Публий Овидий Назон
Наука любви
Письмо седьмое. Дидона – Энею
Так, припадая к сырой траве над потоком Меандра,
Белый лебедь поет в час, когда судьбы зовут.
Я обращаюсь к тебе, хоть сама не надеюсь мольбою
Тронуть тебя, и пишу, зная, что бог не со мной.
5 Честь утратила я и стыд, и труды понапрасну
Тратила, так что теперь тратить легко мне слова.
Твердо решил ты отплыть и несчастную бросить Дидону,
Ветер один унесет клятвы Энея и флот.
Твердо решил ты порвать наши узы с причалами вместе,
10 Cам не ведая, где царств Италийских искать.
Новый не нужен тебе Карфаген и растущие стены,
Где верховная власть отдана в руки твои.
От завершенных трудов, от земли обретенной стремишься
К несовершенным трудам, к необретенной земле.
15 Землю найдешь – но ее отдадут ли тебе во владенье?
Кто незнакомцу под власть пашни уступит свои?
Будешь искать там другую любовь, другую Дидону,
И, чтоб ее обмануть, клятвы ей будешь давать?
Скоро ли город такой, чтобы мог с Карфагеном сравниться,
20 Ты возведешь и народ с крепости свой оглядишь?
Но, если даже молитв исполненье твоих не замедлит,
Где ты отыщешь жену, чтобы любила, как я?
Вся я горю, как горит напитанный серою факел
Или как ладан святой, брошенный в дымный костер.
25 Образ Энея в душе и днем остается, и ночью,
Образ Энея – в глазах, сон позабывших давно.
Нет благодарности в нем, ко всему, что я сделала, слеп он,
С ним бы расстаться была рада я, будь я умней.
Но ненавидеть его не могу, хоть задумал он злое,
30 Жалуясь, больше люблю жалоб виновника я.
Молит невестка тебя, о Венера, – пошли Купидона,
Пусть приведет в свой стан брата жестокого он.
Сделай, чтоб тот, кого я люблю и любить не гнушаюсь,
Пищу и дальше давал страсти, палящей меня.
35 Нет, наважденье мутит мой ум заблуждением новым;
О, до чего же твой сын нравом на мать не похож!
Камни в горах, иль дубы, на скалах растущие диких,
Или же звери в лесах – вот кто тебя породил,
Или пучина – она и сейчас бушует под ветром;
40 Видишь ты это, но плыть и в непогоду спешишь.
Не убегай! Ненастье тебя, в угоду мне, держит,
Сам погляди, как Эвр воды вздымает волной.
Буря добьется того, чего не могла я добиться,
Ведь справедливей тебя ветер и волны морей.
45 Стою ли я того, чтобы ты, от меня убегая,
Встретил – пусть поделом! – грозную гибель в пути?
Дорого ценишь свою ты ненависть – жизни дороже,
Если готов умереть, лишь бы не видеть меня.
Ветер скоро падет, утихнут, улягутся волны,
50 И на лазурных конях в море помчится Тритон.
Если бы сердце твое менялось так же, как ветер!
Будет меняться оно, если не тверже дубов.
Разве не знаешь ты сам, как неистово буйство пучины?
Злобу ее испытав, смеешь довериться ей?
55 Если отвяжешь причал, когда в путь позовет тебя море,
То и тогда его ширь множество бед затаит.
Моря просторы пытать нарушителю клятвы опасно:
Море карает и мстит тем, кто нарушит обет;
Больше всего – оскорбившим любовь, – недаром из моря
60 Вышла богиня любви у Киферейской скалы.
Я погубителя жизнь боюсь погубить, погибая,
И не хочу, чтоб глотал воду соленую враг.
Нет, живи и слыви моей виновником смерти, —
Мне живым потерять легче, чем мертвым, тебя.
65 Сам ты представь, что тебя (да не сбудется горькое слово!)
Быстрый вихрь понесет; вспомнишь о чем ты, Эней?
Сразу на память придет, как давал ты мне лживые клятвы,
Как Дидону сгубил низкий фригийский обман.
Перед глазами стоять жена печальная будет,
70 Кудри распущены, кровь льется вдоль прядей волос.
«Что б ни случилось, всего заслужил я! Смилуйтесь, боги!» —
Крикнешь ты, веря, что все молнии метят в тебя.
Выжди, чтоб сердце твое, чтобы море успело утихнуть,
За безопасность пути эта ничтожна цена.
75 Ты не меня пощади – пощади малолетнего Юла,
Хватит того, что моя гибель прославит тебя.
Чем виноваты, скажи, Асканий и боги-пенаты?
С тем ли, чтоб морю отдать, ты их спасал из огня?
Нет, не везешь ты богов и лишь попусту хвалишься, будто
80 Чувствовал ты на плечах тяжесть отца и святынь.
Все это ложь! И меня ты в обман не первую вводишь,
Мне не первой пришлось горькую кару нести.
Спросят: где теперь мать прекрасного Юла? Погибла.
Муж бессердечный ее бросил одну средь врагов.
85 Сам ты рассказывал мне… Но смутилась ли я? По заслугам
Жги Дидону: вины легче грядущая казнь.
Не сомневаюсь я в том, что тебе твои боги враждебны:
По морю и по земле семь ты скитаешься зим.
Я приютила тебя, волнами прибитого к суше,
90 Имя едва услыхав, царство тебе отдала.
Если б я дальше не шла, услугой довольствуясь первой,
Если б о нашей любви не разлетелась молва!
День, когда вдруг нас вдвоем под покатые своды пещеры
Синий ливень загнал, пагубным был для меня.
95 Голос услышала я; завопили, казалось мне, нимфы, —
Нет, это Фурии песнь спели о нашей судьбе.
Попранный стыд, покарай, покарай меня, верность Сихею, —
Горе! – с великим стыдом казнь принимаю от вас.
В мраморном храме моем стоит изваянье Сихея,
100 Белою шерстью, листвой образ священный прикрыт.
Слышала я, как меня он четыре раза окликнул;
Голос знакомый сказал тихо: «Элисса, приди».
Больше не медлю, иду, ведь твоя по праву Элисса,
Только мучительный стыд быстро идти не дает.
105 Строго мой грех не суди, ведь так прекрасен виновник,
Что не зазорно ничуть ради него согрешить.
Мать-богиня, отец – беглеца священная ноша —
Право давали и мне в прочный поверить союз.
Если мне грех был сужден, то причины греха безупречны;
110 Клятвы прибавь и скажи: есть ли в чем каяться мне?
Вплоть до последних часов моей жизни с тем же упорством
Тот же, что прежде, меня рок неизменно гнетет.
Возле домашнего был алтаря супруг мой зарезан,
Это злодейство свершил ради корысти мой брат.
115 Мужа покинувши прах, из отчизны бегу я в изгнанье,
Трудной дорогой плыву, гонится враг по пятам.
В крае безвестном спешу, ускользнув от бурь и от брата,
Берег, который тебе я подарила, купить.
Город построила здесь и, соседним селеньям на зависть,
120 Длинной и прочной стеной я окружила его.
Войны вскипают; веду – чужестранка и женщина – войны,
Грубые створы ворот еле навесить успев.
Многим понравилась я женихам, которые нынче
Сетуют, что предпочтен мною неведомо кто.
125 Что ж ты не свяжешь меня, гетулийскому Ярбе не выдашь?
Руки сама бы тебе я протянула, злодей!
Есть и брат у меня: обагренную кровью Сихея
Руку он будет готов кровью моей обагрить.
Не оскверняй касаньем богов и святыни – оставь их!
130 Чтить всевышних лишь тот вправе, чьи руки чисты.
Если они спаслись из огня, чтобы ты почитал их,
В том, что спаслись из огня, каются боги теперь.
Может быть, в тягости ты оставляешь, неверный, Дидону,
Может быть, скрыта в моем теле частица тебя?
135 Матери должен судьбу разделить несчастный младенец,
И по твоей же вине он, не родившись, умрет.
Да, Аскания брат погибнет с матерью вместе,
Казнь и мука одна сразу двоих унесет.
Бог велит тебе плыть. Уж лучше бы он не позволил
140 Тевкрам приплыть и ступить на карфагенский песок.
Тот же, наверное, бог тебя, гонимого злобным
Ветром по быстрым волнам, в долгих скитаньях ведет?
Вряд ли стоит с таким трудом и в Пергам пробиваться,
Хоть бы таким же сейчас он, как при Гекторе, был!
145 Но не к родному плывешь ты Скамандру, а к дальнему Тибру,
Как ты туда ни стремись, будешь пришельцем и там.
Прячась, бегут от твоих кораблей недоступные земли,
В ту, что ты ищешь, страну ты приплывешь стариком.
Хватит скитаться! Возьми мой народ как приданое в браке,
150 C царством Дидоны прими Пигмалиона казну,
Перенеси Илион на счастье в город тирийцев,
Сядь на царский престол, скипетр священный прими.
Если жаден твой дух до битв, если ищет Асканий,
Где бы оружьем ему право добыть на триумф,
155 Я и врага укажу, будет все для борьбы и победы:
Все вместит этот край – мирную жизнь и войну.
Матерью светлой тебя заклинаю и стрелами брата,
Отчих святыней богов – спутников в бегстве твоих,
Пусть победят в той войне тобой предводимые тевкры,
160 Пусть потери твои кончатся с ней навсегда,
Пусть до конца своих дней не знает горя Асканий,
Пусть Анхиза костям мягкою будет земля, —
Только дом пощади, который был тебе отдан!
В чем я виновна, скажи? Разве лишь в том, что люблю?
165 Разве я родилась во Фтии, в могучих Микенах?
Разве войной на тебя шел мой отец или муж?
Стыдно женой меня звать – зови радушной хозяйкой:
Быть кем угодно могу, лишь бы твоею мне быть.
Знаю моря, чей прибой у берега Африки стонет,
170 Путь открывают они и закрывают в свой срок.
Ветры откроют твой путь – и дыханью их парус ты вверишь,
Дай же судам отдохнуть здесь, в прибережной траве.
Мне наблюдать за погодой доверь: отплывешь безопасней.
Даже захочешь, – тебе здесь я остаться не дам!
175 Надобен отдых друзьям; истерзанный долгою бурей
И недочиненный флот требует новых работ.
Ради всего, чем тебе услужила и чем услужу я,
Ради надежды на брак – краткой отсрочки прошу!
Дай улечься волнам, дай любви умерить свирепость,
180 Дай научиться и мне с твердостью горе сносить.
Если откажешь – ну что ж! Я с жизнью расстаться решилась,
Будет недолго меня мучить жестокость твоя.
Надо б тебе поглядеть на меня, когда это пишу я;
Я пишу – и лежит твой на коленях клинок.
185 Слезы по бледным щекам на троянское лезвие льются,
Скоро не слезы его – теплая кровь увлажнит.
Как подарки твои с моей судьбою согласны!
Дешево стоит тебе мой погребальный костер!
В грудь мою острие вопьется сейчас не впервые:
190 В грудь меня ранил давно дикой стрелой Купидон.
Анна, греха моего совиновница, Анна родная!
Скоро последними ты прах мой дарами почтишь.
Слов не прочтут надо мной: «Элисса, супруга Сихея», —
Мрамор гробницы моей будет украшен стихом:
195 «Смерти обрек Дидону Эней, и меч ей вручил он, —
Но поразила она собственной сердце рукой».
Письмо восьмое. Гермиона – Оресту
Мне, Гермионе, ты был лишь недавно и мужем, и братом,
Стал только братом теперь; мужем зовется другой.
Праву людей вопреки, вопреки законам бессмертных,
Пирр меня держит в плену, смел и спесив, как отец.
5 Хоть и противилась я, но что могут женские руки?
Лишь доказать, что идем не добровольно мы в плен.
«Что ты творишь, Эакид? За меня отомстят! – я сказала. —
Пирр, у рабыни твоей есть уж другой господин».
Но, как море глухой, выкликавшую имя Ореста,
10 Простоволосую он в дом свой меня потащил.
Разве в рабстве, в плену тяжелей моя участь была бы,
Если бы Спарту взяла варваров жадных орда?
Нет, Андромаху не так угнетал победитель-ахеец,
После того как огнем сжег он фригийскую мощь.
15 Если чувства ко мне, если жалости ты не утратил,
Право свое возврати храброй рукою себе.
Если бы стадо твое, Орест, из хлевов угнали,
Взял бы ты меч? А теперь медлишь, жену потеряв?
С тестя возьми пример, жену вернувшего с бою:
20 Cчел он законным начать ради любимой войну.
Если бы праздный твой тесть храпел в одинокой постели,
Мать и сейчас бы женой сыну Приама была.
Многие сотни судов не ставь под парус раздутый,
Не собирай без числа воинов, – сам приходи!
25 Хоть и не грех за меня воевать: не зазорно супругу
Все невзгоды войны вынести ради жены.
Оба мы внуки с тобой Атрея, Пелопова сына,
Не был бы мужем ты мне – был бы мне братом тогда.
Дважды ты связан со мной и дважды обязан помочь мне:
30 Муж, супругу спаси! Брат, помоги же сестре!
Отдал меня за тебя Тиндарей, над внучкою властный;
Всей своей жизнью старик право решать заслужил.
Но, не зная о том, отец обещал меня Пирру.
Первым, однако, был дед; право пусть будет за ним.
35 Был не в ущерб никому наш с тобою свадебный факел,
Пирру меня отдадут – будет обижен Орест.
Нашу любовь мой отец Менелай простит, ведь глубоко
Бог крылатый стрелой ранил его самого.
Если себе он позволил любить – позволит и зятю:
40 Тут поможет ему собственной страсти пример.
То же ты для меня, чем отец мой был для Елены,
Есть и дарданский пришлец: роль его взял Эакид.
Пусть делами отца похваляется он, сколько хочет, —
Есть об отцовских делах что рассказать и тебе.
45 Все, в том числе и Ахилл, подчинялись внуку Тантала:
Был он вождем вождей, вел лишь отряд свой Пелид,
Предки также тебе Пелоп и родитель Пелопа,
И от Юпитера ты пятый, коль верен твой счет.
Есть в тебе доблесть, хоть меч обнажил ты для страшного дела.
50 Что оставалось тебе? Меч тот вручен был отцом.
Лучше, когда бы в другом показал ты деле отвагу,
Но ведь не ты выбирал – велено было тебе.
Ты лишь исполнил приказ, и кровь из горла Эгисфа
Снова дворец залила, кровью отца залитой.
55 Пирр обвиняет тебя, называет твой подвиг злодейством,
И без стыда мне глядеть может при этом в глаза.
Тут сдержаться нет сил, и лицо, и сердце пылают,
Больно жжет изнутри грудь мою скрытый огонь.
При Гермионе вслух порицать посмели Ореста!
60 И ни меча под рукой нету, ни силы в руках.
Я только плакать вольна; в слезах изливается ярость,
Слезы обильной рекой льются и льются на грудь,
Не иссякая, текут по щекам, о румянах забывшим,
Есть везде и всегда только они у меня.
65 Рок родовой настигает и нас: в роду Танталидов
Женщины были и встарь легкой добычей для всех.
Что вспоминать про обман белоперой птицы потоков
И горевать, что в себе лебедь Юпитера скрыл?
Там, где, простершись в длину, два моря Истм разделяет,
70 Мчал Гипподамию вдаль на колеснице пришлец.
Кастор, герой из Амикл, и Поллукс, герой амиклейский,
Шли воевать, чтоб сестру город Мопсопа вернул.
Вскоре ее же увез за моря похититель идейский,
И за оружье взялась Греция ради нее.
75 Помню хоть смутно, но все ж сама я помню, как в доме
Страх, тревога и грусть сразу наполнили все.
Леда молила богов, своего Громовержца молила,
Плакали Феба-сестра, дед, сыновья-близнецы.
Я сама, растерзав едва отросшие кудри,
80 В голос кричала: «Куда, едешь куда без меня?»
Не было только отца… Я тоже стала добычей
Пирра, чтоб видели все: внучка Пелопу и я.
О, когда бы Пелид избежал Аполлонова лука!
Строго б отец осудил гнусные сына дела.
85 Ведь и тогда не стерпел, и теперь Ахилл не стерпел бы,
Чтобы живую жену вдовый оплакивал муж.
Чем на себя навлекла я вражду бессмертных? О горе!
Из вредоносных светил мне на какое пенять?
Рано без матери я осталась, отец был в походе, —
90 Живы оба, а дочь круглой росла сиротой.
Губ неумелых моих младенчески ласковый лепет
С первых достался лет, о, моя мать, не тебе,
Шею твою обвивать не пришлось мне ручонкой короткой
И на коленях твоих ношей отрадной сидеть.
95 И наряжала меня не ты, и для дочки-невесты
Не материнской рукой убран был брачный покой.
Правду скажу: ты вернулась домой, я вышла навстречу —
Но среди прочих в лицо мать не могла я узнать.
Только твоя красота среди всех выдавала Елену,
100 Ты, между тем, начала спрашивать, кто твоя дочь.
Только с Орестом одним и знала я счастье; но будет
Отнят и он, если сам не постоит за себя.
Пирр меня держит в плену, хоть с победой отец мой вернулся.
Вот что, средь прочих даров, дал мне сожженный Пергам!
105 Стоит Титану погнать в небосвод коней лучезарных, —
Тут отпускает меня, хоть ненадолго, тоска.
Но когда ночь посылает меня в постылую спальню
И заставляет лечь с горестным стоном в постель,
Слезы глаза наполняют мои, а не сонная дрема,
110 И, как могу, не даюсь мужу я, словно врагу.
Бедами оглушена, я себя забываю порою
И прикасаюсь рукой к телу скиросскому вдруг,
Сразу отдернув ее, точно грех совершила, я каюсь,
И оскверненною мне кажется долго рука.
115 Неоптолема назвать мне случается часто Орестом,
И, как счастливый знак, мне оговорка мила.
Родом несчастным тебе клянусь и предком бессмертным,
Что потрясает моря, земли и царство свое,
Прахом отца твоего (он и мне приходится дядей),
120 Что, отомщенный тобой, мирно в могиле лежит, —
Либо в юных годах я до срока умру, либо стану,
Внучка Танталова, вновь внуку Тантала женой.
Письмо девятое. Деянира – Геркулесу
Взял Эхалию ты; поздравляю тебя, победитель,
Хоть и горюю, что взят ты побежденною в плен.
Грязный разносится слух по всем городам пеласгийским,
Славе твоей от него не отпереться теперь:
5 Тот, кого ни труды, ни Юноны вражда не сломили,
Дал ярмо на себя пленной царевне надеть.
Будет рад Эврисфей, и рада сестра Громовержца, —
Мачехе любо, коль ты жизнь опозоришь свою, —
Только не тот, для кого (если этому верить рассказу)
10 Ночь оказалась мала – сына такого зачать.
Больше Юноны тебе Венера вредит: возвышает
Эта гоненьем тебя, та превращает в раба.
Видишь, везде, где сушу Нерей омывает лазурный,
Мир навсегда водворен мстящею силой твоей.
15 Море и суша тебе покоем обязаны прочным,
Солнце в обоих домах слышит о славе твоей.
Примут тебя небеса, но и сам ты их принял на плечи,
Звезды Атлант подпирал, сам опершись на тебя.
Так неужели тебе лишь молвы не хватало постыдной?
20 Что ты прибавить спешишь к подвигам жалкий позор?
Разве не ты задушил двух змей еще в колыбели,
Разве младенцем не ты был уж достоин отца?
Лучше ты начинал, чем кончаешь: последние первых
Ниже дела, и не схож с мальчиком нынешний муж.
25 Не победили тебя ни Юнона, ни сотни чудовищ,
Ни твой враг Сфенелид, но победил Купидон.
Брак мой удачным зовут, ведь я – жена Геркулеса,
Тесть мой гремит с высоты, мчась на проворных конях.
Разного роста быки под одно ярмо не годятся,
30 Муж великий жену скромную тяжко гнетет.
Честь это? Бремя скорей, личина, что давит лицо нам,
Хочешь счастливою быть – замуж за ровню иди.
Вечно в отлучке мой муж, так что гость мне привычнее мужа,
Вечно преследует он чудищ и страшных зверей.
35 В доме пустом я терзаюсь одна и в чистых молитвах
Только о том и прошу, чтобы мой муж не погиб.
Все я мечусь между вепрей, и змей, и львов кровожадных,
Или мерещатся мне кости грызущие псы.
Страшны мне чрева овец и сна пустые виденья,
40 Ночью таинственной все душу пугает мою.
Ропот невнятный молвы ловлю я, несчастная, жадно.
Гонит надежду боязнь, гонит надежда боязнь.
Амфитриона со мной, и Гилла нет, и Алкмены, —
Мощного бога любовь многих ей стоила слез.
45 Лишь Эврисфей нас гнетет – исполнитель враждебных велений
Злобной Юноны, чей гнев издавна чувствуем мы.
Этих мало мне мук! Ты еще чужеземок ласкаешь,
Может любая из них матерью стать от тебя.
Я не напомню, как ты овладел парфенийскою Авгой,
50 Как родила от тебя нимфа, Орменова дочь.
Не попрекну и толпой сестер, рожденных Тевтрантом:
Целое племя – а ты не пропустил ни одной.
Только в одной упрекну совсем недавней измене,
Той, от которой рожден в Сардах мой пасынок Лам.
55 Видел Меандр, много раз по одним пробегающий землям,
Воды усталые вспять в воды несущий свои,
Как ожерелье себе Геркулес повесил на шею,
Ту, что когда-то согнуть груз небосвода не мог.
Золотом руки себе сковать без стыда он позволил
60 И в самоцветы убрать твердые мышцы свои.
Мог ли в этих руках задохнуться хищник немейский,
Чью на левом плече шкуру убийца носил?
Космы волос повязал без стыда ты лидийскою митрой,
Хоть Геркулесу листва тополя больше к лицу.
65 Словно распутница, ты меонийским поясом туго
Стан себе затянул; это ль бойцу не позор?
Нет чтоб на помощь призвать о жестоком мысль Диомеде
И о свирепых конях, вскормленных плотью людской!
Если б тебя Бусирид в таком уборе увидел,
70 Он пораженье свое счел бы позорным вдвойне.
С шеи могучей твоей сорвал бы Антей украшенья,
Чтобы себя не корить, неженке бой проиграв.
Меж ионийских рабынь, говорят, держал ты корзинку
И, как они, услыхав окрик хозяйки, дрожал.
75 В гладкой корзинке рукой, во стольких трудах побеждавшей,
Ты безотказно, Алкид, шарил и шерсть доставал,
Грубую, толстую нить сучил ты пальцем огромным,
Мерой за меру сдавал пряжу красавице в дань.
Ах, покуда вели эту нить неуклюжие пальцы,
80 Cколько тяжелой рукой ты изломал веретен!
Право, поверишь, что ты ременной плети боялся
И у хозяйки своей, жалкий, валялся в ногах.
Гордо рассказывал ей ты о шествиях пышных триумфов
И о делах, хоть о них было бы лучше молчать:
85 Как огромные два младенцу руку обвили
Тела змеиных, когда горло он гадам,
Как эриманфский кабан в кипарисовых рощах Тегеи,
Всем своим весом ложась, раны в земле оставлял;
О головах на фракийском дворце не мог ты не вспомнить
90 И о раскормленных в лоск мясом людским лошадях;
Или о чуде тройном, хозяине стад иберийских,
О Герионе, что три тела в одном сочетал;
Или о Цербере, чье на столько же псов разделялось
Тело, в чью шерсть вплетены гадов шипящих клубки;
95 Иль о змее, что росла изобильней от ран плодоносных,
Обогащаясь от всех ей нанесенных потерь;
Или о том, кому ты между левой рукою и боком
Горло зажал, чтобы он там и остался висеть;
Или о конной толпе, быстротой и телом двувидным
100 Гордой, которую ты с гор фессалийских прогнал.
Мог ты о них говорить, щеголяя в сидонской накидке,
И не замкнул тебе рта этот позорный убор?
Нимфа, Ярданова дочь, между тем, твой доспех надевала,
Славной добычей твоей, как и тобой, завладев!
105 Что же, душой возносись, перечисли подвиги снова,
Тут уж не ты, а она мужем по праву была:
Ниже ее настолько же ты, насколько почетней
Было тебя победить, чем побежденных тобой.
К ней теперь перешло твоих деяний величье,
110 Cам возлюбленной ты все, чем владел, отказал:
Шкура мохнатого льва, твоей добыча охоты,
Мягкие трет – о позор! – жесткою шерстью бока.
Нет, не со льва, а с тебя, побежденный льва победитель,
Шкуру содрали – а ты сам не заметил того.
115 Женщина стрелы взяла, от лернейского черные яда,
В руки, которым тяжел пряденой шерсти моток;
Палицу силилась взять, укротившую много чудовищ,
Мужний стараясь доспех в зеркале весь увидать.
Это лишь слышала я и могла молве не поверить,
120 Боль, поразившая слух, чувств не задела почти.
Но если в дом у меня на глазах ты наложницу вводишь,
Тут уж муку мою скрыть невозможно никак.
И отвернуться нельзя: глаза глядят против воли,
Как через город идет пленница вслед за тобой,
125 Не распустивши волос (не так бывает у пленных),
С видом таким, словно ей бед не послала судьба.
Шествует вольно она, золотым приметна убором,
Точно таким же, какой ты у фригийцев носил,
Гордо глядит на народ, как будто Эхалии стены
130 Целы, отец ее жив, а Геркулес побежден.
Может быть, сбросит она очень скоро наложницы имя
И, Деяниру прогнав, станет женою твоей,
Свяжет, безумный Алкид и дочь Эврита, Иола,
Вам бесславный Гимен гнусным союзом тела.
135 Чувства от мысли такой помрачаются, кровь холодеет,
И на коленях лежат руки, бессильно упав.
Хоть не одну меня ты любил, но любил безупречно,
Дважды – стыдись не стыдись – в бой ты вступал за меня.
Бог Ахелой, на сыром берегу рога подобравши,
140 C плачем безрогий свой лоб в тинистой спрятал воде.
Несс, полумуж-полуконь, погиб в смертоносном Эвене,
Где ядовитой вода стала от крови коня.
Но для чего вспоминать? Пока я пишу, прилетела
Весть, что, отравлен моей туникой, гибнет Алкид.
145 Как я могла? Куда привели любовь и безумье?
О, Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
Будут мужа терзать небывалые муки на Эте,
Ты же останешься жить, столько наделавши зла?
Что для того, чтоб меня женой Геркулеса признали,
150 Cделала я до сих пор? Смерть подтвердит наш союз!
Ныне и ты, Мелеагр, меня признаешь сестрою!
О, Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
Проклят мой род! На престоле сидит захваченном Атрий,
А Инея отца сирая старость гнетет.
155 Брат мой Тидей неведомо где изгнанником бродит,
Заживо брат мой другой брошен в огонь роковой,
Мать железным клинком сама себе сердце пронзила,
О, Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
Пусть не сочтут лишь – молю я правами священными ложа, —
160 Будто коварно на жизнь я покушалась твою.
Несс, едва лишь стрела пробила жадное сердце,
«Эта кровь, – мне сказал, – силы любовной полна».
Ткань я послала тебе, напитав ее Нессовым ядом.
О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?
165 Все прощайте теперь: и отец, и сестра моя Горга,
Родина наша, и ты, изгнанный с родины брат.
Ты, последний мой день, ты, последнее солнце, прощайте!
Сын мой и муж, – о, когда б мог ты и жить и прощать!
