Рената Окиньская
Кумир для Страховидлы

– Снежана!!! – вопил Стас в трубке не своим голосом. – Машина под парами! Я к тебе три раза подходил, а тебя все не было! Задержится рейс, мне же по башке настучат!

– Стас!!! – Заорала я в ответ. – Документы двигаются к тебе с бешеной скоростью, я их с вашим Степкой передала! Так что прекрати истерику!

– Спасибо, Снежик! – с чувством сказал он и отключился.

В таком же духе продолжался рабочий день, то есть в нормальной рабочей обстановке. Мы еще раз встретились с Ингрид на эстакаде ближе к концу рабочего дня. Она вся кипела от эмоций, тусклые волосы, собранные в пучок на затылке, растрепались и лезли ей в глаза.

– Ты чего? – поинтересовалась я, глядя, как она нервно достает сигарету и щелкает зажигалкой. Хоть мы и работали за соседними столами, я была абсолютно не курсе, что же ее так вывело из себя. День был какой-то совсем суматошный, и я то носилась по всей территории, то сидела, с головой погрузившись работу и в принципе не реагируя на внешние раздражители, так что как-то выпала из происходящего.

– Да ну на фиг! – высказалась Ингрид и глубоко затянулась. – Кругом одни кретины! Сначала у себя разобраться надо! А не людей почем зря дергать!

– Ин, по порядку давай…

– Да что по порядку! Занялась Димкиной ревизией, села на всякий случай все перепроверить. Прошуршала все, от и до! И тут Дима является и говорит, что у них пересчет завтра! Я два часа на это угробила! Два часа! Знала б, что завтра снова считаться будут – вообще бы к ней не прикоснулась!

– А я чуть головы у генерала не лишился… – грустно протянул Дима, появляясь откуда-то из-за моей спины.

– Дим! А что у вас вообще за история с ревизией? Вроде считались как люди. Все всё сдали, а у вас опять не слава Богу!

– Да-а… – Дима махнул рукой и мрачно закурил. – Гришунь, прости меня, честное слово! Я с тобой только поговорил, к себе вернулся, ко мне Денисыч подошел. Говорит, так, мол, и так, Дмитрий Иванович, прости, но я шестой сектор не считал совсем. Четвертый и пятый смог, а на шестой сил не хватило…

– Погоди-ка, – встрепенулась Ингрид, – а какого черта вообще Денисыча отрядили склад считать? Дим, у тебя совсем совести нету?!

– Гришенька, ну при чем тут я? Вообще-то Витек считаться должен был. Думаю, это его рук дело.

Мы припомнили – точно, была смена Виктора. Но все равно не понятно, как ему-то в голову такая мысль пришла.

Денисычу было хорошо за шестьдесят. Устроился он кладовщиком, да еще на склад замороженной продукции, по счастливой случайности. Просто срочно нужен был человек, а тут он как раз подвернулся. Сотрудники испытывали к нему уважение, человек в таком возрасте устроился на такую тяжелую, в общем-то, работу. Ситуация у него была сложная, его жена на пенсии, старшая дочь уехала жить за Урал, и к сожалению о родителях вспоминала только по праздникам. Звонила и поздравляла.

Была еще младшая дочь – поздний ребенок, любимый, но очень несчастный. В семнадцать лет она втрескалась в некоего парнишку – любителя девушек, пива и резвых покатушек по ночному городу. На девушке он безропотно женился, как только стало известно, что она в положении, что совсем не мешало ему вести практически прежний образ жизни. Ребенку исполнилось пять месяцев, когда очередная его ночная эскапада закончилась для него трагически и навсегда.

Он ушел, по-глупому оборвав свою не слишком хорошую жизнь, прихватив за компанию случайную женщину, которая, по злому стечению обстоятельств, решила перейти дорогу в тот самый час…

Услышав страшную новость, молодая жена слегла с нервным срывом, от которого так и не оправилась. В попытках утопить свое горе в алкоголе, она случайно утопила там и жизнь, натолкнувшись на подделку, которую ей продали ночью из-под полы в обход закона.

И Денисыч устроился на работу, чтобы хоть как-то не дать погибнуть с голоду своей несчастливой семье. Его уважали и ему сочувствовали. Обычно ему старались давать бумажную работу, которой на складе тоже немало. Тем более, что подорванное невзгодами здоровье пожилого мужчины в принципе внушало опасение, а вот ясность ума у него была редкостная. Ради работы в пенсионном возрасте компьютер освоил человек, да еще как освоил! В холодильник, где температура зимой и летом минус восемнадцать, его старались не отправлять, только в случае крайней необходимости. Поэтому такой, можно сказать, жестокий поступок Вити вызвал у нас просто бурю эмоций.

Дима переждал, пока мы с Ингрид выскажемся по этому поводу.

– Я и сам не понял, почему он так. Тем более что считать он сам должен был, его смена, и вообще… У нас же по правилам завсклада всегда ревизию сами считают. Звонил я этому гаденышу уже несколько раз – трубку не берет. Вообще, на работе уже фиг знает сколько не появляется. Может и болеет, конечно, но хоть отзвониться-то мог! Совсем оборзел! Ничего, я из него это вытрясу. И по башке ему за такое настучу, – Дима сжал могучий красный кулак. – Денисыча спрашивал, почему так вышло – не колется. Говорит, больше некому было. Только твердит, прости Дмитрий Иванович, да прости. Я от него чуть не заплакал сам. А Генерал был злой как черт. Совещание это ни к селу, ни к городу. Узнают о пересчете – скандал будет. У меня аж сердце не на месте.

Мы его поняли. Учредителей у нас имелось аж четыре штуки. Мадам, которая большую часть времени проводила за границей и участия в руководстве фирмой практически не принимала. Двое бизнесменов, имевших доли и в нашей фирме, и в нескольких других организациях, сфера деятельности которых вращалась вокруг поставок продуктов питания. И, наконец, четвертый учредитель.

Как раз его доля была самой большой, что-то около сорока процентов. Наша оптовая база была его единственным бизнесом, хотя (по моему глубоко личному мнению) такой человек, как он, сам заработать денег не мог. По крайней мере, мне не приходило в голову, как это вообще возможно.

Насколько я смогла разобраться, те двое очень старались свести участие этого третьего в делах фирмы к минимуму, ограниченному финансированием. Но это удавалось им плохо. Дело все в том, что тип этот отличался совершенно необузданным взрывным темпераментом и отсутствием какого бы то ни было воспитания. Как при таких данных он умудрился сколотить капитал, для меня оставалось непостижимой тайной.

Так вот он, со своей вспыльчивостью, был скор на расправу. Если он, не дай Боже, будет не в духе и начнет разбираться во всей истории, Денисыча, как пить дать, уволит. А может и Виктора заодно. Что в принципе не так уж и печально – Витю у нас никто не любил. Но и не так уж реально – именно этому взбалмошному учредителю Витя приходился, хоть и дальним, но родственником. Собственно, поэтому он и позволял себе много чего такого, за что остальным, мягко говоря, не поздоровилось бы. А уж если дело доходило до поиска виноватых, то ими, конечно же, всегда оказывались другие.

Мы еще попереживали на эту тему, пожелали Диме ни пуха, ни пера и попросили держать нас в курсе. Мрачный и злой Дима удалился в сторону своего склада.

А через час и в самом деле вспыхнул потрясающий скандал. Бушевал тот самый учредитель, которого Денисыч, а за ним и другие сотрудники, за глаза называли «Поротя», по ассоциации с одним старым советским мультфильмом.

Для всех лиц, которых скандал не касался лично, начальственный гнев представлял собой довольно забавное зрелище. Поротя не мог усидеть на месте от таких новостей. Он выскочил из конференц-зала и носился по всей административной части. Кричал что-то насчет того, что здесь творится произвол, что он этого не потерпит, что научит нас работать. Самое плохое, что он всегда добавлял, что «Виновные будут наказаны», и иногда, довольно часто, и в самом деле штрафовал немилосердно, а то и вовсе увольнял. Причем, как говорится, «без суда и следствия». Если человек попадал ему под горячую руку, шансов у него было мало. Достучаться до разума «Пороти» в момент кризиса возможности не было, а когда кризис миновал, то ответ был один – «решение уже принято». Ибо признавать свои ошибки по его глубокому разумению означало бы – подорвать свой начальственный авторитет.

Был у нас даже как-то случай, когда двое сотрудников что-то не поделили, и один на другого «настучал». Уволен тот другой был буквально сразу. Но, когда остальные сотрудники узнали о таком гадком поступке, на «стукача» началась настоящая травля. У него постоянно терялись документы, ему забывали говорить о важных и срочных звонках, у него начал «глючить» компьютер, а у программистов как раз не было времени, чтобы им заняться. И уж конечно с ним перестали общаться. Беседы смолкали, когда он входил в комнату, зато в спину частенько летели едкие словечки. Он не выдержал и двух недель. Пошел к Пороте, попытался объяснить, что к чему, но был просто уволен следом. О том, чтобы вернуть первого, которого уволили несправедливо – даже мысли не возникло.

В общем, нрав у нашего соучредителя был тот еще…

У остальных двоих характеры были намного спокойнее. Но они взирали на все выверты их партнера философски, кому как не им было знать о его темпераменте. Если уж не получалось отстранить его от очередного собрания, то ему позволялось практически все. А потом, задним числом, устранялись последствия. В общем, все были довольны тем, что они посещают наш филиал не чаще трех-четырех раз в год.

Я во время бури была спокойна. Меня скандал касался с чисто технической точки зрения – ведь это мне предстояло приготовить новую таблицу для подсчета товара, сделать отчет по остаткам и т.п. Я даже начала все это делать потихоньку, ведь и так ясно, что пересчет будет, чего себя задерживать?

А вот Диму мне было откровенно жаль. Досталось ему по первое число. Его вызвали на совещание руководства и устроили первостатейную выволочку. Он грудью защищал Денисыча, и (уникальный случай!), того не уволили. Но Диме это стоило выговора и нешуточного штрафа. То, что он то, в общем-то, и ни при чем – особой роли не играло. Попал под раздачу, что называется. Не уволили его только потому, что тогда возникла бы напряженка с кадрами. Завсклада он был хороший, и четырех своих замов – Виктора, Игоря, Сергея и Пашу, обычно держал в строгости. Работали они посменно, а Дима – в пятидневку. Виктор на связь не выходил упорно, и, если уволить сразу Диму, то останется только трое вместо пятерых. Виктора же Поротя увольнять не пожелал, на что мы все в тайне надеялись, ограничился заочным выговором. И штрафом.

В общем, Дима вышел из конференц-зала, где традиционно происходили подобные мероприятия, красный, как рак, с глубокими тенями под глазами, но несломленный и с победным блеском во взоре.

Он тут же ушел на эстакаду, курить. Я пошла за ним, узнать, что к чему, со мной потянулась Ингрид, еще несколько человек из нашего отдела. Еще парочка присоединилась по дороге. К тому моменту, когда Дима поднес огонек к зажигалке, его обступило плотное кольцо сочувствующих и любопытных.

Дима обвел взглядом вопрошающие лица, изобразил картинную паузу, во время которой пару раз с чувством затянулся, отрешенно глядя вдаль, и, наконец, изрек:

– Ну, более-менее обошлось!

Тут же посыпались вопросы, как все прошло, и что было, Дима охотно отвечал. Сказал, что Денисыча он отстоял, про штраф промолчал. Но я и сама догадалась.

– Много с тебя снимут-то? – спросила тихонько.

– Пятьдесят процентов, – безразлично ответил он.

– Ничего себе!

Дима пожал плечами и наклонился поближе ко мне. Сказал, едва шевеля губами, чтобы кроме меня никто не понял:

– Ты думаешь, я их на пересортице не отобью, что ли? – и хитро-хитро подмигнул.

– Что он сказал? – Ингрид подалась к нам, чтобы лучше расслышать.

– Да ничего, – отмахнулась я, – выразил наше общее мнение по данному вопросу.

– А-а-а, – протянула она и подозрительно посмотрела на нас, но спрашивать больше не стала.

– Кстати, Снеж, – снова обратился ко мне Дима, – нужно будет подготовить док…

– Дим, все уже почти готово, – ответила я, не дав ему договорить, – не первый год здесь работаю! Может, подзадержусь и доделаю сегодня.

– Не может, а точно, – грустно вздохнул Дима. – Считаемся сегодня в ночь!

– Ничего себе! – подал голос один из работников «холодильника».

– Ну, вот так… – протянул Дима, разводя руками. Обернулся, и увидел у себя за спиной Денисыча. Вид у того был такой несчастный, что у меня просто сердце сжалось.

– Ничего, Денисыч! – Дима положил руку ему на плечо. – Все будет нормально! Прорвемся! – И они направились в сторону своего склада, продолжая о чем-то беседовать.

На следующее утро наша фирма представляла из себя еще больший хаос, чем обычно. Спонтанную инвентаризацию начали поздно и за ночь закончить не успели, а с утра начались отгрузки. При этом товар из «холодильника» тоже отпускали, поэтому в результаты подсчета все время добавлялись изменения. Дима ходил всклокоченный и злой, поехать домой в эту ночь ему так и не удалось, ограничился тем, что покемарил пару часов на составленных стульях. В прошлой инвентаризации он участия не принимал – в силу семейных обстоятельств, и итогом такого подсчета явилось во-первых – халатное пренебрежение Виктором своими обязанностями, а во-вторых – полная белиберда в результатах. Поэтому при повторном пересчете Дима проверял в прямом смысле слова каждую запятую. Это существенно увеличивало потраченное время, а после начала отгрузки еще и многим осложнило жизнь, но Дима был неумолим.

Я относилась к этому философски. Что зря тратить нервы, если все равно ничего не удастся изменить? Тем более что мой собственный отдел доставлял мне не меньше забот. Должность, на которой я работала, (специалист по учету товара) по названию совершенно не отличалась от должностей остальных сотрудников нашего отдела.

Всего нас было восемь человек. Вика, Маша и Оксана занимались выпиской, Асель – постановкой товара на приход. Миша, длинный нескладный молоденький паренек, вечно пребывавший в своем мире, и Тонька, маленькая пампушка-егоза обрабатывали электронные заявки. Я же умела делать все перечисленное, а кроме того, занималась ревизиями, отчетами и прочими более сложными вещами. Ингрид была дана мне в помощь, и по факту являлась моей напарницей, хотя прав и обязанностей у нее все же было поменьше.

На деле же так исторически сложилось, что именно человека, сидевшего за моим столом, начальство считало как бы ответственным представителем всего отдела. То есть с недавних пор – меня. Буквально несколько месяцев назад Ульяна, работавшая там до меня, ушла в декрет и мне сообщили, что отныне я буду ее преемницей. Бывшая Ульянина помощница оставаться со мной не захотела, поэтому на нашей фирме появилась Ингрид. Назначили меня совсем недавно, а проработала я тут до этого достаточно долго, поэтому кое-то все еще страдал и мучился от зависти и терзался вопросом «А почему ее назначили начальником, а не меня?».

К одиннадцати часам утра на холодильном складе остались необсчитанными только пятый и шестой сектора, те самые из-за которых и разгорелся весь сыр-бор. Чувствуя, что крыша уже едет, а день еще только начался, я смылась с рабочего места, налила себе кофе и вышла подышать на эстакаду.

Через несколько минут ко мне присоединилась мрачная Ингрид.

– 

Что такая невеселая? – поинтересовалась я.

– 

Да девчонки переругались в отделе. Кому-то надо сходить в холодильник, отнести свежие документы. А они все решить не могут, кому же идти. Пальцами друг в друга тычут и кричат: «Сегодня не моя очередь»! Как будто их на край света посылают!

Вслед за ее словами открылась дверь, оттуда нервным шагом вылетела Маша Коробицина и быстро направилась к холодильному складу.

– Ну вот, нашли козла отпущения, – едко прокомментировала Ингрид. – Гм… Точнее, козу…

– 

Не понимаю, почему они так не любят туда ходить? – пожала плечами я. – На другие склады их просто посылать опасно, застрянут на тысячу лет, а как речь о холодильнике заходит, так все под стол прячутся…

– 

Да просто на остальных складах потрепаться можно, – выразила Ингрид свое мнение, – посплетничать и глазки построить. А в холодильном работают суровые мужчины, им не до болтовни. Ну, про Диму я не говорю… Они там в своей вечной мерзлоте думают только о том, как бы поскорее товар собрать и при этом не напутать.

– 

Может, ты и права, – согласилась я. Ребята в холодильнике и в самом деле были суровыми и с довольно специфическим чувством юмора. Например, на входной двери непосредственно в холодильник была приколота бумажка с надписью: «Заходи – не бойся, выходи – не плачь!».

Мы еще немного постояли молча, Ингрид докуривала, а я допивала кофе. Я жмурилась под яркими, хоть и холодными лучами февральского солнца и думала, как же я все-таки отличаюсь от окружающих меня девчонок! Пожалуй, только Ингрид, может быть, отчасти понимает меня. Ведь еще недавно, совсем недавно я была просто-напросто другим человеком. Человеком, которому и в голову не пришло бы, что на склад можно пойти не только по делам, но и для того, чтобы построить глазки работающим там парням… Да и сейчас я все еще не привыкла, что на меня обращают внимание, проявляют ко мне интерес, и связан он отнюдь не с рабочими моментами… Мы уже повернулись, чтобы уйти, когда услышали за спиной быстрые шаги и странные всхлипы.

Я обернулась на звук и мне на шею тут же кинулась Маша и разревелась во всю глотку.

– 

Маша! – испугалась я. – Маша, что случилось?!

Маша ревела, мотала головой и упорно не говорила, что же произошло. Наверно, что-то из ряда вон, раз Маша сама ко мне обниматься полезла. Она вцепилась в меня мертвой хваткой и продолжала голосить, издавая нечленораздельные звуки. Вокруг потихоньку собиралась толпа. Я пыталась отодрать от себя Машу и выяснить, что стряслось.

– 

Да прекрати же ты реветь, наконец! – вдруг рявкнула Ингрид, да так, что я и еще несколько человек вздрогнули. Я уже открыла, было, рот, чтобы возмутиться и сказать, что так нельзя, но неожиданно поняла, что Маша и в самом деле реветь прекратила.

Она, по-прежнему прижимаясь ко мне, как к последней надежде, подняла полный ужаса взгляд, всхлипнула и произнесла:

– 

Там… Там Виктора … нашли… В холодильнике… Мертвого… – и она снова безутешно заплакала.

Восемь месяцев назад, в июне…

Его переезд стал для меня одновременно и проклятием и подарком судьбы. Мне хватило одного его взгляда, брошенного на меня, одного слова, сказанного мне, одной улыбки, осветившей его лицо, чтобы мое сердце вздрогнуло, потом замерло, а потом бешено заколотилось. Фотограф был привлекателен, сексуален просто до неприличия. На его порочные губы невозможно было не смотреть. Его сильными руками невозможно было не любоваться.

Мало того, он общался так непринужденно, так жизнерадостно, с такой непередаваемой легкостью, о которой я никогда не могла даже и мечтать. Он был полностью, на двести процентов уверен в себе, и поэтому открыт и расположен ко всему миру.

То есть, он был прямо-таки квинтэссенцией того самого типа «плохих парней», к которым меня влекло как магнитом.

Расставшись с ним, я отправилась по своим делам, полностью погруженная во впечатления от нашей недолгой встречи. Перед глазами снова и снова вставал его сияющий белозубой улыбкой образ, его чуть прищуренные глаза, его гибкая и сильная фигура… я старательно отмахивалась от этого, напоминала себе, что такие небожители не для меня, что таким, как я все, о чем можно мечтать – это любоваться, но, увы, не трогать руками.

И я почти себя в этом убедила. И даже спокойно легла спать в тот вечер.

Но вот следующую ночь мне спать уже не довелось. Как оказалось, фотографу вполне хватило суток, чтобы как-то обустроиться на новом месте. Потому, что следующей ночью к нему уже пришли гости.

Точнее – гостья.

О, та ночь наверняка останется у меня в памяти на всю жизнь. Потому, что именно той ночью выяснилось, что комната, в которой спит фотограф, находится как раз за моей стеной. И что стена эта, оказывается, на редкость тонкая. Удивительно, сколько себя помню, я ни разу не слышала ни намека на какую-либо жизнедеятельность из-за стены от наших прежних соседей.

Фотограф же на вторую ночь своего пребывания, хоть и невольно, но напрочь лишил меня сна.

Эта его девушка стонала так сладко, так чувственно, с таким непередаваемым наслаждением, что игнорировать эти звуки не было никакой возможности.

Поначалу я постаралась сделать вид, что ничего такого, что меня это совсем не волнует. Что мысли о том, чем там занимается этот длинноволосый красавец со своей гостьей, вовсе даже и не терроризируют мою голову. Но, черт побери, именно об этом я и думала.

Я хотела было постучать им в стенку, дабы намекнуть, что можно бы вести себя и потише, но отдернула руку. Я лежала в темной комнате и вслушивалась, впитывала эти звуки всем своим существом, не в силах оторваться. Я представляла себе картины их страсти, и в звуковом сопровождении это было почти подглядыванием.

И когда они, наконец-то, накувыркались и затихли, наверное, уснули в объятиях друг друга, я продолжала лежать и грезить с открытыми глазами, снова и снова переживая их страсть.

Я не могу сказать точно, в какой именно момент мой интерес к Фотографу перерос, сначала в слишком сильное любопытство, потом в увлечение, а потом, очень быстро, во влюбленность. Причем влюбленность совершенно необузданную, горячую, напоминавшую лихорадку. Впервые в жизни я поняла, что это такое – потерять голову. Все мое существование как-то незаметно сконцентрировалось вокруг него. Я караулила его у окна, я подстраивала наши встречи на лестничной клетке, я разглядывала в глазок его девушек. А их было много, так много! Девушки приходили на фотосессию, а в придачу к фотографиям получали еще и шикарный бонус – его тело.

Фотограф жил легко, непередаваемо легко. Никому ничего не обещал, никого ни к чему не принуждал, и почти всегда получал то, чего хотел. И, черт побери, я не осуждала его за это!

Я ему завидовала. Он жил, жил по-настоящему, делая то, что ему нравится, и при этом, как мне казалось, никому не причиняя зла. Господи, по сравнению с ним моя жизнь – это пустая комната в заброшенном доме! В ней нет ничего настоящего, ни людей, ни событий, ни желаний… взбалмошные будни на работе, которая мне даже не нравится… Точнее, не было. Потому, что теперь там поселилась одна, но пламенная страсть – Фотограф.

В очередной раз, лежа без сна жаркой летней ночью, ворочаясь как волчок, взбудораженная шорохом, стонами, смехом и скрипом кровати за стеной, продублированными в распахнутое по теплому времени окно, я понимала, что больше так не выдержу. Что я не в состоянии довольствоваться этим – быть свидетелем этих страстей, зрителем, перед которым разворачивалась чужая, яркая, потрясающе интересная, насыщенная жизнь.

Не могу я быть зрителем, не могу! Я и так уже перестала и есть и спать, и думать о чем-либо, кроме того, что там, за стеной – он. Он, и его мир, в который мне так сильно, до боли хочется попасть.

Я вскочила с постели, потная, взъерошенная, со сбившимся дыханием и колотящимся в ребра сердцем. Не могу я так!

Не могу, не могу!!!

Я должна, должна сделать хоть что-то, хотя бы попытаться, иначе я просто-напросто сойду с ума!

Я выскочила из комнаты, заперлась с ванной и принялась полоскать лицо в холодной воде, надеясь хоть немного остудить этот разбушевавшийся во мне пожар. Мне хотелось плакать и кричать при одном взгляде в зеркало. Ну почему, ну за что со мной так? Господи, я ведь даже не против принять и это лицо, и это тело, в которые ты меня поместил, но зачем же, скажи на милость, ты зажег во мне этот огонь?

Ну, жила бы я себе, тихо и спокойно! Так почему же мне приходится страдать, страдать из-за чего-то, что я сама не в силах изменить?!

Зачем, зачем мне моя голова, такая светлая, так легко воспринимающая информацию, хранящая данные, зачем, если я все равно не хочу ею пользоваться?!

Зачем?… Я пару раз стукнулась лбом об змеевик, причем, второй раз очень больно. И задумалась – а, в самом деле, зачем?

Присела на край ванной, оглушенная внезапной мыслью. В конце концов, а кто сказал, что интеллектуальная красота хуже физической? И, если уж на то пошло, неужели я, человек, одаренный умением думать, и причем, щедро одаренный, не смогу ничего придумать в этой ситуации?

Я снова подставила ладони под струю холодной воды. Снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Но уже по-другому, без ненависти, а спокойно, решительно. Внешность – это только один из факторов!

Да, именно так! Внешность – это только один из факторов, помимо нее есть еще много всего. Да и внешность, если на то пошло, тоже поддается корректировке! И я буду не я, если не придумаю, как сделать так, чтобы он, Фотограф, обратил на меня внимание!

Я вытерла лицо полотенцем, вдыхая нежный запах розы и лаванды. Интересно, как мама добивается этого запаха для полотенец и постельного белья?

Я оперлась на край раковины и пристально всмотрелась в свое лицо так, словно столкнулась с ним в первый раз. Ну, здравствуйте, несуразные маленькие глазки! Ну, привет, толстые пухлые губы! А заодно здорóво и бледной коже, и тусклым волосам. И что же мне со всеми вами делать?…

Я вернулась в комнату. Стояла тишина, из распахнутых окон не доносилось ни звука. Похоже, фотограф и очередная его нимфа намаялись, утомились, устали ублажать друг друга… Я постояла немного, прислушиваясь, но так и не уловила ни звука.

Тогда я уселась за стол, включила лампу, достала из ящика тонкую зеленую тетрадку в клеточку, сохранившуюся еще со школьных лет. На первых двух страничках были какие-то несуразные стишки, которые я безжалостно вырвала, чтобы не отвлекали. А потом принялась составлять план действий, причем начала с конца. Первая запись выглядела так:

«Чего я хочу? – Стать любовницей Фотографа.

Как этого достичь? – Стать такой женщиной, которая сможет его заинтересовать.

Как это сделать?…»

Утром, когда на небе уже вовсю сияло солнце, я сидела на подоконнике, обессиленная, и курила, очень надеясь, что в такую рань мама не учует, что я смолю прямо в комнате. Курить она мне в принципе никогда не запрещала, но настаивала, чтобы я это на балконе подъезда, где, по молчаливому соглашению жильцов, была оборудована курилка. Но сейчас у меня просто не было сил идти туда. А, кроме того, некоторое время назад в комнате фотографа опять послышалась возня. Из разговора за стеной, подслушанного через стакан, приложенный к розетке, я узнала, что его очередная красавица собирается отправиться восвояси. И мне, как всегда, из болезненного любопытства, страшно хотелось увидеть, с кем же он тешился на этот раз.

Девушка выпорхнула из подъезда, и я тут же отпрянула, спряталась за тюль. И вовремя. Она обернулась и помахала рукой, лучезарно улыбаясь. Фотограф, судя по всему, тоже стоял у окна, потому, что она еще послала воздушный поцелуй и легкой походкой пошла прочь.

При мысли о том, что он стоит совсем рядом со мной, буквально в нескольких метрах, в джинсах на голое тело, или, может быть, просто в полотенце, а может и совсем без ничего, у меня перехватило дыхание.

В комнату пополз запах сигаретного дыма, и я поняла, что он делает то же, что и я несколько минут назад – курит у раскрытого окна. Черт, чтобы я отдала, чтобы оказаться тогда рядом с ним!

Я вздохнула и тихонько, на цыпочках отошла от окна. Поймала свое отражение в оконном стекле и вздохнула еще раз, намного печальнее, невольно сравнивая себя с той феей, которая только что упорхнула от него.

Она – легкая, тоненькая, высокая, с копной длиннющих черных волос и нежным овалом лица. Стильно одетая, в босоножках на высоком каблучке… М-да. У меня такой обуви сроду не водилось… Эдакая газель с аппетитной попкой, обтянутой джинсами.

Я легла в постель, укрылась простыней. Ладно, пусть так. Пускай сейчас она фея, а я, мягко говоря, совсем наоборот. Пускай. Я все равно своего добьюсь! В конце концов, у меня мама профессор, папа доцент, и сама я далеко не дурочка. Головой пользоваться умею. Раз уж я от природы не задалась, значит, буду творить себя сама!

Я все равно своего добьюсь! Я получу Фотографа, я буду с ним. Я сделаю так, чтобы он сам этого захотел. Или повешусь, к чертям собачьим!

Я закрыла глаза. Неожиданно мне стало спокойно. Все словно встало на свои места. Я превратила свою неутоленную страсть в задачу, которую необходимо решить. А решать задачи, даже самые сложные, я всегда умела… и эту решу, вот так!

Я своего добьюсь!

Запись в красной тетрадке.

«Денчик!

Вот прошел почти месяц с тех пор, как я влюбилась в С. Так зовут этого фотографа. Весь этот месяц я просто схожу по нему с ума! Я все никак не могу набраться смелости и договориться с ним на фотосессию. К нему ходит столько девчонок, и я так боюсь, что стану просто одной из них! А я хочу быть для него больше, чем просто очередной подружкой на ночь! Я хочу стать для него всем! А он должен быть моим, и только моим!

Эти его девки меня бесят! Они висят на нем, они липнут к нему. А он должен быть моим! Ведь я ничем не хуже! Я тоже красивая, и если бы захотела, то давно бы уже оказалась в его постели! Но…

Знаешь, мой дорогой, с тобой я могу быть откровенной, я просто не могу решиться. Когда я вижу его, у меня внутри все замирает, и я тупею и двух слов связать не могу! Мне удалось пару раз поговорить с ним, и оба раза это был такой позор! Я мычала что-то, и в голове вообще ни одной мысли не было. Он, наверное, решил, что я просто дурочка… но ничего, я еще дождусь своего шанса!

Мне надо просто успокоиться и взять себя в руки. Чтобы в следующий раз уже я задавала тон нашему разговору. Мне надо заинтересовать его, и пока что я ломаю голову над тем, как это сделать.

Кстати, тут такой прикол! Похоже, эта дура, Страховидла, тоже по нему сохнет. Я недавно заметила, что она стала сама не своя. На работе залипает часто, забывает о чем ее просили, все о чем-то думает… Но дело не в этом. Я видела, как она покупала себе обруч, хула-хуп, и гантели. Она меня не заметила тогда, и я вовремя спряталась, чтобы она не видела, как я ржу над ней. Вот дура-то! Ее фигуре в принципе ничто не поможет, а даже если и поможет, то все равно, с такой рожей можно только вешаться! О том, что ей скоро тридцать, я вообще молчу! Ну или почти тридцать, неважно, главное, что поздно уже за голову браться.

Я видела, как Страховидла подглядывает за ним из окна, когда он вел к себе очередную девку «на фотосессию». Мне тогда так хотелось выцарапать этой твари глаза, что внутри все аж кипело. Но потом я увидела, как эта уродка за ними подглядывает, и мне прямо легче стало, почти что весело. Неужели она себя реально в зеркале ни разу не видела?