Райнер Мария Рильке
Я – пилигрим к Себе, Царю. Цветник духовный. Составитель – Владислав Цылёв
Переводчик Владислав Васильевич Цылёв
Иллюстратор Владислав Васильевич Цылёв
Составитель Владислав Васильевич Цылёв
© Райнер Мария Рильке, 2024
© Владислав Васильевич Цылёв, перевод, 2024
© Владислав Васильевич Цылёв, иллюстрации, 2024
ISBN 978-5-0064-1092-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Скажи, так в чём твой труд, поэт? – Я славлю…»
Скажи, так в чём твой труд, поэт? – Я славлю.
Но как смиряешь смерть – какой скрижалью?
Как груз чудовищный несёшь? – Я славлю.
Но как зовёшь к сокрытому за далью —
К той тайне, что без имени? – Я славлю.
Ты многолик, но как бы не был явлен,
Откуда дар твой правдой быть? – Я славлю.
Ты с тишиной един, со страстью сплавлен:
Звезда и шторм ты? – Потому что славлю.
Р. М. Рильке
Р. М. Рильке, фрагмент фотографии начала ХХ века.
Ангел Мария Рильке
Слово о поэте и вестнике
Этот мир, увиденный уже не глазами человека, но ангельским взором, возможно, и есть моя настоящая жизненная задача.
Р. М. Рильке
Предлагаемая книга вдохновлена провидческими озарениями раннего, экзальтированного Рильке, полного пробуждения и весны, «белокурой юности» и восходящих творческих соков, и задумана как тетрадь с «зарисовками» и «этюдами» поэта, в которых он предстаёт не только как художник слова, но и как духовидец с ангельским взором, провозвестник нового мирового сезона – преизобильного, плодоносящего Лета, которое грядёт на смену праздничной Весны, пережитой когда-то человечеством.
Сборник включает фрагменты из «Флорентийского дневника», «Часослова», и некоторых других сочинений поэта, а также многочисленные выдержки из его писем, преимущественно довоенной поры, и местами представляет собой причудливую мозаику текстов, из которой каждый читатель может извлечь свои собственные смыслы и свой собственный сюжет. К примеру, несмотря на то, что Рильке не придерживался каких-то определённых религиозных убеждений, по интонации одни этюды невольно вызывают в памяти… душеспасительные «цветочки» святого Франциска, а другие так и хочется сравнить… с нравоучениями августинского исповедника.
Перелистывая эту тетрадь, не следует думать, что овеянный мечтательной нежностью и целомудренной прохладой Рильке уже в готовом виде появился на свет в качестве поэта и словно вечно цветущий юноша с вьющимися волосами только что сошёл к нам с восхитительных полотен эпохи Возрождения.
Мы знаем и другого Рильке, – подобного слабому цветку, прихваченному весенними заморозками: отчаявшегося и потерянного, без какого либо духовного ориентира в жизни, «мертвеца в заброшенном склепе», «блудного сына», шатающегося по уродливым закоулкам Парижа, а ещё как отвернувшегося от мира, замкнувшегося в себе творца – с «сердцем, превратившемся в лёд», – молчальника военной поры.
Важно отметить, что несмотря на столь противоречивые душевные переживания поэта, которые постоянно обострялись на фоне его вечно неустроенной жизни, он ни разу не изменил себе и стойко продолжал «путь тех, кто жил по велению сердца» – более того, в неустанном и дерзновенном преодолении себя, он нашёл в себе силы для такого внутреннего преображения, что смог пережить и Весну, чтобы войти в Лето, чью великую славу он и был призван провозгласить. Разве, к примеру, «Сонеты к Орфею», снизошедшие на позднего Рильке, обретшего в замке Мюзот совершенное единство с собой и ступившего в мир «с чашей хвалебной, полной плодов», не говорят нам красноречиво об этом? А потому, читая даже раннего Рильке, самозабвенно воспевающего свою богоизбранность1, не приходится сомневаться в убедительной достоверности его слов:
«…я <…> черпал красоту блаженными руками; у меня ее в преизбытке, чтобы воздвигнуть горы сокровищ перед Тобой и собой, чтобы нас невозможно было увидеть, кто бы там ни был рядом…»
От составителя и переводчика
Этот сборник ни в коем случае не претендует на то, чтобы уподобиться хрестоматии, посвящённой Рильке. Содержательно мне хотелось, не перегружая книгу текстами, передать в ней дух послания раннего Рильке, а по форме – чтобы подборка получилась живой, ненавязчивой, приглашающей читателя к внутренней беседе с поэтом.
При выборе материала я отдавал предпочтение весенним настроениям Рильке, а если тема оказывалась серьёзной и многостраничной, то не слишком затягивать сюжет.
Среди представленных «зарисовок» и «этюдов» читатель обнаружит немало фрагментов, впервые представленных в русском переводе. Главным образом, это касается выдержек из писем поэта.
Все тексты в книге даны в моём переводе, за исключением нескольких стихотворений Рильке из его цикла «Часослов», которые приводятся в переложении поэта и переводчика Юлиана Анисимова (1886—1940).
Все иллюстрации выполнены мной на основе шедевриальных, мистически «настроенных» полотен Эль Греко (1541—1614), экспрессионистский стиль которого опередил своё время и, на мой взгляд, оказался удивительным образом «созвучен» духовным исканиям и прозрениям Рильке.
На обложке представлен фантазийный портрет молодого мужчины, погружённого в глубокий экстаз. Работа выполнена мной по мотивам полотен эпохи Ренессанса.
В заключение, хотелось бы отметить, что предлагаемая книга-тетрадь, конечно же, нуждается в продолжении. Объём лирического и эпистолярного наследия Рильке настолько велик (перу поэта одних только писем принадлежит более двадцати тысяч!), что его хватит не на одно поколение переводчиков, вдохновлённых творчеством этого величайшего лирика XX века.
Я – пилигрим к Себе, Царю
Три поколения людей постоянно сменяют друг друга. Первое находит бога, второе воздвигает над ним тесный храм и тем самым приковывает бога к себе, а третье скатывается в нищету и растаскивает камень за камнем здание бога, чтобы наспех построить свои жалкие хижины. И тогда наступает время тех, кто вынужден снова искать бога…
Р. М. Рильке, «Флорентийский дневник»
И я пришел к Тебе, полный будущего.
Р. М. Рильке, «Флорентийский дневник»
И вижу я причины всех вещей…
Освободить людей от страха…
«Флорентийский дневник»
…я знаю, что во мне таится <…> невиданная просветлённость, дарующая моему языку и силу, и преизобилие образов. Временами я ловлю себя на мысли, что с изумлением прислушиваюсь к себе и извлекаю уроки из своих собственных слов. Во мне пробуждается какое-то сокровенное существо, которое жаждет достучаться до людей, вырываясь за пределы этих страниц, за пределы дорогих моему сердцу напевов, за пределы всех моих устремлений. Словно мне предначертано говорить, здесь и сейчас, в момент силы и ясности, когда из меня исходит нечто большее, чем я сам – мое блаженство. Словно мне надлежит обратить всех колеблющихся и сомневающихся, ибо во мне больше убедительной силы, чем могут вместить все мои слова, и я хотел бы применить эту силу для избавления людей от того чужеродного страха, из которого изошёл сам.
Эль Греко, Святой Франциск в экстазе, фрагмент
Молитва к Жизни
«Флорентийский дневник»
Это было удивительное воскресенье. Сокровенный для меня день. <…> Я даже смог запечатлеть на этих страницах то, что с давних пор так горячо вынашивал: жажду исповеди, ясность и дерзновение. <…> Всё мне казалось созревшим [в тот день] для настоящего праздника. <…> словно из единого источника испил я все чувства и радости, и печали и был готов для благодарного причащения. И я опустился на колени посреди вечернего зарева, которое, отражаясь от высоких стен моей комнаты, разгоралось в ней, словно золотоносный рудник. И в трепете моего молчания зазвучала глубоко взволнованная молитва к священной жизни, к которой я был так близок в отдохновенные часы своего творчества. И да буду я достоин войти в её свершения с преданностью и доверием, чтобы моя радость стала частицей её великолепия, а страдания – великими и плодотворными, подобными благословенному плачу её весенних дней. И да снизойдёт на меня примирение, которое пребывает над всеми её творениями подобно сиянию, исходящему от вечно равностного, вечно дарующеего солнца, и чтобы я, озарённый этим тихим светом, смог направить свой путь к СЕБЕ: я, пилигрим, к тому СЕБЕ, кто есть Царь и кому от века уготованы царство роз и венец лета посреди [торжествующей] жизни.
И да воспряну я духом…
И да воспряну я духом и возвышусь могуче над мимолётными страхами дня и над всеми муками ночи. И да свершится то, что теснится во мне как предначертание. И когда я исполню его, пусть я почувствую, что становлюсь безмерно богаче, безмерно просторнее, преисполненным высокой, самоотверженной гордости.
«…силы мои – изваяние дня…»
Из цикла «Часослов»
Склоняется час и чеканит меня:
Чеканный и ясный удар;
И силы мои – изваяние дня
Покорно приносит мне в дар.
Я мир неоконченным, смутным узнал,
Началам движенья нет.
Мои взоры созрели и каждый взял
В невесты – любой предмет.
Ничтожное даже, любя, впишу
Великим в червленый щит
И подъемлю высоко – и как скажу
Чью душу оно разрешит?
перевод Ю. Анисимова
Мгновения творчества
«Флорентийский дневник»
В подобные дни отдохновения я начинаю ясно ощущать, как с вещей спадают покровы, как все вокруг становится доверчивым и забывает о притворстве. Мгновения творчества похожи на сумерки после знойных летних дней. Все вещи становятся похожими на молоденьких девушек, белых и тихих, с улыбчивой грустью. Пока они вдруг не прильнут к вам со странной, порывистой нежностью, не затрепещут, как убегающие лани, и не заплачут, как дети во сне: где-то в глубине себя, жалобно и задыхаясь. Как будто говоря: «О, мы на самом деле не те, кем мы кажемся. Мы солгали. Простите нас». И тогда вы протягиваете к ним свои прохладные руки, сострадательные и всезнающие, и нежно гладите ими их головы.
И вижу я причины всех вещей…
«Флорентийский дневник»
Это длится всего лишь мгновение, но в его проблеске я заглядываю в глубины земли. И открываются мне причины всех вещей, которые подобны корням раскидистых деревьев, с шумящими кронами. И вижу, как все они тянутся друг к другу и обнимают друг друга, как братья. И все они пьют из единого источника.
Это длится всего лишь мгновение, но в его проблеске я заглядываю высоко в небеса. И открываются мне звезды, которые распускаются на этих шелестящих деревьях, как тихие, улыбающиеся цветы. И они качаются и машут друг другу, и знают, что единая глубина дарит им благоухание и сладость.
Это длится всего лишь мгновение, но в его проблеске я заглядываю в самые далекие уголки земли. И вижу, что люди – это крепкие и одинокие стволы, которые, как широко раскинутые мосты, поднимаются от корней к цветам и спокойно и радостно возносят сок к солнцу.
Настоящий рост происходит безмолвно…
Карлу и Элизабет фон дер Хейдт, 21 февраля 1907 г.
Этот [мой] единственный опыт, подтверждаемый снова и снова, к которому я медленно продвигался после тревожного, сильно затянувшегося детства, заключается в том, что настоящий рост в моей жизни не может быть вызван насильно, что он происходит безмолвно, и что я занят им, когда спокойно и вдохновенно работаю над вещами, которые я в самом глубоком смысле признал своими задачами.
Соблазнившись детскими играми…
«Флорентийский дневник»
А ведь и я был похож на ребенка, который ради смертельно больной сестрёнки бежит из глухой деревушки сквозь ночь и ненастье в город за лекарством, а солнечным утром, соблазнившись детскими играми, забывает о том, зачем он предпринял свой путь и весело возвращается домой без жизненно важной помощи… Эта веселость вскоре сменится плачем, а за ним придет и отчаяние: так было и со мной.
Любовь к простым вещам
Францу Ксаверу Каппусу, 16 июля 1903 г.
Если вы прильнете к природе, к простым вещам в ней, к мелочам, которые никто не замечает, и которые могут внезапно проявиться как великие и необъятные; если у вас возникнет эта любовь к мелочам, и вы, просто как слуга, попытаетесь завоевать доверие того, что кажется бедным – тогда все станет легче для вас, более единым и каким-то более примирительным, – не в вашем уме, который, возможно, останется ошеломлённым, а в вашем сокровенном существе, в вашем бодрствовании и в вашем знании.