протоиерей Всеволод Чаплин
Бог. Истина. Кривды. Размышления церковного дипломата
Митрополит Иоанн (Снычев)
В 1990 году, буквально за несколько дней до кончины Патриарха Пимена, владыка Иоанн приснился мне в белом клобуке – то есть митрополитом. Этот сан тогда был редкостью, его носило примерно пятнадцать человек. А тогдашний архиепископ Куйбышевский воспринимался как сугубый провинциал, хотя и способный по-простому, но неожиданно выступить на Архиерейских Соборах. И вот вскоре после избрания Патриарха Алексия II он неожиданно стал Ленинградским митрополитом. По слухам, на эту кафедру несколько членов Синода хотело «по горячим следам» провести архиепископа Кирилла (Гундяева), будущего Патриарха, но Алексий II этому воспротивился. Направить в Питер своего личного ставленника он не мог – это было бы чрезмерной и слишком скорой претензией на полноту власти. Фигура «простоватого» и не связанного ни с какими «партиями» архиепископа Иоанна казалась безобидной и всех устраивающей.
Однако новый питерский митрополит оказался совсем не «безобидным» для либеральных церковных элит. Очень скоро он начал выступать с мощными консервативными, монархическими, патриотическими текстами. Статьи выходили в массовой газете «Советская Россия», книги распространялись через церковные лавки и «патриотические» развалы. Церковная бюрократия, в которой было очень много тайных и явных западников, буквально вздрогнула. Ситуацию усугубляло и то, что митрополит Иоанн становился самым популярным кандидатом в Патриархи – простые верующие знали и почитали его гораздо сильнее, чем того же митрополита Кирилла. Иоанна в открытую называли «лукавым старцем», «мракобесом». Каюсь в том, что и я участвовал в этом злословии – прозападный путь тогда казался мне, как и многим молодым христианам, самым правильным и безальтернативным.
Больше всего злословили на тему того, что митрополит сам не мог написать сложных текстов. Требовали показать черновики – будто кто-то видел хоть один черновик серьезного текста, написанного тогдашним или нынешним Патриархами, или их работу над такими текстами за компьютером. Да, не секрет, что многие работы владыки Иоанна писал публицист Константин Душенов. Были, очевидно, и другие реальные авторы – и им незачем скрываться, потому что в таких случаях высокопоставленный деятель почти никогда не пишет тексты сам. Впрочем, все, что подписывал митрополит Иоанн, вполне соответствовало его убеждениям.
И для тогдашней России, для тогдашней Церкви очень важно было услышать, например, такие слова: «Будет русский народ силен и жизнеспособен – будет жива и необорима Держава Российская. Если же мы не сумеем вернуть русскому человеку его национальное достоинство, волю к жизни и к победе над врагами, – погибнет и Русь, завершив свое тысячелетнее существование ужасами государственного распада и жестокой братоубийственной бойни. <…> Монархия в России может быть восстановлена только как соборная государственная власть. <…> Свобода народного волеизъявления на Руси никак не связана с пресловутым «парламентаризмом», превращающим многочисленные и разномастные «законодательные учреждения» в арену партийных распрей и источник общественных смут до тех пор, пока они не попадают под контроль ловких закулисных махинаторов, которые получают полную возможность вершить свои черные дела «от имени народа». Соответственно, не отвечает русским самобытным традициям и хваленая система «разделения властей», которая, как ржа, разъедает всю систему государственного управления. <…> Речь может и должна идти лишь о грамотном и гармоничном разделении функций единой по своей природе государственной власти, которая, к тому же, в лице своего Верховного Представителя, должна быть безусловно избавлена от постыдного и циничного балагана так называемых «прямых всенародных выборов». Только соборы, вдохновленные великими религиозно-нравственными идеалами и справедливо представляющие все благонамеренные слои общества, все сословное, профессиональное и территориальное разнообразие современной России, могут стать орудиями для прекращения нынешней смуты. Исторический тому пример широко известен – это смута начала XVII столетия, погашенная деяниями Великого Собора 1613 года».
Верю, что это наставление ведет нас не в прошлое – в будущее.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
Напишу несколько слов о трех известных старцах, хотя и не могу похвалиться близким знакомством с ними: с кем-то общался лишь накоротке, кого-то наблюдал издалека. А оком-то знаю по плодам их деятельности, по рассказам духовных чад и оппонентов – и все это, между прочим, есть лучшее свидетельство о духовнике.
Отца Иоанна я впервые встретил в Псково-Печерском монастыре еще в начале 80-х годов. Светлый, улыбающийся, буквально летающий по обители – он по тем временам некоторыми и не считался за старца. Ведь «настоящий» старец должен быть, по мнению многих, угрюмым и мрачным, должен «жечь взором»… Именно к таким иногда и стремятся больше всего, именно таких и ценят. Но отец Иоанн был другим – но не менее строгим, не менее убежденным в правоте того, что открыл ему Бог.
Мягкость его была внешней. Он мог обнять тебя, погладить по голове, улыбнуться – и в то же время сказать что-то совершенно неприемлемое для привычной «мирской» жизни. Некоторые жители обеих столиц, стремившиеся к «доброму», либеральному старцу – около него долго не задерживались. Может быть, их и не нужно было обнадеживать улыбкой, создавая ложный шанс для их образа жизни и их взглядов, далеких от истинного христианства.
А вот большинство духовных чад отца Иоанна отразили его радость жизни, ликование о Боге – и его строгость в Православии. И готовы, например, повторять его слова, сказанные по поводу некоторых «христианских» общин: «Насчет сектантов не обольщайтесь: все прекрасно, кроме спасения души, да и так ли прекрасно»?
Архимандрит Наум (Байбородин)
Этот всероссийский старец, недавно скончавшийся, как раз внушал священный ужас. Для того, чтобы к нему попасть, люди выстаивали длинные очереди – и удостаивались очень краткой беседы, во время которой судьба человека могла круто измениться. Отец Наум был способен сразу же – и неожиданно – благословить на монашество или на брак. Или на смену работы. Или на переселение в какой-нибудь отдаленный край. Собственно, отца Наума и некоторых священников – его последователей – мы с нынешним владыкой Иларионом вспоминали, когда готовили постановление Синода о духовничестве.
«Наум синрикё» – так, с горькой иронией, некоторые священники называют созданную архимандритом «духовную систему». Возражения старцу в ней были немыслимы. Как и апелляции к кому-либо – хоть к тому же Синоду. Обычно человеку внушалась мысль, что все беды у него от блудной страсти, которая всячески смаковалась на исповеди. Избавиться от нее, понятное дело, нельзя было без наставлений старца и его благословений.
Ругают эту практику в Церкви многие, включая епископов. Думаю, негативно к ней относится и Патриарх – но, что называется, боится связываться. Впрочем, я не считаю, что такая практика совершенно бесполезна. Некоторым она как раз и нужна – пусть и не всем. Есть много людей, которые действительно боятся прийти к Богу из-за блудных страстей – иногда грубо-развратных, иногда тонких, запрятанных глубоко в душе. Не помогают ни психологи, ни возраст, ни все более радикальная «реализация» страсти. Подобного человека надо взять за шкирку и отправить далеко от привычных мест, изолировав от порочных связей и привычек – как наркомана. И загрузить на сто процентов любым новым делом. Сам же потом поблагодарит.
Архимандрит Петр (Кучер)
Яркий проповедник, человек общественно мыслящий, ветеран Великой Отечественной войны, отец Петр явно недооценен интеллигентскими «знатоками» церковной жизни. Круг его духовных чад сравнительно невелик – но это очень преданные люди. Однажды архимандрита пытались «выдавить» из Боголюбовского монастыря – и масса людей на автобусах блокировали резиденцию архиерея во Владимире. Среди «группы поддержки» отца Петра немало военных, сотрудников силовых ведомств, лидеров общественных организаций, в том числе выводящих на крестные ходы тысячи людей.
Это, наверное, самый «политический» старец. И один из самых неудобных людей для тех, кто хотел бы приспособить Православие к любому наличествующему общественному порядку – только бы не войти в противоречие с богатыми и влиятельными слоями общества. К сожалению, проповеди боголюбского архимандрита мало воспроизводятся «мейнстримными» СМИ – однако его цитируют на многих сайтах и в соцсетях.
Очень непросто «осторожным» трусам и приспособленцам ответить что-либо, например, на такие слова: «Наши болезни, скорби, нищета, обиды, поношения – это все и есть та огненная кисть, которая обновляет наши души. Как скульптор делает с резцом и билом статую царя, полководца, писателя, так и Господь высекает из нашего естества скорбями и болезнями небожителя – существо, подобное Богу».
А вот предупреждение паломникам, приезжающим к старцам с неверным настроем: «Может, человек Божий какое-то «свое» Евангелие прочтет для меня, предскажет, что найду хорошую жену, работу, получу должность – то есть хочется поехать на поиски земного счастья. А когда скажешь о кресте, то нос повесит, лицо осунется: не то получил, что чаял, за чем ехал, ошибся в своих ожиданиях. А ожидания были, простите, не те: ведь на земле рая не построить, не ждите счастья, ибо земная жизнь – это епитимия. Мы приходим сюда через утробу матери, выходим через смерть. Жизненный путь – это чистилище, где, неся епитимию, мы должны через крест, страдания выжечь страсти, полученные по наследству от наших родителей. Вот и весь сказ – просто и ясно. <…> А мы, наоборот, еще хотим усилить, сохранить свое «я»: страсти, гордыню, напитать плоть, то есть свою душу, в понятии современной жизни. Да еще бес подступает сам или через людей: «Э, куда ты пошел в церковь к попам, у тебя что, крыша поехала, живи, как все живут». <…> Если мы закоренели в грехах, естество наше схватилось с ними, как цемент или бетон, и мы умрем без покаяния, то ничего не сделаешь, только разбивать придется, то есть тело в землю, а душу в преисподнюю».
Для немалого числа людей эта горькая правда значит больше, чем любые сбалансированные и компромиссные тексты титулованных богословов или политкорректных спикеров.
Мир конфессий и религий: истина и «правды»
Со Христом или с велиаром?
Теперь – о том, о чем давно хотел написать. О разных конфессиях и религиях. Кстати, в сотый раз напомню, чем отличаются эти два слова. Наши чиновники и журналисты запросто могут произнести какую-нибудь абракадабру вроде «христианской концессии, мусульманской церкви и иудейской деноминации». На самом деле «конфессия», в переводе с латинского, – это исповедание, и термин этот употребляется внутри христианства для обозначения, например, католиков или протестантов (среди последних более мелкие ответвления обычно именуются деноминациями). У мусульман различные направления именуются мазхабами. Ни один ученый или политик на Западе, где и возникло слово «конфессия», не назовет так ислам или индуизм. Подобные крупные явления – как и христианство с иудаизмом – именуются религиями.
Так вот, сначала – именно о конфессиях, то есть о направлениях, условно говоря, «христианства» (настоящими христианами я считаю только православных, включая старообрядцев-«поповцев»). И прежде всего – о римо-католиках.
Так называемые католики
С ними я познакомился очень рано – году в 1982-м. Заходил в московский костел, скоро познакомился там с молодежью и священником – отцом Станиславом Мажейкой. Приход представлял из себя удивительный сплав трех групп: старушек с польскими корнями, иностранных студентов (особенно из Польши и Венгрии) и московских интеллигентов (из этих многие не остановились на католицизме и продолжили менять конфессии, религии, а затем и страны). В будние дни на мессы ходили в основном пожилые женщины. Они же и пели под фисгармонию – помимо богослужебных песнопений, еще польские христианские гимны тридцатых-сороковых годов. Друг с другом и с молодежью почти не общались – и по лицам этих женщин можно было легко догадаться о сложной судьбе, которая приучила их к осторожности. Отец Станислав, очень пожилой литовец, вел себя совершенно по-советски. Проповедовал о миротворчестве советского правительства, ругал американский империализм, старался не говорить лишний раз с прихожанами.
А вот студенты были совершенно замечательные. И для нас, молодых христиан советской Москвы, было удивительно видеть и понимать, что юные поляки, чехи, венгры, кубинцы могут быть открыто верующими людьми, петь в храме по воскресеньям – и не считаться маргиналами, психами или «неблагонадежным элементами». Между прочим, пели в московском костеле и христианские гимны, популярные среди членов «Солидарности». В общем, посреди угрюмого брежневско-андроповского времени можно было вдруг увидеть: христианская молодежь существует. Более того, она может быть уверена в себе – и побеждать в гражданском действии.
Понятно, почему в костел тогда ходило немало православных – кто-то в результате становился католиком, но таких было не большинство. В основном москвичи просто хотели общаться с людьми из «другого мира». Появлялись в костеле на Лубянке (!) и зарубежные клирики – иногда можно было их куда-то пригласить, расспросить о религиозной жизни на их родине. Реальных миссионеров среди них было немного – скорее они ехали либо с политическими целями, либо просто чтобы посмотреть на «дикую страну». Как-то принимал у себя дома одного такого – отца Дугласа Доуссэна из Нового Орлеана. Он зачем-то привез в Москву кучу картинок с Майклом Джексоном и шоу-площадкой Mardi Gras World – но небольшая компания, собравшаяся у меня, вдруг с изрядной долей наглости сказала ему, что американская попса нам не более симпатична, чем советская, а Штатам хорошо бы бросить республиканские заблуждения и построить христианскую монархию, которая однажды возродится и на месте СССР.
Попадали в Россию и передачи Радио Ватикана, и «тамиздатская» католическая литература. Многие православные читали и слушали. Некоторые даже присоединялись к «розарию» – молитве Божией Матери, которая транслировалась из Рима каждый вечер. Однако многие уже тогда предупреждали: не надо думать, что влияние латинян так уж безопасно. Тем более не надо игнорировать различий в вероучении, духовной и молитвенной практике, общественных идеалах Православия и «католицизма». Кстати, даже право на термин «католическая» – то есть всеобщая, вселенская – многие православные за общиной с центром в Ватикане не признают, потому что считают истинно «кафолической» Церковью именно Православную.
Вероучительные различия двух сообществ хорошо известны. Это придуманное Западом новшество в Символе веры – Filioque, то есть учение о том, что Дух Святой исходит не только от Бога Отца, но и от Бога Сына (или «через Него»). Казалось бы – мелочь какая-то, тема для узкого круга богословов… Однако, если в основание дома положен кривой фундамент, оно все будет кривым – а то и разрушится. Стройное учение о том, что и Бог Сын рождается от Отца, и Бог Святой Дух исходит от Него же, в Риме подменили неопределенной новой «логикой». Не случайно о ней иногда говорят как о предпосылке разделения властей в западной модели государства – разделения, предполагающего конфликт и взаимное недоверие, которого не должно быть в обществе, скрепленном истиной, любовью, а не напряженным «балансом интересов». Одновременно это учение породило доктрину власти в Церкви одного лица – Православие же учит о соборности, укорененной в представлениях о равенстве Отца, Сына и Святого Духа, скрепленных не властью, а любовью, общением, внутренним единством.
Или вот учение о непорочном зачатии Девы Марии, «догматизированное» Папой Пием IX в середине позапрошлого века. Православные считают, что непорочно был зачат лишь Богочеловек, а вот Его Матерь, при всем Ее почитании, – человек обычный. Если она, как утверждают «католики», не несла на Себе греха, который после падения Адама унаследовало все человечество, – то почему Бог «выделил» именно Ее? Не мог бы «выделить» еще кого-то из обычных людей? А значит, не мог бы спасти вообще всех людей, не искупая их грехи на кресте? А значит, зачем становился человеком, умирал, воскресал? Многие ереси выявляются по одному признаку: они нелогичны, противоречивы, они обрушивают все здание библейского учения. Такова мысль о «непорочном зачатии» Богородицы.
Но главное отличие «католичества» от Православия – в учении о безошибочности теологических суждений Папы Римского и об его абсолютной власти над епископами, священниками, простыми христианами. По учению Ватикана, в вопросах веры Папа всегда прав, и все более-менее значимые церковные решения должны исходить именно от него. Подобную систему периодически пытаются утвердить и в православном мире – но наталкиваются на неприятие духовенства и верующего народа. Ведь церковная история знает немало случаев, когда от истинной веры отступали даже самые высшие иерархи и целые соборы. В Послании восточных Патриархов 1848 года – довольно авторитетном богословском тексте – говорится: «У нас ни Патриархи, ни Соборы никогда не могли внести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое Тело Церкви, то есть народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменною и согласною с верою отцов его».
Наконец, в «католической» традиции теологические искажения привели к искажениям духовной, молитвенной практики. Возьмем одну из самых почитаемых в этой традиции монахинь – Терезу Авильскую, испанского мистика XVI века. Она обращается к Богу с такими словами: «Господь наш иногда желает, чтобы я видела ангела в телесном облике. Этот ангел не велик, а скорее мал и очень красив. <…> Этот ангел иногда является, чтобы вонзать свое копье мне в сердце, проникая им в самые мои внутренности. Когда он затем извлекает копье, мне кажется, что он извлекает вместе с ним и внутренности и оставляет меня пылать великой любовью к Богу. Боль при этом так велика, что я не могу сдерживать стоны, однако она столь сладостна, что я не могу желать, чтобы она покинула меня. Душа моя не удовлетворяется ничем, кроме Бога, и поэтому боль моя не телесна, а духовна, хотя тело тоже участвует в ней, и в значительной мере. Эти любовные ласки души и Бога так сладостны, что я молю Бога, чтобы Он по доброте Своей дал их испытать всем, кто думает, что я лгу».
Тот, кого она себе представляла и кому молилась, – вовсе не Христос. Не случайно святитель Игнатий (Брянчанинов) писал: «Не играйте вашим спасением, не играйте! Иначе будете вечно плакать. Займитесь чтением Нового Завета и Святых Отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая церковь выдает за святых!), изучите в Святых Отцах Православной Церкви, как правильно понимать Писание, какое жительство, какие мысли и чувствования приличествуют христианину». Еже жестче высказался Дмитрий Мережковский: «Если переживание Терезы воспринимать как религиозное – то к нему придется приложить известное православной мистике состояние «блудной прелести»».
Однако в «католической» общине такие как Тереза воспринимаются как «учители Церкви» – то есть теологи высшего уровня. Их тексты и опыт становятся примером для сотен миллионов людей. В итоге возникают довольно сомнительные явления – например, орден «Миссионерки любви», созданный раскрученной по всему миру «матерью Терезой» Бояджиу (кстати, монашеское имя она себе взяла в честь Терезы Авильской).
Тема сексуальных мечтаний и приключений духовенства в фильме, конечно, утрирована – и это тоже, увы, отвечает запросам массового кинопотребителя. Папа, даже «молодой», то есть 47-летний, во время мессы представляющий себе голых женщин и половые акты, – это скорее мечта дам с воспаленным воображением. А тотальный откровенный гомосексуализм клира – лишь вечный повод для сплетен, муссируемых публикой с радужно окрашенными интересами. В фильме люди, по идее зрелые и опытные, ведут себя как юнцы: в седьмой серии друг детства даже говорит Пию XIII: «Когда ты вырастешь?», и тот отвечает: «Никогда». Все это довольно далеко от реальности. Однако сам жанр, что называется, диктует.
Хорошо же в фильме то, что пикантными темами и картинами все не исчерпывается. И не случайно Ватикан показан с глубокой симпатией – даже Войелло выведен по большому счету как человек, совершенно не лишенный веры, человеческих чувств, достоинства и умения справиться со своими пороками. И в нем, и в Пии XIII, и в его учителе кардинале Спенсере, и в сестре Мэри – монахине, воспитавшей будущего папу, – происходит внутренняя дискуссия между верой и сомнением. Она была свойственна и многим святым, и сотням миллионов обычных верующих. В католичестве такая борьба стала одной из центральных тем для размышления. Она накрепко связана с чувственными, «душевными» переживаниями во время молитвы, иногда почти эротическими (но не такими грубыми, как у героев Соррентино). Это было свойственно, например, знаменитой монахине XVI века Терезе Авильской, приравненной Римом к учителям церкви. Это же переживала и ее последовательница, мать Тереза Калькуттская (интересно, что режиссер очень неприглядно показывает орден милосердия, основанный, похоже, именно ею). Чувственность и внутренняя борьба соседствуют друг с другом: православная аскетическая традиция трезвомыслия прекрасно это знает, почему и старается уйти от «душевности», хотя и не исключает сомнения, свойственного почти каждому верующему человеку.
«Перед Богом все одиноки», – говорит в конце второй серии Пий XIII, и в этом тоже нельзя не увидеть изъяна западно-христианского миросозерцания. По-настоящему знающий Бога человек не может не «пересекаться» с другими людьми: даже отшельники пребывали в молитвенном общении со святыми предками, грешными современниками, ангелами – и в борьбе с демонами. Человек входит в Небо не один, а в общине, и вкус этого слишком давно был потерян во многих локусах католической традиции. Отсюда, как ни парадоксально, и сильное, почти навязчивое стремление «быть ближе к людям», одновременно не допуская их внутрь своей сокровенной жизни.14
Все эти различия мы, молодые православные полудиссиденты 80-х годов, стали осознавать больше и больше – по мере знакомства с «католическим» миром. От наивного очарования вскоре не осталось и следа. Различению истины и неправды не мешали даже заметно оживившиеся контакты с католиками.
В 1989 году мне довелось впервые побывать на Западе – и как раз по «католической» линии. Вместе с делегацией Советского комитета защиты мира мы посетили в Германии мирянское движение Focolare. Под Мюнхеном, в Регенсбурге, нас принимал легендарный монсеньор Альберт Раух – тогдашний директор Института Восточных Церквей, созданного немецкими «католиками» для налаживания контактов с православными и для их изучения. Любопытно вспомнить, что полный список православного епископата долгое время составлялся и издавался только в этом институте – и нигде более.
Делегацию – а из верующих людей в нее входил только я – вовсю знакомили с жизнью института и других «католических» учреждений, особенно благотворительных. Удалось посетить и сельский баварский приход, где служил Раух – там баварские хозяева вели себя наиболее искренне. Мы даже помогли немного со строительством детской площадки, о чем пожилой прелат потом много лет вспоминал.
А вот в полной искренности проекта института, который нас принимал, можно было усомниться. Да, нас не обращали там в «католичество». И покойный ныне Раух очень бы обиделся, если бы его в чем-то подобном обвинили. Но в здании месяцами жили православные священники и ученые-миряне, которые симпатизировали Ватикану, – в том числе из России. Понятно, что они становились проводниками влияния «католиков» – а некоторые потом и меняли веру. Как ни крути, институт был формой «мягкого миссионерства». Между прочим, когда Ватикан перешел к более прямым формам миссии, а Альберт Раух и его многолетний коллега Николаус Вирволль начали стареть, Институт Восточных Церквей пришел в упадок, а потом и вовсе был закрыт «за недостатком финансирования».
В начале девяностых с постсоветским миром стали «взаимодействовать» совсем другие структуры. Уже в последние годы существования СССР началась бурная кампания за легализацию на Украине греко-католичества, или униатства – подчиненных Ватикану общин, использующих «православное» по форме богослужение. Эта система возникла в 1596 году под давлением польской власти, и не случайно многие греко-католики в течение веков мечтали вернуться к отеческой вере. Львов, Ужгород, Мукачево были тогда настроены скорее пророссийски. Впрочем, во время Второй мировой войны, после кратковременного периода безбожной политики советской власти 1939-1941 годов, униаты откровенно поддержали гитлеровцев – и неудивительно, что при Сталине они были запрещены.
Часть этих людей ушла в религиозное подполье, часть воссоединилась с Православием. И если одни так поступили под давлением властей, то другие были искренни – они просто осуществляли вековую мечту своих предков, своего народа. Между прочим, в областях наибольшего распространения унии – Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской – сегодня людей, отождествляющих себя с Православием, гораздо больше, чем было при поляках, при австро-венгерском владычестве или при гитлеровцах, когда униатство претендовало почти на стопроцентный «охват населения». Многие «возвращаться» в унию в 1990-е годы не захотели и никогда не захотят.
Впрочем, сталинские репрессии, особенно по отношению к людям, не помогавшим на деле нацистам, оттолкнули многих от Москвы. Среди антисоветского вооруженного подполья, действовавшего до конца 1950-х годов, преобладали греко-католики. Естественно, уже в конце восьмидесятых начались демонстрации за легализацию униатства – во Львове, Киеве и даже Москве. Советские власти уступили – и, наверное, в рамках современных представлений о свободе совести не могли сделать иначе. Но греко-католики немедленно пошли дальше. Они стали авангардом движения за отделение Украины от СССР. Именно эти люди начали устраивать в Киеве первые «майданы», именно они сделали невозможным подписание президентом Леонидом Кравчуком в 1991 году нового Союзного договора. Не случайно Патриарх Кирилл, еще будучи митрополитом, не раз говорил удивленным собеседникам: «Униаты развалили Советский Союз».
В девяностые греко-католики массово отнимали у православных храмы. В некоторых местах их отдавали почти добровольно – ведь подчас большая часть прихожан были тайными униатами или присоединялись к «побеждающей» унии. Но иногда православные люди буквально сражались – и их выгоняли силой, били палками и арматурой, набрасывались с ножами. Ольга Васильева, нынешний министр образования и науки, приводит свидетельство отца Михаила Будника из Стрыя: «30 декабря 1989 года греко-католики захватили храм, меня закрыли в пономарке и стали толкать и угрожать, их было около ста человек. Я сидел до четырех часов ночи, потом меня выпустили». Священнику говорили: «Если не перейдешь в греко-католики, мы тебя разорвем на куски». Настоятель остался без храма, писал в Верховный Совет, М.С. Горбачеву, но храм освобожден не был. Вслед за униатами храмы начали отбирать «православные» раскольники, ненавидящие Москву. Митрополит Нифонт (Солодуха) вспоминал о событиях 1992 года в Луцке: «Мы молимся, а за забором стоит толпа и скандирует: «Нифонта четвертовать! Нифонта четвертовать!» А мы молимся… Я говорил людям: «Мы поем «Господи, помилуй», а наши братья за оградой молятся словами «Геть московских попов!» И мы обращаемся к Богу, и они, как думают, обращаются к Богу. Так кого же Господь слышит?» – «Нас, владыка!» – «Так давайте и дальше петь «Господи, помилуй!»».
С одной стороны, радует, что кардинал Каспер в очередной раз заявил, что Католическая Церковь не намерена заниматься прозелитизмом по отношению к православным христианам. С другой стороны, я бы не разделил безоблачного оптимизма католического иерарха относительно состояния наших отношений. <…>Ватиканская дипломатия следует очень примитивной тактике: наступать и затем, через некоторое время, говорить: «А теперь давайте все забудем». У православных христиан хорошая память, и, к сожалению, наступательные шаги Католической церкви порождают у все большего числа православных верующих ощущение того, что Католическая церковь ведет себя недружественно, несмотря на все широкие улыбки. Кардинал Каспер говорит, что униатство – это мост между Востоком и Западом. Я думаю, что если это и мост, то он заминирован, и идти по нему опасно.15
В России, Белоруссии, странах Средней Азии подчиненные Ватикана действовали более тонко – но также наступательно. В начале девяностых Православная Церковь была очень ослаблена. Тот же нынешний Патриарх сравнивал ее тогда с человеком, у которого долго были связаны руки – работать ими сразу невозможно. К тому же для российских либералов, контролировавших в то время власть и СМИ, главным врагом всегда было именно Православие – а потому западным религиозным влияниям дали зеленый свет. На некоторых телеканалах вовсю выступали «католики», протестанты и сектанты, а вот ни одного православного священника увидеть было нельзя.
Конечно, наши западные «братья» вовсю начали пользоваться ситуацией – и было бы странно, если бы этого не случилось. Ведь даже в 1920-е годы Ватикан пользовался крайней ослабленностью Русской Церкви, ведя ее спиной переговоры с большевиками, чтобы под предлогом благотворительной помощи направить новых священников в страну, где в их духовном руководстве никто не нуждался. Тогда не получилось – большевики оказались, мягко говоря, ненадежными и неискренними партнерами. Но через шестьдесят лет Ватикан попытался взять реванш.
В России впервые за ее историю появились «католические» СМИ, вузы и благотворительные организации. Приехало множество священников и монахинь – прежде всего из Польши. Некоторая часть прозападно настроенной интеллигенции, всегда испытывавшая симпатию к Риму, влилась в контролируемые им общины и стала потихоньку обличать «косное» Православие.
В эти годы я уже работал в Отделе внешних церковных сношений Московского Патриархата. И, хотя отношения с «католиками» долго в мои обязанности не входили, я довольно часто встречался с их представителями. Открылась первая нунциатура – ватиканское посольство во главе с пожилым и не очень активным итальянским архиепископом Франческо Коласуонно. Располагалось это учреждение поначалу в обычной квартире «дипломатического» дома на Коровьем валу. Периодически мы вели там беседы на самые разные темы – в основном со священниками Рихардом Чемусом и Иваном Юрковичем (последний был потом главой нунциатуры, а сейчас представляет Ватикан при ООН в Женеве). Принимали их у себя, иногда вместе ездили в православные приходы. В разговорах – дружеских, но осторожных – я всегда старался дать понять, что православные христиане не ждут широкой католической миссии в России, а те интеллигенты, которые обещают чуть ли не за пять лет сделать нашу страну «католической», просто не знают ее по-настоящему, да и к Ватикану испытывают симпатии главным образом потому, что внутренне противопоставляют его Православию. Так получилось исторически: реальные постхристианские либералы в России малоизвестны и не представлены, а вот Рим оказался «ближайшей точкой опоры», поэтому к нему и устремились критики традиционного русского христианства.
