Рафаэль Дамиров
Писатель 2: Назад в СССР
Глава 4
– А кто ты такой? – уже пожестче произнес я.
– Моя фамилия Губарев.
– И что тебе от меня нужно?
– Мне нужно поговорить с вами.
– Я занят.
– Это не займет много времени. Я смогу подъехать к вам через полчаса.
– Хрен с тобой… Подъезжай. Только в квартиру я тебя не пущу.
– Мы поговорим в моей машине… Ну или – на улице.
– Лады!
Я бросил трубку и почесал в затылке. Позвонить Олегу? Он, наверное, уже дома, а там у него нет телефона… Да и что я ему скажу? Что главарь банды катал хочет со мною перетереть о чем-то? Так надо сначала узнать, что эта сволочь хочет, и уж потом извещать инспектора уголовного розыска. Если начнет угрожать или шантажировать, то это даже интересно. Значит, я для них реально опасен. Хотя с точки зрения советского закона, если я правильно понимаю, карточное шулерство само по себе – не слишком серьезное преступление.
Ну да, азартные игры запрещены, но ведь преступлением является всё-таки не игра на деньги, а мошенничество. А поди докажи, что твой партнер – шулер. Другой вопрос, что за всеми этими работниками Горторга и прочими администраторами филармонии могут числиться разные другие делишки, по линии ОБХСС, например… Ну и ещё вариант, если Босой и два его подельника расколются, что Прыщ (или кто другой) посылал его на разные там задания. Вот тогда уже речь может пойти об организованной преступной группировке.
Мне и в самом деле стало интересно. Не с точки зрения банальной детективной линии. Что детектив? Книжонка для одноразового прочтения. Народу, конечно, нравится. Как и псевдоисторические приключенческие романы, вроде того, что я задумал о мушкетерах Ивана Грозного. Однако мне мало, чтобы меня знали, как автора книжек-однодневок. Мне нужна прочная литературная слава. Подобно той, что имеется у Льва Толстого или, на худой конец, у нынешнего Юрия Трифонова.
А что для этого нужно? Для этого нужно написать роман о современности и современниках. Как это сделал тот же Толстой в «Анне Карениной» или Трифонов в своем «Обмене». Мое преимущество заключается в том, что я знаю, куда приведут процессы, происходящие сейчас в стране, а значит – моя книга должна быть понятна и интересна тем поколениям, что живут сейчас, и казаться пророчеством тем, кто будет жить позже. Нет, про тех же мушкетеров тоже можно написать. Между делом. Для заработка. Не прекращая работы на своим главным романом, как это говорят, магнум опус.
Тем самым, который в первой жизни я писал уже в новой России. Да вот только опоздал. В эпоху, когда книги перестали быть основным средством развлечения, а писатели уже не почитались публикой, подобно пророкам или философам, мои размышления о времени и о себе стали попросту никому не нужны. Нет, такую книгу нужно писать здесь и сейчас. И не слишком заморачиваться насчет сюжета. Мои собственные приключения – вполне достаточная основа для фабулы. Ну разве что немного приукрасить действительность. Не соврешь – не развлечешь.
– Ты куда? – спросила Настя, застав меня в прихожей уже одетым и обутым.
– Так, на минутку… – буркнул я, открывая дверь.
Она, как была в халате и мокром полотенце на голове, так и двинулась за мною. Я вышел на лестничную площадку, вызвал лифт.
– Будь осторожен! – напутствовала меня Трегубова, высовываясь из-за дверной створки.
Что-то она явно заподозрила – или почувствовала.
– Не беспокойся! – отмахнулся я.
Выйдя из подъезда, я сразу увидел светлую новехонькую «Волгу. ГАЗ-24», а рядом худого рослого мужика. Я его сразу узнал. Это он тогда прижимал Настю к грязной стене и лапал ее своими вонючими грабками. Кулаки у меня зачесались от невероятного желания смазать ему по рылу разок-другой, но я сдержался. Придет еще время. Сейчас я должен вести себя как разведчик на вражеской территории. Правда, улыбаться не обязан. Губарев протянул мне руку, но я ее не принял.
– Ну? – спросил я.
– Артемий Трифонович, – заговорил он. – Я понимаю, между нами с самого начала возникли некоторые недоразумения, и у вас есть причины недолюбливать меня и моих… гм… коллег, но мы с вами ведь могли бы эти недоразумения разрешить.
Манера говорить у него была какая-то удивительно гладкая – или скользкая. Не ухватишь.
– Это ж каким образом? – поинтересовался я.
– Если вы нуждаетесь в деньгах…
– А если – не нуждаюсь?
Тот поднял брови.
– В первый раз встречаю такого человека, – усмехнулся Губарев. – Ну если не деньгами, то какими-нибудь услугами… Достать что-нибудь дефицитное… Вы же творческий человек, писатель… Книги? Любого автора? Подчеркиваю, совершенно любого.
Я склонил голову набок, будто бы задумавшись. И прознёс:
– В партнеры возьмете?
– В партнеры? – удивился тот. – Вы же знаете, мы не на щелбаны играем. Есть что поставить?
– Найдется. Ведь вы же поняли, что трудностей этого рода я не испытываю.
– Ну я слыхал, что писатели – народ богатый…
Слыхал он! Сивашова обчистили на тридцатник… А тот – в петлю… Еще не факт, что сам. Судмедэксперт, конечно, никаких подозрительных следов не нашел, но ведь могли чисто сработать. А хоть бы и сам! За тридцать кусков за письменным столом ох как горбатиться нужно. А эти, твари, краплеными картишками вытянули. Ну, меня-то в петлю вы не засунете. Скорее, это я сам вас туда засуну.
– Ну что скажете?
– Приходите в следующую среду, в мастерскую Трегубова. К восемнадцати часам.
– Договорились! – буркнул я, повернулся к нему спиной и потопал к подъезду.
Я вернулся в квартиру. Анастасия Павловна встретила меня объятиями. И даже всплакнула. Ну, так на то она и актриса. Впрочем, я был доволен собой. Теперь можно было не париться насчет легенды. Буду самим собой. Надо только сказать Литвинову, чтобы нашел человечка, который бы меня поднатаскал в игре в преферанс хотя бы до какого-то прличного уровня. Ну, этим можно заняться завтра. А пока, чтобы не упустить идею насчет романа, надо ее обмозговать хотя бы общих чертах. И я вернулся к письменному столу.
На следующий день, приехав на работу, я позвонил Олегу и после обмена приветствиями сказал ему:
– Вчера ко мне приезжал Губарев.
– Даже так?
– Да. Спрашивал, что может для меня сделать, дабы заслужить мою благосклонность.
– И что ты попросил у этой золотой рыбки?
– Напросился на игру.
– И когда сеанс?
– В среду, в восемнадцать часов.
– Место?
– Мастерская Трегубова.
– Что ж, это даже лучше, чем мы рассчитывали…
Он что-то пробормотал в сторону.
– Мне нужен человек, который меня хотя бы азам научит, – напомнил я.
– Есть такой человек.
– Когда он может со мною позаниматься?
– В любой момент.
– И сегодня? – обрадовался я.
– И сегодня.
– Такой специалист, и в полном вашем распоряжении. Отлично! Куда нужно подъехать?
Я и в самом деле был воодушевлен, да и времени, чтобы тянуть кота за хвост, особенно-то и не имелось.
– В сто тринадцатое отделение милиции, – ответил Литвинцев.
– Так, – я сделал паузу. – Он что, милиционер?
– Скорее – наоборот.
– Вот оно что! Ладно. Тогда – во сколько?
– К часам пяти подваливай.
– Отлично!
Позанимаюсь пару часиков с этим «учителем», а потом можно будет успеть еще домой – в смысле, к Трегубовой заскочить. А ночью у нас с Зиной самолет до Риги. О чем я и решил ей напомнить, заскочив в приемную. И тут меня ждал сюрприз. Секретарша главреда сидела заплаканная.
– Что стряслось?
– Прости, Тёма, я не могу с тобой поехать в Ригу.
– Почему?
– Я поеду… в писательский дом отдыха… – опустив глаза, пробормотала она.
– С кем?
Она мотнула головой в сторону кабинета Мизина.
– Понятно… – кивнул я. – Ну не расстраивайся… В следующий раз слетаем. Когда потеплее будет.
– Правда?
– Ну конечно!
– Станислав Мелентьич, кстати, опять просил тебя зайти.
– Ладно!.. Ты только не куксись.
Ах ведь старый козел, увел у меня девушку… Пользуется служебным положением. Хрен с ними! Другую найдем… Настю приглашу или Лиду. На худой конец – кузину! Пусть порадуется… Я рванул дверь кабинета главного редактора.
– А-а, Артемий! – сказал тот. – Заходи. Садись. Дело у меня к тебе…
– Что, еще одну рукопись переработать? – с лёгким сарказмом предположил я.
– Нет, касательно все той же…
– Товарищ Бердымухамедов опомнился и просит вернуть аванс?
– Окстись! – отмахнулся Станислав Мелентьевич. – Ты при нем такое не ляпни. Обида на всю жизнь.
– Так мне его предстоит увидеть?
– Вот именно! – кивнул Мизин. – Он хочет, чтобы ты его канал своими глазами увидел. Так сказать, проникся духом комсомольско-молодежной стройки. Для достоверности. Командировку оформим, как положено, но все расходы Фатыхович берет на себя.
– Ну что ж, съезжу с удовольствием, но смогу не раньше четверга.
– Ну и отлично. Скажу Зиночке, пусть обеспечит авиабилетами до Душанбе и обратно.
Я вернулся в отдел. В прошлой жизни мне довелось съездить в Среднюю Азию, вот только хлебнул я в той поездке горя. И вспоминать-то не хочется. Надеюсь, на этот раз все будет иначе. Ведь у меня теперь там есть покровитель, а тогда меня шпынял любой начальник. В редакции я сел за пишущую машинку и затарахтел по клавишам. Мысленно я был уже там, в Каракумах, плыл верхом на верблюде по барханам, проклиная адское солнце, которое словно гвоздями прибили к блекло-синему, словно выцветшему небосводу.
Последний на неделе рабочий день – короткий, так что в шестнадцать часов я уже освободился. Пора было ехать на «урок». Любопытно было взглянуть на этого «учителя» в отделении, который милиционер наоборот. Времени у меня было полно, и я спросил у завотделом, не знает ли он, где находится сто тринадцатое отделение милиции. Красильников достал из ящика своего рабочего стола толстый том адресной книги столицы и назвал мне адрес. При этом посмотрел на меня с удивлением – но я его любопытство подкармливать не стал.
Оказалось, что ментовка совсем недалеко от нашего издательского небоскреба. Видать, Олежек специально именно туда пригласил загадочного «учителя», или, скорее – привез для меня. Я уже догадывался, почему местом для проведения урока было избрано именно отделение милиции.
Я отправился туда пешком – и без пяти минут семнадцать был уже на месте. Объяснил дежурному, кто я такой и зачем прибыл. Старлей был уже в курсе, но документики он, как и положено, проверил. И только потом взял трубку телефона и сказал:
– Товарищ инспектор уголовного розыска, здесь Краснов!.. Ясно, – Он положил трубку и крикнул: – Рыкалов, проводи в семнадцатую!
Рыжий, точно как я, парень с погонами старшины проводил меня в комнату номер 17. Открыл дверь, сказал:
– Товарищ инспектор, разрешите?
– Давай сюда арестованного, – хохотнул Литвинов.
Рыкалов посторонился и впустил меня в комнату. Я вошел. Олег поднялся мне навстречу, протянул руку. Я пожал ее и тут же увидел «учителя». Это был мужичонка лет тридцати пяти – сорока. Бритый. Руки в наколках. Так что его профессия и нынешний социальный статус сомнений не вызывали. «Учитель» посматривал на меня с веселым любопытством.
– Вот. Знакомьтесь! – сказал Литвинов. – Это Заяц – катала высшей категории. А это актер кино, товарищ Краснов. Он по роли должен играть в преферанс, но не умеет. Надо научить хотя бы азам.
– Чёй-то я в кино его не видал, начальник, – осклабился Заяц. – Фуфло гонишь!
– Я начинающий, – буркнул я. – Первая роль в кино.
– А, ну так бы и сказал… – развел руками уголовник. – Давай картинки, начальник, не на пальцах же его натаскивать…
Инспектор уголовного розыска хмыкнул и кинул на стол новенькую колоду.
– Ой красотулечки мои! – обрадовался катала, ловко перетасовывая карты. – На нары позволишь стиры взять?..
– Как себя вести будешь, – строго сказал Олег. – И давай без блатных словечек…
– Лады, начальник, замазали!.. Слушай сюды, фраер… – Он осекся, покосился на инспектора и заговорил уже обычным языком, лишь время от времени срываясь на блатняк. – В преферанс катают с тридцати двух стир, раскиданных на четыре масти… Старшие масти по понту: пики, трефы, бубны, червы. Старшие карты в масти по понту: семерка, восьмерка, девятка, десятка, валет, дама, король, туз. Одна из мастей может быть назначена козырем, тогда любая козырная карта, само собой, старше любой некозырной. В козырной масти авторитет карт сохраняется… – Его руки так и мелькали, раскладывая карты. – Правила взяток и очередность хода в префе такая… Первая картинка, положенная на стол, называется ходом. На ход каждый игрок обязан выложить одну карту. Карты выкладываются так… На ход игрок обязан класть стиру масти хода…
И продолжал, тараторя довольно быстро, рассказывать общие правила, а потом, будто и вправду учитель, велел мне повторить. Хорошо хоть слуховая память у меня неплохая. Я выдал, как на уроке, закончив последним из того, что он сказал:
– …Игрок, имеющий право первого хода и первой заявки в торговле, называется «первая рука». Следующий за ним игрок – «вторая рука» и последний катала – «третья рука».
Только тогда он начал мне излагать, какие виды игр существуют в преферансе:
– Играют на взятки. Игрок обязуется взять не меньше. Остальные должны помешать ему это смастырить, то бишь – взять как можно больше взяток, если выгорит… Заявив мизер, игрок обязуется не брать ни одной взятки. Другие игроки, наоборот, стараются подначить его взять взятки… В распасовках каждый игрок старается взять как можно меньше взяток… Короче, вся маза в том, чтобы, оценив свои стиры, заказать и сыграть наиболее выгодный контракт… Усек, Васек?
Литвинов тихо хмыкнул, но одергивать наставника не стал. После теории перешли к практике. Ну он меня и погонял, покуда я начал хоть что-то соображать! Хорошо, что я не собираюсь играть всерьез, продулся бы до нитки, похлеще Сивашова. Тем не менее, я взмок, хуже чем в литейке. Наконец, когда Заяц махнул на меня рукой, дескать, для кина сойдет, Литвинов вызвал конвойного, велев тому увести каталу. Колоду позволил ему забрать – оценил, выходит, труд учителя на “отлично”.
– Ну что? – спросил он у меня.
– Всегда терпеть не мог карты и картежников, – пробурчал я.
– Да, я уже вижу, просадишь ты казенные, – хмыкнул Олег.
– Надеюсь, вы их потом изымете?
– А как же, тут без вариантов!
– Кстати, хочу спросить… Ну возьмете вы их во время игры, а что предъявите?
– Это служебная тайна, – откликнулся он. – Нам главное – получить повод для их задержания, а дальше раскрутим…
– Ясно. Я могу идти, товарищ начальник?
– Погоди! – сказал он. – Вместе пойдем. Подброшу тебя, куда скажешь. У меня служебная.
– Подбрось, подбрось. Мне собраться еще надо.
– Уезжаешь куда?
– Органам ведь всё известно, – подначил его я, но без злобы. – Да ладно. Улетаю. В Ригу, на выходные!
– Шикарно живешь!.. С кем летишь-то?
Я пожал плечами.
– Да был один вариант, да сорвался… Сейчас вот как раздумываю, кого пригласить?
– Узнаю гусара! – откликнулся мой армейский друган. – А мы вот, с Ангелиной, заявление в ЗАГС подали… Через пару недель – свадьба!
– Ух ты, поздравляю! Пригласишь пошуметь-то на свадьбе?
– А то!
Литвинов заполнил какие-то бумаги, и мы покинули отделение. Сели в милицейский «Жигуль». Олег – за руль.
– Куда везти-то?
– Давай… – я задумался и назвал свой домашний адрес.
Выйдя у своего подъезда, я поднялся на четвертый этаж, открыл дверь. Вошел. Привычная тишина и уют охватили меня. Вернее – тишина как раз не была полной, и именно потому веяло спокойствием. Бормотал телевизор. Закипал на кухне чайник. Шумела вода в ванной. Жизнь шла своим чередом. У меня даже на душе стало теплее. Я разулся. Снял пальто и сразу же направился к комнате Наденьки, хотя не был уверен, что она дома. Постучал, в тайной надежде, что ее все-таки нет. Однако она откликнулась, разрешив войти.
– Добрый вечер! – сказал я, появляясь на пороге.
– Здравствуй, – буркнула она, даже не глядя в мою сторону.
– Ты завтра-послезавтра работаешь?
– Нет, у меня выходные…
– Ну и отлично!.. Хочешь увидеть Ригу и Балтийское море?
– Это что, шутки такие?
– Нет, я серьезно… Через четыре часа самолет.
Все время разговора Надежда сидела, скрючившись и засунув ладошки между колен, обтянутых домашним ситцевым халатиком, а теперь – распрямилась, как розовый стебель и медленно расцвела.
– Нет – правда?!
– Правда. Собирайся!
И с этими словами я вышел в коридор. За дверью послышался радостный визг. Кузина дала волю чувствам. Я схватился за голову. Зачем я это сделал? Да затем, что, как учил нас Александр Грин, чудеса надо делать своими руками… Ну а я ведь тоже писатель – я этих чудес тоже не чужд.
Кстати, о чудесах. Свой лучший костюм я оставил в квартире у Анастасии Трегубовой, что надеть-то? Да ладно, что я, в Риге себе не куплю? Посвистывая, я открыл шкаф.
Глава 5
Я покидал кое-какие вещички в старый чемодан и вышел из комнаты, чтобы поинтересоваться, как идут сборы у моей попутчицы. И встретил в коридоре Савелия Викторовича. Он обрадовался:
– Тёма! Вот это сюрприз! Надолго?
– Да я, собственно, за Надей заехал, – сказал я. – Мы с ней на Рижское взморье улетаем, на выходные.
– И это правильно! – кивнул Телепнев. – Мы тоже, с Марианной Максимовной, хотим съездить в отпуск куда-нибудь.
– Очень хорошо! – похвалил я. – Если нужно чем-то помочь, обращайтесь.
– Спасибо, Тёма! – растроганно произнес сосед. – Пойду разогрею ужин. Супруга скоро вернется с работы.
– Передавайте ей привет! – сказал я. – С нас рижские сувениры!
– Счастливого пути! – откликнулся он.
Мы обменялись рукопожатиями, и Савелий Викторович пошлепал на кухню. В это время из своей комнаты вышла кузина. Она была уже готова к поездке. И сияла, как начищенный хрусталь. Как же легко сделать счастливой девушку! Главное – не сделать при этом несчастным самого себя. Ну… постараюсь не допустить.
– Ну если ты готова, тогда поехали! – сказал я.
Лучше выйти заранее. Ведь еще такси надо поймать. Я подхватил наши чемоданчики, и мы покинули квартиру. Тачку поймать удалось не сразу, я даже успел поволноваться – самолёт нас ждать вряд ли станет. Наконец, «Волга» с оленем на капоте притормозила рядом с нами. Мы погрузились и покатили в аэропорт. Хорошо, что в 1975-м году столица не знала еще пробок, и спустя час такси притормозило на стоянке возле здания аэровокзала. Волновался я зря, до вылета нашего рейса оставалось больше часа.
В советские времена аэропорты не напоминали осажденные крепости, где каждого пассажира воспринимают как потенциального террориста, просвечивая багаж и прозванивая одежду на предмет отыскания опасных объектов. Большинство граждан сами сознательно не везли с собой ничего такого, что могло бы угрожать безопасности полета. Что самое удивительное, даже на взлетное поле пускали провожающих, и это способствовало появлению множества романтических сценок в советских фильмах. Кто о чём, а я – о сюжетах думаю.
Нас с Наденькой провожать было некому. И, пройдя регистрацию на рейс, мы погрузились в перронный автобус, который представлял собой два вагончика, прицепленных к специальному тягачу. Этот автопоезд мне всегда нравился, потому что напоминал паровозик с вагончиками, какие курсировали в парках аттракционов. Судя по тому, как засверкали глаза моей спутницы, она тоже была в восторге. Автобус подвез нас к импозантному «Ту-104», со скошенными назад крыльями.
После проверки посадочных талонов дежурные пропустили нас к трапу. Улыбчивая бортпроводница поздоровалась и провела к нашим местам, и вообще буквально всё пока шло как по маслу. Места оказались с той стороны салона, где было всего по два кресла в ряду. Более того, напротив наших мест был стол. Не паршивая откидная дощечка, как в большинстве самолетов XXI века, а нормальный стол, куда можно положить книгу или поставить шахматную доску. Правда, против нас должны были сесть еще два пассажира, ибо стол был рассчитан на четверых. Мы с Надей сняли верхнюю одежду и повесили ее на плечики, которые цеплялись за багажную сетку. Чемоданы свои мы сдали, как положено, в багаж, так что руки у нас были свободны.
Салон постепенно заполнялся пассажирами. Люди проходили вдоль кресел, не торопясь рассаживались по своим местам. Слышалась разноязыкая речь. Вдруг мимо нас прошел человек, лицо которого мне показалось знакомым. И только в следующее мгновение я понял – кто это. Дернул Надю за рукав, дескать, смотри, кто с нами летит! Она взглянула знаменитому актеру и поэту вслед и пожала плечами. Ну да, чего я хотел? В середине семидесятых лицо Высоцкого было знакомо лишь заядлым любителям кино. Знаменитая пластинка с портретом выйдет позже. А настоящая слава настигнет Владимира Семеновича лишь незадолго до смерти.
Кумир советского народа прошел дальше по салону, положил в багажную сетку гитару в чехле, снял щегольскую дубленку. Похоже, никто, кроме меня, его не узнал. По крайней мере – никакого особого внимания другие пассажиры ему не оказали. Я решил пока тоже не соваться. Вот взлетит самолет, экипаж разрешит расстегнуть ремни, тогда можно будет и подойти. Последний пассажир прошел к своему месту. Бортпроводники захлопнули люк. Сразу стало теплее. Спутнице своей я уступил место возле непривычно круглого иллюминатора, и сейчас, перегнувшись через ее колени, выглянул в него и увидел отъезжающий трап.
Бортпроводница громким, но хорошо поставленным голосом рассказала о правилах поведения в полете и в случае экстренных ситуаций. Сообщила, что во время взлета и посадки курение в салоне запрещено. А в остальное время, значит, можно? Интересно. Завыли двигатели в основании крыльев. Самолет начал медленно двигаться по рулёжной дорожке. Поступила команда пристегнуть ремни. Надя вертела головой, ко всему присматриваясь и прислушиваясь. Сразу видно, прежде ей летать не приходилось.
Самолет остановился, но только для того, чтобы начать разгон перед взлетом. Двигатели завыли еще громче. Почти оглушительно. Да, со звукоизоляцией пассажирских лайнеров инженерам еще предстояло поработать. Сказывалось происхождение первого советского реактивного пассажирского самолета от бомбардировщика. «Ту-104» снова тронулся с места и начал набирать скорость. Мы с кузиной сидели по ходу движения, поэтому нас прижало к спинкам сиденья, а вот соседей наших – худых белобрысых парней, что занимали кресла напротив, наоборот, нагнуло вперед. Ремни впились им в животы, и парни негромко выругались, правда, не по-русски.
Отрыв от земли произошел не слишком мягко. Нас чувствительно тряхнуло. Пассажиры отреагировали по-разному. Кто-то выразился. Женщины взвизгнули. Однако дальше крылатая машина пошла плавно. Накренилась на правое крыло, совершая разворот. Внизу стало видно море огней, озаряющих ночную столицу. Самолет поднимался все выше, и стали различимы пятна электрических озер – это были города-спутники и поселки, окружающие великий город. Потом все заволокло мглою. «Ту-104» пробивал облака. А когда поднялся выше их, то сквозь иллюминаторы в затемненный салон пробился свет немеркнущего заката.
Светящиеся таблички «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ» и «НЕ КУРИТЬ» погасли. Наши соседи мгновенно освободились от ремней, достали импортные сигареты «Camel» с верблюдом на пачке и задымили. Хорошо, что дымок потянулся куда-то вверх. Видать, там были вытяжка. По салону двинулись бортпроводницы с подносами, нагруженными стаканами с напитками. Я взял Наде томатный сок, а себе – коньячок. Парни напротив – тоже. Они посмотрели на меня прозрачно-синими прибалтийскими глазами, в которых не было ни искорки дружелюбия.
Ничего, парни, потерпите. Ваше время еще не пришло. Я, советский гражданин, лечу в советский город Ригу – столицу советской же Латвии. И придется вам мне пока улыбаться. Ну, не вам, так другим – официантам, гостиничным администраторам, горничным и прочим. Я тоже отстегнул ремень безопасности, поднялся и направился к знаменитому барду. Мне лишь хотелось с ним поздороваться, а вовсе не навязывать свое общество. А еще больше мне хотелось его предупредить о жарком лете 1980-го, олимпийского года.
Да вот только что я мог ему сказать? Не пейте, Владимир Семенович, не употребляйте дурь? Глупо! Это не подействует. В лучшем случае, он примет меня за сумасшедшего, а в худшем – за сотрудника КГБ. Сейчас многие помешаны на стукачах – вернее – сексотах, они же секретные сотрудники, потому что не знают, чего на самом деле следует бояться. Так что – никаких предупреждений. Просто поздороваюсь и пожелаю счастливого пути, куда бы он сейчас ни направлялся.
Со стаканчиком наперевес я приблизился к кумиру нескольких поколений советских людей, наклонился и сказал тихо:
– Здравствуйте, Владимир Семенович!
Он удивленно на меня воззрился и ответил также негромко:
– Здравствуйте!
Его знаменитую хрипотцу нельзя было спутать ни с чем другим. Я поднял стаканчик с коньяком и произнес:
– Большое спасибо вам за ваше творчество! Берегите себя!
Мимо как раз проходила бортпроводница с опустошенным подносом, на котором ютился единственный стаканчик. Высоцкий взял его и ответил:
– Благодарю, товарищ!.. Постараюсь!
Чокнувшись, мы выпили с ним, и я ретировался. Я прекрасно понимал, что для великого человека это лишь мимолетный эпизод, о котором он забудет раньше, чем самолет коснется бетонки в рижском аэропорту. А вот для меня эта встреча имела значение. Замысел нового, главного романа моей жизни выкристаллизовывался в моей голове. В нем я должен осмыслить эту эпоху так, как это не сможет сделать ни один из современных писателей. Потому что все они погружены в поток времени и не ведают, что ждет их за поворотом.
А я – ведаю! Единственный не только из поэтов и писателей всего мира, но и вообще – из четырех с лишним миллиардов человек, населяющих сейчас планету. Будет не только глупо, но и непорядочно не использовать такую возможность. Глупо, потому что другого такого шанса не будет, а непорядочно – потому что я должен предупредить всех, кто прочитает мою книгу, если уж не могу предупредить конкретных людей. По крайней мере – обязан постараться.
Нет, я, несмотря на свои двадцать, не настолько наивен, чтобы верить в силу воздействия печатного слова и надеяться, что книга может приостановить процессы разложения советского общества, которое приведет к чудовищной катастрофе, именуемой развалом СССР. Катастрофа, так или иначе, произойдет. И потому, что огромный талант, который сидит в десятке кресел позади меня, губит свою жизнь собственными руками, и потому, что эти белесые юнцы напротив считают, что независимая Латвия будет процветать, и по миллионам других причин.
И всем этим миллионам кажется, что им нужно больше свободы, которая заключается, прежде всего, в том, чтобы слушать западную музыку, носить западные тряпки и покупать все, что душа пожелает. И при этом они думают, что за эту кажущуюся свободу им не придется платить страшную цену. Вот в чем их главное заблуждение, которое нужно попытаться развеять книгой, что я должен написать. Ну или хотя бы попытаться. По спине и рукам пробежал холодок. А вдруг Высоцкий ее прочтет и переменит свое отношение к себе самому и своему здоровью?
Ведь его слово, как никакое другое, было необходимо нам в Катастройку и проклятые девяностые! Я понимал, что меня слегка уже заносит. Пора возвращаться к действительности. Как ни убегал самолет от рассвета, что накатывался с востока, но Земля двигалась все же быстрее. За иллюминаторами сиял золотой свет. И когда «Ту-104» опять погрузился в мокрую вату облаков, то под ними тоже оказалось светло. Бортпроводница объявила, что самолет готовится к посадке и что в аэропорту города Рига температура воздуха – три целых, девять десятых градуса, пасмурно, но без осадков.
Что ж, прекрасная погода для первой половины марта. Самолет снизился над Рижским заливом, развернулся и пошел на посадку. Шасси коснулись бетонки, и лайнер резко затормозил. Так что теперь пришлось нам с Надеждой повисеть на натянувшихся ремнях. Правда, через несколько мгновений нас опять прижало к спинкам кресел, ибо «Ту-104» использовали тормозные парашюты, которые тоже достались им в наследство от своего прародителя дальнего бомбардировщика.
В иллюминаторах показалось здание аэровокзала с большими буквами на крыше: «RIGA». Бортпроводница сообщила нам очевидное и пригласила на выход. Мы поднялись, оделись и поспешили туда. Спустившись по трапу, я не стал сразу садиться в перронный автобус, хотя Надя недоуменно дергала меня за рукав. Мне хотелось дождаться, когда спустится Высоцкий. Наконец, он показался в проеме люка. На минуту замер, что-то сказал бортпроводнице и принялся спускаться.
Его встречали. Я увидел автомобиль, который подъехал почти к самому трапу. Из него вышла молодая белокурая женщина и какой-то парень в модных джинсах, кожаном пальто и темных очках. У блондинки в бежевом пальто в руках были цветы. Увидев Владимира Семеновича, она замахала букетом и кинулась навстречу. Проходя мимо меня, бард и киноактер приветливо улыбнулся и кивнул мне – вспомнил мои пожелания. Они уехали, и я нехотя поддался настойчивости своей спутницы. Мы сели в автобус и вместе с остальными пассажирами покатили к аэровокзалу.
Вокзал был новенький, с иголочки. Он был построен всего полгода назад и потому радовал пассажиров простором, комфортом и современным дизайном интерьеров – лишнее свидетельство «ужасов советской оккупации». Получив багаж, мы с Надей двинулись к стоянке такси. Надо было решить вопрос с жильем. Я помнил, что в СССР попасть в гостиницу было не так-то просто, если организация, в которой ты работаешь, не забронировала тебе номер, но так как наша с кузиной поездка «дикарями» с самого начала была авантюрой, пришлось положиться на авось.
Я назвал водителю такси гостиницу «Рига», и он повез нас, напевая что-то в усы, постриженные скобкой – такая была в эти годы прибалтийская мода, которая скоро расползётся по всему Союзу. Почему «Рига»? В прежней жизни мне приходилось жить в этой гостинице. Она построена в середине пятидесятых годов и сохранила в своих интерьерах стиль той эпохи. Деревянные панели, красные ковры, плюшевые занавеси, позолота где надо и не надо. Высокие потолки, широкие лестницы и просторные коридоры. В номера ведут солидные, массивные двери с медными ручками. Да и мебель в самих номерах тоже солидная – раритет сталинской эпохи.
Конечно, я выбрал её не за это.
Самое ценное – близость к рижским достопримечательностям. Как-никак исторический центр. А посмотреть места и вправду хотелось, тем более, что впереди, по возвращении из приморского райского уголка, ждало много работы. Из окон гостиницы открывается вид на Театр оперы и балета Латвии, дальше – живописный парк на берегу городского канала, Колоннадный киоск и знаменитые часы «Лайма», излюбленное место встреч нескольких поколений рижан. Правда, ныне реклама довоенной шоколадной фабрики с этих часов была убрана и заменена разноцветными панелями с подсветкой, но старое название часов по-прежнему живет в памяти горожан.
