Рашит Равильевич Сайфутдинов
Нечисть Северного леса
Пролог
В лесу было тихо и спокойно.
Ровно до тех пор, пока какая-то неприметная для глаза тень, видимая скорее интуицией и чувством осторожности, не легла вокруг.
И стало холоднее. Заметно холоднее. Совсем не та приятная лесная прохлада, привычная для этих мест и благодатная. Скорее наоборот. Тягостный, подавляющий холодок. Неприятный до дрожи. А дрожь – не оттого, что температура понизилась. Вовсе нет. От мутящего, беспокойного, сжимающего чувства внутри, которое появилось вместе с тенью.
Василиса огляделась по сторонам, пытаясь не дрожать и взять себя в руки. Но внутри все било тревогу. Вдруг страшно захотелось бросить все и бежать отсюда. Бежать без оглядки! Необъяснимый страх, который не поддаётся контролю, корявой невидимой рукой постепенно, не торопясь сжимал горло…
Лес изменился. Нет, это уже не те, привычные и знакомые чащобы, пусть и дремучие, густые, древние. Здесь каждая тропка, каждое дерево и куст, были знакомы. Сюда Васлиса с подругами чуть ли не каждый день ходила по грибы и ягоды, собирала травы и хворост. Лес кормил и одаривал, а не пугал. Так было много лет. Как далеко ты сюда не забредаешь, а ни зверь не трогает без надобности, ни сам лес не путает. Не водилось здесь и нечисти.
На много верст долина огорожена от других земель непроходимыми лесами и горами. Все всегда идет своим чередом. Без больших событий и потрясений. Не совсем, конечно, они отрезаны от цивилизации. Там, где редел и заканчивался Южный лес, шел тракт – какой-никакой, а четкий путь, дорога, по которой можно было сюда добраться и отсюда выбраться…
Но сейчас…
Все вокруг поменялось.
Тень уже не просто пугала изнутри – она сгустилась, и это стало видно.
Бежать захотелось еще сильнее. Но ноги застыли, стали непослушные и неподвижные. Ни пальцем пошевелить. Ни подогнуть коленки и упасть.
Резко хрустнула где-то ветка. А показалось, будто гром грянул.
Это мигом сняло оцепенение.
Василиса сорвалась с места.
Бежать – подальше отсюда! И как можно быстрее. Неважно, куда. Она не различала тропинок, не выбирала, куда ступить – ноги сами несли. Ветки больно хлестали по лицу, по рукам. Еще одна коварная коряга на пути все-таки сделала свое дело – девушка запнулась и повалилась прямо в траву. Но тут же поднялась снова. Все инстинкты внутри кричали только об одном. Беги, спасайся! Не оглядывайся!
Она бросилась было бежать дальше, но то ли тень не просто сгустилась еще больше, а прямо плотной черной пеленой, осязаемым туманом разлилась вокруг, то ли в глазах меркнуть стало… Но бежать, куда глаза глядят, уже не получалось. Во мраке этом корявые, скособоченные деревья тянулись когтистыми руками-ветками, цеплялись, будто пытаясь поймать. Продираться сквозь них становилось все труднее и труднее. Но она все-таки прорвалась. Как вдруг, словно черная змея, одна из толстых веток изогнулась и резко метнулась прямо в лицо.
И вот тут уже никакие нервы не выдержали.
Василиса истошно, с невыразимым ужасом закричала во весь голос – крик отчаяния, невыносимого животного страха на грани безумия и безысходности…
Оборвался внезапно.
И повисла жуткая, потусторонняя тишина. Которая резала по нервам не хуже самого остро заточенного ножа.
А из плотной, кожей ощущаемой тьмы, вдруг неспеша, открывая веки, вспыхнули кроваво-красные, жгучие глаза. И пламя в них полыхало неистощимой, ненасытной, дьявольской злобой…
По дороге домой
Бледно-голубое, прозрачное, чистое, бездонное небо… Как описать тебя? Как не утонуть в манящей, свежей бездне, тянущей ввысь? Как точно передать ту жажду жизни, тот свежий глоток холодного утреннего осеннего воздуха, который не просто бодрит, пробуждает, а наполняет силами и просветляет?
Рана на руке уже почти не давала о себе знать, хоть и заживала непривычно долго – аж целых четыре дня. В четыре раза дольше, чем обычная. Несмотря на прихваченный для ускоренного заживления отвар, который Пахом всегда брал с собой. Нет, силушка богатырская не подводила, да и многолетние тренировки и обучение у волхвов и ведунов не прошли даром. Великим трудом обретенные способности не подвели. Все заживало как на кошке. Даже быстрее. Любая рана, резаная или колотая, любой ушиб и перелом. А тут поди ж ты – вроде так себе, ну тяпнул нелюдь очередной за предплечье, так и что? Бывало и похуже. Но рука после укуса все равно распухла, рана долго не заживала и кровоточила. Плохой кровью кровоточила. Пришлось применять отвар да обрабатывать усиленно. Глупо надеяться на естественную регенерацию.
Когда нечисть покусает – всякое бывает.
Ядовитая гадина попалась, люто ядовитая. Сама напала исподтишка. Вроде и биться долго не пришлось. Так, навалял как следует для начала. Ну негоже убивать без причины. Даже если столкнулся с чудищем, на вид препоганым, а если не вредное оно – то за что ж убивать-то? Будь тварина злая или добрая, красивая или страшная, а во всякой смысл есть. Недаром ведь ее мать-природа создала.
А потом, видя, что не хочет сдаваться гадина, злится, бесится, нападает, слюной едкой брызжет, – решил добить.
Лихо нападала тварь. Ловко и злобно. Но и Пахом не лыком шит – изловчился и порубил ее. Порубить-то порубил, а тварь все не сдыхала. Напополам разрубленная взяла да и как сиганет – прямо в лицо, ладно хоть рукой прикрыться успел. А она в руку-то и вцепилась кривыми зубищами своими. Еле отодрал. Башка чешуйчатая, безглазая, размером с собачью. Челюсти мощные: пробили броню, прокусили. А слюна разъела остатки и въелась в кожу.
Наконец, отбившись и раскромсав остатки нечисти, Пахом убедился, что не представляет она уже опасности. Хоть и шевелятся еще обрубки да ошметки, но в единое целое уже не срастутся. Вряд ли. Не бывает такого. Тем не менее, для безопасности Пахом все же раскидал останки подальше да закопал поглубже. Старался не прикасаться особо к тому, что осталось. Раз слюна разъедает, то и кровь, и остальные внутренности у твари поганые и ядовитые. Лишний раз лучше не трогать. Ни ему, ни тому, кто в те места забредет…
А зебрести может только отчаянный путник. Или заблудившийся.
Как бы то ни было, тварь уже не навредит никому.
Все, что напоминает о ней – это время от времени возникающая глухая, ноющая боль в предплечье. Опухоль сошла еще позавчера. Значит, опасность позади. Яд полностью нейтрализован. Можно не беспокоиться и позабыть.
Тем не менее, до конца это сделать не получалось. Уж больно необычный укус. Сильный яд. Откуда эта тварь тут взялась?
За годы странствий Пахом повидал много чего. И мрачного, злого. И светлого, доброго. С чем только не сталкивался! Действительно, велик и удивителен белый свет. Разнообразны и бесчисленны создания, населяющие этот мир. И тонка грань, отделяющая этот мир от параллельных, сопутствующих…
Не раз приходилось видеть то, чего в принципе не должно быть. Чудеса, одним словом. Взять хотя бы огненного человека, с которым пришлось иметь дело двенадцать лет назад, в годы уже вроде и не юные, но и не зрелые. Если точнее, это был и не человек вовсе. А крылатое, двуногое и двурукое человекообразное существо, плоть которого – сгущенный огонь. Не жидкий и не твердый, но и не обычный. Пришелец из иных миров, так и не прижившийся в этом. Обладавший разумом. Далеко не примитивным. Увы, сложилось все более чем печально для него…
Но огненный человек относительно безвреден.
А встречались и создания, с которыми приходилось биться не на жизнь, а насмерть.
Вспомнилась деревня, на которую обезумевший колдун навел вурдалаков. Ожившие мертвецы в полнолуние напали на деревню. По всем правилам, той же ночью должно было и пасть колдовство это, а мертвецы – снова стать мертвыми. Но нет. Ни свет дня не останавливал их, ни заговоры, ни обереги. Ни даже прямая оборона: жители деревни той за себя постоять умели, врага били насмерть… Но вот как убить врага, который уже мертв, и не страшны ему никакие повреждения? Хоть башку снеси, хоть на части руби. Отделенная от тела голова скалится, челюстью хлопает, перекатывается, цапнуть норовит. Располовиненное тело машет конечностями, хватает мертвыми пальцами, рвет плоть. А жертвы нечисти недолго убитыми остаются, пополняют темную армию.
Так случилось, что Пахом мимоходом в той деревне был, как раз в месте том, где колдун промышлял. И прибыл, когда все началось. Хвала высшим силам, что не один он был – с братом названным, Ильей. Где брат сейчас пропадает? Который год ни весточки от него, ни слуха, ни привета. Странствует ли, искореняя зло на свете, как заповедовали учителя, волхвы-наставники? Или нашел место тихое, осел, семьей обзавелся – женился на красавице местной да детишек завел, как и мечтал иногда, после особо лютого боя, когда из последних сил выбиваешься, но одерживаешь победу над врагом? Вот тогда-то особенно и хочется покоя. Хочется свой семейный очаг, свое гнездо завести. Ведь все зло не истребишь, а годы идут… Или сгинул в неравном бою, столкнувшись с противником не просто более сильным, а еще и везучим. Ведь будь ты хоть в десять, в сто раз сильней, – а одолеть просто так богатыря, которого обучали быть непобедимым, побеждать того, кто мощнее, выживать там, где любой другой пропадет, – это ой как непросто.
Вот и в тот раз с Ильей приняли они неравный бой. Жуткий до одури. Трое суток бились с мертвецами, с пополняемой с каждым трупом армией. И сами бы полегли, но не сдались, не ушли бы с поля боя. Все к тому и шло. Уж почти все жители деревни той, покусанные или разодранные вурдалаками, восставали иными существами, нелюдями. Да только не душегубы Пахом с Ильей, чтобы оставшихся жителей подставлять под неминуемую гибель. Закрылись, как могли, в избе одной, что покрепче была, забаррикадировались. И подземным лазом хотели уже уйти, благо, укреплена изба была хорошо, копать было чем, да и погреб имелся. А мертвецы окружили, ставни, двери ломают, по стенам стучат… Как вдруг – стихло все. И стоны нечеловеческие, жуткие. И рычание дикое. И вой адский, надрывный, тоскливо-грызущий. Все стихло.
Подождали какое-то время. Потом решился Пахом выглянуть наружу. Выглянул осторожно, украдкой, сначала сквозь разбитые ставни – и глазам своим не поверил. Лежат всюду, вповалку, друг на друге, искореженные, изломанные тела. Неподвижные. Выждали еще. Вышел на улицу сначала Пахом, потом Илья следом. И впрямь глазам не поверишь. Успокоились вурдалаки. Не нападали. Не шевелились даже. Как же так? Чары колдуна рассеялись. А потом, когда с горем пополам убрали все в деревне, трупы огню предали, разыскали того колдуна. В своем логове убитый лежал. Видать, кто-то одолел его. И хорошо…
Хотя, если подумать, хорошего тут мало. Со всей деревни только пятеро выжило. Из тех пятерых лишь двое рассудок сохранили. В деревне жить не остался никто – бросили все, да ушли кто куда. И вряд ли найдут пристанище несчастные эти люди. Пахом с Ильей хотели их с собой забрать, в родное село отвести – там народ гостеприимный, всегда отовы помочь и приюить. Но не пошли. Разбрелись своей дорогой. Печальная история.
Однако ж, как бы печальна не была, жизнь на том не заканчивается. Надо дальше жить, дело свое делать.
А дело Пахома – использовать свою силу во благо. Как бы тяжко не было.
Ерунда эта рана. Тело излечить можно всегда. А вот душевные раны тяжелее бывают. И не всегда полностью излечиваются. Так-то…
И сейчас возвращался Пахом домой, в родные края. Сердце туда уже неудержимо тянуло. Там можно и отдохнуть, и исцелиться, и сил набраться.
Засады так не устраивают
Конь верный, Бурушка, в трудностях и боях испытанный, шел спокойно, но споро. Ловко ступая по тропинке, перешагивая корни и обходя ямы.
Лес редел. Вот и тропинка заметнее и пошире стала. Совсем скоро из лесу они выберутся, и выйдут на большую дорогу. А там уже и до дома рукой подать, всего полдня пути.
Поскорей бы добраться… Чует сердце, что не все в порядке в родном селе. Смутно пока, но чует. Беда там приключилась. А потому торопиться надо. С каждой минутой это чувство все крепло. И, едва только выехав на тракт, Пахом пришпорил коня. Теперь, когда можно ехать быстрее, времени даром терять точно не стоит.
Однако, проехав едва две версты, притормозил.
Поперек дороги лежало дерево.
Нет, не сухостой это упал. Срубили дерево. Специально повалили тут так, чтобы дорогу перегородить путникам. Старый добрый прием, которым пользуются лихие люди. Предназначен для небольших обозов. Или путников, едущих на телегах. В общем, на такой случай, когда объехать преграду или обойти будет трудно. Вот остановишься, замешкаешься, а разбойнички уже тут как тут. Окружают, запугивают да грабят. Это в лучшем случае. Когда на уме только поживиться. Но бывает и иначе. Отчаявшиеся, те, кому нечего терять в этой жизни, или просто души темные, могут сначала напасть, убить, а уж потом от имущества избавить. Или просто, притаившись в засаде, меткую стрелу пустить. Тихо, без суеты, не показываясь, перебить тех, кто приблизился к поставленной ловушке.
Приходилось встречаться Пахому и с отчаявшимися, и с душегубами. Порой человек бывает более жестоким, чем зверь или нелюдь.
Но что тут поделаешь?
Чуть сбавив ход, он сосредоточился и огляделся вокруг. Внутренним зрением. Заросли возле дороги вроде бы так себе, вполне обычные.
Но вон, там, за дальним кустом, чуется, притаился некто. Небольшой, обросший. За рукоятку меча держится. Неподалеку от него еще двое. Вооружены. Намерения далеко не мирные. Четвертый чуть позади остался, готовится подкрасться незаметно. Еще один, лучник, среди листвы на дереве притаился. Стрелу готовит.
Но ближе всех – другое. Точнее, другая.
– Помогите! Кто здесь? – послышалось жалобно. Голос молодой женщины.
“Вот глупая”, – покачал головой Пахом. – “И как тебя угораздило…”
Неспеша двинулся дальше, к лежащему впереди дереву. Внутреннее зрение пусть и не позволяло видеть все детали, но не подводило. При нужном сосредоточении ума можно увидеть с его помощью не только то, что творится вокруг, но и различать намерения тех, кто рядом. Вот и сейчас Пахом видел ясно – не добрые это намерения. Нет, не грабить они тут пристроились. Убивать. И есть еще что-то у них на уме. Кроме убийства. Но что? Пока неясно.
Вот сейчас и выясним. При более близком контакте.
Почти вплотную подъехав к поваленному дереву, Пахом спешился.
И снова раздалось, еще жалобнее:
– Помоги, добрый путник! Погибаю…
“Сейчас поможем”.
Он шагнул в чащу. Краем глаза заметил движение. Одновременно позади – ловкие, неслышные шаги. Так подкрадывается матерый убийца, чтобы сделать свое черное дело. Быстро, беспощадно и погано.
Но почему-то быстрее всех оказался лучник. Стрела просвистела возле уха. А могла бы застрять в глазу, куда и целился поганец, если бы не молниеносное движение в сторону. Ловить стрелу Пахом не стал, а просто увернулся. И одновременно наотмашь двинул левой рукой назад, уходя еще больше в сторону и вниз. Непростой и необычный, но отработанный удар застал врасплох того, кто хотел напасть сзади – пришелся прямо в шею ребром ладони, четко и сильно. Уход вниз и в сторону позволил уклониться от удара ножом, который должен был настигнуть и добить. Но не настиг, не добил. Противник повалился в траву, даже не вскрикнув.
Пахом перекатился и укрылся за деревом. И вовремя. Лучник не зевал, вторая стрела вонзилась в ствол. И за каким лешим он стреляет? В этой ситуации лучник должен быть на подстраховке. Ждать непредвиденного случая. И своих прикрывать. А он стреляет почем зря, видя, что свои уже действуют по оговоренному плану. Стрела могла попасть по ним. По всем правилам надобно выждаьть. И, если у того, кто нападал сзади, сладить с Пахомом не получится – вот тогда-то и стрелу пускать. А этот… Либо дурак, либо прикидывается. Ну да ладно, до него еще доберемся.
А вот оставаться на месте нельзя. Вон, еще два злыдня повыскакивали, мечи наголо. А третий, тот, что обросший и лохматый донельзя, к коню подбирается.
Один из двоих весьма скорым оказался: в несколько прыжков уже тут как тут. Рожу скривил проивно и злобно, мечом махнул вроде как умеючи, наискось, да попытался в горло достать. Хотя умение умению рознь. Одно дело купцов да простой люд вот так рубить, совсем другое на опытного воина нападать. Ну кто ж так делает? Слишком широк размах. Открыл на краткий миг слабое место. Пахом этим и воспользовался. Уклон, шаг вперед, поднырнул под меч. Одной рукой перехватил запястье руки, оружие державшей, а другой двинул чуть ниже груди, вроде легонько, а броню промял. Парень охнул, выплюнув воздух, глаза полезли из орбит. Но сам ведь напросился. Негоже на путников нападать. Тем более, если видишь, что не просто путник перед тобой. Пахом ростом был высок, в плечах широк и могуч, и это не скрыть никак. Да еще в броню облачен. Пню безмозглому понятно, что легкой добычей он не станет. Кто ж так глупо засады-то устраивает…
Но танцевать танцы некогда. Второй с мечом оказался медленнее и предусмотрительнее, что, в общем-то, не особо ему помогло, когда на него налетело полубесчувственное тело напарника, и оба повалились на землю.
Третья стрела чуть не ужалила в плечо, но Пахом умел уходить от стрел. Ловить тоже научился, хоть и сложно это. Тем не менее, поймал. Упал, перекатился, подхватил лежавший булыжник. Да и запустил его – в густую листву, прямо туда, где сидел лучник. Неплохой стрелок, меткий. Да только после камешка вряд ли стрелять уже сможет… Увесистый камень-то. Такой, каким обычно проще по башке втетерить, а не метать по цели.
Готов лучник. С криком сверзился на землю. Судя по всему, очень неудачно. Поделом.
Пнув на ходу начавшего было подниматься остолопа с мечом, Пахом двинулся наперерез бородатому, тому, что хотел коня увести. Да не успел вовремя. Не любит чужаков Бурушка. А тех, у кого злое на уме, тем более. Развернулся и вдарил бородачу копытами в грудь – бедолага аж отлетел обратно в кусты.
Усмехнувшись про себя, Пахом пошел обратно. Туда, откуда до нападения разбойников доносились крики о помощи, но теперь смолкли. Бледная и перепуганная, девушка застыла.
– Давно с ними заодно работаешь, красавица? – спросил Пахом, стараясь не выглядеть особо мрачно.
Но ответа не получил. Присел напротив.
– Ну, чего молчишь, а?
Та как будто воды в рот набрала, никак со страхом справиться не могла.
Потом увидел Пахом, что руки у нее связаны веревкой спереди. Но не крепко.
– Давно, говорю, приманкой у душегубов работаешь? – В этот раз пришлось спрашивать более серьезно, с нажимом. Заглянул в глаза. Так, чтобы отмалчиваться не хотелось.
– Нет, – выдавила девушка наконец. – М… меня… заставили.
Пахом скептически кивнул.
– Ага. Заставили, значит…
Прислушался. Поднялся. Отступил в сторонку и резко двинул ногой в колено подкравшемуся было пареньку, тому, который поймал летящего напарника, и, видимо, как следует еще не получил. На силу не поскупился, удар получился достаточный, чтобы колено хрустнуло, а парень взвыл белугой, выронил нож из рук, рухнул пятой точкой в траву, а потом и лицом, впился зубами в землю, чтобы крик подавить.
Девица тем временем опомнилась и пустилась бежать.
Догонять ее Пахом не стал. Пусть себе бежит. Трудно сказать, по доброй воле, или нет, но роль приманки ей удалась. Если человек зовет на помощь, как не помочь? Именно на это и был расчет. Ты идешь на крик, а тут как раз поспевают недобры молодцы, да ножом сзади. Не помог нож – найдутся другие способы.
Вот только как-то не очень разумно прошло все. Лучник-дурень раньше времени стрелять начал. Остальные разбойнички силы не особо подрасчитали. Странно как-то все это, не обычно.
Ну да ладно. Разбойники обезврежены. Повязать да в город на суд отвезти бы, как положено. Но где город да суд, а где они… Да и спешить надо. Дома беда. Чувство, что случилось непоправимое, усиливалось.
Как там, дома?
Много повидал Пахом за время странствий. Много несправедливости повстречал, когда сильный и власть имущий слабого обижает. Когда измучен народ. Измучен, и не видит света надежды в этом мире. Потому что нет его. Выдывал беспросветную обреченность на лицах. Когда приходится, скрипя зубами, терпеть и мириться.
И вот сейчас то же самое увидел в родном селе.
Но самое поганое из увиденного – это страх. Коварно прокравшийся в души соотечественников и поселившийся там. Обрекающий и безысходный, тот, что появляется, когда все возможное уже сделано, чтобы напасть одолеть. Появляется. Цапает липкими, холодными щупальцами, обвивает. сжимает. И не отпускает. В жутких муках похоронена последняя надежда на избавление.
Поганый, ломающий, жуткий страх… Таким, всесильным и безысходным, всевластным и вездесущим, неизбывным и бесконечным он становится, только когда даешь власть ему и, обессиленный и потерявший всякую надежду, прекращаешь сопротивляться. Чем больше власти страх получает, тем поганее и невыносимее становится. Как чума заразная и гибельная, обрекает он на муки и погибель, поражает умы и души, доселе бывшие крепкими и здоровыми, светлыми, радостными, жизнелюбивыми…
Но стоит тот страх власти лишить, и уже отступать он начинает. Так всегда было. И сейчас так будет. Как уже сотни раз бывало. Что бы там не случилось, нет и не будет той силы, на которую другая сила не найдется.
Разберемся.
***
Дом пустовал.
Двери и ставни на окнах заколочены. Никого.
Не должно быть такого.
Отправляясь в дальние края, оставлял Пахом дома двух человек: Василису, дочку единственную и любимую, кровиночку свою. Не одна она оставалась. С тёткой Агафьей, сестрой жены. После того, как умерла Настасья при родах, Агафья частенько помогала по хозяйству. А когда пришлось уехать Пахому, и вовсе жить тут осталась. Толковая баба, хоть и одинокая. С Василисой ладила всегда. Так что не страшно было их вдвоём оставлять. Тем более, что путешествие предвиделось не особо долгое. Получилось, однако ж, далеко не по планам.
И вот сейчас в доме нет никого. На дурные мысли это наводит. Строить предположения да гадать сейчас рано. Разведать надо бы, что случилось. Порасспросить нужных людей.
– Ты Пахом… что ли? – послышался неуверенный слегка голос. Богатырь обернулся.
Позади стоял, чуть нахмурившись, парнишка лет шестнадцати от роду. Кудрявый, рыжий. На веснушчатом лице пробивалась неуверенная растительность: еще и не полноценная взрослая борода с усами, но уже и не юношеский пух, что-то среднее. Парнишка глядел исподлобья, одновременно любопытно и настороженно. Было видно, что он хочет сказать нечто важное. Вот только не знает, с какой стороны подступиться и с чего начать. Да и как полагается начинать, видать, тоже не совсем смекнул.
– Ну я… что ли, – чтобы сдвинуть дело с места, ответил Пахом. – А ты кто будешь?
Парнишка помедлил с ответом, смутился еще больше.
– Я это… – начал невпопад. Продолжил увереннее: – Иван я. Кузнецов сын.
– Иван, значит, – усмехнулся Пахом. Он вспомнил парнишку, но едва узнал. Вроде бы и времени не так много прошло, как он родные края покинул, а вон сколько всего поменялось. – Как батюшка твой, Богдан, поживает? Жив-здоров?
– Хорошо. Жив-здоров, – эхом отозвался Иван. Да, точно. Это младший сын кузнеца, рыжий нескладный Ивашка. Впрочем, нескладным он был раньше. А сейчас повзрослел. Статный, плечистый и крепкий стал, хоть и не особо высок ростом. Лицо смуглое, жаром пропитанное. Да и сам огненный, как и отец.
– Дома он сейчас? – поинтересовался Пахом.
– Дома… – ответил парнишка. – Тут… эта… – добавил, подбирая слова. Да так и не подобрал.
– Проведать бы его, – выручил от неловкого молчания Пахом. – Давненько не видались.
Иван согласно кивнул. И они пошли в дальний переулок на окраине села. Туда, где жил кузнец Богдан.
***
– Вот так и живем, старый друг.
Кузнец Богдан Силович был уже не тот, что раньше. Хотя всего три весны минуло с тех пор, как Пахом покинул родные края. Вроде и не мало это, если помнить, что все путешествие не должно было занять более полугода. И в то же время не так уж и много, чтоб полного жизни и сил человека настолько разительно поменять.
Сдал сильно, осунулся Богдан. В глазах, правда, все тот же добрый, приветливый блеск. Раньше казалось, никакое горе не затмит его. Но это только казалось.
Пахом молча разглядывал друга. В небольшой, добротной комнате, кроме них находились еще двое. Ивашка тихарился где-то в углу, вроде как ненавязчиво, но любопытно слушая разговор. Не вмешивался. Да большой темно-серый кот лесной окраски, с черными выделяющимися пятнами на короткой, но густой шерсти. Котяра невозмутимо лежал на скамье, сощурив изумрудные глаза. Тоже не вмешивался.
Встретили здесь гостя хорошо и по всем правилам. Радушно. Хоть и заметно было, что радушие это омрачает нечто нехорошее. То, о чем вот так сразу и не скажешь. Тяжко потому что. Но пора уже и к делу переходить.
– А теперь рассказывай, что произошло, пока меня не было. Что за напасть приключилась?
Кузнец тяжело вздохнул, прежде чем начать.
– Да, напасть… С обычной-то напастью мы бы и сами справились, а тут такое… Что даже рассказать сложно.
– А ты по-простому все выкладывай, как есть. Окраины пустуют. Люди все за оградой теперь живут. Почему?
– А потому, друг, что завелось тут у нас.
– Что завелось?
– Враг. Убийца. Народу, почитай, больше полсотни загубил уже.
Пахом заметно помрачнел. Малолюдно теперь в селе. И тихо. Жутко тихо.
– Человек напал? – спросил он.
– Если бы. Человек недобрый, даже если не один, а с отрядом, еще куда ни шло. От разбойников уж мы бы отбились. Но это не человек. И не зверь.
– Нечисть? – смекнул Пахом.
– На то похоже, – печально кивнул кузнец.
– Как выглядит?
– Страшно. И по-разному всегда.
– Оборотень? – предположил Пахом. – Облик меняет?
Не любил Пахом оборотней. Ох, как не любил. И было за что. Ну не попадалось ему ещё ни одного доброго оборотня. Хоть и учили волхвы, что оборотни – они, как и все живые твари, не могут быть чистым злом, которое истреблять надо без разбору. Есть, мол, среди них и те, кого убивать вовсе не обязательно, если не трогают. В мире и ладу можно с ними ужиться при желании. Но одно дело учить, передавать мудрость и знания. И совсем другое – сталкиваться с оборотнями в реальной жизни, нос к носу. И не просто так, случайно, встретились да разошлись. А в противоборстве. В обстоятельствах, когда либо ты его – либо он тебя.
– Да не оборотень, – между тем продолжал Богдан. – А мурло какое-то. Так и прозвали мы его. Мурло лесное… Страшное – жуть. И кровожадное.
Не оборотень, но облик меняет. И людей пачками губит. Точно, мурло.
– Лесное, говоришь. В Северных лесах обитает?
– Раньше да, с месяца два назад только в Северных нападало, на тех кто по дурости забредет туда. Потом за перевал, в наши леса перебралось…
Странно все это и необычно. И нехорошо. Есть повод призадуматься.
Во-первых, в Северных, запретных лесах, водилось всякое. Потому и запретны те места. И отгорожены от людей длинным, непроходимым горным перевалом – пока преодолеешь, тысячу раз передумаешь переться невест куда да невесть зачем. Да и волхвы, хранители здешних мест, выставили дополнительный заговоренный защитный барьер, через который ни одна нечисть не проберется. Если, конечно, защита не ослабнет. Или не падет. И то, и другое исключено. Крепка защита. На совесть ее ставили. Сил не жалели.
Во-вторых, хоть и полно дураков на белом свете, но таких, чтобы в запретные места по своей воле лезть, всего-то трое было. Сам Пахом по юности. Да названый брат Илья. Не опытны тогда еще были. Молодые дуболомы, только-только к серьезному обучению у волхвов допущенные. Третьим же был некий странствующий чародей, уж больно прыткий да ушлый. Все тайную силу Северного леса покорить хотел, да временами себя полубогом именовал. Вот и взялись Илья и Пахом его сопровождать, для спокойствия. Только тайком сопровождали, неявно. А вдруг накуролесит чего? Не доверяли они человеку, который на полном серьезе в полубоги метил.
И недаром не доверяли. Ибо чародей тот начал в барьере защитном дыру пробивать. Для чего? Видать, не мог просто так, как обычный человек, на ту сторону попасть. Мешала ему защита. А может, просто вредительствовал. Как бы то ни было, остановить чародея надо было: пробей дыру в барьере – начнет всякая гадость проникать да люд честной изводить. Бед не оберешься. Не успели тогда остановить, прошел чародей сквозь пробитый барьер. И Пахом с побратимом следом направились. Спустя какое-то время чародея потеряли, сами заблудились, да едва в живых остались. Вернулись уже совершенно другими людьми. Но все-таки вернулись. Чародей же вовсе сгинул без вести. Слишком далеко забрел, видимо. Да слишком на "полубожественность" свою мнмую понадеялся. Барьер потом, конечно же, заделали, залатали.
Ну, а в-третьих… Что такое могло произойти два месяца назад, что слабоумных, через барьер начавших лезть, сильно поприбавилось? Хотел Пахом вопрос этот вслух задать, но передумал. Поинтересовался:
– А теперь?
– А теперь не только в лесу. Повадилось Мурло на село нападать. Все окраины опустели, люди за ограду перебрались. Это те, кто выжил. Им повезло. А тем, кому не повезло… от них мало что осталось. Если и осталось, то смотреть тошно. Кого сожрет, кого на куски порвет, а внутренности раскидает… Мурло, одним словом.
– Значит, ради забавы нападает. – Подытожил Пахом. На душе становилось все поганее. Нечисть напала на дом родной, пока его тут не было. И не просто так. Обычная злая тварь, как бы ни страшна и нечиста не была, поселится где-нибудь в глуши, нападет пару-тройку раз, да потом успокоится, наохотившись да нажравшись. Или отомстив, как, к примеру, у оборотней. порой происходит. Но бывают и другие. Те, что без необходимости губят, потрошат, убивают и истребляют. Просто так, по прихоти. Эти гораздо опаснее и страшнее.
– Забава, не забава… А только сейчас, как опустели окраины и в лес никто не ходит, вконец обнаглело Мурло. Жертвы требует.
– Как это требует? – удивился Пахом. Но удивление было мимолетным. Если тварь убивает ради забавы, значит, имеет разум далеко не примитивный. Это ясно. Не пища ей требуется, а просто развлечение, жертва, плоть и кровь. Но вот чтобы прямо требовать жертвы… Это не просто разумная нечисть. Кое-что посерьёзнее.
– А вот так. Как-то раз собрались наши молодые балбесы идти Мурло бить. А с ними… – кузнец замолк, голос его дрогнул, задохнулся. Он отвел глаза. – Степан…
С минуту он не мог больше говорить. Уставился в пол хмуро, пытаясь взять себя в руки. В углу шевельнулся младший сын кузнеца, так и стоявший там, слушавший. Плотно сжатые губы. Глаза, полные боли и ярости.
– Старший мой… – выдавил кузнец. – Степка… Поперся с недоумками этими…