Равиль Таминдаров
Полынь – трава горькая
Сколько ему было лет? Иван не помнил. Да и не хотел считать. Последний раз, когда он сидел за столом и все гости желали ему долгих лет, было так давно, что он с трудом вспоминал, было ли это. Не важно. Все это давно уже было не важно. Ему это было не интересно и не нужно.
По телевизору начался праздничный парад, посвящённый Великой Победе.
В полной тишине, чётко печатая шаг, на площадь выходит знамённая группа, одетая в форму бойцов Красной армии 1941 года. Первым выносят флаг победы. За ним флаги и штандарты фронтов.
Знамённая группа остановились напротив праздничной трибуны.
Голос диктора за кадром:
– 22 июня, 1941 немецко-фашистские войска вторглись на территорию СССР. Началась Великая Отечественная война. Четыре года.1418 дней и ночей наша страна, напрягая все свои силы, не щадя самой жизни, приближали этот день – день Победы. И этот день настал. Высокую цену заплатил Советский народ в этой войне. Около тридцати миллионов жизней были отдано на алтарь Победы. Но наши отцы и деды выдержали и победили…
– На праздничной трибуне – президент.
– Дорогие соотечественники! Сегодня мы отмечаем самый святой для нас праздник – День Великой Победы! И мы благодарны тем, кто подарил нам свободу, заплатившие самую высокую цену – своими жизнями. Но они твёрдо знали, за что воевали, и ради чего заплачена такая цена…
– Впервые, трибуны для почётных гостей, где традиционно размещались ветераны Великой Отечественной Войны и труженики тыла – пустуют. С прискорбием, я вынужден сообщить, – накануне ушёл из жизни последний ветеран ВОВ.
Дед Иван встрепенулся на этих словах.
– Последний? Как последний? А я?
– Навеки останутся в памяти наши деды и прадеды, не щадившие своих жизней во имя великой цели. Во имя Победы. И наша священная обязанность, навсегда сохранить память о них. И это в наших силах. Почтим память всех погибших и всех не доживших до этого дня минутой молчания.
Слышен стук метронома.
Камера медленно проплывает над почётными трибунами, где расположили фотографии фронтовиков из семейных альбомов и из архивов военных корреспондентов.
Море фотографий.
Море красных гвоздик.
– Подвиг их бессмертен. Память о них – вечна. С праздником вас дорогие соотечественники. С днём Великой Победы! Слава народу – победителю!", – закончил свою речь президент.
Диктор объявляет.
– Парадный расчёт знаменосцев перестроился перед почётными трибунами. На брусчатку Красной площади вступили колонны военнослужащих различных родов войск, торжественным маршем отдавая воинские почести знамёнам Великой Отечественной Войны и фотографиям фронтовиков.
На экране шёл парад. Звучали военные марши. Дед Иван смотрел на стройные ряды военных, проходящих по красной площади, а видел себя, четырнадцатилетним летним мальчишкой, лежащим в пыльном бурьяне, скрюченный беззвучным плачем. На фоне полыхающих домов по деревне разъезжали немцы на мотоциклах. То и дело стрёкот двигателей мотоциклов прерывались выстрелами и гортанными, радостными выкриками немецких солдат.
Так для Ивана началась война. Он дотемна пролежал в канаве, а потом ушёл в лес. Несколько дней он скитался вдали от дорог и деревень, пока его полуживого не подобрали бойцы красной армии, выходившие из окружения во главе с молодым лейтенантом.
Дед Иван смотрел на проходившую по Красной площади военную технику под комментарии диктора и вспоминал.
Однажды их отряду, удалось уничтожить два грузовика с немецкой пехотой. Захватили двух пленных. Мужчину и женщину. Солдата допросили и расстреляли в кустах. С женщиной, одетой в блузку, сшитой в полувоенной манере, но без погон, и в строгой, серой юбке чуть выше колен, красноармейцы не знали что делать. На все вопросы она или плевалась, яростно и с презрением смотря на своих мучителей, или озлобленно ругалась сквозь стиснутые зубы.
Лейтенант с досады чертыхнулся.
– Ну что ты будешь делать, а? Что с ней делать? Тащить с собой? Куда? Тьфу, блин… – И откуда ты только такая взялась?
– Лейтенант, отдай её мне, – вышел вперёд один боец. – Я её разговорю. Не разговорю, так согреюсь, – хмыкнул он.
– Да, делай что хочешь, – лейтенант махнул рукой и отошёл.
Боец подошёл к пленной, остановился. Оглядел с ног до головы. Немка, исподлобья глядевшая на него, гордо вскинула голову и выкрикнула:
– Швайне!!!
Боец поднял руки и двумя резкими движениями, разорвал её одежду так, что немка осталась стоять почти голой. Но головы не опустила. И стиснув зубы, жгла его взглядом.
– Ну, начнём. Поманеньку,– Боец отступил на шаг, оценивающе оглядывая почти голую пленницу.
– Что, не нравлюсь? Сучка фрицевская? Напрасно. Мы счас разомнёмся. По чуть-чуть. Все. По очереди. А потом ещё. И ещё…
Боец начал демонстративно – медленно и бесцеремонно гладить и ощупывать обнажённую девушку.
– Отставить – выкрикнул лейтенант, подходя к пленной,– отставить боец.
– Ну, товарищ лейтенант, мы токо начАли…
– Отставить! Я сказал.– Лейтенант достал пистолет, – Пошла. Ком. – Махнул он пленной в сторону кустов. Та, посмотрев на офицера, молча перешагнула через опавшую на землю разорванную одежду и пошла к кустам.
Все бойцы молча смотрели, как лейтенант завёл девушку за кусты. Раздался выстрел. Лейтенант вышел один.
– Ну, лейтенант… – начал было боец.
– Отставить, – прервал его лейтенант. – Нельзя так. Нельзя!
– А им наших можно?
– Нельзя так. Не правильно это. Мы не они.
Лейтенант, покачиваясь, отошёл от бойцов и сел у дерева…
Дед Иван смотрел парад. Перед ним стояли два стакана с водкой. На одном лежала горбушка хлеба. По фронтовой традиции, за всех погибших. Он вспоминал. По морщинистой, впалой щеке, оставляя влажный след, скатилась слеза.
Вот он стоит над трупом лейтенанта. Ещё минуту назад, они разговаривали, смеялись. Курили. Свист. Взрыв мины. И вот лейтенант лежит на земле, смотря в небо остекленевшим взглядом. В руке продолжала дымиться "козья ножка". Ваня, наклонился и закрыл ему глаза. Жгучая ненависть высушивала слезы жалости на его глазах. Он взял пистолет лейтенанта. Подошли остальные бойцы, молча постояли над командиром, и, подняв, унесли в лесок. Вскоре появилась в лесу ещё одна незаметная могила, где вместо памятника легла пилотка…
Три человека ползли по обледенелым отвалам грязи, к своим окопам. Кислый запах горелой взрывчатки и ещё чего-то тошнотворного, перемешивался с запахом мёрзлой земли. Оружие привычно оттягивало руки. Боеприпасов не было. Но бросать оружие никто не собирался. Осветительные ракеты то и дело зависали над их головами. Время от времени стучал пулемёт то с одной, то с другой стороны.
И когда они услышали – Стой, кто идёт! – радости не было предела.
– Свои! Свои-и-и-и! Дошли…
Дальше были допросы. Проверки. И в итоге его оставили в полку. Сыном полка.
Дальше были бои. Было отступление. Ещё не раз пришлось ему стоять у могил погибших однополчан. Первое ранение. Первая медаль…
По брусчатке Красной Площади двигалась колонна грозной военной техники…
Однажды Ивана отправили во взвод крупнокалиберных пулемётов ДШК, базировавшийся неподалёку. ДШК на полуторках. Этакий вариант тачанки. Он уже собирался вернуться в свою роту, как объявили тревогу. Началась атака немцев. Около двухсот фрицев пошли в атаку. Под ружьё собрали всех, даже поваров и посыльных. Набралось человек двадцать. И два расчёта пулемёта ДШК.
Атаку отбили. Как выжили? И как отбили? Многие считали это просто чудом. Но радовались все искренне. Конечно же, главная заслуга в этом была пулемётов ДШК и слаженные действия их расчётов.
После боя один из бойцов, их тех, кто стоял за ДШК, позвал Ивана посмотреть, как отработали пулемёты. То, что увидели солдаты на поле боя, произвело на них тяжкое, запомнившиеся на всю жизнь, впечатление. Изодранные, развороченные тела, тошнотворный запах крови, пороха и гари.
Боец ходил между телами и причитал…
– Что я наделал, Что я наделал…
Иван, глядя на трупы, чувствовал, как внутри накатывает волна. Такого не было даже тогда, когда он убил своего первого немца. Он упал на колени и его вырвало. Он встал и пошёл к своим позициям. Его догнал солдат. По его щёкам текли слезу, оставляя грязные полоски на закопчённых щёках.
– Ты как? – спросил его Иван
– Плохо. Это что ж я наделал-то, а? Скольких людей положил-то, а? Я ж их в фарш…– сдавленным шёпотом проговорил боец.
– Они же тоже люди. Были. А я их… Я ж теперь воевать не смогу…
– Сможешь!– резко остановил его Иван. – Они живьём… наших… сжигали. Деревнями. Баб и детишек загоняли в амбар и жгли…
Иван остановился, положил руку бойцу на плечо, – Пошли. У меня спирт остался…
К августу сорок четвертого, Иван был уже опытным бойцом, младший сержант. На груди две медали за отвагу. И две нашивки за ранение. Он ехал на грузовике, подставляя лицо встречному ветру. Впереди ждала встреча с однополчанами. Впереди ждала родная рота, родной взвод.
– Воздух!
Три Юнкерса вынырнули как-будто из ниоткуда. И с душераздирающим воем пронеслись над дорогой. Земля содрогнулась от взрывов. Все заволокло прогоркшим удушливым дымом и пылью. Неожиданно упругая волна с силой подхватила Ивана сзади и, приподняв, бросила на землю. И все исчезло. Ни звука. Ни света. Ни чувств…
Очнулся от пульсирующей боли во всем теле. Руки, ноги не двигались. В голове, как будто рой пчёл играл на барабанах. Каждый удар – болезненный укол. И таких уколов – тысячи и тысячи…
Не годен к строевой. Демобилизация. Отправка в тыл. Таков вердикт врачей. Иван не верил. Просил. Плакал. Ругался. Требовал, чтобы его вернули в его часть. Он не хотел в тыл. Инвалид. Какой он инвалид? Руки-ноги целы. Голова на месте. Он может воевать! Нет. Общая обширная контузия. Частичный паралич конечностей.
От петли спасла молоденькая медсестра…
Выжил. Смирился.
Его вывезли в далёкий сибирский город, где он ещё три месяца пробыл в госпитале. Из госпиталя выписали накануне дня Победы. И вот настал этот день. Победа. ПОБЕДА!!! Он шёл по городу и плакал. От счастья. От обиды. От жалости к себе и к своим погибшим друзьям. Война окончилась.
Что делать дальше? Как жить?
Выжил. Работал. Женился….
На экране телевизора показали крупным планом президента, который смотрел на проходящие мимо стройные ряды военных. Шёл парад, посвящённый Великой Победе…
– Последний? Умер? – дед Иван, весь напрягся, и, смотря в экран телевизора выкрикнул.
– Врёшь! А я? Не-ет. Много нас ещё! Много…Таких, как я…не учтённых…
Что-то сжалось в груди у деда Ивана. Сжало и потянуло так, что померк белый свет.
– Врёшь! Не возьмёшь… – прохрипел дед Иван, рывком распахивая ворот рубахи.
– Я жив…
Он протянул руку к стакану с водкой…
Рука обессиленно упала на стол…