Раф Гази
Зов со дна любви
Накануне Тима просветил его бригадир Рустам, который тоже сильно возмущался по поводу этого дополнительного 14–го «этажа». Как говорил Рустам, официально установленный норматив – 12 «этажей». Работяги же грузили больше, и вся сверхплановая селитра сбывалась «налево». Это был хорошо налаженный подпольный бизнес. От него кормились не только мастер и начальник цеха, но и вышестоящее руководство. Грузчикам, конечно, доплачивали за переработку, но это были крохи по сравнению с тем, что имели люди, управляющие этим прибыльным делом. Поэтому рабочим в виде кости время от времени бросали колхозные тележки и закрывали глаза на некоторые незначительные прегрешения.
Хотя Тим теперь всё это уже знал, но не посчитал нужным здесь об этом разглагольствовать. Тем более время обеда заканчивалось, и нужно было идти работать.
14–й «этаж» Тима всё–таки достал. Это случилось, когда били второй ряд «дальняка» во втором вагоне. Бабас или Алекс, неизвестно уж кто из них, повесил «сосульку» – мешок не лёг полностью на своё место, наполовину он вывалился наружу. По–хорошему, нужно было остановить конвейер и переложить мешок. Но Тим понадеялся на своё мастерство, решив прищемить хвост «сосульки» верхним мешком последнего 14–го «этажа». Тим совершил сильный бросок со «стакана» под купол вагона и уже сделал разворот, как «сосулька» обрушилась, потащив за собой весь ряд. Грузчик взвыл от жгучей боли, пронзившей левую лопатку и упал на пол, придавленный грудой повалившихся сверху мешков. Бабас с Алексом начали вытаскивать его из под них. На шум прибежал дежурный грузчик.
Тим с трудом поднялся на ноги, левая рука и плечо отнялись, спину резала сильная боль. Было ясно, что продолжить работу он не сможет.
– Сам дойдешь до раздевалки? – спросил Бабас.
Тим молча кивнул головой и заковылял к железной лестнице, ведущей вниз в полуподвальное подсобное помещение. А его место занял дежурный грузчик.
Каждый шаг Тима по скрипучим ступенькам отдавался острой болью в спине. Наконец он добрался до своего шкафчика, еле достал из кармана ключ, вставил его в дверной замок, повернул и… вскрикнув от дикой боли, рухнул на холодный бетонный пол.
Сколько Тим так пролежал без сознания, точно сказать трудно. Когда его привела в чувство перепуганная уборщица, уже светало. Вызвали дежурную грузовую машина и отправили пострадавшего грузчика домой. Тим помнил, как в полуобморочном состоянии вскрикивал на каждой кочке – малейшая встряска вызывала нестерпимое страдание.
6
Утром из короткого сонного бреда Тима вывел громкий стук. Опираясь на правую здоровую руку, он еле поднялся с постели и отворил дверь. В комнату вошел мастер, за ним – начальник цеха. Его усы по–обыкновению топорщились.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Ничего, терпимо.
– Вот, мы тебе тут принесли, – мастер выложил на стул огромный бумажный мешок, набитый фруктами. – Ешь, поправляйся.
– Да, выздоравливай, отдыхай. Хоть месяц, хоть два. Зарплата будет тебе идти. Только в больничку не обращайся, – попросил начальник цеха.
Понятно, чего он боялся. Производственный травматизм – вещь серьезная. За это по головке не погладят, выговор могут объявить, премии лишат. Но ещё больше начальник боялся, что всплывёт афера с 14–м «этажом». Так могли и на их подпольный бизнес выйти…
В больницу Тим не пошёл, а вышел на работу через две недели, когда немного оклемался. Хотя спину всё время ломило, левая рука плохо слушалась, он не спал по ночам. Под мешки Тим, естественно, полезть не мог, его определили на лёгкий труд – подметать территорию цеха.
А однажды Тиму стало совсем худо. Утром он не смог встать с постели – ноги отказали. Соседка вызвала врачей, покалеченного грузчика увезли в больницу.
В госпитале Тим провалялся два месяца. Совершенно безрезультатно. Ноги так и не пошли. Приезжал какой–то седой спец по травматологии. Он долго изучал рентгеновские снимки, анализы, мял мою больную спину, неподвижные ноги.
– Мм–да, редкий случай, редкий случай, – промямлил доктор и уехал.
Тиму дали инвалидность и выписали домой. Он страдал от одиночества и постоянной боли в позвоночнике.
Тим перестал пить таблетки, от них становилось только хуже. Он попросил бригадира Рустама, который навещал его иногда с Тагиром, достать пистолет. Повеситься он не мог, да и считал такую смерть для себя позорной. Вместо пистолета ребята приволокли инвалидную коляску. За что им, конечно, большое спасибо, Тим хоть стал самостоятельно передвигаться по комнате.
Однажды забежала Галка–фасовщица. Прибралась, вымыла полы, поохала, повздыхала и испарилась. Сначала Рустам с Тагиром навещали Тима каждую неделю, потом – раз в месяц, а потом и вовсе перестали приходить.
А Белла так и не приехала. Бывшая жена, узнав о его инвалидности, тоже раздумала переезжать к Тиму, хотя раньше подумывала о восстановлении семьи.
За часть инвалидного пособия за Тимом присматривала сердобольная соседка.
Тим остался совсем один, всеми забытый и заброшенный калека.
Часть 6
Исповедь
С гирями на ногах
1
И все-таки Тим ее нашел, через 20 с лишним лет. Нет, не Беллу, а Тому. Ее подругу, которая стелила ему постель, когда он дернул в «самоход» из армии. У Тима с Томой завязались близкие отношения, можно даже сказать, что это была «виртуальная любовь».
Давно это было, очень давно. На заре интернета все сидели в «аськах» – был тогда такой месенджер. Через аську он Тому и нашел, а Белу найти не смог. Может, Бела умерла?
Тим написал Томе большое письмо, отправил на ее электронный адрес и получил ответ.
Вот письмо Тима.
«Эта история давно в прошлом, и все уже давно пережито и забыто, но мое настоящее – корнями в нем. Я хочу выдернуть эти корни, но не удается, поэтому ты должна об этом знать. Я даже, глупый, иногда проявляю робкую надежду, а вдруг эти корни удастся вырвать с твоей помощью…
Как ты уже догадалась, я не зря прислал тебе свою повесть, она автобиографична. Ты правильно заметила, что конец ее кажется скомканным. На самом деле это не конец повести, а конец главы в большом романе, который я так и не написал.
История банальна. Я влюбился очень рано, еще в 6 классе, и как, оказалось, это была роковая любовь. Встречаться мы стали с 8-го класса, а где-то в конце 10-го разошлись. По моей вине. Сначала мы вместе хотели поступать в институт, а потом я передумал. Я не хотел учиться, я хотел посмотреть жизнь и хотел пожить отдельной от нее жизнью.
В общем, она, ее звали Бела, поступила, а я с другом поехал на Украину -просто так от балды, Союз ведь тогда был большой. Окончил школу механизации (хотя никогда не тянуло к технике, я был всегда 100-процентный гуманитарий), работал на канале Днепр-Донбасс. Потом – армия.
И вот, когда мне оставалось служить меньше года, я вдруг стал получать от нее письма. Это были удивительные письма, они словно заглядывали мне в душу. Они были наполнены любовью и нежностью. Никогда ни до этого, ни потом я не получал таких писем. Но эти письма она мне писала, успев выскочить замуж, о чем я, естественно, не знал и "попался на крючок". Когда я вернулся из армии, она была уже беременна, но я даже на это готов был закрыть глаза – так зацепили меня ее письма.
Ничего у нас с ней не получилось. Я поступил в университет, когда за плечами уже были два года работы на стройке и армия. Я решил выкинуть ее из головы, вместе с ее колдовскими письмами, и это мне почти удалось.
Сначала была Марианна, но потом откуда-то появилась Людвига, о которой я тебе уже говорил, и я женился на ней, потому что она ждала от меня ребенка. С самого начала было очевидно, что это неудачный брак. Сейчас ты все поймешь. Я всегда был очень спортивным – занимался самыми различными видами спорта, причем весьма успешно. В университетские годы – тоже. По утрам бегал кроссы, а вечером работал с "железом" в атлетическом зале. Представь, такой жеребец с грудой накаченных мышц и неуемной сексуальной энергией! А жена – фригидна. Абсолютно. Я никак не мог ее раскачать. Представляешь, какой это был для меня кошмар! Возможно, и я в чем-то был виноват, тоже ведь опыта тогда было маловато…
И вдруг, курсе на третьем или четвертом я получаю… письмо. Догадываешься, от кого? Да, от Белы. Я все бросаю и лечу в ее город. Естественно, она тоже несчастлива в браке, и муж у нее – тоже что-то вроде импотента. Ситуация! У меня дочь, у нее сын, а мы хотим жить друг с другом. И мы решаемся на это. Но тут произошла одна заминка. Когда мы с ней объяснялись, муж находился в другой комнате. У них вообще были какие-то странные отношения: она, оказывается, давала читать мои письма ему. Зачем? И этот муж, вдруг разъярившись, выскочил из комнаты и бросился на меня. Я его, как кутенка свернул в бараний рог, но мне как-то стало неприятно, как будто я вторгся незаконно на чужую территорию. Я решил: да шут с ними, пусть живут как знают, зачем я сюда полез! И как ошпаренный выскочил из квартиры на морозный воздух остудить вскипевшие мозги.
Но Белла побежала за мной, как когда-то в школе, в шестом классе… Но на этот раз она догнала меня и стала горячо признаваться мне в любви. Мы гуляли с ней по заснеженному парку, и я овладел ею тут же на снегу, распахнув на ней шубу (сразу скажу, что, какие это были ощущения – я не помню). Мы договорились, что через год мы встретимся в городе, где прошла наша юность. Я был готов ехать хоть сию минуту, но она настояла, что мне нужно сначала закончить университет.
Я ушел от жены. Мы переписывались с Белой, но потом я перестал получать от нее письма (моя тетя, к которой я на время переехал жить, как потом выяснилось, чтобы спасти распавшуюся семью, от меня их прятала). Но у нас Беллой была железная, как я думал, договоренность, и через год я был там, где мы условились. Она не приехала: не было писем, и она почему-то решила, что наш договор расторгнут. Для меня это был, конечно, удар, я верил ей, как самому себе. Сначала я попытался преподавать в школе, а потом пошел работать грузчиком, чтобы физическими нагрузками забить душевную боль.
Она приехала только еще спустя год, когда во мне уже все умерло. Мы несколько раз встречались, но все было как-то неопределенно. Хотя у меня уже давно созрело решение: "навсегда я тебя проклинаю, ты меня тоже теперь прокляни!"
Больше я на близость с ней не шел, хотя она еще пару раз приезжала в грод нашей юности. Я до сих пор не пойму. Что это было с ее стороны: любовь или месть? Может, тебе, по-женски как-то видней, что ты об этом думаешь?
Вот такая банальная история. Я бы о ней даже и вспоминать не стал, тем более тебе об этом рассказывать – все давно забыто и пережито, – если бы не одна… загвоздка.
Понимаешь, когда я с отчаянья подался в грузчики и полез под мешки, со мной произошел трагический случай. Я работал в ночную смену, мы забивали вагоны 50-ти килограммовыми мешками с селитрой. Это была каторжная работа, но за нее хорошо платили, хотя я пошел в грузчики не из-за денег, а чтобы забыться. На меня рухнули эти самые мешки, – сначала ребята из бригады, вызвав машину, отнесли меня в раздевалку, где я от боли потерял сознание, и долго лежал на холодном цементном полу, пока утром не пришла за мной машина.
А днем ко мне пришел начальник цеха и мастер, они сказали: лежи сколько нужно, пока не оклемаешься, мы будем платить тебе по полной программе, но в больницу не обращайся – нас накажут за производственный травматизм. Я подписался. На работу вышел через несколько недель, но под мешки уже не полез – боль в спине не проходила. А примерно через год мне стало совсем худо – я с трудом поднимал руку, с трудом передвигался, пока совсем не слег…
Кто и за что меня так жестоко наказал?..
Да, меня потом показали лучшим врачам. Сказали, что можно сделать операцию на позвоночник, но исход будет таким: сначала почувствуешь облегчение, а потом можешь, вообще, загнуться. Я не поверил официальной медицине и обратился к народной. Но ни один знахарь, ни один экстрасенс помочь мне не смог. Самое страшное, что я всегда испытывал мучительную боль, которая усиливалась по ночам (она и сейчас со мной эта боль, вот уже много лет не отпускает меня ни на секунду).
От нестерпимой боли хотелось биться головой об стенку. Если бы у меня тогда был пистолет, я не раздумывая, пустил бы себе пулю в лоб, чтобы остановить эту муку. Другие виды суицида – типа утопления или бросание с крыши высотного здания мне казались недостойными. Еще можно было использовать яд, но его у меня тоже не было.
Время шло, боль не отступала, а желанная смерть сама не приходила. И я решил, коль я не умер, я буду учиться жить с этой болью и буду сам искать средство от исцеления. Я перепробовал за эти долгие годы все возможное и невозможное – от голода до холода, от тайци до йоги, от водки до баб, но ничего не помогло…
Я в одночасье потерял все и стал совершенно одиноким человеком. И в это время на моем пути появилась женщина, которая увидела во мне даже в этой беспомощной ситуации сильного мужчину, который сможет справиться с любой бедой. Мы договорились, что попробуем пожить вместе три месяца, а живем до сих пор. У нас дочь. Но наши отношения строятся, увы, не на любви, а на уважении. Я так и не смог ее полюбить. Она очень сильная и волевая женщина, но, кажется, я ее сломал и подстроил под себя. У нее не было выбора, я его ей не оставил: или будет так, как мне надо, или не будет никак. Хотя я никого не держу, но сам я ее не оставлю. Если я это сделаю, то буду самым последним человеком – если захочет, пусть сама уйдет.
Видишь ли, я вот тебе все рассказал, и ты теперь все обо мне знаешь. А ведь никто не знает о моей беде, я никому о ней не рассказываю. С годами я научился управлять своей болью, нет, пока я еще ее не победил, но и она меня не победила. У нас боевая ничья. Так вот – для постороннего взгляда не заметна моя боль, я научился за эти долгие годы тщательно ее скрывать. С виду я вполне нормальный человек, даже можно сказать успешный. Материальные дела как-то у меня сами собой решаются, словно кто-то ведет меня по жизни. Если представить, что все мы бежим легкоатлетический забег, то я отнюдь не в аутсайдерах, правда, и не в лидерах. Однако все спортсмены бегут в легких кроссовках, а у меня к ним прикреплены невидимые пудовые гири. Вот я и бегу с этими пудовыми гирями, но только никто их не видит. А представляешь, что будет, если эти гири вдруг отпадут, представляешь тогда, с какой бешенной скоростью я смогу передвигаться.
Если ты думаешь, что я жду от тебя жалости, то совершенно не понимаешь, с кем связалась. Как-то так у меня получается по-жизни, что всех жалею и всем помогаю почему-то всегда я. Это, видимо, мне написано на роду. Если кому нужна помощь, то вспоминают Тима, у которого никогда нет никаких проблем , и он всегда готов протянуть руку помощи. Если бы они знали о моих проблемах, вернее, об одной…
У меня, действительно, только одна проблема – моя не стихающая ни на минуту боль, я каждый день ложусь в постель словно на сковородку с раскаленными углями… Других проблем у меня нет, ни на работе, ни дома, нигде. Я вполне состоявшаяся и самодостаточная личность. Но… но если бы кто-то хоть на пять минут мог= почувствовать мою боль, я думаю, он тут же стал бы биться головой об стену.
Что мне от тебя нужно? Честно? Мне надоело быть всегда сильным. Нет, я все равно, конечно, таким буду и таким уже, наверное, умру. Но, знаешь, как хочется иногда побыть слабым, чтобы тебя приласкали, приголубили, пожалели, хоть на минутку, а потом я снова буду прежним беспечным и несокрушимым Тимом. Хотя я никому не позволяю это делать, – мне сначала нужно, чтобы меня поняли. И мне кажется, что ты именно тот человек, который это может сделать, и я могу к тебе доверчиво прижаться, чтобы ты нежно провела ладонью по моей голове… Ты не обманешь, не предашь, не будешь сплетничать…
Мне нужна отдушина, где я мог бы время от времени перевести дух. Порой мне бывает очень тяжко. Но я терпеливо несу свой крест. Правда, не знаю – за что он мне?! И будет ли когда избавление?
2
От Томы пришел ответ.
Вот он.
«Тим, милый мой, как же ты живешь? Правильно, что ты доверился мне. И спасибо за это, я понимаю, как тебе нелегко мне было об этом рассказать.
Я совсем не сильная женщина, чужая боль меня пугает и мучает, поэтому часто, слыша где угодно, как обходится с людьми жизнь, стараюсь как ребенок, когда он смотрит страшный фильм: зажмурить сильно глаза и ладонями закрыть уши, чтобы ничего не видеть, не слышать – потому что я не могу не принимать это близко к сердцу, мне тоже делается и больно, и страшно. Не потому что невольно примериваю на себя, а начинает безнадежно мучить вопрос: ну почему так, за что, и как будто уходит земля из-под ног. Потому что очень хочется ощущать присутствие в этом мире чего-то надежного, на что можно бы было в тяжелый час опереться. Да и не только в тяжелый…
Но на что опираешься ты, Тим? Непостижимо! Ты слышал, что Бог дает человеку тот крест, который он может вынести, и если что-то сразу тебя не убило, то в принципе ты можешь это выдержать. Я читала про одну святую (не помню имени). Когда на ее долю выпало очередное испытание, то она услышала голос: ты знаешь, что только самых близких и преданных своих друзей я испытываю таким образом? И тут же у нее в голове пронесся непокорный ответ: о да, теперь я понимаю, почему их так у тебя мало!
Я тебя люблю, Тим, и всегда любить буду…
Но неужели тебе не хватило здравого смысла рассмотреть ситуацию на шаг вперед и догадаться, что все абсолютно безнадежно? Неужели ты не понимал, что обрушивая на меня накопленную за 17 лет свою нежность, ты обрекаешь меня в будущем на полное одиночество?
Неужели ты не понимал, что ты делаешь со мной, с моей душой?
Да, ты скажешь, а где же твой здравый смысл был? Испарился, растаял, я такая жуткая идиотка, твои слова не просто проникали в душу, они, оказывается, пустили, там такие огромные корни, что мне с ними не скоро справиться. Я не знаю как, не умею их выкорчевать.
Я поняла за время общения с тобой, что ты человек, который если любит, то всего себя отдаст, но если не любит… то хоть об стенку головой бейся, до тебя не достучаться.
Зачем же я все это пишу? Может, так хоть немного легче станет. Мудрая – не значит сильная. Я просто умираю сейчас и знаю, что ты даже не вздохнешь от этого.
Ах, как я сопротивлялась твоему влиянию. Мудрая, говоришь. Дура, говорю я себе. Ты представить не можешь, как тяжело мне было противиться твоему обаянию. Теперь тобой планка поднята на такой заоблачный уровень, что мне нет смысла никого искать. Как и кем тебя заменить?..
Может, именно в этом смысл происшедшего со мной? Ты желаешь мне найти того, кого я искала. Да, я нашла, но потеряла, и чего мне теперь искать. Надеюсь ты, если продолжаешь это читать, хоть понимаешь, что я пишу это не для того, чтоб тебя в чем-то упрекнуть, ни в коем случае. Это просто отчаянная попытка поставить точку в наших отношениях, ты поставил, а я вот никак не могу.
В принципе я рада за тебя, очень. Я не рада за себя, боже мой, зачем я в это втянулась, куда подевался мой ум и хладнокровие? Понятия не имею. Интересно, настанет ли когда-нибудь такой момент, когда ты, как мой друг, сможешь порадоваться за меня? Вряд ли! Мой пессимизм на сегодняшний день так велик, что хоть стреляйся.
Знаешь, чтобы мне хотелось от тебя? Когда тебя отпустит твоя боль, пожалуйста, вернись к своему творчеству и допиши то, что начал. А когда напишешь, пришли мне. Обещай мне. Ты талантлив, я верю, что у тебя будет все-все-все хорошо.
Целую многократно, но по-дружески целомудренно.
Что касается, Беллы. Извини, что в конце письма и совсем немного. Да, мы как-то вместе с Белой пили вино. И она разоткровенничалась и рассказала, что любила только одного человека – то есть тебя Тима, который даже с армии к ней убегал. Белла разошлась с мужем, у куда-то-то уехала. Куда – не знает никто. И мне тоже о ней больше ничего неизвестно».
Вместо эпилога
На днях Тим в гордом одиночестве отметил свое 66-летие.
