Пётр Самотарж
Одиночество зверя
– Проходите, Валерий Павлович, – деловито кивнул Саранцев в ответ на приветствие вошедшего, указал на ещё один свободный стул и решил немного пошутить. – Мы тут с Евгением Александровичем пытаемся вычислить оптимальное соотношение опыта и новых методов в работе правоохранительных структур на примере одной конкретно взятой коллизии.
Дмитриев не счёл нужным улыбнуться, Муравьёв молча выжидал, сложив перед собой на столе ручки и блокнот. Он смотрел в глаза Саранцеву и отводить их не собирался, поскольку не знал за собой вины и прочих причин для смущения. Счастливый человек.
– Лично я – горячий сторонник новизны, – объявил вдруг Антонов.
– И я, – поспешила поддакнуть Кореанно. – Обстоятельства изменились, и мы должны измениться вместе с ними.
– А я – противник, – не стал отмалчиваться Дмитриев. – Тем более, если вы одновременно ещё и в епархии Валерия Петровича срочно решили произвести реформы.
– Какие реформы? – живо откликнулся Муравьёв, и непроницаемость слетела с него, как сдутая ветром кепка.
Игорь Петрович всю свою жизнь относился к людям в погонах с иронией, но тщательно её скрывал. Не брался предсказать их реакцию на его небрежность – вдруг объект шутки окажется контуженным и не станет сдерживать чувств. Оба службиста явились в хороших костюмах и белоснежных рубашках, но он много раз видел их обоих в форменных кителях и машинально всегда представлял их обмундированными – тогда их слова, поступки и вообще поведение сразу становились объяснимыми. Он ведь не требует от них ничего ужасного, незаконного или катастрофически трудного. Простое дело – зайти в обыкновеннейшую среднюю школу и добавить ещё одну машину в кортеж из шести машин. И вот поди ж ты – прямо генеральную ассамблею развели!
– Евгений Александрович шутит, Валерий Петрович. У меня к вам есть всего лишь несущественный вопрос: в школе к нам присоединится ещё один человек на своей машине… – президент сделал едва заметную паузу, и продолжил не совсем в том духе, в котором начал. – Как можно с наименьшими неудобствами организовать наш совместный проезд до ресторана? Ехать ему впереди кортежа, а вы будете перекрывать движение уже после него, ехать ему за полицейской машиной или в хвосте кортежа?
– Впереди, – без паузы ответил Муравьёв. – Пусть едет вперёд, а мы просто будем действовать в обычном режиме.
– И мы, – коротко откликнулся Дмитриев. – В кортеж ему нельзя, у нас обученные водители высочайшего класса, он может разладить всю систему взаимодействия и по неопытности создать опасную ситуацию.
– Это может оказаться не совсем удобным с этической точки зрения, – с некоторой долей ехидства заметил Антонов. – Он старый приятель президента, главный инициатор всего мероприятия, зачем держать его в положении прислуги.
– Причём здесь прислуга? – сухо возразил Муравьёв. – Раз он инициатор, ему и флаг в руки. Пусть едет впереди и организует следующий этап операции.
– Операции?
Видимо, Антонов тоже относился к происходящему с иронией.
– Да, операции, – уверенно подтвердил министр. – Само собой ничего не случается, кроме хаоса. Всё остальное нужно подготовить и организовать.
Саранцев слушал пикировки неодинаковых мужчин и невольно задумался о великой силе слова. Операция, мероприятие, акция, действие, деяние, предприятие – можно и прочих слов набрать на ту же тему, но ни одно из них не описывает полностью ни одного понятия. Каждое нужно объяснять, разъяснять и мотивировать, доказывать частичное соответствие или полную неадекватность событию. Пускай слово «операция» твёрдо прилипло к военным действиям или вспарыванию животов под ослепительным светом в кристально чистых помещениях, но любой доброхот с улицы может долго и не без успеха доказывать частичную применимость к ним и какого-нибудь другого из перечисленных слов – одного, нескольких или всех скопом. Разве нет в некоторых смыслах «акции», «предприятия» и «деяния» в наступлении армии на свирепого противника. Слово владеет людьми, их надеждами и расчётами, отвечает за их поражения и приносит победу.
– Ладно, друзья, – произнёс он наконец тоном мудрого судьи. – Предлагаю прекратить прения. Валерий Петрович предлагает пропустить Конопляника вперёд, не вижу здесь проблемы. Да будет так! Но насчёт школы, Евгений Александрович, я непреклонен. Честное слово, не испытываю никаких опасений в отношении учеников, даже старших. Как я уже сказал, готов оформить письменное распоряжение на сей счёт – на всякий случай, для прокуратуры. Хотя прокуратура никогда и не займётся сегодняшним… сегодняшней… манипуляцией. Общественным мнением.
– Вы ставите меня в безвыходное положение, Игорь Петрович.
– Вы же не подадите в отставку? – спросил вдруг, неожиданно для себя, Саранцев и сам то ли испугался, то ли обрадовался сказанной глупости. Сейчас Дмитриев встанет и объявит об отставке. Хорошо это или плохо? Никто не знает. В политике никто ничего не может предсказать, а если может, то не признаётся. Зачем добровольно отказываться от тайного оружия? Друзья-соперники не владеют всей полнотой знания о твоей осведомлённости в их делах и роются в твоих проблемах с расчётом на выгоду, хотя в конечном итоге могут только обрести головную боль для самих себя. Все знают печальные правила игры, но участвуют в ней, ибо хотят подняться ступенькой выше или хотя бы не скатиться ниже. Зачем? Этого тоже никто не знает. Одни хотят добыть побольше денег, другие – насладиться своей ролью в истории, но все ждут благодарности. Да и не объявит Дмитриев об оставлении должности, Покровский сочтёт его предателем и смажет впечатление от эффектной выходки.
– Я не подам в отставку, зачем людей смешить, – Дмитриев переплёл побелевшие пальцы, несколько секунд изучал собственные холёные ногти, затем вернул взгляд президенту. – Я готов исполнять свои должностные обязанности в самых сложных обстоятельствах, нелепо спасаться бегством от профессиональных трудностей.
– Замечательно. В таком случае, предлагаю сейчас всем вместе обрисовать общий план… мероприятия.
«Сейчас предложу проложить маршрут по проспекту Мира, – подумал Саранцев. – И буду смотреть прямо в глаза Дмитриеву». Мысль посетила Игоря Петровича без предупреждения и, по прежнему опыту, могла бы послужить причиной реального телодвижения, но не случилось. Президент выдержал паузу. Очень короткую, её никто не заметил. То есть, никто не счёл её нарочитой и грубо сработанной, а только нечаянной заминкой.
Игорь Петрович ничего не предложил, просто выслушал доклад Кореанно с редкими комментариями Дмитриева и Муравьёва, но при полном безмолвии Антонова. Картинка сложилась немудрёная. Выезд – в интервале от половины третьего до трёх (Дмитриев требовал назначить точное время, но Саранцев пообещал расширить своё распоряжение пунктом о расплывчатом графике движения). По утверждению Муравьёва, местное полицейское руководство по сию минуту не осведомлено о поездке, но Игорь Петрович ему не поверил. Саранцев теперь вовсе никому не верил, в любом пустяке. Ему следовало продемонстрировать свою самоуверенность обладателям ненужной информации, но на деле он выказал обратное. В политике нельзя постоянно следовать однажды избранной линии поведения, ибо меняются обстоятельства, прежние оценки угроз и преимуществ. Но нельзя и метаться из стороны в сторону, запутывать сторонников своей непоследовательностью и веселить противников нерешительностью. Нужно выбирать золотую середину, но лишь до критической минуты, когда середина тоже окажется ошибкой, возможно – смертельной. Азартная игра без правил и законов, царство интуиции и скрытого знания. Эти двое знают, всё знают, и уже делают свои ходы, а он сидит перед ними, слушает дискуссии по никчёмным поводам и пытается изображать из себя всемогущего патриарха. Зачем? Блефует он сейчас или открывает сильные карты? Трудно говорить о сильных картах в его положении. В последние годы Саранцев временами начинал ненавидеть свои занятия и принимался мечтать о строительном прошлом. Проходили дни, недели, и бесполезные мечты рассеивались без следа после какого-нибудь удачного манёвра на опостылевшем политиканском поприще. Теперь, казалось, приблизилась катастрофа и нависла над ним чёрной непроницаемой стеной, угрожает задавить при малейшем к ней неуважении.
Если надолго задуматься – странная компания собралась в президентском кабинете. Трудно вообразить людей, более далёких друг от друга. Почему Юля Кореанно оказалась за одним столом с Муравьёвым и Дмитриевым? Если бы они угощали её вином, мизансцена выглядела бы естественной, но они решают с ней вопросы пустяшной поездки президента и делают это с таким рвением, будто решаются судьбы мира. Конфигурация в действительности более запутанна: Юля ведь одна из всех присутствующих ничего не знает о ночном несчастье на проспекте Мира, и единственная думает исключительно об общественных связях. Все мужчины находятся в курсе основного вопроса дня и только делают вид, будто обсуждают чепуху. Все они думают о своём, бросают на собеседников быстрые оценивающие взгляды, прикидываются несведущими, и делают вид, будто верят в неосведомлённость партнёра. Смеху подобно! Зачем ломать здесь комедию? Не проще ли встать и объявить: кто не со мной, тот против меня? Или наоборот, назначить дату своей отставки и отправиться из Кремля домой, собирать вещи.
Делать выбор между дочерью и страной – мучительно. Но страной ли? Выбирать между дочерью и карьерой – намного проще, но «карьера» звучит пошло и бессмысленно. Если так – выбор в пользу дочки очевиден. Если. Стоит на кону страна или карьера? Положа руку на сердце, Саранцев хотел войти в историю, но стеснялся бессовестного желания. Он не мечтал о своём величии, просто рассчитывал хотя бы на пару упоминаний в будущем учебнике истории. Пусть даже в учебнике для исторических факультетов, а не для школы. Конечно, в учебник можно угодить по разным поводам, в том числе неприятным – такого Саранцев себе тоже не желал. Надежда его не отличалась излишней затейливостью: пусть будет хотя бы одно достижение, связанное именно с ним. Чтобы говорили «при Саранцеве» и завершали фразу чем-нибудь существенным. Готовить какое-либо решение из расчёта попасть в учебник – смешно. Кратчайший путь на свалку истории. Подгадывать наиболее популярное решение – недостойно. Можно заслужить аплодисменты, но позднее спровоцировать катастрофу и всё равно остаться во всём виноватым. Положиться на экспертов и провести в жизнь решение поперёк опросов общественного мнения – территория неизвестности. Не всякое непопулярное решение правильно, не всякое популярное – ошибочное. Снова и снова упираешься в одну и ту же стену – нужно кому-нибудь не поверить. Никто не может стать экспертом во всех областях общественного сознания, нужно уметь правильно подобрать ответственных людей. Какой именно выбор правилен, не знает никто, пока не настанут последствия. Первые последствия могут оказаться нежелательными, зато отдалённые – великолепными. Вот только спустя годы после принятого решения далеко не все согласятся связать его с инициатором. У победы ведь много отцов, обыкновенный человек получит из разных источников противоречивые сведения и выберет из них одно. Основанием для его выбора послужат политические симпатии или антипатии, полученное воспитание и образование, личный жизненный опыт и привычка никому не верить. В конечном итоге твоим правильным решением воспользуются многие, отвечать же за ошибочное придётся тебе одному. Возможно, спустя десятилетия, кто-то оденет на нос очки-велосипед и вытащит из пыльной кладовки твоё имя, но ты ведь можешь и не дожить до светлого мига! Выходит, думать о славе нельзя, только о пользе. Как ты её понял из умозаключений некоторых специалистов, хотя другие специалисты, столь же авторитетные, с ними не соглашаются. Остаётся только ткнуть пальцем наугад – и будь, что будет!
Зачем он ввязался в ненужную возню? Хотел быстро получить работу после увольнения из строительной компании по милости того же Покровского? Мог бы устроиться в другую контору, пусть с понижением. Не хотел понижения? А тогдашняя его новая работа стала понижением или нет? Сравнить нельзя – категории разного порядка. Вроде детского вопроса «что лучше – грузовик или автобус»? Он кардинально изменил жизнь, предал по непонятным причинам прежнюю и теперь стоит перед тягостным выбором.
– А что с ресторанным меню? – спросил Саранцев Юлю. – Я никому не говорил о своих пожеланиях, хорошо помню.
– Не говорили, – согласилась Кореанно. – Поэтому заказ сделан на основе ваших наиболее частых предпочтений. ФСО проведёт свою проверку, пока вы будете в школе и в дороге.
– А кто знает о наиболее частых предпочтениях Елены Николаевны? – не выходил Игорь Петрович из роли добровольного шута. – Неловко получится, если мы накормим её ненавистным блюдом.
– Кораблёва. Они регулярно общаются, она вообще организацию ресторанной части программы взяла на себя.
– А какова программа после ресторана? – не унимался Саранцев.
– Все разъезжаются своим ходом, вы подвозите Елену Николаевну домой.
– Бросаю её возле подъезда?
– Думаю, лучше проводить её до дверей квартиры, но внутрь не заходить, конечно. На её месте я бы и сама не стала вас приглашать – она ведь не ждала гостей, тем более высокопоставленных. Поблагодарите, попрощаетесь.
– Возле её подъезда могут собраться журналисты и зеваки, – высказался Дмитриев. – Предлагаете нам и здесь самоустраниться? Кстати, ресторана вопрос тоже касается. Мы можем заблокировать мобильную связь и взять под контроль стационарные телефоны. В противном случае, не сомневаюсь, владелец ресторана поспешит устроить себе неслыханную рекламу. И как насчёт телекамер в отдельном кабинете?
– В кабинете – никаких телекамер. Они смажут весь эффект. И устанавливать блокаду ресторана, по-моему, тоже не стоит.
– Послушайте, Юлия Николаевна, – начал Дмитриев туго натянутым голосом, – давайте выясним сразу: вы не считаете нужным охранять президента Российской Федерации?
– Она считает видимость важнее сути, – вставил неразговорчивый Антонов.
– Нет, я просто не считаю нужным ограждать президента от людей с улицы в бытовой обстановке! – возмущенно взвилась Юля. Тонкие её ноздри лихорадочно раздувались, глаза упрямо смотрели между собеседниками, в стену.
– Бытовая обстановка или рабочая, угрозы принципиально не различаются. Есть сумасшедшие, есть фанатики, а также сумасшедшие фанатики и экстремисты. Вы ведь не станете оспаривать мои слова, Юлия Николаевна?
– Не стану. Но повторю в тысячный раз: люди не доверяют политикам, нужно разрушать барьеры. Глава государства не может бесконечно долго прятаться за спинами телохранителей – в конце концов, его забудут как бесполезного труса.
– Юлия Николаевна, вы, кажется, увлеклись, – мягко упрекнул пресс-секретаря Муравьёв.
Саранцев не обратил внимания, бросил на него министр многозначительный взгляд или не бросил, но подал голос:
– Ничего, Валерий Петрович, я переживу гиперболы Юлии Николаевны.
– Я не высказываю своего отношения к личности Игоря Петровича, а разъясняю результаты социологических исследований, – не унималась Кореанно. – Большая часть избирателей воспринимает засилье охраны вокруг первых лиц государства как проявление слабости.
– А как эта часть воспримет убийство главы государства в прямом эфире? – вмешался Антонов со своей обычной бесцеремонностью.
– Я протестую! Какое убийство? – встрепенулся Дмитриев. – Сергей Иванович, вы располагаете данными о подготовке покушения на президента?
– Я рассуждаю умозрительно, – нагло ответил Антонов.
В течение всей многосторонней дискуссии Саранцев ни разу не поймал на себе взгляда главы администрации. Тот долго сидел с отсутствующим видом и думал о наболевшем, но теперь вдруг то ли утратил над собой контроль, то ли взялся за осуществление несогласованного плана действий. Игорь Петрович рассердился и расстроился одновременно – он любил понимать происходящее и нервничал в запутанных ситуациях. Одно дело – замотать вопрос самому, с заранее предположенной целью, и совсем другое – наблюдать за процессом со стороны и пытаться распознать его тайные движущие силы.
– Наверное, в вашем кругу говорить о подобных вещах – плохая примета, Евгений Александрович? – криво усмехнулся президент. – Мы тут без вас уже заводили разговор о покушениях на политических лидеров советского государства и вывели умозаключение о необходимости строгих мер охраны.
– Неужели кто-то может сомневаться в столь очевидных вещах? – пожал плечами Дмитриев. – Австрийский премьер-министр может по утрам ездить к любовнице на велосипеде, потому что его возможная смерть приведёт только к новому голосованию в парламенте или, в худшем случае, к новым всеобщим выборам. А у нас следствием гибели президента может стать гражданская война, а то и ядерный апокалипсис.
Директор ФСО определённо ценит свою службу крайне высоко. Считает её фундаментом государственности и себя – гарантом безопасности. Саранцев мысленно улыбнулся, хотя внешне сохранял серьёзную мину – демонстрировал единомыслие. Зачем расстраивать немолодого человека – он жизнь положил на служение стране. Или высшей касте политиков? Уж точно – не народу. Военным здесь больше раздолья, они определённо служат стране, без скидок на условности.
– Причём здесь гражданская война? – разошёлся Антонов. – По-вашему, Россию только спецслужбы удерживают от социального взрыва? Полагаете, общество не способно к самоуправлению и в большинстве своём мечтает о грабежах и убийствах?
– Насчёт грабежей и убийств, Сергей Иванович, обращайтесь, пожалуйста, к Валерию Петровичу. Или к ФСБ. Наше дело скромное и неброское, но обстановка безвластия создаёт искушения.
Дмитриев говорил тихо и веско, смотрел прямо в глаза главе президентской администрации и сохранял спокойствие боксёра-тяжеловеса перед боем с противником в весе пера.
– Сергей Иванович, нам нужно договориться об основных определениях, – вмешался в спор Муравьёв. – Я думаю, вы не анархист и не отрицаете принцип законного государственного насилия против нарушителей общественного порядка?
– Нет, конечно, – мотнул головой Антонов. – Но мне претит мысль о необходимости политического насилия для сохранения государства и удержания его в неизменных границах. Не станет одного президента – выберем следующего.
– Вы всё же не хороните меня раньше времени, – улыбнулся Саранцев. – Предлагаю план мирного урегулирования: мы все согласны в необходимости дальнейшего сохранения службы охраны высших должностных лиц государства. Я прав?
Участники диспута подтвердили своё согласие, но лица их сохранили отдельные следы боевой раскраски.
– Тем не менее, я твёрдо решил не опасаться нападения со стороны школьников, журналистов и бабушек у подъезда. Юлия Николаевна, мы договорились: официально вы прессу о поездке не оповещаете, даже после её начала.
– Замечательно! – едва не замурлыкала от удовольствия Кореанно.
– Из школы в ресторан Конопляник уезжает первым, там мы посидим в отдельном кабинете, а потом разъедемся в разные стороны. Елена Николаевна едет домой на моей машине. Конец программы.
– Если допустить посетителей в общий зал ресторана, то вас там тоже заснимут на мобильники, – зачем-то высказался Антонов. – В таком случае, бессмысленно блокировать там связь.
Саранцев заподозрил в своём единомышленнике намерение осуществить неутверждённый план и встревожился. Служаки непроницаемы, но, кажется, ему удалось продемонстрировать им своё спокойствие. Можно заканчивать этот парламент и попробовать сделать что-нибудь полезное, зачем продолжать разговор?
– Если журналисты в ресторане не появятся и не запечатлеют обед президента с одноклассниками и учительницей, подробности не имеют значения, – пояснила свой замысел Кореанно. – Телезрители не увидят зала, ни пустого, ни заполненного. Если же прессу впустить, то на экранах появится вполне знакомая публике картинка: сильные мира сего вкушают пищу совсем как простые смертные, но рядом сгрудилась толпа репортёров с видеокамерами и яркой подсветкой. Изначальный замысел сам собой рушится – человек с улицы не питается под присмотром четвёртой власти. Становится даже хуже: показуха многих раздражает.
– Полностью согласен, – пожал плечами Дмитриев. – Думаю, другой реакции от меня никто и не ждал.
Саранцев задумался на короткое время и вдруг спросил:
– Юлия Николаевна, а каким образом арендован ресторан?
– На спецобслуживание. Корпоратив.
– То есть, они там ждут уйму гостей, а явятся четверо?
– Да.
– Кто же платит за несостоявшийся банкет?
– Мы, – Юля удивлённо пожала плечами и обвела взглядом присутствующих, но те ждали продолжения президентской мысли.
– Куда же денутся яства, оплаченные налогоплательщиками?
– Не знаю. Не думала. По-моему, это несущественно.
– А вы не боитесь расстроить эффект от вашей пиар-акции сообщениями прессы о купеческом размахе администрации президента в деле растранжиривания народных денег? Или о транспортном коллапсе в Мытищах вследствие перемещений президентского кортежа? – Саранцев не обдумывал слова, они появлялись на свет сами, будто жили собственной жизнью. – Каким боком мы ни повернёмся, другой бок всё равно подставим. Или, раз уж пошла такая пьянка, давайте вовсе не мешать движению в Мытищах. Кстати, где остановится кортеж, пока я буду ходить в школу за Еленой Николаевной?
– На улице, – коротко ответил Дмитриев и перевёл взгляд на соседа. – Валерий Петрович обеспечит транспортный режим.
– Не годится. Надо его загнать его куда-нибудь. Школа стоит прямо на улице или во дворах?
– Школу с улицы не видно, она закрыта высокими жилыми домами, – продолжил директор ФСО, недовольный развитием разговора. – Но изменить план прямо сейчас, на ходу, я не могу.
– Мне кажется, я предлагаю упростить его, а не усложнить. Разве нет? Одно дело оцепить целый квартал и перекрыть движение на улице в середине рабочего дня, и совсем другое – быстренько проскочить и спрятаться во дворах. Прохожие и проезжие подумают – банкиры какие-то катаются. Зеваки не соберутся, пробки не образуются, всем хорошо!
– Повторяю, Игорь Петрович, план я могу изменить после обстоятельного обсуждения со своими людьми. Но всё равно не понимаю: в школе вас не сопровождать, а от машин к школе и обратно – тоже?
– Обед можно расфасовать и развезти по детским домам, – не к месту вставила Кореанно. – А с алкоголем ничего не случится, бутылки они не откроют – их можно предупредить на всякий случай.
– Предлагаете накормить детей объедками с барского стола? – поинтересовался Антонов.
– Почему объедками? Это ведь никто не собирается есть.
– Всё равно, назовут объедками.
– В такой системе рассуждений ничего нельзя сделать! – возмутилась Юля.
– Я и говорю, – мирно согласился глава администрации. – Ничего.
Разговор запутался, перемешался своими разрозненными фрагментами, стало невозможно уловить его общий смысл, вместо связной речи образовалось нагромождение слов. Саранцев сначала воспринимал какофонию с юмором, потом решил всё же вернуться к основам цивилизации и категорически остановил препирательства.
– Хорошо. Подвожу итог. Евгений Александрович, до выезда обсудите новые вводные в своём ведомстве и доработайте план ваших действий. Валерий Петрович, то же самое касается вас. Свои установки я сообщил, дискуссию по этому поводу считаю законченной. Спасибо, прошу приступить к работе. Юлия Николаевна, задержитесь, с вами ещё договорим.
Все мужчины встали, обменялись рукопожатиями и пообещали друг другу скоро встретиться. Дмитриев и Муравьёв вышли размеренным деловым шагом и захлопнули за собой дверь кабинета. Саранцев попытался взвесить впечатление – продемонстрировали ушедшие пренебрежение или не имели в виду никакого демонстративного жеста. Закрыта дверь бережно или нет, понять нельзя. Не сверишь звук с общепринятой шкалой громкости и не получишь чёткого ответа на вопрос. Остаётся либо строить предположения и переживать, либо грубо не обратить внимания на закрытую дверь.
Юля осталась сидеть и без интереса наблюдала за происходящим. Она думала над словами Саранцева о бесхозном ресторанном угощении и расстраивалась из-за своей недальновидности. Иметь несколько недель на подготовку и упустить одно из наиболее щекотливых обстоятельств!
Антонов справедливо не отнёс к себе предложение приступить к работе и вернулся на своё место. Сел с мрачным видом, закинул ногу на ногу, покачивал ею и смотрел на носок ботинка. Лицо его казалось маской бесстрастия.
Глава 17
Местное отделение «Свободной России» размещалось в подсобках продовольственного магазина на первом этаже жилого панельного дома советской постройки. В комнате с маленькими зарешеченными окошками под потолком царил дух репчатого лука и картофеля, поэтому Наташа всегда заходила сюда с мороженым – из желания добавить праздничных ощущений. В одном углу гудел старенький ксерокс, в другом закипал электрический чайник, у стены на старом деревянном столе стоял компьютер. По всей комнате в беспорядке расставлены стулья и даже одно продавленное потёртое кресло. Людей немного: кто-то упаковывал листовки, кто-то разговаривал вполголоса о неизвестном и необходимом. Обстановка здесь всегда была деловая, словно партия стояла на пороге прихода к власти, но в действительности никто из обитателей подсобки не ожидал ничего подобного.
– Наташа, привет! – окликнул вошедшую Худокормов. – Ты сегодня рано.
Он сидел за компьютером и, единственный из присутствующих, обернулся на скрип двери.
– Время нашлось, – ответила Наташа. – Есть поручения?
Именно сейчас она хотела получить особо трудное, даже опасное задание. Нужно забыть начало дня, начать его заново, будто прямиком из собачьего приюта она явилась сюда, а не домой. Она незаменима здесь, её ждут, только она может сделать крайне важное дело. Положим, любой может его сделать, но если поручат именно ей, то его исполнит она, и станет непохожей на большинство своих сверстниц.
– Будет попозже, – ответил Худокормов. – Нужно съездить в одно место. Ты свободна до вечера?
– Свободна. Совсем никаких дел.
– Хорошо. Потом студенты подойдут, и поедем. Ты пока помоги ребятам разобраться с библиотекой. Нам тут пожертвовали, теперь вон они стоят и делают вид, будто её разбирают.
Желание работать переполняло Наташу, заставляло её двигаться резко и пружинисто, не оставаться на одном месте дольше нескольких минут и получать удовольствие от любого происшествия, если оно не вредило общему делу.
Она подошла к группе молодых людей в другом конце комнаты. Юные активисты разглядывали груду макулатуры и пытались изобрести наиболее эффективный способ её превращения в кладезь человеческой мысли. Одни предлагали расставить книги в алфавитном порядке фамилий авторов, другие считали необходимым предварительное распределение по отраслям знания. Спорили активно и нелицеприятно, осыпая друг друга всевозможными обвинениями и без устали находя доводы в поддержку разных принципов систематизации.
– Куда всё это нужно свалить? – весело спросила их Наташа.
Ей показали некое подобие длинной и высокой галошницы у стены, она взяла из кучи первую попавшуюся книгу и поставила её в центре странного сооружения.
– Ты что делаешь? – недовольно спросили её.
– Начинаю расставлять книги.
– Хочешь просто свалить их на полки? Даже на складе должна быть система, а так получится просто красиво уложенная куча.
– Вы пока спорьте, а я начну. Какая разница – о чём бы вы ни договорились, одна книга окажется первой, и поставить её придётся где-нибудь посередине. Вот я и поставила.
– А вторую где поставишь?
– Справа или слева от этой.
– На обложку сначала взглянуть не хочешь?
Все сомневающиеся и несогласные между собой быстро объединились против инициативы решительной девицы. Но ещё один человек подошёл, присел рядом на корточки и тоже принялся выбирать книги из груды. Остальные взялись критиковать их обоих, оживлённо осудили за ненаучный подход к читательскому делу, не встретили ни малейшего отклика и быстро утратили интерес к происходящему, а затем разошлись по разным направлениям.
– Привет, – заметил человек между прочим.
– Привет, – ответила Наташа. – А, это ты, Лёшка. Как дела?
– Бурлят без устали. А твои?
– Не знаю. Худокормов сказал, днём куда-то поедем. Сейчас вот книжками занимаюсь. Ночью в приюте щенят помогала принять. Обыкновенные у меня дела.
– Мы в каком порядке книги расставляем?
– Давай по алфавиту авторов.
Наташу совсем не волновали основания принятого ей порядка. Она просто взялась за работу, которую следовало как-нибудь начать. Её всегда смешили споры о лучшем способе шагнуть вперёд. Бесконечные разговоры, установление причин, доказательства необходимости или неизбежности, обоснование принципов и уяснение порочности казались пустой тратой времени. Ни разу в её жизни никто никого не смог в чём-либо убедить, так стоит ли пытаться?
Лёшка подходил к Наташе не в первый раз, и всегда по делу. Задавал вопросы и не слушал ответов – видимо, сам их знал. Высокий, неуклюжий, веснушчатый, он никогда не закатывал рукава рубашки, но аккуратно их застёгивал, как и саму рубашку – до самой шеи, до последней пуговицы. Его снедало желание поговорить или хотя бы постоять рядом, и он не имел сил преодолеть свою манию. Наташа всякий раз веселилась, не принимала ухажёра всерьёз, но не стеснялась его. Взрослые партийцы внимания на неё вовсе не обращали, высоколобые студенты стояли на близких ступеньках иерархии, но общались с ней без увлечения, и она на них не обижалась – хорошо видела различия и не желала снисхождения. Лёшка окончил школу два года назад, работал сторожем в какой-то конторе и тратил богатые запасы свободного времени на чтение. Он и теперь, выбирая очередную книжку из общей кучи, всякий раз внимательно прочитывал название и фамилию автора, пытался припомнить то и другое и радостно улыбался знакомым.
– Карл Поппер, – торжественно провозгласил Лёшка. – Открытое общество и его враги. Странное название, оно меня всегда раздражало.
– Чем оно тебя раздражало? Название как название.
– А вот этими «врагами». Сразу отдаёт врагами народа, и стержневая идея книги кажется порочной.
Наташа оторвалась от скучного занятия и внимательно пригляделась к соседу.
– Вообще-то, слово «враги» существует само по себе. Они могут быть у кого угодно и у чего угодно, разве нет?
– Да, конечно. Не поспоришь. И всё равно – не годится. В нём есть ненависть и ни на грамм – открытости.
– По-твоему, у идеи открытого общества нет врагов?
– Есть. Но не нужно выносить их на обложку. Потому что это односторонняя вражда. Каждый имеет право на отстаивание своих идеалов, даже если они состоят в требовании запретить все идеи, кроме своих собственных. Выходит, открытое общество принимает всех и никого не назначает своими врагами.
