протоиерей Александр Мень
Сын Человеческий. Истоки религии
Старое и новое
Многие поколения иудейских богословов пытались точно определить число заповедей, содержащихся в Торе, а некоторые из них полагали, что есть заповеди, которые выражают самую основу веры[127]. Поэтому один из книжников решил узнать мнение Иисуса и тем самым получить ясное представление о взглядах галилейского Наставника.
– Учитель, – спросил он, – какая заповедь первая из всех?
– Первая есть, – ответил Христос, – «Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Бог единый, и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумом твоим, и всею крепостью твоею»[128]. И вот вторая: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Нет другой заповеди, большей этих. На этих двух заповедях держатся Закон и Пророки.[129]
– Прекрасно, Учитель, – вынужден был согласиться книжник. – Истинно Ты сказал, что Он един и нет другого, кроме Него; и любить Его всем сердцем, и всем разумением, и всею крепостью, и любить ближнего, как самого себя, больше всех всесожжений и жертв[130].
Отвечая книжнику, Христос определил Свое отношение к древнему Моисееву Закону, и из Его слов становится понятным, почему Он хотел сохранить его. Когда речь заходила о Писании, Иисус говорил прямо:
Не подумайте, что Я пришел упразднить Закон
или Пророков;
Я пришел не упразднить, но исполнить[131].
Ибо истинно говорю вам:
пока не пройдут небо и земля,
ни одна иота или ни одна черта не пройдет в Законе,
пока все не сбудется…
Если ваша праведность не будет
больше праведности книжников и фарисеев,
не войдете в Царство Небесное[132].
Таким образом, Христос учил о Библии как о божественном Откровении и признавал необходимость живого церковного предания, которое раскрывало бы ее смысл. Именно поэтому Он говорил народу о фарисеях: «Все, что они скажут вам, исполняйте». Но если книжники часто прибавляли к Закону сотни мелочных правил, то Иисус возвращал Ветхий Завет к его истокам, к Десяти заповедям Синая, к подлинному Моисееву наследию, сохраненному пророками. Притом Он относился бережно и к внешним предписаниям, не желая соблазнять «малых сих» и порывать с Традицией. «Никто, – замечал Иисус, – испив старого (вина), не захочет молодого, ибо говорит: старое лучше»[133]. Тем не менее, толкуя Тору, Он переносил центр тяжести из сферы церемоний в область духовно-нравственную. Более того, Он углублял и дополнял этические требования Закона.
Если Закон воспрещал убийство, то Иисус призывает изгонять из сердца ненависть – корень преступления. Если Закон осуждал нарушение верности брака, то Иисус говорит об опасности порочных чувств. Если Закон требовал соблюдения клятвы, то Иисус вообще считает ее излишней:
Да будет же слово ваше
«да – да», «нет – нет»,
а что сверх этого – от лукавого[134].
В языческих кодексах кара часто была более тяжкой, чем само преступление. Ветхий Завет положил в основу закон справедливости: «Око за око – зуб за зуб». Иисус отделяет уголовное право от нравственности, где действуют иные принципы. Людям свойственно ненавидеть врагов, но дети Божии должны побеждать зло добром. Им следует бороться с мстительными чувствами. Мало того, они должны желать добра своим обидчикам. Это высший подвиг и проявление подлинной силы духа, уподобление Самому Творцу.
Любите врагов ваших
и молитесь за гонящих вас,
чтобы стать вам сынами Отца вашего, Который
на небесах,
потому что солнце Свое Он возводит над злыми
и добрымии изливает дождь на праведных и неправедных.
Ибо, если возлюбите любящих вас, какая вам награда?
Не то же ли самое делают и мытари?
И если приветствуете только братьев ваших,
что особенного делаете?
Не то же ли самое делают и язычники?
Итак, будьте совершенны,
как совершен Отец ваш Небесный[135].
Вот – захватывающая дух высота, куда Христос призывает человека.
Закон считал «ближним» только соплеменника и единоверца. Но Христос не ограничивает это понятие столь узкими пределами. Когда один книжник спросил Его: «Кто мой ближний?» – вместо ответа Он рассказал об иудее, который попал однажды в руки грабителей. Ослабев от ран, лежал он у дороги и с горечью видел, как священник и храмовый служитель равнодушно прошли мимо него. Меньше всего он ожидал сочувствия от самарянина, ехавшего вслед за ними. Мог ли этот иноплеменник и еретик оказаться лучше жреца и левита? Однако тот остановился и, не спрашивая ни о чем, помог пострадавшему: перевязал его раны, довез на своем муле до гостиницы и заплатил за него вперед.
– Кто из этих троих, – спросил Иисус книжника, – думается тебе, оказался ближним попавшему в руки разбойников?
– Сотворивший ему милость, – не мог не признать тот.
– Иди и ты поступай так же.
Христос заставил его самого прийти к мысли, что «братом» и «ближним» может быть любой человек[136].
Он постепенно приучал своих последователей и к новому, непривычному для них взгляду на язычников. Так, Он не скрыл Своей радости, узнав об эллинах, которые искали с Ним беседы, а накануне Своих страданий Христос скажет, что Его Евангелие должно быть «проповедано во свидетельство всем народам».
Когда римлянин, офицер капернаумского гарнизона, прося Иисуса исцелить его слугу, сказал, что достаточно лишь одного Его слова, Христос заметил: «Я и в Израиле не нашел такой веры», а потом добавил: «Говорю вам, что многие придут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном, сыны же Царства низвергнуты будут во тьму внешнюю»[137]. Эти слова звучали как вызов тем, кто считал только израильтян достойными любви Божией.
Неприятие «чужаков», в какие бы одежды оно ни рядилось, есть инстинкт, который преодолевается людьми с величайшим трудом. Евангелие же недвусмысленно призывает бороться с национальной исключительностью и тем самым продолжает проповедь Амоса, Исайи и Иоанна Крестителя.
Выдвигая на первое место духовную сущность Закона, Христос вернул первоначальный смысл и предписанию о субботе.
Человек наших дней не всегда может оценить значение этой заповеди. Привыкнув к установленным дням отдыха, мы забываем, чем была для древних суббота. Она не позволяла повседневным заботам захлестнуть душу, предоставляя время для молитвы и размышления; она давала перерыв в труде всем: свободным, и рабам, и даже домашним животным.
Однако была здесь и оборотная сторона. Многие набожные люди, храня святость «седьмого дня», стали придавать ему преувеличенное значение.
Во время Маккавейской войны группа повстанцев предпочла умереть, «не бросив камня», чем сражаться в субботу, и была поголовно истреблена. Тогда вдохновитель борьбы за веру священник Маттафия решил действовать иначе. «Будем биться в субботу», – сказал он. И среди фарисеев не раз звучали голоса протеста против утрирования законов о покое. «Суббота вручена вам, а не вы – субботе», – говорил один из них[138]. И все же уставные запреты продолжали расти, затемняя цель благословенного Божиего дара. Педанты буквально парализовали жизнь в субботу. Особенно усердствовали ессеи. Они считали, например, что, если человек или животное упали в яму в субботу, вытаскивать их можно только на другой день[139].
Христос видел в подобных взглядах искажение духа Моисеевой заповеди. «Суббота создана для человека, а не человек для субботы», – говорил Он.
Однажды в субботу ученики Иисусовы, проголодавшись, стали срывать колосья, перетирать их и есть зерна. Фарисеи сочли это разновидностью молотьбы и спросили: «Почему ученики Твои нарушают субботу?» Тогда Учитель напомнил им, что и Давид, когда остался со своей дружиной без пищи, взял жертвенные хлебы, а ведь их полагалось есть только священникам. Царь поступил правильно, потому что человеческая нужда важнее обрядовых запретов[140].
Несколько раз Иисус совершал исцеления в субботу и тем вызвал протесты законников. Они стали пристально следить за Ним, чтобы публично бросить Ему упрек в неуважении к Закону. Напрасно Он ссылался на то, что и некоторые важные обряды в субботу не отменяются, напрасно объяснял им, что помощь людям всегда есть дело Божие. Он спрашивал фарисеев: «Разве кто из вас, у кого сын или вол упадет в колодец, не вытащит его в день субботний?»[141] Они не могли найти убедительных возражений, однако стояли на своем.
Иногда Иисус намеренно вызывал богословов на спор. В синагогу пришел человек с парализованной рукой, надеясь получить исцеление от Учителя. Был праздничный день, и ревнители Закона ждали: как поступит Назарянин? Он же велел больному выйти на середину и задал присутствовавшим вопрос: «Дозволяется ли в субботу делать добро или зло? Спасти жизнь или погубить?» «Они, – пишет евангелист Марк, – молчали. И, обведя их гневным взором, скорбя об огрубении сердец их, говорит человеку: „Протяни руку твою!“ И он протянул, и восстановилась рука его. И, выйдя, фарисеи тотчас же вместе с иродианами вынесли против Него решение, чтобы погубить Его»[142].
Наибольшее негодование вызывали слова Иисуса: «Сын Человеческий – господин и субботы». Из них следовало, что Ему принадлежит власть судить о Законе.
Может показаться, будто Иисус, поступая так, посягал на церковную традицию и исключал для правоверных всякую возможность принять Его учение. На самом же деле основы этой традиции не были нарушены Христом. Ветхий Завет признавал авторитет личного Откровения. Все пророки учили именно в силу такого исключительного дара и посланничества[143]. Наступление эры книжников не означало, что прекратилось действие Духа Божия. Поэтому-то в Талмуде такое огромное значение придавалось мнениям отдельных учителей. Нередко их высказывания ставились наравне с Торой и даже выше ее. Согласно Тосефте, допускалось, чтобы раввин «отменял»[144] часть постановлений Закона[145].
Следовательно, проповедь Христа не шла вразрез с принципами ветхозаветного учительства даже тогда, когда Он прямо настаивал на отказе от некоторых правил Торы. В частности, это касалось ритуальных ограничений в пище. Эти законы были введены в древности для отделения ветхозаветной Церкви от иноверцев. Но с каждым поколением они осложнялись, став под конец трудновыполнимой системой табу[146].
Хотя деление пищи на «чистую» и «нечистую» исходило из Библии, Иисус со всей решительностью объявил его устаревшим. «Нечистыми» могут быть только мысли, побуждения и поступки людей.
Слушайте и разумейте:
не то, что входит в уста человека,
оскверняет человека,
а то, что исходит из уст…
Ибо из сердца исходят злые мысли, убийства,
прелюбодеяния,
блудодеяния, кражи, лжесвидетельства и хулы.
Это оскверняет человека[147].
Столь ясно выраженная мысль оказалась непосильной даже для людей, ближе всех стоявших к Иисусу. Много лет спустя Петр все еще испытывал страх перед нарушением законов о «нечистой пище»[148].
Так же мало значения Иисус придавал ритуальному мытью рук, которое считалось обязательным у набожных иудеев. Что касается постов, то Он хотел, чтобы люди не ставили их себе в заслугу. В древнейшие времена пост был знаком скорби, но в евангельскую эпоху его рассматривали как признак благочестия.
Ученикам Крестителя казалось странным, что Иисус не заставлял Своих последователей соблюдать посты, как это делал их наставник. «Могут ли сыны чертога брачного поститься, когда с ними жених?» – возражал им Иисус. Ведь аскеза есть средство, а не цель; цель – это близость к Богу. Те же, кто находится рядом с Сыном Человеческим, достигли ее, и поэтому пост им не нужен. Впрочем, Он не порицал аскезы и Сам постился, когда жил в пустыне. Знал Он, что и для учеников Его наступят трудные дни, когда пост станет им необходим[149].
Так в толковании Ветхого Завета проступали контуры Нового. В свете Евангелия бледнели и теряли значение многие старые правила и обряды. Они отживали свой век, хотя законники всеми силами противились этому, отождествляя Истину с религиозно-национальным строем одного народа. «Никто, – говорил Иисус, – не ставит заплату из новой ткани на ветхой одежде. Пришитый кусок ее разорвет, и дыра будет хуже. И не наливают вино молодое в мехи ветхие, иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают; но наливают вино молодое в мехи новые, и сохраняется то и другое»[150].
Старое не отбрасывается полностью, но рядом с ним возводится иное здание, которому прежнее служит лишь преддверием. Иисус не лишает религию формы, но всегда указывает на первенство любви, веры, внутреннего духовного устроения.
Был еще один пункт, в котором Евангелие противопоставлялось Ветхому Завету. Закон признавал за мужем право оставлять жену по любому, порой самому ничтожному поводу. Это было отражением патриархального права, царившего на Востоке. Хотя в Библии высоко ставились любовь и женская честь, а мать окружалась почитанием, положение женщины, согласно Закону, немногим отличалось от принятого в других странах. Муж именовался «баал», господин; жена была почти его собственностью, наряду со слугами и домашним имуществом. Этим объясняется параграф Закона, облегчающий мужу расторжение брака.
Книжники, догадываясь, что Иисус смотрит на развод иначе, вовлекли Его в дискуссию. Ответ Учителя касался бы не только Закона, но и политики, поскольку задевал самого тетрарха. Антипа оставил свою жену, чтобы жениться на Иродиаде. Иоанн Креститель пострадал именно за то, что осудил поступок правителя.
Иисус в категорической форме отверг мысль, будто Моисеев Закон одобряет развод. По Его словам, Моисей в данном случае сделал уступку «жестокосердию» людей.[151]
Иисус начертал перед Своими слушателями идеал брака. Брак установлен Творцом и, вопреки ходячему мнению, не является лишь служебным средством для рождения детей. Когда «двое становятся одной плотью»,[152] это есть чудо, божественный дар, которым обладают только люди. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Супружеское единство может быть разрушено лишь неверностью.
Этот принцип даже ученикам показался невыполнимым. В таком случае вообще лучше не жениться, решили они. «Не все вмещают слово это, но кому дано», – ответил Иисус. Как и Моисей, Он видел несовершенство и слабость человека, однако не намерен был ради этого снижать идеал. Допускал Он и безбрачие, которое рассматривал как особое призвание[153]. В то же время многие из Его апостолов, в частности Петр и Филипп, были женаты. Первые христиане именовали семью «домашней Церковью». Сам Христос отказался от брака не для того, чтобы унизить его, а прежде всего потому, что целиком принадлежал Отцу и Своему посланничеству. Его любовь обнимала каждого человека.
Новое отношение к женщине Христос утвердил еще в самом начале Своего служения.
Идя в Галилею из Иерусалима, Он проходил через земли самарян[154]. Знойным полднем, утомившись после пути, Иисус сел отдохнуть у старого колодца, из которого местные жители с незапамятных времен брали воду. Ученики, оставив Его, отправились раздобыть пищи.
В их отсутствие к источнику подошла самарянка с кувшином на голове. Она очень удивилась, когда Странник попросил у нее напиться. Ведь иудеи, подобно нынешним старообрядцам, считали недопустимым пользоваться одним сосудом с иноверными. В ответ Незнакомец сказал, что Сам может дать ей «живой воды», напившись которой она не будет больше испытывать жажды.
Простодушная женщина поняла эти слова буквально.
– Господин, – сказала она, – дай мне этой воды, чтобы мне не жаждать и не приходить сюда черпать.
– Иди, позови мужа твоего и приходи сюда.
– У меня нет мужа.
– Хорошо ты сказала: «у меня нет мужа», ибо было у тебя пять мужей и тот, который у тебя теперь, тебе не муж. Это ты правду сказала.
Самарянка поняла, что Собеседнику открыта печальная повесть ее жизни. Ей тут же пришло в голову задать Ему вопрос о старой распре между самарянами и иудеями.
– Господин, вижу, что Ты пророк. Отцы наши на этой горе поклонялись Богу, а вы говорите, что в Иерусалиме то место, где должно поклоняться.[155]
– Верь Мне, женщина, что приходит час, когда не на этой горе и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Вы поклоняетесь тому, чего не знаете, мы поклоняемся тому, что знаем; ибо спасение от иудеев. Но приходит час, и теперь есть, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо и Отец ищет, чтобы такими были поклоняющиеся Ему. Бог есть Дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине.
– Знаю, что Мессия грядет, – ответила она. – Когда придет Он, то возвестит нам все.
– Это Я, говорящий с тобою, – сказал Иисус…
В этот момент к колодцу подошли ученики. Их поразило, что Учитель беседует с самарянкой. Она же, взволнованная, поспешила в город, чтобы рассказать о встрече соплеменникам.
– Равви, ешь! – предложили ученики.
– У Меня есть пища, которую вы не знаете.
Они переглянулись. Кто мог накормить Его в этом негостеприимном месте? Но еще больше удивились они, узнав, что не им, а этой простой женщине, к тому же блуднице и еретичке, Он впервые прямо сказал о Себе как о Мессии и посвятил ее в сущность вечной религии духа…
Для Сократа женщина была лишь тупым назойливым существом, а Будда не разрешал своим последователям даже смотреть на женщин. В дохристианском мире женщины чаще всего оставались молчаливыми рабынями, жизнь которых была ограничена изнурительным трудом и домашними заботами. Не случайно в одной из иудейских молитв были слова: «Благодарю Тебя, Боже, что Ты не создал меня женщиной…»
Христос возвращает женщине отнятое у нее человеческое достоинство и право иметь духовные запросы. Отныне ее место не только у семейного очага. Поэтому среди ближайших последователей Иисуса мы видим немало учениц, преимущественно галилеянок. Евангелия сохранили имена некоторых из них: это Мария из Магдалы, которую Господь исцелил от «семи бесов»; мать Иоанна и Иакова – Саломея; сестра Девы Марии – Мария Клеопова; Сусанна; Иоанна – жена Хузы, домоправителя Антипы[156]. Самые состоятельные из них оказывали поддержку маленькой общине.
Однако Иисус не хотел, чтобы их роль ограничивалась этим.
При посещении Иерусалима Он сблизился с семьей некоего Элеазара, или Лазаря, который жил близ города в поселке Вифания с сестрами Марфой и Марией. Учитель любил их дом, под кровом которого нередко находил отдых. Однажды, когда Он пришел к ним, Марфа начала хлопотать об угощении, а Мария села у ног Учителя, чтобы слушать Его слова. Видя это, старшая сестра обратилась к Нему:
– Господин, Тебе дела нет, что сестра меня одну оставила служить? Скажи ей, чтобы она мне помогла.
– Марфа, Марфа, – ответил Иисус, – заботишься ты и беспокоишься о многом, а одно только нужно. Мария же благую долю избрала, которая не отнимется от нее[157].
Поучительно, что даже противники Иисуса, хотя и видели Его в окружении женщин, не осмеливались клеветать на Него. Это одна из поразительных черт евангельской истории. «Тот, Кто однажды покорит ветер и море, – пишет Франсуа Мориак, – обладал властью воцарять великий покой в сердцах… Он усмирял начинающиеся сердечные бури, ибо иначе в Нем поклонялись бы не Сыну Божию, а человеку среди людей»[158].
Впоследствии, когда настал час испытания, первые женщины-христианки не покинули Господа, как прочие ученики. Они были на Голгофе в момент Его смерти, проводили Учителя до места погребения, и им первым была открыта пасхальная тайна…
Евангелие разрушило преграды, издавна разделявшие людей. Тем, кто соблюдал обряды Закона и кто не знал их, иудеям и чужеземцам, мужчинам и женщинам – каждому оно открывало дорогу в Царство Христово, где становилась второстепенной принадлежность к нации, сословию, полу, возрасту. Созерцая это чудо, апостол Павел восклицал: «Здесь нет эллина и иудея, нет обрезания и необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всех – Христос!»[159]
Земная жизнь и жизнь вечная
Уверенность в том, что существует иная жизнь, которая продолжается и после распада тела, была свойственна людям с глубокой древности. Такие мыслители, как Платон и Посидоний, впервые дали этому взгляду философское обоснование. Они утверждали, что наш земной путь есть лишь прелюдия вечности. Платон даже называл умение готовиться к смерти главной добродетелью мудреца[160].
Ветхозаветная религия в этом смысле представляла собой исключение. Очень долго она не находила ответа на вопрос о посмертной участи человека. В результате иудеи вынуждены были заимствовать понятие о загробном мире у других народов. Халдеям и гомеровским грекам он рисовался в виде подземной области, где тени умерших влачат полусонное существование. По этому образцу в Ветхом Завете было создано представление о Шеоле, Преисподней. Настоящее же «продолжение жизни» видели главным образом в потомках[161].
До тех пор, пока личность еще не отделяла себя от целого, от племени, человек мог мириться с идеей родового бессмертия. Но с углублением индивидуального сознания она стала вызывать протест. Вопль Иова – потрясающее свидетельство о религиозном кризисе, через который пришлось пройти Израилю. Праведники страдают, а злые торжествуют. Где же искать правду Божию? Только в потустороннем? Но этого соблазна Ветхий Завет избежал. Отказаться от веры в справедливость и благость Сущего было тоже немыслимо. Значит, благая воля Творца должна быть неисповедимым образом явлена здесь, на земле…
Таково было состояние умов в Израиле, когда около IV века до н. э. он в первый раз услышал благовестие о вечной жизни. Но не «бессмертие души» открылось ему, а грядущее возрождение, воскресение целокупного человека, когда и дух, и плоть, и все творение Божие смогут стать причастными вечности[162].
Иудейские богословы освоились со столь новым для них представлением не сразу. Автор Экклезиаста и Иисус, сын Сирахов, так и не смогли принять его. Только во II веке до н. э. оно превратилось в догмат иудаизма, составную часть его церковного предания. Впрочем, саддукеи решительно отказались переосмыслить взгляд на посмертие и сохранили прежнее понятие о Шеоле.
Иисус Христос полностью подтвердил веру в воскресение из мертвых. Однако, постоянно указывая на реальность «будущего века» и на победу Бога над тлением, Он не проповедовал спиритуализма, для которого земная жизнь – призрак.
Евангелие учит не только о потустороннем, а и о том, как нам должно жить сегодня.
Бессмертие, воскресение, Царство Божие неотделимы от того, что совершается в этом мире. Если человек станет пренебрегать своим земным служением, это будет изменой его призванию. С другой стороны, тех, кто все силы отдает только материальному, ждет неминуемая катастрофа.
Жизнь коротка. В любой момент от нас могут потребовать отчета. Чтобы напомнить об этом, Иисус рассказал притчу о богаче, который помышлял лишь о том, чтобы в его житницах было больше зерна. Однажды, в урожайный год, он задумал построить себе новые амбары, но именно тогда пробил его смертный час, и все хлопоты пошли прахом. «Таков, – заключает Иисус, – собирающий сокровища себе, а не в Бога богатеющий»[163].
Алчность, погоня за земными благами делает человека ущербным; забывая о нетленных сокровищах духа, он обворовывает себя. Нет ничего страшнее этой слепоты.
Горе вам, богатые… Горе вам, пресыщенные ныне!..
Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете…
Не собирайте себе сокровищ на земле,
где моль и тля разрушают
и где воры подкапывают и крадут,
но собирайте себе сокровища на небе,
где ни моль, ни тля не разрушают
и где воры не подкапывают и не крадут;
ибо, где сокровище твое, там будет и сердце твое[164].
Христос призывал к внутренней независимости от тленных вещей. «Истина делает вас свободными», – говорил Он[165].
Во времена пророков вокруг них группировались люди, которые презирали стяжательство и называли себя «духовными бедняками». Они не были нищими в обычном смысле слова, но праведниками, желавшими освобождения от целей суетности[166].
Такими же, по словам Христа, должны быть и Его ученики. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Они «нищие», ибо сознают, что нуждаются в благодатных дарах Духа и полны надежды получить эти дары.
Однажды к Иисусу подошел юноша из знатной семьи и, низко поклонившись, сказал:
– Учитель благой, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?
– Что ты Меня называешь благим? – сказал Иисус. – Никто не благ, кроме одного Бога. Ты знаешь заповеди: «Не убей, не прелюбодействуй, не обманывай, почитай отца и мать».[167]
– Учитель, все это я сохранил от юности моей. Чего еще недостает мне?
Иисус пристально посмотрел на молодого человека, который сразу Ему полюбился, и сказал:
– Одного тебе недостает. Если хочешь быть совершенным, иди, все, что имеешь, продай и отдай нищим, и будешь иметь сокровище на небе; и приходи, и следуй за Мной.
Юноша оказался очень богатым, и оставить привычный образ жизни было для него слишком большой жертвой. Призыв застал его врасплох.
Стараясь пробудить его совесть, Иисус сказал:
– Как можешь ты говорить, что исполнил Закон и Пророков? Ведь в Законе сказано: «люби ближнего, как самого себя», – а вот множество твоих братьев, детей Авраамовых, одеваются в жалкие лохмотья и умирают с голода, а твой дом ломится от богатства, откуда ничего не исходит для них[168].
Но юноша так и ушел, погруженный в печальные мысли.
– Дети, – сказал после этого Иисус ученикам, – как трудно будет имеющим богатство войти в Царство Божие. Легче верблюду пройти через игольное отверстие, чем богатому в Царство Божие.
Эти слова встревожили их. Ведь и сами они рассчитывали на привилегии и награды при дворе Мессии. Непосредственный Петр выразил общее беспокойство. В отличие от молодого богача, они бросили все и пошли за Иисусом. На что же теперь можно им надеяться?
Иисус ответил многозначительной и загадочной фразой: всякий, кто оставил ради Него и Евангелия мать, отца, детей, дом, в будущем обретет во сто раз больше «домов, матерей и братьев»…
Христос потребовал от богатого юноши «раздать все», потому что намеревался сделать его своим апостолом. Другим же людям: фарисею Никодиму, начальнику синагоги Иаиру, Иосифу Аримафейскому, Иоанне, жене Хузы, Он не предлагал жить в бедности. Следовательно, она вовсе не являлась обязательным условием спасения. Тем не менее Иисус часто говорил об опасности стяжания. Он видел зло не в самом имуществе, а в порабощении сердца.
То, чем человек владеет, он должен употреблять для помощи другим. «Блаженнее давать, нежели брать», – говорил Иисус[169]. Служение ближним здесь, на земле, есть долг Его ученика. Этим еще раз подчеркивается посюсторонний характер евангельской этики. Люди будут судимы по своим делам. Господь прежде всего спросит их не «како веруеши», а как они поступали с братьями: накормили ли голодных, посетили ли больных и попавших в беду?[170] Социальный вопрос для Христа – вопрос нравственный. Вот почему апостолы и Отцы Церкви так горячо протестовали против угнетения неимущих[171]. Вот почему в истории христианских народов измена Евангелию, отход от его заветов под предлогом надежд на загробную жизнь получили впоследствии неизбежное возмездие, а принципы свободы, справедливости и братства оказались начертанными на враждебных церкви знаменах…
Не следует, однако, думать, будто Христос предлагал какую-то конкретную программу переустройства общества. Он дал людям свободу самим создавать такие проекты, исходя из Его учения. Поэтому, когда два брата попросили Иисуса быть арбитром при разделе наследства, Он возразил: «Кто поставил Меня судить или делить вас?»[172] Верящие Ему и без прямых указаний смогут найти путь. «Ищите прежде Царства Божия и правды его, и все остальное приложится вам». По той же причине Христос не касался и политических проблем эпохи, а говорил о том, что актуально во все времена.
