Регина Грёз
Конфетки, бараночки…
Глава 10. У самовара
Пока Ольга Карповна выбирала продукты и советовалась с братцем насчет будущего замужества, Зарубин привел меня в местную столовую, которой заправлял его старый приятель Антон Терентьич Перлов – большой знаток русских самоваров и китайского чая.
В первой большой комнате обедал народ попроще – ямщики и разнорабочие, во второй потели над стаканами приказчики и мастера, мелкие купцы.
Матерые волки торговли вроде Григория Артамонова и Зарубина приглашались в отдельный кабинет, угощения подавал им сам хозяин – пожилой, степенный старичок с добрыми, лукавыми глазами.
В горнице было жарко натоплено, пахло мытыми полами, апельсиновыми корочками и хвоей. Я шмыгнула носом и вслух отметила этот приятный факт, а Зарубин пояснил, что Антон Терентьич из староверов и на дух не переносит табака, а также не терпит пьянства и разгула. Потому в его заведении всегда чистота и порядок. Люди его уважают.
– Располагайтесь, Алена Дмитриевна! Вот сюда, поближе к нашему водогрею.
– Как забавно вы называете самовар, – улыбнулась я Зарубину.
Мне захотелось эрудицией блеснуть.
– А вы знаете, что первые самовары в России стали выпускать на уральских заводах Демидова?
– А не в Туле часом? – усомнился Зарубин, приглаживая волосы у зеркала в ажурной раме на стене. – Бывал я у одного тамошнего купчика в гостях, так целую коллекцию самоваров видел, разного качества и и форм. И медные яичком и цилиндрические на лапах звериных, и позлащенные репкой… Но чая вкуснее, чем у Терентьича нашего пивать не доводилось. Да скоро сами узнаете!
На краю стола, на круглом расписном подносе пылал жаром высокий, серебристый сосуд, поверх которого примостился фарфоровый заварочный чайник с широким горлом.
– Сосновыми шишечками топлен, оттого особенно духовит и здоровью полезен, – похвастался Антон Терентич, ставя передо мной блюдо с пирогом.
– Курник ныне хорош удался. Как чуял дорогих гостей, в шесть слоев начинку собрал.
Также на столе скоро появились соленые огурчики и грибки, сырная и колбасная нарезка, розоватые ломти окорока.
– «Ерофеича» не угодно ли по стопочке для аппетиту?
Зарубин милостиво кивнул и вопросительно покосился на меня.
– А что за напиток? – невинным тоном спросила я, делая вид, что любуюсь мягкими бубликами в медовой глазури.
– Настоечка горькая травяная. По легенде этим средством некий лекарь-самородок графа Орлова исцелил от желудочной тяжести. И пошла о ней слава по всей Руси.
– Надо попробовать, – вдохновилась я. – Какие же травки входят в состав?
– Любопытная вы женщина, – похвалил Зарубин, – во все вникнуть желаете. А давайте мы Антона Терентьича сейчас спросим. Мил человек, хватит тебе хлопотать, посиди с нами, побеседуй.
– И то ладно!
По словам хозяина чайной единого рецепта «Ерофеича» быть не может, поскольку в него кладут «травы местные, где какая растет и от земли силу имеет».
– Китайскую траву (женьшень) брать можно, а сойдет и наш зверобой, и калган с ромашкой, полынь и анис. Травку следует измельчить и залить чистым спиртом иль самогоном, крепко закупорить и взболтать, далее поставить недельки на две в прохладное темное место, процедить через холстину.
Как и следовало ожидать, для меня «ерофеич» оказался чересчур крепким, потому Зарубин велел принести еще фруктового ликера к чаю. Но и того я лишь пригубила, не шел у меня из ума Данька-подмастерье.
– Илья Гордеевич, как бы мальчику с нашего стола послать бубликов и кусок пирога?
Зарубин посмотрел на меня строго, без привычной всезнающей ухмылки.
– Надо же, памятливая барышня… Я распоряжусь!
Только мы начали пробовать угощенье, как за дверьми послышался шум и возмущенный женский голос. Немного погодя в комнату протиснулась Акулина Гавриловна в щегольском капоте и ярком платке на плечах. Увидев меня, тотчас всплеснула руками, и заговорила с наигранной радостью:
– Фух, запарилась! Ну, слава те Господи, нашлась пропажа! А уж я их по всему берегу рыскаю, Ольга меня напужала, мол, куда Алена Дмитриевна, задевалась… Илья Гордеич, светик, дозволь водички хлебнуть, не дай пропасть христьянской душе.
– Уж коли пришла, садись, матушка, места всем хватит! – сдержанно пригласил Зарубин.
– Благодарствую!
– Да отведай наливочки, огурчиком закуси.
– А вот пряники заварные к чаю, – гостеприимно поддакнула я, нисколько не жалея, что наш тета-тет с Зарубиным нарушился. Беспокоят меня его разбойничьи очи, тревожат сердце.
– Спасибо, – поклонилась мне Акулина Гавриловна, – губа-то не дура, язык не лопатка, знает, где сладко. Но и от «ерофеича» не откажусь.
Надо признать с Жигулиной наш разговор бодрее пошел. Илья Гордеевич за чашкой чая даже деловыми планами поделился, дескать, приглядел в Подмосковье заводик фарфоровый, да владелец высокую цену ломит.
– Мне бы партнера надежного в долю взять, уж я бы развернул производство. До чего ж обидно – простаивают цеха, рабочие по домам сидят, копейки считают, а вокруг отменная глина – из грязи можно делать деньгу.
– Жену вам надо с дорогим приданым, – улещала Акулина Гавриловна. – Дома покой да ласка, притом полный кошель. А уж детишки пойдут… и-и…
Зарубин засмеялся, подперев кулаком висок.
– Эту песню я от тебя, матушка, слышу который год да все без толку. Ведь уже был промеж нас разговор – на одних деньгах не женюсь, за обиду это себе почитаю. Ты бы лучше Алене Дмитриевне доброго мужа нашла, чтобы оберегал и заботился. Порывы душевные усмирял.
Я и так сидела как на сосновых иголках, чутко прислушивалась к разговору, а после этих слегка насмешливых слов вовсе разыгралось ретивое.
– А с чего вы решили, что мне нужен муж и по жизни указчик? Я сама могу за себя постоять, а где нужна помощь, у друзей совета спрошу или найму специалистов. Вот вы про завод сейчас рассуждали, так можно неспеша обсудить. Как раз ищу интересное предприятие, куда свободные средства вложить. И прошу заметить!
Я значительно подняла указательный палец вверх.
– Не ради баловства, а для получения прибыли пусть в долгосрочной перспективе. Так что, предоставьте мне, Илья Гордеевич, развернутый бизнес-план, то бишь финансовые выкладки производства и продажи русского фарфора. Изучены ли вами рынки сбыта и спрос в регионе? А, может, намерены в ближайшее зарубежье вывозить посуду и сувениры? Имеются ли в Москве торговые площади или рассматриваете аренду?
Акулина Гавриловна чересчур шумно отхлебнула чай из блюдечка и вдруг поперхнулась. Тогда Зарубин энергично похлопал ее по спине и, обернувшись ко мне, заметил:
– Чувствуется в вас торговая жилка, Алена Дмитриевна! Я бы не прочь поближе с вашим дедом сойтись. Хваткий, должно быть, купец.
И ни слова про фарфоровый бизнес-план, наверно, не принял мое предложенье всерьез. Ну, еще бы, чего опытному дельцу связываться с одинокой, импульсивной женщиной средних лет, которая на улице заступается за маленьких подмастерьев. Вот с Егором Семеновичем мог бы другой разговор образоваться.
За третьей чашкой чая в комнату к нам ввалились новые гости – Григорий Артамонов и Ольга Карповна, после церемонного приветствия подсели к нашему самовару, начали с Зарубиным вести переговоры по продаже муки и растительного масла. Тут я осторожно спросила, о каком масле речь – горчичном или конопляном.
Стало принципиально интересно, научились ли россияне в середине XIX в. использовать семена подсолнечника для выработки этого продукта. Успокоил меня Зарубин, начал пальцы загибать:
– На моих складах масла пять сортов: подсолнечное, льняное, прованское (оливковое), рапсовое и горчичное, а также толика самого дорогого орехового для гурманов держим.
Оказалось, у Зарубина не только мельницы под рукой, так еще и маслобойный заводик в Воронежской области. А еще лесопилка и мануфактурное предприятие. Как такого человека не уважать? И ведь не сидит в кабинете, сам мотается по округе, носом землю роет, не боится в глине испачкать дорогое пальто, вот уже и фарфоровый завод присмотрел.
Пока я разламывала пирожок с груздями, искренне намереваясь съесть только половинку, хозяин чайной Антон Терентьевич затеял для нас увеселительное мероприятие. Поклонившись, вошли в кабинет два паренька с балалайками и уже знакомый мне Вася с гармошкой. Вот это сюрприз! На всех троих чистые косоворотки с вышивкой и высокие хромовые сапоги, начищенные до тусклого блеска.
При виде песельников Зарубин откинулся на стуле и вальяжно махнул рукой.
– Жги, ребя! Растряси душеньку.
Никогда прежде не доводилось бывать на живых концертах ансамбля народной музыки, а по телевизору и на гаджетах совсем иначе балалайка звучит, в этом я только что убедилась. Когда Вася заиграл, я сразу деда Егора вспомнила, тот мастер был песни петь под гармонь.
– Ах, вы сени, мои сени,
Сени новые мои,
Сени новые, кленовые,
Решетчатые!
У Васи голос молодой, звонкий, сам он раскраснелся, хорошенький, словно с картинки. Не одну меня проняло, сваха наша рюмочку пустую о блюдце брякнула, вскочила, давай турнюром вертеть, плечами трясти, каблуками пощелкивать. И вдруг раскатилась орехом:
Пошла плясать
Наша Акулина
Наперед ее фагот,
Сзади мандолина. Ох, тюх! Тюх! Тюх!
Разгорелся мой утюг.
Вот так у нас и до частушек дело дошло. Мужчины хохотали в голос, глядя на выкрутасы гражданки пенсионного возраста. Артамонов даже заметил Зарубину:
– Брат-то наш «Ерофеич» каков, а? И старушку в молодушку превратит.
Степенная Ольга Карповна Ляпунова по обыкновению зевала и снисходительно улыбалась, полные щеки ее лоснились – у самого самовара сидит, дует на горячий чаек в блюдечке, второй кусок курника уплетает. Не до танцев.
– Ну, будя, будя! – приказал Зарубин. – Давай потише, пост все-таки, не надо хозяина обижать, ишь убрался от нас Терентьич, боится греха.
Ребята поняли, прониклись, и тут же затянули унылую песню, про то, как во поле береза стояла и вздумали ее заломати ради гудочков. Я отлично знала слова и начала подпевать без стеснения. Зря, что ли, ходила на курсы вокала в родном городе? И педагог меня всегда хвалил.
Быстро я приладилась к Васиному тенору и закончила куплет по высшему разряду. Зарубин внимательно на меня посмотрел и, придвинувши ко мне стул, тихо сказал:
– Много же вы талантов прячете, Алена Дмитриевна! Не откажите просьбе, спойте свою любимую…
Я в притворном смущении развела руками.
– Песен хороших много, любимых тоже хватает. Чем бы вас порадовать, Илья Гордеич? Хм… что ж, я начну, а ты Вася подхвати мотив.
– Попробую, Алена Дмитриевна! Я все нонешние песни на зубок знаю.
И так глазищами синими полыхнул, что неведомая сила меня подхватила со стула. Вообще, стоя гораздо удобнее петь. Отчего же людей не развлечь, себя не показать?
Я вышла из-за стола и направилась к музыкантам.
«Эх, Васенька, об заклад биться готова, что не знаешь ты этой мелодии… И стихи Михаил Исаковский в 1946 году написал».
– Словно замерло все до рассвета, дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь – только слышно, на улице где-то одинокая бродит гармонь.
«А молодец Вася – угадал мотив, и балалаечники подтянулись!»
Кажется, ни на кого не смотрела, так проще поется, однако успела приметить, что Зарубин позу переменил, уже не расслабленно на стуле сидел, а навалился на стол, подавшись вперед, не сводил с меня горячего взора да пощипывал усы.
А мне-то что? На последних словах я театрально прислонилась к Васиному плечу и погладила ремень его гармони, вроде бы так сценарий песни велит.
– Может, радость твоя недалеко,
Но не знает, ее ли ты ждешь,
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?!
Закончив выступление, я раскланялась с улыбкой по русскому обычаю и спокойнешенько пошла на свое место.
«Вот теперь можно с чистой совестью и пирожок доесть. Заслужила!»
После короткой паузы – какой меня ждал фурор! Артамонов что-то благодушно гудел в бороду, Акулина Гавриловна кудахтала и все норовила в ухо поцеловать масляными губами.
– Соловушка наша, вот так уважила! Хитра, хитра…
Даже вечно сонная Ляпунова жмурила покрасневшие глаза и прикладывала к ним край вышитого платочка, неужели прослезилась? Хозяин заведения Антон Тереньич приложил руку к груди.
– Благодарствуйте, барыня!
Зарубин подозрительно молчал, приподняв уголки губ в задумчивой улыбке. Дальше еще чуднее пошло. Вася опустил гармонь на стул, достал из-за пояса глиняную свистульку в виде оленя. Я заинтересовалась. Помню, дед подарил бабе Шуре целый набор расписных коньков, долго стояли на вязаной салфеточке в шкафу.
– Вася, покажи! Это не филимоновская работа случайно?
– Нашенского мастера из Заболотья. У нас много умелых гончаров.
Свистулька упала мне в руки, но едва принялась рассматривать, Зарубин у меня ее перехватил.
– Простите, Алена Дмитриевна! Сейчас верну.
И сам к Васе обратился:
– Где твоя деревня стоит? Часом не близ Речиц, где фарфоровый завод Сыромятникова продается?
– Речицы от нас в тридцати верстах будут. Мужики прежде на торфоразработках промышляли, топливо заводу давали.
– Вот оно как! – буркнул Зарубин. – И торф есть и шпат полевой, кварц, и ценная голубая глина в достатке, а мощность простаивает. Мне бы еще полсотни тысчонок для покупки пресса и станков точильных, уж я бы развернулся.
– Разве банк не дает кредит? – тихо спросила я.
– Проценты тяжеловаты, – вздохнул Зарубин, – да я, может, к лету решусь.
И возвращая свистульку, нарочно положил свою теплую большую ладонь поверх моей. И как бы между прочем сказал негромко:
– А что, Алена Дмитриевна, если вы так любопытны к торговым делам, не желаете со мной до Нижегородской ярмарки прокатиться?
Я раздумывала пару секунд, потом твердо ответила:
– Предложение заманчивое, но вынуждена отказаться. Из поездок принято домой возвращаться, а у меня пока своего угла нет. Только намерение недвижимость в Москве приобресть, чем и планирую заняться в ближайшее время. Так что заранее приглашаю на новоселье, Илья Гордеевич.
– Непременно буду!
И пальчики мои крепче пожал, а вторую руку положил на спинку моего стула. Только мне не понравился этот жест собственника, пришлось взбрыкнуть и стул резко подвинуть в сторону. Аж ножки заскрипели по дощатому полу.
– Что-то жарко стало! Спасибо за угощение, Антон Терентьич, – царские у вас пироги. Не пора ли нам выезжать, Ольга Карповна?
«Ты уже носом клюешь, голубушка!»
Ляпунова призыву моему тотчас вняла, принялась с родственником прощаться да что-то наказывать второпях Акулине Гавриловне. Я к Васе подошла – свистульку отдать, так он не взял.
– Подарок вам, Алена Дмитриевна! У меня еще есть.
И вслед за товарищами скрылся в дверях, а я замялась у вешалки. Зарубин подкрался неслышно, помог мне надеть пальто и, запахивая его края, почти обхватил ручищами. Не успела возмутиться, как горячо шепнул в самое ухо:
– Приглянулся тебе Васька из Заболотья?
– А вам-то что!
– Хочешь, увезу в местечко, где ребята почище его на гармони играют, а уж песни поют – до печенок пробирает… Прямо сейчас увезу! Ну? Решай, лапушка!
– В другой раз, Илья Гордеевич, – жалобно пропищала я, потрясенная таким фамильярным обращением и предложением.
– Али ты меня боишься, Алена… Дмитриевна?
И усами дерзко щеку пощекотал.
Я с трудом перевела дух и как могла внятно ответила:
– Вы немного пьяны, Илья Гордеевич, я бы не против с вами побеседовать на трезвую голову. А сейчас мне пора ехать…
– О том и речь! Звери мои у крыльца копытами землю топчут. Твое слово, светик!
Вот разошелся! И смех и грех. Честно скажу, колебалась не на шутку. Распалил, раззадорил разбойник этакий, да еще ямочка на подбородке тревожит…
Но тут вмешалось мое фамильное третьяковское упрямство и бунтарский дух.
– Усы у вас больно колючи, Илья Гордеевич! А у меня кожа нежная.
Я чудом умудрилась развернуться в его руках, вытянулась в струнку и, пламенея всем телом, задела губами заветную ямочку, потом ниже подбородка в шею чмокнула, уже не глядя, и со всей силы рванулась прочь.
Не помню, как выбежала на улицу, запрыгнула в коляску Ляпуновой, ни жива не мертва, забилась в уголок. Сердце прыгало, как у зайчишки, который едва от охоты убрался.
– Что вы так дрожите, Алена Дмитриевна? – вяло поинтересовалась Ляпунова. – Меня после чая завсегда в жар бросает.
– Так вы пять чашек выдузили, почтенная Ольга Карповна, а я всего две… или три…
– Вы разве за мной считали, Алена Дмитриевна? – насупилась она.
– Да шучу, я шучу! Вот мне кулечик с изюмом Антон Терентич на прощанье сунул, не желаете угоститься? И давайте уже без церемоний.
– Желаю. Давайте.
Ссориться с Ляпуновой из-за чайной арифметики мне было не с руки. Я сунула в рот крупную, прозрачную, словно из янтаря, изюмину и, прижав ее языком, погрузилась в сладкую негу, прикрыла веки.
Пока повозка наша тряслась по ухабам впотьмах, Зарубин виделся мне то в образе сильномогучего богатыря Ильи Муромца на крепком мохноногом коне, а то плечистым молодцем с серьгой в ухе, как вольный казак Степан Разин. Знать бы, какое сам обо мне представление составил.
Добравшись до знакомого тупичка в Голутвинском переулке, мы с Ляпуновой подобрали подолы и бегом по доскам в дом. Шутка ли, пять стаканов чаю выдуть! Ну, я-то всего два или три, поэтому путь в клозет хозяйке уступила.
Потом наскоро умылась и упала спать в мягкую перину. На сей раз кентавры во сне моем носили серое двубортное пальто и белые суконные картузы. Разбирались в сортах муки-крупчатки и маслобойку изобретали. Предлагали на крутой спине покатать, но я трусила и немножко смущалась.
А проснулась я от бурного сотрясения перины. В ногах у меня сидела Акулина Гавриловна с расписным деревянным коробом в маленьких, крепких руках.
– Время ли спать, матушка! Такие дела творятся…
– А? Что случилось? Пожар? Наводнение? – спросонья лепетала я, напрасно стараясь вынырнуть из пухового одеяла.
– Заглотил-таки наживочку наш налим! – с восторгом сообщила сваха.
– Кто-о?
– Клюнул Илюшенька! – подмигнула Акулина Гавриловна. – Как ты давеча от него сбежала, так меня в кабинет силком затащил и давай вопрошать, откуда ты есть да какого чина… А глазищами так и пышет, так и пышет. Ох, страсть!
– Ф-фух… Во дает.
– Ты однако ж даешь, матушка, – она снова с энтузиазмом тряхнула кровать – И учить не надо, сама знаешь, чем мужчину привадить. А уж как пела, как ручками взмахивала и очами водила – ну, гроза!
– Да я что? Я ничего.
– Подарок тебе велел передать. Самолучшего китайского чая и конфет. Да чайная пара аглицкого тонкого фарфору. «Чтоб помнила Зарубина» – говорит. «А вернусь с ярмарки – в гости приду, вместе чайку выпьем». Ясен намек? Коли поладите, там меня, грешную, не забудь, – тараторила довольная сваха.
– Да погодите вы! – завопила я. – К чему такая спешка, я бы еще поспала.
– Можно ли спать, если кавалеры уже час дожидаются, – упрекнула Акулина Гавриловна.
– Какие кавалеры? – всерьез испугалась я, размышляя, не нырнуть ли обратно в перину. – Никаких кавалеров не заказывала.
– Перекатов явился чуть свет, домогается твоей душеньки, а с ним еще какой-то длинный, сутулый охальник. Тросточкой своей мне юбку чуть не поднял и в смех.
– Э-эм, Самарский, наверно? – припомнила я. – И чего им надо?
– И то верно, Самарским назвался. А тебя зовут квартиры смотреть за рекой.
– Ой, точно! Я же просила Сергея Петровича поискать мне дом… Но зачем он Самарского приволок? Акулина Гавриловна, позови Анисью, чтобы одеться мне помогла, а гостям передай, что скоро выйду.
– Значит, задумала съехать от нас, голуба? – печально вздохнула сваха.
– Это еще вилкой по киселю писано, – усмехнулась я, подтягивая на плечо сползающую сорочку. – Однако готова к любым приключениям и приятным сюрпризам.
Глава 11. Поиски дома
Ольга Карповна еще нежилась в постели, а потому я не стала затруднять Анисью завтраком и предложила кавалерам немедленно отправиться на осмотр объектов московской недвижимости.
– Перекусим где-нибудь по пути!
Лаял пес на цепи, петухи во всю ивановскую драли горло, когда мы выехали со двора Ляпуновой на поиски приключений. Легкий рессорный тарантасик Самарский раздобыл. Перед въездом на мост в колесе что-то хрустнуло, и Самарский вместе с кучером соскочил посмотреть.
– Зачем вы его пригласили? – шепотом спросила я у Перекатова.
– Узнал, что подыскиваю для вас квартиру, вцепился просто как репей. Самый натуральный репей! – возмущенно оправдывался Сергей Петрович.
– Но речь ведь о доме шла, а вовсе не о квартире…
– Полагаю, вы все варианты желаете посмотреть, – мягко улыбнулся он.
– Истинный риэлтор! – вздохнула я. – И все же мечтаю о своем домике, ну, примерно, как у госпожи Ляпуновой, только поближе к центру и чтобы гостиная больше, а сараи во дворе вовсе не обязательны.
– Право, такое затруднение – выбор! – лукаво протянул Перекатов. – «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» В Малом театре завтра Гоголя ставят, позволите пригласить вас, Алена Дмитриевна?
– Искуситель! Это вы намекаете, что мне опять в гостинице ночевать?
Вместо ответа Сергей Петрович припал к моей руке дружеским поцелуем, но я только посмеивалась, вспоминая медвежьи объятия Зарубина возле вешалки в чайной.
Вернувшийся в коляску Самарский окинул нас ревнивым взором и бросил мне на колени колючую веточку с крохотными розовыми бутонами. Неужели таким манером надеется расположение заслужить? А все же давно мне цветов не дарили. Приятно…
– Спасибо, Алексей Павлович!
Теперь уже Перекатов кряхтел от досады, что сам не догадался услужить. Зато Самарский приосанился и сделал глазки. Я же как роза цвела, купаясь в мужском внимании. А потом пошли недоразумения.
Первым делом осмотрели мы помещение на Цветном бульваре в четырехэтажном красивом доме со швейцаром при входе, но мне показалась странной цена, всего пятьсот рублей. Выяснилось, что предлагается годовая аренда, а купить квартиру в Москве нет возможности. Все владельцы больших домов сдают комнаты и квартиры внаем.
Я поблагодарила спутников за увлекательную экскурсию и уточнила запрос. Дальше мы проехались по Тверской, завернули в Камергерский переулок, оценили владения сенаторов и генералов, немного устали и решили наведаться в приличное заведение пообедать, раз завтрак сегодня не задался.
Перекатов звал снова к Тестову или в «Эрмитаж», открытый французом Оливье, Самарский же нахваливал Большой Московский трактир Гурина.
«Ах, каких там поросят подают… Последние месяцы жизни их нарочно жирными сливочками кормят».
Так я остановилась на трактире Гурина, где еще не бывала. Заведение устроено с размахом. Под высокими потолками блестели роскошные люстры.
Чернобровые молодцы – половые словно летали над полом в белоснежных рубахах. Один умудрился в каждой руке на двух пальцах нести по увесистому на вид чайнику.
Близ камина, сдвинув столы, что-то бурно обсуждали господа с растрепанными шевелюрами в расстегнутых пиджаках. Пол был усыпан исписанными листами бумаги в чернильных кляксах.
– Издатели куролесят! – небрежно заметил Самарский. – Это Петухов. Бульварная пресса. Опять будут смаковать, как ротмистр Козлович был замечен у черного входа вдовы советника Гребеньковой или как на Хитровке избили и ограбили богатого иностранца. А что он в Хитровке забыл, спрашивается? Ндравы русские изучал… Так получи по щам и сусалам.
– Фи, Алексей! – поморщился Перекатов. – Откуда ты берешь эти грубые выражения?
– Вы разве против народной речи, Алена Дмитриевна? – обратился ко мне Самарский за поддержкой.
– Ни в коем разе! Однако во всем надо меру знать, – уклончиво отвечала я.
– Золотые слова, – ободрился Самарский. – Позвольте ручку…
– С вашими церемониями оставите даму голодной! Лучше посоветуйте лучшие блюда в меню.
Мужчины переглянулись и жадно принялись обсуждать кушанья.
После шумных переговоров мы заказали стерляжью уху и молодого можайского поросенка под сметаной и хреном, а также белого рябчика в соусе с овощами. Причем к каждому блюду Самарский с видом знатока подбирал особую закуску и хмуро наставлял полового:
– Принеси-ка нам, любезный, паштету из гусиной печени да заливное говяжье…
– Студень «Саратовский» смею рекомендовать-с… – не отставал половой.
– Горчицу к нему не забудь и зелень!
– Как можно-с? Помилуйте!
– Да рыбки соленой подай и буженины порежь…
Самарский вопросительно косился на меня, словно спрашивая дозволения расширить список. Я с важным видом изучала колечко на пальце и нехотя добавила известную фразу из советской комедии:
– «Почки заячьи верчёные, головы щучьи с чесноком, икра чёрная, красная, и заморская – м-м-м… баклажанная…» Да чего скромничать, один раз живем – тащите все!
Половой растерянно глянул на меня, потом виновато пожал плечами:
– Простите покорно, барыня! Таких блюд не держим-с. Почки только телячьи имеются, а щука в печи ныне целиком томится. Прикажете подать?
– На сегодня, пожалуй, довольно. Шучу, граждане-господа! Что пить будем?
Мужчины предложили оценить известную у Гурина водочку на смородиновом листе, также я выбрала грушевый компот и медовуху. Каждое блюдо и напиток я планировала только попробовать, разумеется, но это как уж получится. Не зарекаюсь.
Между тем в зале прибавилось народу. Грузно ступая, вошел дородный мужчина в огромной шубе, за ним парочка чиновников, судя по мундирам, следом тонкий чисто выбритый господин с моноклем на цепочке. Пока мы ждали поросенка и закусывали винегретом, Самарский вертелся ужом, разглядывая публику и вдруг сорвался с места к издательскому кружку.
«Наверно, знакомого встретил, еще одного должника».
Но вернулся к нам с хорошими новостями, о коих начал взахлеб докладывать:
– Кажется, смогу вам угодить, Алена Дмитриевна. В Дурновском переулке возле Спаса дом продают. Старая владелица на Крещенье скончалась в деревне, молодой наследник за границу спешит, лечиться на водах. Только дорого просит, черт! Восемьдесят тысяч серебром. Это ж какие деньжищи!
– Едемте смотреть, – загорелась я. – Только меня название смущает – Дурновский переулок. Нет ли рядом скотобойни или какого-то вредного производства?
– Совершенно зря пугаетесь, Алена Дмитриевна, – сообщил Перекатов. – Улочка названа по имени владельца одного из первых больших домов, а еще известна, как Малый Арбатец. Старая улочка, историческая, можно сказать.
Закончив с обедом, Самарский попросил знакомого журналиста проводить нас к дому. Первое, на что обратила внимание – покосившаяся ограда в пятнах лишайника и ветхие ворота, железные вершины столбов покраснели от ржавчины.
Возможно, дом был также запущен, но место мне понравилось, усадьба располагалась на возвышенности, имела небольшой сад, как я и мечтала. Сквозь щели в заборе на улицу торчали ветки сирени и яблони. Красиво здесь будет в мае, когда деревца зацветут.
В ответ на наш стук в ограде стояла прежняя тишина, не слышно собак, никто не спешил отворять. Спутники мои начали спорить и ссориться. Сказался дерзкий нрав Самарского, который уже хотел перелезть через забор и хорошенько тряхнуть обслугу. От Перекатова же в данном мероприятии требовалось только подставить спину, но тот категорически отказывался.
Глядя на их возмущенные физиономии, журналист-провожатый хитро улыбнулся и принялся что-то черкать в блокноте карандашом.
– Ты не фельетон ли вздумал на нас писать? – вспылил Самарский. – Приличных людей на всю Москву намерен ославить? Ну, я тебе покажу!
И засучил рукава, потрясая в воздухе кулаками. Я пыталась успокоить мужчин, но мне велели оставаться в стороне и ждать благополучного исхода. Вместо этого я тихонько пошла вдоль забора, завернула за угол, а там скоро обнаружила шаткую доску, сдвинула ее вбок и протиснулась внутрь.
Хотелось доказать спорщикам, что способна сама решить вопрос. И чуть было не пожалела о содеянном, потому что пришлось продираться через кусты в поисках мощеной дорожки к дому. К счастью под яблонями обнаружилась старая скамейка, я села на нее и принялась щепочкой счищать с сапожек налипшую глину.
Вдруг рядом послышалось сердитое сопение. Я вскинула голову и увидела высокого, прямого как палка старика с пышными, седыми бакенбардами и белой, раздвоенной треугольниками бородой.
Заложив руки за спину, он сурово спросил:
– Вы как сюда попали? Кто пустил?
– Я пришла посмотреть дом.
– А что на него смотреть, здесь не музейон. Извольте сей же момент покинуть господские владения.
– Вы хозяин? – уточнила я.
– Хозяева нынче в отъезде, – прорычал старик, делая шаг в мою сторону.
Я медленно поднялась со скамьи, поправила длинный подол платья и вежливо спросила:
– Дом выставлен на продажу? Я бы хотела его осмотреть и принять решение о покупке.
– Не морочьте мне голову, сударыня, – гневно перебил старик. – Где это видано, чтобы солидные персоны как воры пробирались в ограду и скрывались в кустах.
– А как быть, если ворота не открывают? – в ответ напустилась я. – Друзья мои уже полчаса топчутся за оградой. Вообще-то время обеденное, хватит спать. Или чем вы там занимаетесь в отсутствии хозяина?
– Во-он! – завопил старик, вытянув сухой указательный палец в неизвестном мне направлении.
– Ну, хотя бы проводите к воротам! Там как раз дожидаются солидные персоны: князь Сергей Петрович Перекатов из Горностаевки, известный оперный перец Алексей Самарский и один ловкий журналист, который может все ваши действия в местной газете прописать. И даже вставить карикатуру.
В ответ на мои слова старик выпучил глаза и затряс головой. Я, наконец, разглядела сбоку подобие дорожки и уже хотела сбежать, как из-за кустов сирени, сильно хромая и опираясь на метлу, вышел еще один мужчина преклонного возраста.
Хрипловатым голосом обратился к моему гонителю:
– Никифор Демьяныч, а что за шум у ворот? Никак до нас гости. Надо бы узнать.
– Не лезь, куда не просят, Архип. У меня распоряжение самого Андрея Денисыча – пускать в дом только по записи и господ культурных, – гаркнул старик, опуская руки по швам.
Я не выдержала и рассмеялась.
– Как тут запишешься, если не достучаться. Позвольте представиться – Алена Дмитриевна Третьякова. Планирую обзавестись в Москве домиком, подыскиваю варианты.
Архип с метлой почесал затылок, сдвинув мохнатую шапчонку на лоб.
– А вы не в родстве ли будете с Сергеем Михалычем Третьяковым, что в купеческих старшинах сидит?
– Внучатая племянница с тещиной стороны, – не моргнув глазом, отчеканила я.
Пришел черед сконфузиться грозному старику.
– Что ж вы, барыня, через забор-то… Надо было сперва карточку именную прислать.
– Во-первых, не через забор, а сквозь, – там доска сломана, вам бы приглядеть и починить, а насчет карточек – извините, типография задержала, завтра будут.
«В самом деле, надо придумать интересный дизайн и заказать визитки».
Я расправила плечи и немного задрала нос.
– А если вы общались с деловыми людьми, Никифор Демьяныч, должны знать, что время – деньги. Раз уж мы добрались до вашего дома, не можем уйти, не составив должного впечатления.
