Полина Вольская
Я смотрю на звёзды
Дневник Ирины Разиной
«Чукчу спрашивают: «А Вы Толстого читали?»
– «Нет.» «А Чехова?» – «Нет.»
-«Что, и Достоевского не читали?»
– «Нет, не читал. Чукча – не читатель, чукча – писатель.»
Август 1972
Здравствуй, новый дневник, прощай старый… Мне немного жаль тебя, старичок, ты был очень хорошим умным, добрым. Ты выносил всё, что бы я ни написала тебе, ты всё прощал. И погиб ты при очень трагических обстоятельствах. Сегодня мы прилетели с Кавказа, и вот я сижу на балконе нашей Фаты Морганы в Борисовой Гриве и вспоминаю, как всё было.
Мы ездили на Чегет, было здорово: горы, водопады, солнце, всадники-кабардинцы и Чегет. Красивая река, бурная и почти белая. Папа пошёл фотографировать, и я, как всегда, увязалась за ним. Мы стояли над обрывом и любовались рекой и волнами, бушующими между двух огромных скал. Дневник был у меня в руках – я всегда таскала его с собой – в школу в портфеле, на прогулку в сумочке, а иногда просто засовывала за ремень брюк. Вообще он был всегда со мной – это очень удобно: появилась хорошая мысль – записываешь, услышала удачный анекдот, умную шутку – опять записываешь. Вот мы стоим и смотрим, и вдруг папа говорит, что отсюда, наверное, плохо получится и надо немного спуститься, а внизу – обрыв. Папа полез вниз, я за ним. Тут он оступился и чуть не слетел вниз. Я испугалась, потеряла равновесие и выпустила из рук тетрадку в голубой кожаной обложке. Мне было очень жалко её. «Его унесли воды Чегета», – смеялась потом Наталья. Она не признаёт таких сентиментальностей, как дневники и прочее.
Идут мальчишки – наверное, будут звать играть в волейбол. Точно. Придётся дописать завтра. До свидания.
27 августа 1972. Мы выиграли! Ура! Пусть теперь не задаются, глупыши. Они думали, что лучше их, чемпионов, никто играть не умеет! Юрка Колодий отлично гасил, а Петрич больше воображал. Девчонки сказали, что это потому, что он хочет понравиться мне. Дурак и Петрич, дуры и девчонки – у всех одно на уме. Надоело.
28 августа 1972. Были на даче. У папы новый шофёр. Смешной мальчишка. Ему всего восемнадцать. Такой стеснительный, розовенький, но умненький. Когда приехали, я взяла его под свою опеку, пошли на речку купаться. По дороге он мне рассказал, что поступал в Университет в Киеве, провалился, пошёл на курсы шоферов, выучился. Исполнилось восемнадцать – загремел в армию. Невесёлый рассказ, но в армии Коле нравится, да и, в общем-то, и работка у него неплохая – вози командира туда-сюда, всё-таки не боевая готовность. В этот день у меня появился ещё один друг – Николай Шевченко.
30 августа 1972. Сегодня перебирала старые тетради, бумаги, письма и случайно нашла адрес Алёши Азарова. Вот интересно, каким он стал – всё-таки 10-й класс. Помню в Новый год в третьем классе Алёша подарил мне открытку. Мы вместе учились в посёлке Серово Ленинградской области. Он жил с родителями в Лондоне, папа был военным юрисконсультом. В Серово он временно жил у бабушки и ходил в нашу школу. Наши мамы дружили. Их связывал английский язык, одинаковое воспитание, образование и интеллект. От ребят одноклассников Алексей сильно отличался и внешним видом и поведением. Во время урока он мог встать и ходить по классу. В английской школе это разрешалось. Брюки он носил на подтяжках, что вызывало смех у окружающих. На открытке, которую подарил Алёша, была изображена ветка ели с игрушками, бутылка шампанского и два бокала. Изображение запомнилось очень чётко. Наши деревенские мальчишки, не привыкшие к таким поступкам как подарок девочке, отняли открытку и бедный Алёшка, тогда ещё маленький, толстенький темноволосый девятилетний мальчуган бегал за верзилой Галеншиным и в конце концов выхватил открытку. Мне было жалко уже разорванный подарок и я горько плакала. Интересно, помнит ли этот случай Алёша. Скорее всего, что нет. Может быть, написать ему? Но зачем? Что посоветуешь, дружок? Не будет ли это похоже на навязчивость? Ужасно интересно, каким он стал. Пожалуй, напишу.
31 августа. Завтра в школу. Кончилось лето. Вечером уезжаю в Ленинград, ещё никого не видела из класса. Влетит мне от нашей компании. Ну что ж, я не отрицаю – я нахалка, эгоистка. Думаю только о себе. И вообще пороков во мне уйма. Но главное – это то, что я ещё очень мало знаю. Ведь если подумать, было целое лето, море времени, огромное желание, и что я успела сделать? Можно сказать – ничего. Обидно, но факт.
5 сентября. 1-го сентября, конечно, опоздала. Была линейка с напутственными речами и т.д. и т.п. После уроков пошли праздновать начало учебного года в кафе. День прошёл весело, ребята немного изменились, повзрослели.
Октябрь 1972. Вчера ходили с Вадимом (мой двоюродный брат, сын Вени Разина) в Первый медицинский институт. Он показывал мне лаборатории. Аудитории, кабинеты и, главное, деканат. Это место для него в институте самое родное и знакомое. Через какое-то время его перевели с лечебного факультета на стоматологический, и я шутила: оказывается, все стоматологи двоечники! Вышли из института в 5 вечера, и вдруг навстречу, кто бы вы думали, Ален Делон! Это прозвище Александра Дюриса – одного типа из нашего класса. Явный дурак, ходит за мной уже второй год, как тень. По национальности он какой-то прибалт. Парень красивый, но этого мало, так считаю я, но некоторые наши девочки считают, что это неважно, есть ли в этих красивых глазах хоть одна мысль. Этот идиот Вадька подумал бог весть что и убежал, оставив меня с ним. Влюблённому типа этого только и надо. Еле отделалась от него, уверенно продвигаясь к дому.
Ноябрь. Каникулы! Еду со студентами в Таллин. Билеты уже в кармане, рюкзак собран, настроение отличное. До встречи!
Я, Лариса Мино и Ковальский. 3-й ряд большого зала филармонии. Беспрестанные остроты, шутки, навязчивое ухаживание. Я занимаюсь изучением этого нового знакомого, естественно, исподтишка. Внешне напоминает Гойко Митича. Внутренне – загадка. Ведёт себя просто, можно даже сказать, развязно. Он сидит между нами, его правая рука покоится на спинке моего кресла. Нога на ногу, не хватает только большой трубки и ароматного дыма, окружающего эту «загадочную» личность. Я тихонько подсмеиваюсь над строящей ему глазки Ларой. Боже как весело. До начала уже немного. Прошу принести программку. Лара, захлёбываясь от восторга, рассказывает о своём впечатлении о К. Вернулся, ловлю его взгляд на своей груди. Я в чёрном платье с большим декольте, очень идущим мне. И вот наконец концерт. Вот они зрители – спят, скучают, тихонько переговариваются с соседом, во все глаза разглядывают органиста и его замечательную лысину. А Бах звучит, наполняет всё вокруг звуками, одними звуками – торжественными, лиричными, сильными, нежными и очень красивыми. К. наклоняется очень близко к моему лицу: «Я восхищён!» Всё испорчено – он идиот.
Итак, голубое озеро, десяток вигвамов, довольно добродушно настроенные индейцы, у которых, кроме кухонных ножей и пламенных сердец, нет никакого другого оружия. За лагерем огромный и, наверное, дремучий лес, два плота, небольшая пирога – вот всё, чем я сейчас дышу. Тут чудно – большое доброе солнце, вода изумрудная, цветы только полевые, люди только хорошие. Весь день стоит чудесная погода, но к вечеру набегает прохладный ветер и отнимает у нас солнце. Проходит пятнадцать минут в ожидании – нет, оно сегодня больше не придёт. И тут появляется мяч, и все устремляются на волейбольную площадку. Мяч удивительного ярко-оранжевого цвета – на время это наше солнце. Вот мяч взвивается над площадкой, и я не могу оторвать от него глаз. Он как будто запутывается на секунду в облаках, на мгновение задумывается и, вращаясь как маленькая планета, бесстрашно летит вниз. Меня убирают с поля, так как «я мечтаю, а не играю». Но проходит некоторое время, и меня зовут с берега, где бросаю камешки, стараясь добросить до огромного валуна. Мало игроков, поэтому я вновь возвращаюсь и вновь наслаждаюсь. Как немного нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. В этом я убеждаюсь, не только анализируя себя. Ты помнишь тот день, который был твоим днём? Ты был счастлив или почти счастлив, а я не могла или не хотела заглянуть тебе в душу. Но твоя улыбка, твои глаза говорили всё. Часто ты надолго замолкал. Никогда не думала, что это тоже бывает приятно просто молчать. А обычно, когда рождается тишина, молчание, одна или другая сторона начинают судорожно рыться в памяти, что-то отыскивая, и тут всё разрушается, а разрушать это нельзя. Мне кажется, что у любого человека две жизни – жизнь внешняя и жизнь внутренняя. Вторая жизнь интереснее и богаче первой, но это жизнь одного – туда никому нельзя. Но получив разрешение, нужно торопиться – нужно войти и не просить, а брать – ведь тебе доверили.
Сегодня красивый закат, он похож на оленя. Ты же похож на капризного ребёнка, который ещё не умея говорить, отлично знает слово «дай». Он протягивает свои ручонки к матери и требует, требует – это его право. Она даёт ему только то, что может дать. Я независимый человек, люблю свободу, потерять это – потерять себя. Подозреваю, что ты такой же, но жертвуешь этим. Да, я дарю тебе надежду, это очень хрупкая вещь – постарайся беречь её. А мне нужно во всём разобраться, я буду думать, на это мне нужно много времени. Тебе же надо запастись терпением и выдержкой. Я слышала, что нижегородские мужики довольно терпеливы. Посмотрим, жив ли ещё русский мужик. Ибо, как говорится в Книге Мудрости, кто имеет, тому дано будет и приумножится. Больше я ничего не могу сказать тебе. Очень я холодная девчонка, просто ледяная.
14 июня 1973 года
Опять мне не до тебя, мой дневник! Экзамены, экзамены… Но не они виноваты в том, что я не писала тебе ничего так долго. Экзамены только оправдание, и я разрешила себе покривить душой и свалить всё на них. Бедные. Сейчас они виноваты во всём: и в том, что мало времени, и в том, что я похудела, побледнела и т.д. А во всём виновата я сама. Не знаю почему, но я чувствую себя очень счастливой. Наверное, оттого, что мне 17, оттого, что я сильная, здоровая и, может, даже красивая. Оттого, что люблю, оттого, что любима, оттого, что лето, что у меня много друзей, умные, замечательные родители, оттого, что у меня есть Натали – немного глупая, дерзкая, капризная девчонка. Но в тоже время это родная, нежная, ласковая сестрёнка, без которой я не знала, как бы жить. Мне нравится в ней целеустремлённость, нечеловеческая усидчивость, твёрдость характера. Её труднее учиться, чем мне. Все 10 лет я работала не в полную силу – учение давалось мне легко. В том, что я не стала круглой отличницей, виновата лень. Но теперь со школой покончено, расстаюсь с ней без сожалений.
Знакомство с будущим мужем – Володей (Владимиром Васильевичем Баженовым)
Это удивительное знакомство было очень романтичным. Весна 1973.
Я оканчивала школу № 197, которая находилась в Ленинграде. Мои родители жили в местечке Грибное, по дороге на Ладогу, железнодорожная станция с милым названием «Борисова Грива». Папа служил в воинской части 03209, где находился зенитно-ракетный комплекс. Папа был командиром дивизиона. В этой же части служил юноша из города Горького (теперь – Нижний Новгород). Он был солдат, к моменту нашей встречи получивший звание сержанта. Я приезжала к родителям на выходные из Питера. Юноша заметил меня и влюбился, стал писать письма на папин адрес, при этом подписывался – «Вова». Я читала письма сестре Наташе, и мы весело смеялись над непосредственностью этого человека, не понимая, что это была моя судьба. В ту пору у меня было несколько ухажёров, в том числе молодой лейтенант Володя Перистый из Днепропетровска. Он серьёзно ухаживал за мной. Однажды я возвращалась с прогулки с букетом полевых цветов, незнакомый молодой человек подошёл ко мне (а надо сказать, что это был лес и дорога шла через него) и сказал: «Я тот человек, который писал вам письма!» Это был, несомненно, Вова. Он сразу мне понравился. Темноволосый, зеленоглазый, с усиками. Красивая атлетичная фигура и румянец от волнения во всю щёку. Мы начали встречаться. Цветы, признания в любви, объятия, поцелуи. Это была дикая страсть двух сильных темпераментных молодых людей. Надо было сдавать экзамены, поступать в университет, а тут такое сильное чувство. Встречались по ночам, я готовилась к экзаменам у родителей. Вове было трудно уходить из казармы, но он всё равно пытался и у него получалось. Романтик по своей природе, он придумал всё так, как у Шекспировских героев («Ромео и Джульетта»). Покидать квартиру через входную дверь я не могла, дверь охраняла моя собака овчарка Алдан, которая громко лаяла, если кто-то к двери приближался. Поэтому я спускалась с балкона нашего дома, со второго этажа по верёвочной лестнице (на самом деле это была старая рваная волейбольная сетка), оказывалась в объятиях Вовы, и мы убегали в лес. Когда наступили холода и дожди, Вова построил маленькое убежище из палок и брёвен. Там была скамейка, на которой мы лежали, прижавшись друг к другу и от счастья не могли говорить.
Похоже, что свидетелей нашей любви было много, но все молчали и не доносили отцу. Вове грозил бы штрафбат, а мне … Секса не было, но были страстные объятия и поцелуи. Я поставила условие, секс – после свадьбы. Это плоды маминого воспитания. Вова уважал это решение, хотя физически очень страдал. Наконец наступило лето. Однажды мы поехали на Ладогу, на побережье. Купались, бегали друг за другом, целовались. Из прибрежного домика вышла старуха, похожая на ведьму, и сказала противным дребезжащим голосом: «Дура, он же тебя бросит, вот закончит службу и уедет». Я разревелась от её наглого вмешательства в наши нежные отношения. Но что Вова меня не бросит, была почему-то уверена. Часто я ждала его дома допоздна, а он не мог вырваться. Я брала в кулачок кактус и если засыпала, рука сжималась и кактус кололся. Я просыпалась и продолжала ждать своего Ромео. Когда Вова уволился из армии и уехал домой, мы продолжали перезваниваться и встречаться в разных городах (Москва, Ленинград, Горький, Таллин). К тому времени родители уже всё знали и смирились с обстоятельствами. Вова поступил на юридический в университет в Горьком, я на исторический в Ленинграде. Собирались пожениться, но у его семьи не было денег на свадьбу. Нас отговаривали, просили подождать год, я не соглашалась. Мне необходимо было вырваться от деда с бабой. У деда был деспотичный характер, к тому же он был запойный.
В октябре 1975 года я пришла работать в Эрмитаж лаборантом в лабораторию научной реставрации монументальной живописи. Вова переехал в Питер, перевёлся в ЛГУ, устроился на работу на фабрику музыкальных инструментов. Сняли квартиру на Тверской в центре.
Благодаря моему упорству 23 августа 1975 года мы поженились. Учились, сдавали экзамены, работали, любили друг друга. Хозяином квартиры был бывший капитан дальнего плавания, поэтому в нашей съёмной квартире было много интересных вещей (нелегальная литература, самиздат, порно и даже пистолет). Вова благополучно нашёл пистолет и играл с ним, до тех пор, пока неожиданно не нагрянул хозяин квартиры. Вова всё отрицал: «Не видел никакого пистолета, ничего не знаю». Потом пистолет вернули хозяину, и нас простили. Конечно, мы были ещё детьми, 20 и 21 год, влюблённые, непосредственные, любознательные. Жить было так захватывающе интересно. Мы только вступали во взрослую самостоятельную жизнь и были безмерно счастливы, несмотря на трудности. Учёба, работа, усталость, отсутствие своего дома, безденежье. Но мы вместе, вдвоем, рядом!
Поступление в медицинский институт
«Жизнь – трагедия для того, кто чувствует и
комедия для того, кто мыслит.»
Жан де Лабрюйер
В 1973 году я закончила 197-ю ленинградскую школу. Училась там 9-10 классы, она находилась на улице Петра Лаврова (ныне Фурштадская). Мы на этой улице и жили, в доме № 15 около метро «Чернышевская». Жила у бабы с дедом, но при каждой возможности ездила к маме и к папе в Борисову Гриву. Очень скучала по семье. В первый медицинский сдала биологию на «5», а химию на «2». Забрала документы, и мой дядя Валерий, психиатр (муж папиной сестры Тамары), устроил меня на работу в институт физиологии им. Павлова в Колтушах. Лаборантом в лабораторию кортико-висцеральной физиологии и патологии. Заведующим там был Курцин. Моей шефиней была Вера Васильевна, неплохая тётка, но с определённым сдвигом. Она познакомила меня с творчеством Владимира Высоцкого – дала послушать магнитофонные записи его песен. Тогда, в 1973 году, о нём вслух не говорили – Высоцкий был неугоден власти. Через меня и папа влюбился в этого гениального барда. Много позже, работая в Эрмитаже я наблюдала стадное увлечение песенным творчеством Высоцкого. Вера Васильевна помогла мне купить на первую зарплату (60 рублей) собаку, немецкую овчарку с родословной. Алдан был крупным чёрным щенком с чепрачными лапами. Очень активный, непослушный и весёлый. Я была счастлива, наконец, у меня появился мохнатый друг. Но когда мы с Вовой поженились и стали снимать квартиру, хозяева запретили жить там с животными и детьми. И вскоре собаку пришлось отдать на службу на финскую границу. Мы с Наташей страшно переживали в связи с расставанием с собакой. А Алдан был озабочен встречей с другими собаками, особенно суками. Их везли с Финляндского вокзала в обычном пассажирском вагоне.
Работая в институте физиологии, я выяснила, что медицина это кровь, гной, рвота, моча, кал, слюни. Это страдания и боль. В лаборатории ставили опыты над собаками. В спинной и головной мозг собак вживлялись электроды. Я, как лаборантка, должна была обрабатывать ватными тампонами с фурацилином раны. За день вокруг инородных тел образовывался гной. Я гуляла с собаками, кормила их сырым мясом, замоченным в молоке с булкой. Ребята – аспиранты приглашали: «Ирина, приходи, мы кролика зарезали, будем его есть и спирт пить!». Присутствовала на операциях, где препарировали собак и кроликов. Сидела, обняв бутылку с нашатырём. Рядом был антропойдник и виварий. Антропойдником заведовал человек с откусанными пальцами. Ему объели пальцы его же обезьяны, которые обиделись, что он надолго уехал. Вернувшись, он взялся за прутья клетки, а шимпанзе укусил его за кисть и долго не отпускал. Фамилия профессора – Фирсов.
Делаю вывод: моя врожденная брезгливость положила крест на медицинскую карьеру.
Карате
«Не повторяется такое никогда»
Осень, 1973-й год. Институт физиологии имени Павлова. Все организации, институты, музеи и библиотеки участвуют в жизни страны, и поэтому сотрудники ездят в колхозы и на овощебазы – помогают сельскому хозяйству. Нас 6 человек, самых молодых, отправляют в колхоз. Живём в бараке, убираем турнепс – двухлетнее растение семейства капустных (кормовая репа). Выращивают его на корм скоту. Мне – 18 лет. Мужики приехали отдохнуть от семей, начинают ухаживать. Один, особо наглый, заваливает меня на топчан, ложится сверху. Я с трудом вырываюсь, ору, приходят люди. Спасаюсь, но ужасно неприятно и чувство незащищённости не покидает до конца пребывания в колхозе. Возвращаемся домой. В метро на эскалаторе со мной заговаривает биолог из нашего института: «Хочешь заниматься карате? Сможешь сама себя защищать». Он был свидетелем той сцены «изнасилования». Конечно, я хочу. Биолог, он же тренер, Володя Кустов, назначил встречу в Мухинском училище, сейчас это училище Штиглица. Он там организовал полуподпольную секцию карате, снимал зал. Надо иметь в виду, что в СССР с конца 30-х годов все восточные боевые искусства были под строгим запретом. Мастера подвергались жестоким и безосновательным репрессиям. Многие были уничтожены как японские шпионы. Советские спортивные функционеры занимались пропагандой превосходства самбо над любыми единоборствами. В СССР существовали только самбо, борьба и бокс. В 1972 году было легализовано дзюдо, предпринимались попытки организовывать секции по занятиям карате в полулегальном режиме. Карате стало легальным видом спорта только во времена «перестройки» в 1989 году.
И вот первая тренировка. Вокруг – одни парни в белых кимоно, я – единственная девушка. Чтобы не выделяться, попросила бабушку сшить кимоно. У неё не было белой ткани, и она сшила из голубой. Заниматься было круто – полубалет, полугимнастика, очень нравилось – хорошая физическая нагрузка плюс растяжка. Приходила в голубом кимоно с длинными распущенными волосами, выглядела эффектно. К нам в секцию просилась страшненькая натурщица из училища, но её не взяли. Мальчики-каратисты были очень галантны и воспитанны. Но наступала другая эра – эра университета и с карате пришлось расстаться. Но это был очень интересный опыт. Однажды аспиранты-генетики из института физиологии позвали в поход. Мама не отпускала. «Они взрослые дядьки, а ты – ребёнок», – говорила она. «18 лет – ничего себе ребёнок». Я тайно собрала рюкзак и двинула в прихожую. Мама наперерез: «Не пущу!» Я разбежалась и с криком: «Поберегись!» снесла всё на своём пути и ушла в лес. Только сама, став матерью, я поняла, что могла чувствовать моя мамочка в этой ситуации.