Полина Душина
Я любила его. Люблю
Я поцеловала его в холодный лоб и отошла.
В ушах какой-то гул и мне казалось всё происходящее каким-то кошмарным сном. Всё ведь как и во сне – множество людей, которых я не знаю, и он, тот самый, от которого бабочки в животе порхали и с которым хотелось долго и счастливо. И он, тот самый, который сейчас лежит передо мной в гробу. И я только что прислонилась губами к его холодному лбу.
Отойти, но не отвести взгляд, не получается. Я всё жду, что он откроет свои потрясающие голубые глаза и улыбнётся так, что мир вокруг станет ярче.
Но он продолжает лежать мёртвой восковой куклой среди этих бессмысленных цветов.
Попыталась представить его реакцию на всё происходящее, чтобы оживить его образ в моей голове. Но сбоку раздался надломленный рёв. Его отец рухнул на колени перед гробом и завыл.
Я никогда не видела, чтобы кто-то так плакал. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так рыдал. А впрочем, это был и первый раз, когда я видела, как родители хоронят своих детей.
Мы с ними так и не познакомились. Не успели.
Подойти сейчас?
«Здравствуйте. Меня зовут Мария. И я любила вашего сына»?
«Люблю».
Дыхание перехватило. Да. Я всё ещё люблю его. И пока даже не могу себе представить момент, что когда-то это чувство пройдёт.
Под этой маской лежит человек, которого я люблю. И я молюсь о том, чтобы найти в себе силы и заплакать. Найти в себе силы и закричать.
А пока я просто прислоняюсь к стене и не могу отвести взгляда от того холодного лица, что когда-то было живым.
Вибрация мобильного телефона выдернула меня из ада сладких воспоминаний, в который унесла меня моя память. Взгляд сфокусировался. Снова на его каменном лице.
Я как-то всхлипнула. Вышло хрипло. Когда молчишь три дня подряд, любой звук, наверное, будет хриплым. Когда ты похоронила в себе все несказанные до этого слова, и следом сразу же хоронишь всё то, что вроде и хочется, но как-то не сказать сейчас.
Хочется заорать так громко, как только смогу, сорвать голос к чертям, хочется забиться в истерике и зареветь, так, чтобы не видеть даже сквозь слёзы ни этих неуместных цветов, чёртового гроба, ни этих убитых горем людей, ни его – мёртвым. Но глаза предательски остаются сухими, и я сама себе кажусь здесь неуместной – неизвестная, не плачущая и отстранённая.
Смотря на то, как они поддерживали друг друга, эти похлопывания по спине, эти объятия, эти слова утешения, я чувствовала себя действительно лишней. Пытаюсь зацепиться за это чувство, чтобы что-то вызвать в себе более яркое, чем там зияющая пустота, что разверзлась внутри и сушит горло.
И я очень хотела бы что-нибудь почувствовать, помимо этой пустыни, ведь прямо передо мной в гробу лежит человек, которого я любила. Люблю. А я стою возле стенки и уговариваю себя хотя бы немного заплакать.
Телефон завибрировал ещё раз, на сей раз вибрация не прекратилась, значит, кто-то решил со мной поговорить.
Может, и к лучшему.
Я выхожу из зала для прощаний. Стук моих каблуков неприлично громко раздавался в тишине рыданий и причитаний. Человек, спроектировавший это место, решивший создать такую акустику, положить такой кафель, по которому так размеренно сейчас стучат мои каблуки, хорошо знал своё дело, печаль в этих стенах умножается в разы, отражаясь от холодных белых стен и уходя под сводчатый потолок.
Вибрация телефона оборвалась ещё где-то на полпути к выходу, но я чувствовала, что уже не смогу остановиться, пока не выйду отсюда.
Прохлада помещения сменилась полуденной духотой. В городе лето и солнце. Передо мной широкая аллея, по бокам от которой ровный газон и аккуратные клумбы. Переход из холода в такие яркие цвета и само проявление жизни оказался слишком резким.
Надо же. И здесь я тоже ощущаю себя неуместной в этом чёрном платье, которое сразу же начало нагреваться на солнце и каблуках, которые не предназначены для прогулок по гравию.
Попытаться сделать глубокий вдох и выдох. Попробовать ещё раз разреветься, ну или хотя бы повыть тихонечко.
Ничего.
Ну тогда хотя бы проверь телефон.
С работы.
Да, я обещала сегодня после обеда приехать в офис.
Да, я обещала ему, что я буду жить дальше.
А мы договаривались, что свои обещания держим.
Значит, нужно сделать шаг вперёд. И ещё. И ещё один. И уйти уже куда подальше из этого непонятного места, где я ощущаю себя так неправильно.
День закончился внезапно. Я просто в какой-то момент осознала, что стою перед дверьми квартиры, с ключами в руках, но не нахожу в себе сил вставить эти ключи в замок и зайти уже домой.
А утром я также стояла с другой стороны, и не могла найти в себе силы из неё выйти. Мне казалось, я рассыплюсь на осколки, как только ступлю за порог. Теперь я уверена, что развалюсь, как только сделаю шаг в квартиру.
Но ведь утром этого не случилось, да?
Может, и сейчас ничего не произойдёт?
Жаль, конечно. Сейчас мне кажется, это единственный вариант, который бы меня устроил – просто разбиться на миллионы осколков. Физически, чтобы у каждого из осколков моей души было и отдельное воплощение.
– Ты трубку не берёшь, – раздался позади меня запыхавшийся голос.
Я вздрогнула от неожиданности и выронила ключи. Звон и внезапно на глаза навернулись слёзы. Сесть на корточки (рухнуть) за ключами (от боли). И, наконец, заплакать. Поначалу просто набегут слёзы и будут легко скатываться по щекам, капая на это дурацкое чёрное платье и на пол, когда я потянусь за ключами. А потом уже навзрыд. Когда подруга поможет поднять ключи и откроет квартиру, помогая мне сделать этот несчастный шаг, отделяющий меня от внешнего мира, где я похоронила его, в мир внутренний, где он ещё был жив, но почему-то не был рядом.
Скинуть в сторону эти чёртовы каблуки, из-за которых я себе чуть не поломала ноги на той несчастной аллее, и пообещать себе выкинуть их при первой же возможности. И начать стягивать с себя это грёбаное чёрное платье, весь день душившее меня своим цветом и причастностью к сегодняшнему утру, где я оставила в гробу своё сердце и часть своей души.
И это всё под всхлипывания и подвывания. Подруга молча помогла мне справиться с платьем и повела в ванну. Пока она регулировала воду в раковине, я забралась в ванну и села под лейкой, включив душ.
Шум воды и я завыла в голос. А следом и закричала. Я чувствовала, как спала какая-то пелена и я увидела в себе весь этот океан боли, что бурлил во мне тёмной массой, утягивая куда-то на дно, с которого, было ощущение, что ещё постучатся.
Подруга села на бортик ванны рядом со мной, и положила руку мне на плечо. И это будто позволило мне нырнуть в этот бушующий океан окончательно – ощущение тёплой руки на моём плече, ощущение, что я не одна.
Я не помню, сколько мы так просидели. Просто я как-то вздохнула, и вода над моей головой выключилась. Подруга закутала меня в большое полотенце и помогла мне выбраться. Я улыбнулась – так в детстве меня кутала мама после ванной. Почувствовать, как меня обнимают и куда-то ведут. На кухню. Там передо мной оказался чай. Нос пощекотал аромат тёплых трав, и взгляд сфокусировался на бутерброде.
– Поешь, пожалуйста, хотя бы так.
Он бы пожурил за то, что кусочничаю на ночь глядя. И тут же бы сделал себе такой же бутерброд.
Я смотрела на кусок хлеба с колбасой и сыром перед собой, не находя в себе сил и даже малейшего желания к нему притронуться.
– Маша, пожалуйста, хотя бы кусочек… – подруга поставила поближе ко мне тарелку с бутербродом и пододвинула чашку.
Моё внимание переключилось на лёгкий закручивающийся дым от чая.
В голове возник костёр, дым от которого поднимался в чистое звёздное небо.
– Аккуратнее, – его смеющийся голос был так близко.
