Полина Полежаева
Волны идут
Только теперь Глеб смог нормально дышать. Теплый воздух, наполненный соленым запахом моря, будто очищал его легкие, все еще заполненные зловонием падали. Из неглубокой царапины на боку сочились и проступали через порванную рубашку капли крови. То, что зацепило Глеба в темноте, так и осталось намотанным на его руку – поперек разбитой ладони вилась нить пожелтевших от старости жемчужных бус.
Пиджак вместе с запасом инжира канул где-то в бесконечном темном лабиринте, и Глеб, оставшийся в одной рубашке, поспешил поскорее убраться от безумного дома. Снаружи он казался совсем небольшим и уж точно не мог вместить в себя все те комнаты, по которым Глеб метался будто целую вечность.
Перебирая бусы между пальцами, он проходил пустынные перекрестки и терялся в догадках, какого лешего он здесь делает. К ночи придется вернуться к колонке с водой, если на его пути так и не встретится кто-нибудь, способный объяснить, что здесь происходит.
И вдруг до него снова донесся звук. Он приближался, слышался все отчетливей – тихий шелест под аккомпанемент ритмичного визгливого скрипа. Почти что музыка, от которой все нутро Глеба сжалось и скрутилось в узел в ожидании новых неприятностей. Но тут скрип, став совсем отчетливым, вынырнул из-за угла дома. Это оказался велосипед. На нем, как ни в чем не бывало, сидели два мальчишки. Один в седле, а другой, помладше, на багажнике позади. Даже не взглянув на Глеба, дети пронеслись мимо. На каждый поворот педалей скрипела ржавая цепь, а старенький звонок потрескивал в ответ на неровности мостовой.
– Стойте! – заорал Глеб, бросаясь вслед за быстро удаляющимся велосипедом. – Подождите! Мне нужна помощь!
Мальчики заложили крутой вираж и скрылись за поворотом так же стремительно, как и появились. Пробежав еще пару шагов, Глеб остановился, не в силах поверить в эту несправедливость.
– Да чтоб вас… – прохрипел он, но все-таки воздержался от страшных ругательств, так и рвавшихся наружу. Что еще ожидать от детей? Плевать они хотели на чужие проблемы.
Глеб продолжил путь. Должно быть, он сошел с ума. Да, это было самым очевидным объяснением. Теперь он не был уверен ни в чем, и сам город, пляж, море, ужасный дом и дети виделись ему плодом собственного больного воображения.
«Это может быть пагубным влиянием ваших скульптур», – вспомнил он слова Кристины.
И тут среди плоских крыш безжизненных домов он увидел стройную колокольню.
– Неужели, – выдохнул Глеб.
Дорога вывела его на небольшую площадь. С неровной мостовой несколько высоких ступеней поднимались к дверям старой церкви. Фрески, когда-то украшавшие ее фасад, выцвели и оставили после себя лишь мутные цветные силуэты.
Сделав было несколько шагов к ступеням церкви, Глеб остановился. Опьяненный радостью, он не сразу понял, что площадь полнилась тихой музыкой, которая неслась с веранды одного из домиков. Пышный плющ карабкался по балкам навеса и, цепляясь тонкими усиками за каждый выступ, поднимался до самой крыши. В его тени сидел человек и медленно покачивал головой в такт музыке. Отзвучали и стихли финальные аккорды, и незнакомец, взглянув прямо на Глеба, поманил его рукой.
А того вдруг одолело нестерпимое желание убежать с этой площади, из этого ненормального города, забиться куда-нибудь в гущу душного леса и навсегда забыть все то, что он сегодня видел. Но тут человек снова помахал рукой со словами:
– Юноша, не стойте, как вкопанный, подойдите!
Дребезжащий, но достаточно громкий голос с раскатистым южным акцентом явно подсказывал, что тот, кто укрылся в тени лозы, был очень стар. Ступив под зеленый свод, Глеб смог, наконец, рассмотреть хозяина. Тот казался совершенно бесцветным, будто даже прозрачным и напоминал рыбину из пустого дома: с мутными глазами и ртом, давно лишенным губ. На коленях у старика лежала газета.
– Добрый день, – с трудом произнес Глеб.
– Вечер, если быть точным. Уже половина девятого, – незнакомец уперся в него немигающим блеклым взглядом, а на лице его появилось подобие улыбки.
– Меня зовут Глеб Марков, – продолжил гость, не зная, с чего начать разговор, которого он искал с тех самых пор, как очнулся на пляже.
– Франческо, – ответил старик. Странно, но появление Глеба, грязного, в рваной окровавленной рубашке и с бусами, все еще обмотанными вокруг руки, совершенно его не удивило.
– Франческо, прошу вас, – Глеб подался вперед, хоть и чувствовал себя неловко под неподвижным взглядом. – Я очнулся на пляже несколько часов назад… Наверное, утром. Я не знаю… не знаю, как оказался здесь, должно быть, это какая-то ошибка…
– Нет, не думаю, что это ошибка.
– Вы что-то знаете? Что это за место? – кровь прилила к горячим щекам Глеба.
– Думаю, ты и сам прекрасно знаешь, из-за чего здесь оказался.
– Я… Нет, откуда же мне знать?
Франческо вздернул по-стариковски густые белые брови и протянул ему газету. Поля были сплошь исписаны от руки, мелкий почерк рябил в глазах. Это был испанский? Итальянский? Глеб никогда не увлекался языками, к тому же взгляд его приковала фотография на первой полосе. Хорошо знакомый фасад здания, аккуратный ряд коробов в арках второго этажа… Огромная трещина, поднимающаяся от самой земли, будто одинокий побег плюща. И больше ничего. В пустых, лишенных стекол окнах – лишь серое небо. От Академии художеств осталась одна единственная стена.
«Ошибка во время подземных работ на территории лондонского метрополитена привела к трагедии», – прочитал Глеб. – «В результате аварии произошло обрушение сводов служебных тоннелей, из-за чего квартал между улицами Пиккадилли, Саквилл-стрит и Олд-Бонд почти полностью ушел под землю. Оказался разрушен в том числе и Берлингтон-хаус, в котором исторически располагались Королевская академия художеств и пять научных сообществ. К счастью, большая часть разрушенных зданий была выведена из эксплуатации несколькими годами ранее. Количество пострадавших уточняется.
Не остается без внимания и тот факт, что во время аварии на территории Королевской академии художеств проводилась выставка работ скульптора Глеба Маркова (Россия). В результате подстрекательств и экстремистских высказываний мистера Маркова мероприятие обернулось беспорядками. Организатор выставки Бенджамин Баркли задержан как соучастник подстрекательств, Глеб Марков числится пропавшим.
Подробнее о беспорядках в Академии художеств читайте в уникальном репортаже Кристины Сандерс «Запугай – и управляй».
– Я бы не стал доверять этой газете, – Глеб свернул шуршащие страницы в трубку.
– В каком плане, молодой человек? Насчет метро? Или погрома, который ты спровоцировал?
– Насчет погрома, разумеется.
– А я вот сильно сомневаюсь, что всему виной треклятые тоннели. Нет-нет, – старик покачал головой, когда Глеб попытался вернуть ему газету, – оставь себе, там есть еще одна интереснейшая статья про тебя.
– Да без проблем. Только я до сих пор не понимаю, почему же я здесь?
Франческо закатил белесые глаза к потолку, увитому плющом:
– А что по-твоему должны были сделать с человеком, который разрушил целый квартал?
– Который… Что?! – Глеба вдруг посетила неприятная догадка: видимо, старик страдал слабоумием.
– Ты не понимаешь, почему Академия провалилась сквозь землю? – казалось, Франческо смотрел на него, как на безнадежного идиота.
– Оттого, что под ней были тоннели, вот отчего! А какая, собственно, вам разница, что со мной произошло? Не можете просто объяснить, где, черт возьми, я нахожусь?
Лицо старика расплылось в морщинистой безгубой ухмылке.
– Могу, – сказал он и откинулся на спинку кресла-коляски, которую Глеб поначалу не заметил. – Но какой в этом смысл, если ты складываешь два и два и упорно хочешь получить пять? Поставь пластинку с самого начала, помоги немощному человеку.
Глеб чувствовал, как вслед за пылающими щеками жаром наливается его грудь. Словно наглухо закрытая кипящая кастрюля – или выпустит пар, или взорвется.
«К черту такие разговоры», – подумал он. – «С меня хватит».
Он заткнул скрученную газету за пояс, все-таки пробежал глазами по веранде и заметил вертушку с замершей виниловой пластинкой. Переставив потемневшую иглу на край черного диска, в круговороте вновь понесшихся по площади звуков он разглядел название: «Игорь Стравинский «Весна священная».
Старик будто уже позабыл о нем, прикрыл глаза и снова закивал головой, погрузившись в музыку. Понаблюдав за ним с минуту, Глеб не вытерпел:
– Что это за место?
Франческо открыл глаза.
– Ты еще не ушел?
– С чего вдруг мне уходить? – его едва не трясло. Нет, этот человек явно был в здравом уме, но добиться от него адекватного ответа, видимо, было невозможно.
– Мне показалось, с тебя хватит этих разговоров. Хорошо. Это остров.
– Остров, – вздохнул Глеб. – Прекрасно, а название у него есть?
– Нет.
Глеб спрятал лицо в ладони. Вот теперь с него точно хватит. Он направился к выходу, виноградная лоза то и дело цепляла его за волосы, и он едва сдерживался, чтобы не разорвать ее в зеленые клочья.
– Есть здесь еще люди?
– Разумеется.
– И на том спасибо!
– Я буду всегда рад пообщаться! – послышался ему вслед голос Франческо.
– Спасибо, только не с вами!
– Как угодно, – пробормотал старик себе под нос, закрыл глаза и медленно закивал в такт музыке.
Глава 3
Приют, дельфины и подарок
Глеб брел через площадь и пытался утихомирить фонтан желчи, разбушевавшийся у него внутри, пока тот не проел его грудь до дыр. Полоумный старикан! Ни слова ведь не скажет по-простому, надо эдак все вывернуть, чтобы ты обязательно остался в дураках!
Надежда встретить хоть кого-нибудь, кто мог ему помочь, покидала Глеба еще быстрее, чем последние капли самообладания. На него вдруг навалилась такая усталость, от которой хочется рухнуть и забыться сном прямо там, где стоишь.
Проходя мимо одного из домов, Глеб услышал голоса и остановился, хоть теперь появление людей нисколько его не будоражило. Здание, у которого он оказался, не отличалось изысканностью и напоминало огромный двухэтажный вагон. Казалось, стоит хорошенько приглядеться к рядам окошек, и обязательно увидишь за ними пассажиров со стаканами чая. Перед домом, в заросшем саду, за которым, видимо, кто-то безуспешно пытался ухаживать, стояли ряды пластиковых столов. А за ними сидели люди: мужчины, женщины, подростки… Одни играли в карты, другие тихо переговаривались, кто-то смеялся, пил холодный лимонад, разлитый по запотевшим кувшинам. Некоторые рисовали за мольбертами или поливали цветы, то тут, то там выглядывавшие из густой травы.
А между столами переходила от одного к другому высокая темноволосая девушка. На каждый шаг вокруг ее ног шелестела складками длинная атласная юбка. Девушка поправила несколько мазков на картине, которую писал долговязый парень лет двадцати, взглянула на Глеба и улыбнулась.
– Добрый день, – тот помахал рукой, пытаясь отделаться от чувства, что в происходящем сквозило нечто странное и неприятное. Та снова улыбнулась, и Глеб принял это за молчаливое разрешение подойти.
Он проскользнул между столами в глубину сада, и девушка без лишних вопросов протянула ему стакан лимонада. Люди вокруг продолжали заниматься своими делами.
– Добро пожаловать, – ледяная жидкость обожгла горло гостя, оставив привкус цитруса и мяты. – Меня зовут Лора.
Она наполнила стакан еще раз. Девушка говорила неторопливо, певуче, а голос ее отчего-то напоминал шелест юбки.
– Глеб Марков. Если честно, я совершенно сбит с толку. Может, вы сможете объяснить мне, что здесь происходит? Или хотя бы скажете, куда я попал?
Лора кивнула в сторону домика с оплетенной плющом верандой, откуда все еще слышалась музыка:
– Вы ведь уже разговаривали с Франческо?
– С этим сумасшедшим? – от одного взгляда на лицо Лоры Глеб сразу пожалел о том, что сказал. Ее темные глаза на миг сверкнули, как тлеющие угольки. Не горят – а все равно жгутся.
– Может он немного и занудный, но так его уж точно не стоит называть, – она заговорила быстрее.
– Простите, я не…
– Новые люди появляются на острове не так-то часто, – прервала его девушка. – Все они задают одни и те же вопросы, но отказываются выслушать ответы. Или слушают, но не хотят понимать.
– Хотите сказать, что мне все уже объяснили? – он отпил лимонада, и Лора тут же подлила ему еще. – То есть, «вы попали на безымянный остров из-за того, что разрушили целый квартал» – это, по-вашему, нормальное объяснение?!
Лора пожала плечами:
– Если у вас остались какие-то конкретные вопросы, можете задать их мне. Но для начала лучше немного придите в себя и успокойтесь.
– Я достаточно спокоен, – Глеб почувствовал, как внутри снова закипает нетерпение, – чтобы мне объяснили, где я.
– Вам ведь уже сказали – на острове. И да, у него нет названия. Если хотите точнее – мы, скорее всего, находимся в северной части ионического моря. Еще точнее – в центре моего сада. Больше ничего о том, где вы находитесь, я сообщить не могу. Вам надо отдохнуть, а потом мы сможем еще раз все спокойно обсудить.
Она вдруг заметила рваный край его рубашки, покрытый коркой засохшей крови.
– Подождите, я принесу вам антисептик – снова пропела она, развернулась и направилась к дому. – Вы, должно быть, устали. Можете остаться здесь, у нас есть свободные комнаты.
– Спасибо, – буркнул Глеб. Когда Лора скрылась в доме, он огляделся по сторонам и обратился к молодой паре за ближайшим столом:
– Здравствуйте!
Люди лишь бросили на него короткий взгляд и продолжили тихий разговор.
– Добрый вечер! – повторил Глеб, приблизился к столу и уловил отрывки их речей. Они не смотрели друг на друга – они говорили сами с собой. Мужчина что-то бубнил и вглядывался в ладони, которые держал перед лицом. Женщина тихонько посмеивалась и озиралась вокруг, то и дело помахивая кому-то рукой.
Страшная догадка озарила Глеба, и он сразу направился вдоль столов, прислушиваясь к голосам, вглядываясь в лица, на которых недуг так или иначе оставил свой след. Скрытый от беглого взгляда, но яркий и очевидный, если хоть немного приглядеться. Игральные карты на столах раскладывались в ряды по цветам, мастям и числам, холсты на мольбертах покрывали то беспорядочные цветные пятна, то странные сюжеты, что было невозможно истолковать. Бессмысленные речи и бессмысленные действия кружили Глебу голову. Словно он попал в массовку паршивого театра, где актеры никак не могли связно изобразить нормальную жизнь.
– Вот, позвольте мне обработать рану, – рядом вдруг оказалась Лора. Несколько мгновений Глеб вглядывался и в ее лицо.
– Так все эти люди… – он попытался сказать «сумасшедшие», но слово будто застряло у него в горле.
– Да, это приют, – Лора осталась совершенно невозмутимой. – Для особых людей.
– Особых, – он фыркнул, стараясь больше не смотреть по сторонам, откупорил флакон с антисептиком и приподнял край рубашки. – Что же вы не называете вещи своими именами?
– А почему вы сами не сказали, кем их считаете? Поверьте, мы избегаем этого по разным причинам. Я так понимаю, вы не собираетесь остаться у нас?
– Правильно понимаете, – Глеб снова поймал себя на грубости. – Я, конечно, благодарен вам и за предложение, и за антисептик, и за…
– Не утруждайтесь, – Лора протянула ему тяжелую холщовую сумку, что все это время висела на ее плече. – Еще увидимся.
Глеб кивнул и отправился дальше: через площадь к незнакомой окраине города. Он действительно не хотел оставаться. Как и полагается, еще с пеленок в нем воспитывали вежливость, деликатность, сочувствие – некий набор обязательных душевных качеств нормального человека. Но пресловутое сочувствие никогда не побуждало его к действиям. Оно не могло заставить его самозабвенно кружить вокруг обездоленных, как это делала Лора. Обычно получалось наоборот – бессильное и испуганное сочувствие гнало его прочь. Он не хотел видеть этих «особенных», не желал, чтоб они видели его. Возможно он был в чем-то виноват? В том, что здоров и телом, и душой? Что точно знает, кто он?
Глеб усмехнулся. Сейчас он был не совсем в этом уверен. Он попытался вспомнить, как выглядит его дом в Петербурге, но образ получился слишком расплывчатым и неоднозначным. Это как лицо давно ушедшего любимого человека. Кажется, оно навсегда осталось в памяти, но стоит начать вспоминать – отдельные черты никак не склеиваются воедино. Обычно виной тому время. А все то, что творилось с Глебом сейчас, длилось будто бы целую жизнь.
У дороги, что вела Глеба через город, стояла белая скамейка с витыми подлокотниками. На ней сидел полноватый подросток – скорее всего, еще один подопечный Лоры. Его плоское лицо растянулось в улыбке, странные глаза были слишком широко расставлены, а в их уголках пролегала глубокая тень. Глеб уже видел таких детей, но был бы счастлив никогда больше их не встречать. Мальчик, покачивая ногами, увлеченно перебрасывал из руки в руку тонкую веревку. Это занятие полностью поглощало его внимание, он будто плел причудливый узор из мелькавших петель. Когда Глеб проходил мимо, мальчик оторвал взгляд от веревочки и протянул к нему руки, словно хотел показать свою работу. Глеб отвел глаза и ускорил шаг.
В сумке, что дала ему Лора, он обнаружил несколько бутылок чистой воды, большой бумажный пакет сухарей и – Глеб усмехнулся – сушеного инжира. Удивляться не приходилось: инжир здесь встречался на каждом углу, и его явно не успевали собирать, оставляя плоды на ветках до тех самых пор, пока они сами не осыпались на землю, превращаясь в темные кляксы.
– Ионическое море, значит, – бормотал Глеб. Его снова обступили молчаливые, пустоглазые дома. Казалось, из их мутных окон кто-то неустанно следит за каждым его шагом.
Ионическое море… Между Италией и Грецией? На юге – Средиземное, на севере… Чтоб его, какое-то еще море! Значит, как ни крути, плыть надо на запад или восток. А дорога и так весь день вела его на запад. Но на чем плыть? И сколько он проведет в пути? Насколько далеко может оказаться суша? Возможно, стоило раздобыть карту или понастойчивее расспросить Лору… Неужели эти люди сами не знают, где находятся? Но ведь так не бывает!
Глеб одернул себя. Нет, он не собирался думать об увиденном и услышанном, не хотел даже пытаться совместить эти лоскуты необъяснимого в единую, более или менее разумную картину. Он не должен был оказаться здесь. И точка. А значит, и понимать этих людей не обязан. Глеб шагал по дороге, пиная камешки изодранными носами ботинок. С каждым шагом он все больше убеждался – ему стоит беспокоиться лишь о том, как выбраться с этого проклятого острова.
С наступлением вечера стало скорее не темно, но лишь спокойно – яркие краски и искрящиеся блики отступили, помутнели и, наконец, дали отдохнуть уставшим глазам.
Дорога увела Глеба из города далеко на запад, в сумерки и тень сосновой рощи. Там тропа начала крутой подъем, а корни сосен, выглядывающие из песка, переплелись в подобие ступеней. Под ногами шелестел серый песок и иногда похрустывали сухие шишки.
Восхождение окончательно измотало Глеба. Он опустился на все еще теплую землю, прислонился к одной из сосновых башен и достал бутылку с водой из сумки. Только сейчас он понял, что Лора принесла ее до того, как он отказался от ночлега в приюте. Она сразу знала, что он откажется? Или на самом деле не собиралась ему помогать?
«Хватит!» – прервал он свои размышления. – «Никаких догадок! А это еще что?»
За поясом у него оказалась скрученная в трубку измятая газета, о которой он начисто забыл. И хоть в сумраке текст оказался едва различим, Глеб все-таки отыскал нужную страницу. С нее сверкала уже хорошо знакомая невеселая улыбка Кристины Сандерс. На фотографии было не разглядеть почти сведенных веснушек, и от этого ее лицо казалось каким-то пластмассовым.
«Кристина Сандерс, корреспондент и редактор издания «Сила Слова» оказалась не только участником выставки в Королевской Академии художеств, но и свидетелем беспорядков, и одной из пострадавших от аварии в лондонском метрополитене», – Глеб так впился взглядом в текст, что газета того и гляди могла задымиться и полыхнуть в его руках.
«К счастью, мисс Сандерс не получила тяжелых травм, и даже ответила на несколько вопросов нашего корреспондента Конора Брэйва.
– Кристина, расскажите, пожалуйста, почему вы решились посетить Королевскую Академию? Думаю, всем известно, что подобные мероприятия вашего одобрения никогда не дождутся.
– Думаю, уж вы, Конор, должны меня понять. Журналиста можно встретить и на войне, и на пожаре, и на выставке. Это наша работа, хотя я предпочла бы войну.
– Действительно, не могу с вами не согласиться. А что вы можете сказать о полном запрете на демонстрацию произведений искусства, который приняли сразу после трагических событий в Академии?
– Знаете, я бы не назвала эти события трагическими. Я сейчас, разумеется, говорю о беспорядках, а не об аварии. Они, скорее, закономерны. Провокация мистера Маркова стала последней каплей в море художественного беспредела. И я всей душой поддерживаю введенный запрет. Искусство – это страшная вещь. Вернее, страшный инструмент, почти что оружие. Ни о какой свободе мыслей не может быть и речи, когда оно может добраться до широких масс. Современный человек думает самостоятельно и независимо. Мысль, личное мнение – это ценность и право каждого. А что делает искусство? Оно, как нам даже признался мистер Марков, несет в себе идею автора.
– Оу, как грубо!
– Еще бы! Я бы даже сказала, не идею, а целую бомбу, начиненную мыслями, ценностями, мировоззрением и еще бог знает чем. Но главная опасность даже не в этом.
– А в чем же?
– В том, что эта бомба не подается зрителю напрямую. Она заключается в образ, принимается подсознательно, подсовывается исподтишка. Подкрепляется эмоциями и действует на человека в обход сознательного. Как опять же признался мистер Марков, его изваяния создавались как раз для того, чтобы вызывать страх.
– Неужели он так и сказал?
– Представьте себе. Запугать – и управлять.
– Это действительно страшно! К счастью, запрет уже вступил в силу, и личности, подобные мистеру Маркову, нам больше не угрожают…»
Глеб швырнул газету в песок. В темноте читать дальше было совершенно невозможно, да он и не вынес бы больше ни строчки этого абсурда. Он осушил бутылку, потер глаза, но перед ними все кружила и никак не могла наконец сгинуть улыбка Кристины. Ему бы лишь отдохнуть пару минут, и он отправится дальше. Он во что бы то ни стало вернется, и тогда, и тогда…
Руки Глеба ослабли и выпустили бутылку, ряды сосен поплыли перед глазами, и, вопреки предостережениям рассудка, Глеб погрузился в сон.
Перед ним лежало зеркало моря, а кругом было настолько светло, что хотелось зажмуриться. Но, сколько Глеб ни вглядывался в небесный свод, он так и не сумел найти солнца. Свет будто был в самом воздухе, клубился вместе с паром над водой и бризом проносился над берегом. Глеб до боли в глазах всматривался в пустую даль в поисках источника этого необъяснимого сияния. И вдруг он его нашел. Как он мог не увидеть его раньше? Там, где еще пару минут назад было лишь море, теперь возвышалась огромная фигура. Она словно восстала прямо со дна и показалась во всей красе после многих лет, проведенных под водой. Именно от нее исходил свет: от обращенного к облакам лица, от легких перьев, даже от загнутых когтей.
– Сирин? – выдохнул Глеб, пораженный такой неожиданной встречей. – И ты теперь здесь?
Он был благодарен морю. Не было даже сомнений, что его темная глубина вернула к жизни ту, что погибла на его глазах. Теперь она высилась до самых небес, заменив в этом краю солнце.
Вдруг порыв ветра потревожил поверхность моря, превратив его зеркало в миллионы осколков мелкой ряби. Отражение исполинской фигуры задрожало и рассыпалось в яркую крошку, но сама Сирин осталась неколебима. Ветер крепчал, и вот уже тяжелые волны бились о поднимающиеся из воды когти, небо за мгновение заволокли тучи. А Глеб нисколько не боялся за свое детище. Теперь, что бы ни произошло, она бы выстояла.
Тут густая тень ярко очертила горизонт. Она росла, быстро приближаясь к берегу, и через несколько мгновений вслед за ней к острову пронесся ужасающий рев. Глеб попятился – загибая пенящийся гребень, на побережье наступала огромная волна, готовая одним махом накрыть все, что окажется у нее на пути. С оглушающим грохотом она ударилась о распростертые крылья Сирин, и Глеб упал, не в силах больше выносить этот страшный звук.
Он открыл глаза и впился пальцами в песок. Над дорогой из сосновых корней все еще расползался вечерний мрак, а кошмарный сон стоял перед его глазами пугающей картиной. Должно быть, он проспал всего пару минут. Шум волн будто до сих пор слышался ему в вечерней темноте. Или не слышался? Глеб тряхнул головой, поднялся на ноги, замер. Нет, шум прибоя вовсе не преследовал его из мира грез. Он был здесь – несся над верхушками сосен и стелился по остывшему песку.
Мгновение, и Глеб уже карабкался вверх по все более крутой тропе, а шум волн становился все отчетливей.
Через пару минут склон привел его на широкую и плоскую вершину холма. Впереди начиналась монолитная громада моря, над которым ветер нес прохладный привкус соли. Глеб замер, опьяненный этим запахом и простором. Разумеется, он не увидел ни исполинской статуи, поднявшей голову к ночному небу, ни вздымающейся где-то вдалеке стены воды и пены. Лишь все то же бесконечное, бездонное море. Глеб приблизился к краю вершины, вглядываясь в укрытую ночью даль. Ничего. Лишь вода – до самого горизонта. А ведь где-то там, за несколько десятков или от силы сотню километров его ждал континент, на который он должен во что бы то ни стало попасть. Да, это напоминало бегство наобум. Но не хочешь – оставайся, хочешь – рискни. Пожалуй, он готов рискнуть. Надо лишь осмотреть побережье и найти хоть какой-то транспорт.
– Очень самонадеянно, милок, – вдруг донесся до него скрипучий голос.
Глеб обернулся, зашарил глазами по вершине и лишь сейчас заметил, что в тени одного из деревьев пристроилась неказистая лавочка. На лавочке сидела сгорбленная старуха, а над ней, среди листьев, покачивалась подвеска с несколькими длинными лесками. На них едва слышно позвякивали на ветру стеклянные бусины и цветные дельфинчики.
– Что вам от меня нужно? – Глеб подошел к скамейке и, наконец, различил скрывавшееся в темноте лицо старухи.
– Да что ты, миленький, мне-то ничего не надо! – махнула она тонкой рукой. – А тебе нужно! Ты думаешь, что должен убраться отсюда.
– И пусть, это и так понятно. Зачем мне здесь оставаться, – подобные встречи уже порядком надоели Глебу.
– Попробуй, – пожала плечами старуха. – Хочешь осмотреть побережье? Так ступай, справа на склоне начинается хорошая тропка. По ней можешь спуститься на пляж. Но только уплыть с острова у тебя не получится.
– С чего бы это? – хмыкнул Глеб, отходя в сторону и уже высматривая тропу.
– Волны не пустят.
– Чего?
– Волны идут, и они тебя не выпустят.
– Ну, это мы еще посмотрим, – Глеб вернулся к старухе. – Вы меня, бабуль, конечно, извините… Но мне надоело весь день выслушивать этот бред. От каждого, кого я встречаю! Поэтому, пожалуйста, оставьте меня в покое, я сам как-нибудь справлюсь.
– Конечно, милок, тебя никто не будет останавливать, – сказала старуха, закряхтела и поднялась на ноги. Она оказалась просто крошечной – худой, скрюченной, ростом почти что с ребенка. Старушка с шумом потянула морской воздух и вздохнула:
– Нравится мне это место. С этой лавочки каждый раз открывается прекрасный вид. Хотя, порой ее оказывается трудно найти, – она отвернулась и заковыляла к дороге, по которой Глеб поднялся на холм. – Когда надумаешь вернуться к нам, имей в виду, что я часто здесь бываю.
– Не «когда», а «если», – пробурчал Глеб, наблюдая, как сгорбленная фигура скрывается за гребнем холма. Для него осталось загадкой, как такая тщедушная старушка преодолеет крутой спуск, который с трудом осилил мужчина. Впрочем, он не стал это проверять и направился к обнаруженной тропке, что действительно спускалась по склону к виднеющейся далеко внизу полоске пляжа.
Спуск оказался куда сложнее, чем сначала подумалось Глебу. Пару раз он оступался и с пугающей скоростью ехал вниз, цепляясь руками за низкий кустарник. К счастью, скоро под его ногами зашуршала почти невидимая в темноте трава – он вышел на пологий участок склона, к которому прилегала отвесная скала песчаника. Стемнело. Спускаться дальше становилось опасно – Глеб двигался почти наощупь, придерживаясь рукой за склон, крошащийся от единого прикосновения пальцев. И тут рука его скользнула в углубление – Глеб остановился, присел и, вглядываясь во мрак, прошел ладонями по краям неглубокой ниши в склоне. Ее потолок и стены были сплошь увиты корнями сосен. Недолго думая, Глеб выгреб мелкие ветки, листья и камни с пола ниши, залез внутрь и опустил измотанное тело на мягкий песчаный ковер.
Усталость, темнота и гулкая колыбельная прибоя сделали свое дело. Уже засыпая, Глеб поймал себя на сонной и неповоротливой мысли: а ведь старуха говорила с ним по-русски.
Проснулся Глеб рано – это было ясно и без часов. Сырой утренний сумрак поднимался по склону и забирался в нишу, где продрогший Глеб устроился на ночлег. Солнце вставало где-то за холмом и бросало лучи лишь на яркую лазурную полосу моря вдалеке. Глеб, подрагивая и растирая холодные руки, выбрался на склон, проверил содержимое сумки, что он получил от Лоры, и не смог отказать себе в скромном завтраке. Когда он, наконец, продолжил спуск, солнце уже коснулось отмели за пляжем. И вот излишняя самоуверенность легонько подтолкнула его в спину, заставив преодолеть остаток пути вниз кувырком.
На гладком после отлива песке тянулась цепочка глубоких следов, медленно наполнявшихся водой. Они следовали за Глебом и делали его единственным нарушителем покоя в этом безлюдном краю. Впереди – лишь желтая полоса пляжа, уходящая за скалы береговой линии, справа – крутой склон, слева – море. Поначалу Глеб вглядывался было в даль, но быстро оставил эту идею и брел вперед в ожидании перемен. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Правда, не обязательно то, что он искал.
Тем временем солнце выглянуло из-за рваного гребня холма, и въелось раскаленным взглядом в песок пляжа. Когда Глеб добрел до куцего подлеска, что оказался за поворотом берега, он был совершенно вымотан. Опустившись на землю в тени неизвестных ему деревьев, он в который раз достал бутылку, на донышке которой еще плескались последние глотки воды.
Глеб закрыл глаза, перебирая мелкий жемчуг бус, которые он до сих пор зачем-то нес с собой. Сколько он мог вот так брести по берегу? День? Неделю, месяц? И с чего он взял, что на его пути откуда ни возьмись появится какой-нибудь причал с лодкой, которую, к тому же, ему без вопросов отдадут? Как же опрометчиво было пускаться на поиски, не расспросив местных, пусть даже они были странными и неприятными. Но возвращаться теперь было слишком далеко, а к тому же очень глупо. Нет, он справится сам. Надо только найти воду.