протоиерей Михаил Аксенов-Меерсон
Империй призрачных орлы. Как русская епархия в Америке послужила фактором в развязывании Первой мировой войны
НЕЗАВИСИМЫЙ АЛЬЯНС
ААЕТЕЙЯ
Eagles of Ghostly Empires
TALE ABOUT RUSSIAN DIOCESE IN AMERICA BECOMING A FACTOR IN THE OUTBREAK OF WORLD WAR I
by Archpriest Michael Aksionov Meerson
USA
FRANC-TIREU R
2014
© прот. Михаил Аксенов-Меерсон, 2021
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021
К читателю
Пользуюсь случаем, чтобы принести благодарность моему первому рецензенту и редактору – моей жене Ольге Меерсон, профессору славистики Джорджтаунского университета; моим первым и благосклонным читателям: проф. Алексею Цвелику и свящ. Владимиру Зелинскому, а также др. Миле Федоровой, профессору славистики Джорджтаунского университета – за бесценное свидетельство Короленко о прибывших в Россию военнопленных русинах, др. Инне Голубович, профессору философии Одесского университета, которая редактировала впервые всю рукопись целиком, дала несколько ценных указаний и неутомимо перечитывала мои исправленные варианты. Выражаю благодарность редактору «Нового журнала» Марине Адамович за ценные редакторские замечания относительно всего текста и за редактуру глав, которые напечатаны в «Новом журнале», и, наконец, глубокую признательность за поправки, дополнения и быструю эффективную подготовку к печати редактору, оформителю и первому издателю книги, который принял ее почти как собственное детище, – писателю Сергею Юрьенену.
Прот. Михаил Аксенов-Меерсон
Предисловие ко второму изданию
Предлагаю читателю второе исправленное и дополненное издание этой книги. Первое издание автор поспешно готовил к августу 2014 года, к столетней годовщине начала Первой мировой войны. Книга вышла в издательстве Franc-Tireur, USA. Через год после выхода моей книги появилось фундаментальное исследование причин войны, а именно труд Доминика Ливена, старшего научного сотрудника Тринити Колледжа Кембриджского университета в Великобритании: «Навстречу пламени: империя, война и конец царской России» (Dominic Lieven, Towards the Flame: Empire, War and the End of Tsarist Russia, UK: Penguin, Random House, 2015). В нем я нашел достаточно подтверждений правильности моей концепции и посчитал необходимым свою книгу дополнить с учетом этого многостороннего исследования, которое я настойчиво рекомендую читателю. Я прослеживаю только один фактор в возникновении и ходе этой войны, до сего времени ускользавший от внимания историков.
Приношу благодарность издательству «Алетейя» за интерес к моей книге и согласие на ее второе издание.
Предисловие
Предлагаемая читателю книга представляет собой опыт политической герменевтики. В ней автор прослеживает развитие одного конструкта национального самосознания: возникнув в Старом Свете, этот конструкт, перебравшись в Америку, преобразуется в иммигрантской действительности в другой, уже специфически американский конструкт, хотя и с сильным европейским компонентом. Будучи же в измененном виде вновь импортирован назад в Старый Свет, он оказывается способным мимикрироваться под новый контекст, порождая, в свою очередь, прямо противоположные, враждебные друг другу конструкты. Они же, сами оказавшись орудием в информационной войне, становятся силой, развязывающей войну реальную. В случае настоящего исследования речь идет о Первой мировой войне и русской православной епархии в Америке, в большинстве состоящей из бывших униатов-русинов, иммигрантов из Австро-Венгрии, – епархии, которая, сама того не сознавая, сыграла решающую роль в развязывании этой войны.
Банален тезис, что Америка – страна «американской мечты». Мечта эта состоит в том, что ты, даже будучи иммигрантом, и именно будучи иммигрантом, можешь создать на новой земле свой собственный дом, в котором осуществишь, пусть несколько искусственно, свой собственный образ жизни в свободе, стабильности и относительном благополучии. Эту мечту – «the American Dream» – могут питать и питают как индивидуальные иммигранты и семьи, так и целые иммигрантские общины. Для общин эта мечта может получить и социальное воплощение, чаще всего – если она находит для себя почву в какой-либо религиозной организации. Американское общество, уважающее право на религиозное разнообразие в пределах закона, обеспечивает неприкосновенность такой почвы, если, конечно, религиозная организация, как и всякая ассоциация, способна сама эту свою почву обустраивать и возделывать.
Соединенные Штаты Америки – страна соединенных общин, в том числе и иммигрантских, каждая из которых может изобретать свою собственную «американскую мечту». Однако эта мечта, преобразившись в политический конструкт, может в свою очередь повлиять на сознание и обустройство общины на прежней родине, в Старом Свете. В силу вербальной выразительности и наглядности американского образа жизни, таковой конструкт может приобрести рикошетную силу в Старом Свете, силу значительную, непропорциональную иммигрантским масштабам. Такое рикошетное воплощение американского конструкта на родине в Старом Свете приводит подчас к непредсказуемым последствиям.
Конкретным историческим материалом, на котором мы проследим это развитие американской мечты и ее преображение в политический конструкт с воздействием на европейскую и мировую историю, для нас будет судьба русинской иммиграции в Америке в конце XIX века. Точнее, речь пойдет о той части русинской общины, которая вступила здесь в русскую православную епархию и тем самым стала яблоком раздора между двумя европейскими соседствующими империями: православной империей Романовых и католической империей Габсбургов. Русинское население Галиции и Прикарпатья, которое было веками униатским, т. е. католиками православного обряда, и в этом качестве сохраняло свою идентичность под названием «Галицкой» и «Угорской» «Руси», перебравшись в Америку, и, не будучи принятым в среду американских католиков, обрело свой американский дом внутри здешней русской православной епархии, выросшей из русской православной миссии на Аляске. Именно здесь русины стали однозначно православными.
Прослеживая роль русской епархии в развязывании войны, автор обращает особое внимание на различие политико-религиозного мышления в Новом и Старом Свете. Именно это различие и оказалось тем бессознательным фактором, который спровоцировал Австро-Венгрию и Россию на конфликт, вылившийся в Первую мировую войну. Локальные события религиозной жизни малозначимых иммигрантских общин в Америке, будучи отраженными в средствах информации на европейском континенте, приобрели мощный общественно-политический резонанс. Переход части русинов-униатов в православие, на который в Америке, кроме самой этой общины, мало кто обратил внимание, был тем не менее воспринят двумя соседствующими империями через призму собственной конфессионально-национальной политики. Поэтому переход русинов в православие в Америке породил в этих империях взаимную подозрительность, не проговариваемую на дипломатическом уровне. Будучи непроговариваемой, она не позволила им разрешить конфликт интересов, завязанных на балканской проблеме, путем мирной дипломатии. А ведь прежде им удавалось десятилетиями дипломатично урегулировать подобные конфликты. Но тут русинский конфессионально-этнический фактор и вызванные им призрачные надежды и страхи, породившие целое общественное движение, достигли таких размеров, что уже не позволили обеим сторонам рационально и дипломатично урегулировать политические противоречия путем мирных соглашений и взаимных уступок.
Миссионерская деятельность русского священноначалия в Америке без всякого политического умысла объединила под русским омофором бывших униатов из Австро-Венгрии и сербских иммигрантов из самой Сербии и из австрийских территорий. Однако австро-венгерским политикам она представилась подготовительным плацдармом, с которого Россия якобы готовила наступление с обоих флангов на Габсбургскую империю. На эту предполагаемую угрозу габсбургская администрация отвечала организацией среди русинов движения за украинскую самостийность, также предоставив убежище российским большевистским вождям (Троцкому и Ленину). Со своей стороны, вдохновленные ростом православной епархии в Америке за счет обращенных униатов-русинов, русские славянофильские круги, включая царя и ряда думских деятелей, при сочувствии самого председателя Государственной Думы, сделали ставку на обращение в православие тех же русинов в самой Австро-Венгрии, поддерживая среди них пророссийские настроения в пику украинской карте австрийцев. Эта «холодная» и информационная война за русинов, которая велась с начала 1890-х годов, усилилась именно ко времени начала Великой войны и способствовала последовательной коррозии длительного монархического согласия трех императоров (российского, австрийского и германского), что в конечном счете и привело к этой Великой войне, уже совсем не только информационной. Вся иллюзорность российской политики, направленной на «спасение» русинов, проявилась затем уже в ходе самой войны на занятой русской армией галицийской территории, что вызвало ответный террор австро-венгерских властей против ничего не подозревавшей массы русинского населения, вся вина которого состояла в том, что часть ее интеллигенции экспериментировала с конструктом национального самосознания. Этот эксперимент, подхваченный по ошибке соседней империей, обернулся трагедией для русинов.
Война между двумя армиями, российской и австро-венгерской, после падения монархии в России переросла в Гражданскую войну. Направляемая большевиками и ведомая в значительной мере профессиональными военными из числа освобожденных по сепаратному мирному соглашению австро-венгерских и германских военнопленных, вошедших в Красную армию, эта Гражданская война уничтожила как остатки прежнего монархического режима, так и начатки режима демократического и передала обескровленную войной Россию в руки режима коммунистического.
Введение
Империй призрачных орлы[1]
Эта книга возникла как ответвление истории православной церкви в Америке и исследует европейские и мировые последствия события, самого по себе малозначительного в мировой истории, а именно присоединения на рубеже XIX и XX веков части русинской иммиграции в Америке к русской епархии. К моменту этого присоединения почти вся епархия ютилась в русском соборе в Сан-Франциско; в ее составе находилось несколько церквей на проданной Соединенным Штатам Аляске с бегущим оттуда духовенством и, по существу, не зависящая от нее греческая церковь в Новом Орлеане с присланным из России греческим священником. В начале 1890-х годов, по словам архиепископа Платона (Рождественского), главы русской епархии в Америке с 1907 по 1914 г., без всякой инициативы с ее стороны в ее ограду «буквально ворвались» русины-униаты[2], которых отказалась признать местная католическая иерархия. Переход в русскую епархию огромного греко-католического прихода в Миннеаполисе и последующее вступление в епархию других карпаторосских униатских приходов вместе со своими церквами образовали тело епархии, разбросанной по территории Соединенных Штатов и Канады. К началу Первой мировой войны русская епархия (за исключением Аляски) состояла в массе своей из карпатороссов.[3]
Первая мировая война, потрясшая до основания Старый Свет, принесла многие потрясения и в Новый, в том числе в жизнь американской епархии РПЦ. Однако в этом очерке мы рассмотрим обратную зависимость: не столько влияние войны на американскую православную епархию, сколько влияние самой епархии на Первую мировую войну – более того, ее бессознательный, но тем не менее решающий вклад в развязывание этой войны. В качестве преамбулы к развитию этого тезиса, могущего показаться парадоксальным, скажем, что в этой войне новые секулярные силы, вызванные к жизни эпохой модерна и в начале XX века вошедшие в возраст, насильственно свергли и разрушили тысячелетнюю державу религиозных теократий.
Первая мировая война привела к падению четырех империй: Российской, Австро-Венгерской, Германской и Оттоманской, которые были заменены республиканскими, революционными и националистическими режимами стран, возникших после их распада. Падение империй завершило тысячелетний режим теократий, христианских и исламской, и привело к мировому господству секуляризма, либо либерального, либо агрессивного революционно-тоталитарного типа в форме коммунизма, фашизма и национал-социализма. Поэтому можно назвать эту войну еще и войной между тысячелетними христианскими теократиями – имперскими наследницами Римской империи. С одной стороны – Священная Римская империя (962-1806), превратившаяся в Австрийскую (1804–1867), а затем Австро-Венгерскую (1867–1918), все три возглавлявшиеся одним и тем же домом Габсбургов. С другой стороны – Российская империя, сознающая себя наследницей Византии, Восточной Римской империи. До середины XIX века Австро-Венгерская империя оставалась главной политической опорой Римской церкви до такой степени, что ее императоры даже обладали Jus Exclusivae, то есть правом вето при избрании Папы, которым пользовались, даже когда теократический режим Австрийской империи был заменен либеральной конституционной монархией. Последний раз Вена воспользовалась этим правом в 1903 году, когда Франц Иосиф наложил вето на «обеспеченную кандидатуру кардинала Рамполлы», бывшего госсекретаря Папы Льва XIII. Вместо Рамполлы на папский престол был выбран кардинал Сарто под именем Пия X.[4]
Сама австрийская монархия считала себя политической хранительницей Западного – римского христианства, подобно тому как российский император мыслил себя преемником византийских императоров, а потому защитником всех православных в мире. Византия же была завоевана и поглощена Исламом (1453) в Оттоманской империи, считавшей себя также истинной преемницей того геополитического целого, которым была империя Римская.
Конечно, на это легко возразить, что в отличие, скажем, от Тридцатилетней войны XVII века между католиками и протестантами, в войне 1914 года религиозные лозунги далеко не были решающими, если вообще фигурировали. Мы не собираемся здесь оспаривать современный анализ, видящий причину войны в столкновении вполне секулярных и современных капиталистических интересов и тяжб за старые и новые колонии и рынки сбыта европейских империалистических держав или же конфликт национализмов малых наций, стремившихся приобрести и усилить за счет других наций или государств свою собственную государственность. Однако политические военные альянсы переигрывались неоднократно и в прошлом, и они могли бы быть переиграны и в этот раз, стань, например, русский царь, и особенно его министр иностранных дел Сазонов, на точку зрения министра Дурново, считавшего, что России нечего делить с Австро-Венгрией и Германией и они могут продолжать существовать в мире, разрешая возникающие конфликты умелой дипломатией.[5]
Цель же этого очерка – довести до исторического сознания те глубокие, можно сказать, подводные течения, которые в силу своего религиозного и потому в новое время маргинального характера не были осознаны даже и воюющими сторонами в качестве реальных факторов и причин конфликта. Это, впрочем, не означает, что данные факторы воюющими сторонами вовсе не учитывались. Просто в Новое время о них было как-то не принято говорить и тем более придавать им решающее политическое значение. XX век вышел из-под развалин старого мира, Первой мировой войной погребенного, и потому смотрел на истоки Первой мировой войны уже своим специфически секулярным взглядом, подслеповатым по отношению к религиозной специфике невозвратно ушедшей эпохи.
В этом же очерке я предлагаю посмотреть на истоки Первой мировой войны в конфессиональной перспективе. Для этого обращаюсь к одному недоразумению в национальном и религиозном самосознании, доселе недостаточно изученному и неосмысленному недоразумению, которое эту войну спровоцировало, а именно, недоразумению относительно «русскости» русинского или карпаторосского населения Австро-Венгрии, якобы колебавшегося между австро-венгерским униатством и русским православием, недоразумению, раздутому в миф именно благодаря русской православной епархии в Америке, куда в течение двух десятилетий перед войной вошли русины-униаты, иммигрировавшие из Австро-Венгрии в Америку.
Причины Первой мировой войны и Галиция
Герхард Динес, заместитель директора австрийского музея «Йоаннеум» в городе Граце и куратор проходившей в 2013 году в Австрии выставки, посвященной истории лагеря для русских военнопленных времен Первой мировой войны, сказал: «Первая мировая война стала забытой войной».[6] Что он имел в виду? Судьба победителей оказалась не намного счастливее судьбы побежденных. И те и другие ее стыдились и обращались к ее истории с основным вопросом: как она могла произойти? Хотя ответы даются разные, историки подчеркивают случайный характер возникновения войны. Победители винят побежденных Австро-Венгрию и Германию как ее зачинщиков. Что касается России, то она, проведя предварительно всеобщую мобилизацию и медля с ее отменой, тем не менее никому сама войны не объявляла, хотя и сосредоточила свои войска на австрийской и германской границах с целью оказать дипломатическую поддержку Сербии.
Однако поражает тот факт, что с самого начала, по мере продвижения российских войск по территории Галиции и Буковины в ответ на объявление Австрией войны России 6 августа 1914 года, русское правительство сразу же стало образовывать на завоеванной территории собственные губернии. В течение первых месяцев войны были уже созданы Львовская и Тернопольская, позже также Черновицкая и Перемышльская губернии Российской империи. Губернии сразу же делили на уезды, и их администрация и на губернском, и на уездном уровне практически полностью комплектовалась чиновниками из России. Это само по себе представляется вызывающим поведением одной из воюющих сторон на только что занятой территории противника, причем именно той стороны, которая была втянута в войну как бы против своей воли и ради защиты даже не своего, а чужого государства (Сербии).
Это генерал-губернаторство было образовано с несвойственной для имперской бюрократии расторопностью 25 августа, меньше чем через три недели после объявления войны, сразу же с занятием русскими войсками части Галиции. Губернатором был назначен генерал, граф Георгий Александрович Бобринский, канцелярия которого начала работу 5 сентября во Львове, как только его взяли русские войска. Военный губернатор Бобринский в своей программной речи заявил: «Я буду учреждать здесь русский язык, закон и строй» – и сразу же начал проводить политику, направленную на скорейшую инкорпорацию Восточной Галиции в состав Российской империи. Это выглядело вызывающей агрессией по отношению к территории противника, которая никогда не была российской территорией, уже полтора века принадлежала Австро-Венгрии и могла отойти к ней обратно при перемене военной фортуны, что и произошло через несколько месяцев, а именно в июне 1915 года, в связи с контрнаступлением войск центральных держав. Несмотря на эту довольно необычную и явно вызывающую в военных условиях политику, граф Бобринский был поощрен и вскоре из временно исполняющего обязанности генерал-губернатора был утвержден в этой должности императорским указом. Затем при посещении царем Львова он был пожалован званием генерал-адъютанта с прибавлением к фамилии именования «Галицийский».[7]
Когда же Галиция в результате отступления русской армии опять оказалась в своих прежних границах, то есть внутри Австро-Венгрии, это новое русское губернаторство не было упразднено и его канцелярия была «временно» эвакуирована в Киев. Это означало, что русское правительство не отказалось от завоевания Галиции и не потеряло надежду на ее окончательную инкорпорацию в состав Российской империи. Упразднена эта канцелярия военного губернатора была лишь в марте 1916 года, когда надежда на скорую русскую победу стала угасать.
Надо отметить, что ничего подобного не происходило при занятии русскими войсками Восточной Пруссии и области Мазурских озер. Здесь Россия не учреждала никакого русского губернаторства и собственной администрации. Завоеванная территория была под военным режимом действующей армии (российской), пока не была отбита обратно немцами. Чем же в этом смысле отличалась Галиция? Очевидно, тем, что русское правительство имело на нее свои виды, желало ее завоевать, получить в качестве своей собственной территории еще до подписания всякого мирного соглашения. Также очевидно, что оно полагало местное население своим, русским и потому поставило над ним русских чиновников. Если до начала войны не было оснований утверждать, что Российская империя имела какие-то завоевательные цели в отношении Австро-Венгрии, то такая решительная инкорпорация в ее состав захваченной в первые месяцы войны территории уже не могла оставить у противника сомнений, что со стороны России эта война – захватническая. Пока историки не нашли никаких свидетельств того, что захват Галиции и ее присоединение к Российской империи серьезно планировались на правительственном уровне.
Однако именно о том, что таковые намерения питали в некоторых кругах, в том числе питал их и самодержец России, свидетельствует Записка П. Н. Дурново императору Николаю II, написанная в феврале 1914 года, за пять месяцев до начала войны. В этой Записке бывший российский министр внутренних дел и действительный член Государственного Совета, кроме того, возглавлявший (1908–1915) в его составе крайне правую группировку[8], писал царю следующее про Галицию: «Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь (полужирный курсив мой. – о. М. А.-М.). Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров».[9]
О какой же «идее национального сентиментализма» и о «какой ничтожной горсти – русских по духу галичан» говорит Дурново в своей записке как о возможной причине войны и, уж во всяком случае, как о рациональном основании включения этой части Австро-Венгрии в состав Российской империи в форме готовых губерний и уездов? Речь идет о русинах-униатах, поскольку, как мы попытаемся показать ниже, именно переход этой небольшой иммигрантской общины обратно в православие посредством ее вступления в русскую епархию в Америке дал основание определенной группировке русского общества, церкви и правительства, включая царя, считать и коренное славянское население Галиции потенциально православным, а значит, и «русским». Тем самым этот переход и это определение «русскости» привели к эскалации вражды между католической Австро-Венгрией и православной Россией – вражды, перешедшей сначала в холодную войну между ними, а затем и в Первую мировую войну.