрелка дергается, и я понимаю, что он прикидывает, насколько быстро сможет схватить пистолет, зарядить его и начать стрелять. Воздух в тире опасно сгущается, и я обнаруживаю, что мои пальцы осторожно сдвигают язычок «молнии» на сумке, а разум – точно так же, как разум мистера Геттса – просчитывает, что мне требуется для того, чтобы приготовить оружие к стрельбе. Я могу действовать быстро – быстрее, чем он.
Хави не вооружен.
Напряженная атмосфера разбивается, когда один из прочих стрелков, неподвижно стоявших на позиции, выходит из своего «загончика» – на полпути между мной и рассерженным типом. Он ниже ростом, чем Хави и чем краснолицый тип; его светлые волосы некогда были коротко подстрижены, но теперь отросли и топорщатся над ушами. Худощавый, без ярко выраженной мускулатуры. Я видела его здесь и раньше, но не знаю, как его зовут.
– Эй, слушайте, мистер, сдайте лучше назад, – произносит он с акцентом, не похожим на теннессийский – мне кажется, что так скорее говорят фермеры где-то на Среднем Западе. Голос у него спокойный, негромкий, но рассудительность в его тоне привлекает. – Инструктор просто делает свое дело, что не так? И он прав. Если стрелять, когда злишься, то может случиться что угодно.
Очень занимательно смотреть, как ярость покидает Геттса – как будто кто-то выдернул из него пробку. Он делает пару глубоких вдохов, цвет его лица делается более естественным. Затем он скованно кивает и говорит:
– Черт, кажется, я действительно малость погорячился. Больше такого не повторится.
Светловолосый мужчина кивает и возвращается на свое место, избегая любопытных взглядов других присутствующих. Затем начинает проверять собственный пистолет, который лежит совершенно правильно, дулом к мишеням.
– Мистер Геттс, давайте поговорим снаружи, – предлагает Хавьер – вежливо и спокойно, но лицо толстяка снова искажается, и я вижу, как на его виске пульсирует вена. Он начинает протестовать, но потом ощущает давление взглядов, направленных на него, – все остальные стрелки молча смотрят и ждут. Геттс входит обратно в свою выгородку и начинает сердито швырять снаряжение в сумку.
– Долбаный мексикашка, все бы ему свою власть показывать, – ворчит он, потом направляется к двери. Я делаю вдох, но Хави дружески кладет руку мне на плечо, и я молчу. Дверь за толстяком захлопывается.
– Забавно, что этот козел слушается белого человека больше, чем инструктора, – говорю я. Все мы здесь, не считая Хави, – белые. В Теннесси хватает цветного народа, однако, глядя на тех, кто ходит заниматься в тир, этого не скажешь.
– Карл – болван, и все равно я не хотел, чтобы он приходил сюда, – отвечает Хави.
– Неважно. Нельзя позволять ему так разговаривать с вами, – возражаю я, потому что мне хочется врезать Геттсу прямо по зубам. Я знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, но все равно хочу это сделать.
– Он может разговаривать так, как ему хочется. Преимущество жизни в свободной стране. – Голос у Хави спокойный и приятный. – Но это не означает, что последствий не будет, мэм. Он получит запрет на посещение этого тира. Не из-за того, что он сказал, – просто я считаю его настолько безответственным, что ему нельзя находиться здесь, где могут пострадать другие люди. Нам не просто позволено исключать людей за небезопасное и агрессивное поведение – от нас именно это и требуется. – Хави едва заметно улыбается невеселой, холодной улыбкой. – А если он после этого захочет потолковать со мною где-нибудь на парковке, то пусть себе. Почему бы и не поговорить?
– Он может привести с собой своих собутыльников.
– Это будет весело.
– А кто этот человек, который вмешался? – Я киваю в сторону светловолосого мужчины; тот снова надел защитные наушники. Мне любопытно, потому что он не простой завсегдатай тира – по крайней мере, насколько я могу судить.
– Сэм Кейд. – Хави пожимает плечами. – Нормальный парень. Новичок. Я даже удивился тому, что он вмешался, – большинство людей не стали бы лезть в это дело.
Я протягиваю руку, и Хави пожимает ее.
– Спасибо, сэр. Вы отличный инструктор.
– Я должен делать это для всех, кто приходит в тир. Всего вам доброго, – говорит он, затем поворачивается к стоящим в ожидании стрелкам и рявкает своим сержантским голосом: – Стрельбище чисто! Начать стрельбу!
Когда снова раздается гром выстрелов, я выскальзываю за дверь. Стычка между Хави и Геттсом слегка подпортила мне настроение, но я все равно чувствую себя окрыленной, когда оставляю наушники на стойке снаружи. У меня будет разрешение! Я думала об этом очень долго, колебалась, не уверенная, посмею ли внести свое имя в официальные записи. У меня всегда имелось огнестрельное оружие, но это рискованно – носить его без разрешения. Однако я наконец-то решила, что достаточно прочно закрепилась здесь, чтобы пойти на такой шаг.
Когда я отпираю машину, мой телефон вибрирует, и я едва не роняю его, пытаясь одновременно положить свое снаряжение на заднее сиденье.
– Алло?
– Миссис Проктор?
– Миз [1] Проктор, – машинально поправляю я, потом смотрю, кто звонит, и с трудом подавляю стон. Кабинет школьной администрации. Номер, который мне уже хорошо знаком – хотя ничего хорошего в этом нет.
– Как ни жаль, но вынуждена сообщить вам, что ваша дочь, Атланта…
– Попала в неприятности, – довершаю я за собеседницу. – Значит, сегодня, очевидно, вторник.
Я поднимаю панель пола. Под ней скрыт ящик, достаточно большой, чтобы вместить сумку с пистолетом. Кладу ее туда, захлопываю дверцу-панель, затем прикрываю тайник ковриком.
Женщина на другом конце линии едва слышно хмыкает с неодобрением. Ее голос становится чуть громче.
– В этом нет ничего смешного, миссис Проктор. Директор намеревается вызвать вас в школу для серьезного разговора. Это четвертый инцидент за три месяца, и такое поведение просто неприемлемо для девочки возраста Ланни!
Ланни четырнадцать лет, и в этом возрасте дети вполне предсказуемо нарушают все и всяческие правила, но я не собираюсь этого говорить. Вместо этого просто спрашиваю:
– Что случилось?
Одновременно я обхожу «Джип» и залезаю на водительское место. Мне приходится на пару минут оставить дверь открытой, чтобы рассеялась удушающая жара, царящая внутри: мне не удалось занять одно из тенистых местечек на узкой стоянке при тире.
– Директор предпочла бы обсудить это лично. Вашу дочь нужно забрать из директорского кабинета. Она будет отстранена от занятий на неделю.
– На неделю? Что она натворила?
– Как я сказала, директор предпочитает обсудить это лично. Через полчаса, допустим.
Через полчаса – значит, мне не хватит времени на то, чтобы принять душ и избавиться от запахов тира, но, возможно, это и к лучшему. «Парфюм» с ароматом пороховой гари, возможно, будет мне в самый раз в такой ситуации.
– Отлично, – отвечаю я. – Я приеду.
Я произношу это спокойно. Мне кажется, большинство матерей были бы рассержены и расстроены, но с учетом тех бедствий, через которые мне уже пришлось пройти, этот случай не заслуживает даже приподнятой брови.
Как только я прерываю звонок, на мой телефон приходит эсэмэска, и я предполагаю, что это Ланни пытается сообщить свой взгляд на случившееся, прежде чем я услышу менее приятную официальную версию.
Однако сообщение не от Ланни: заводя мотор «Джипа», я вижу, что на экране телефона мерцает имя моего сына – Коннор. Открываю сообщение и читаю короткий информативный текст: «Ланни подралась. 1». Мне требуется секунда, чтобы расшифровать последнюю часть, но, конечно же, цифра «1» означает победу. Я не могу решить, горд Коннор или сердит: горд тем, что его сестра сумела выиграть, или зол из-за того, что их обоих могут снова исключить из школы? Это вполне оправданный страх: последний год был временем хрупкого затишья между распаковыванием вещей и упаковыванием их обратно, и я не хочу, чтобы это затишье завершилось так скоро. Дети заслуживают немного мира, чувства стабильности и безопасности. У Коннора уже наблюдаются проблемы с тревожностью. А Ланни постоянно встревает в конфликты.
Никто из нас больше не является цельным. Я пытаюсь не винить себя за это, но мне трудно.
Однако ясно, как день, что это не их вина.
Я набираю быстрый ответ и переключаю «Джип» на заднюю передачу. За последние несколько лет я сменила несколько машин – по необходимости, – но эта… эту я люблю. Я купила ее по дешевке за наличные на сайте «Крейгслист» [2] – быстрая и анонимная покупка. Этот «Джип» отлично подходит для неровной лесистой местности вокруг озера и для холмов, которые тянутся до подножия синих гор, окутанных туманом.
