bannerbannerbanner
Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое

Поль Кюглер
Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое

Полная версия

Сновидения и язык

В работе Толкование сновидений Фрейд описывает следующее сновидение одной из своих пациенток:

Она спускалась с высоты, пробираясь среди странных частоколов или заборов… В руке она держала большую ветку, похожую на дерево, усеянную красными цветами. Представлялось, что это вишня в цвету; но цветы имели сходство с пышными камелиями…. Когда она спустилась, нижние цветы почти увяли…. В саду стоял молодой человек (незнакомец); она подошла к нему, чтобы спросить, как можно пересадить такую ветку в свой сад. Он обнял ее, и тогда она спросила, что он себе думает, не считает ли он, что ее можно обнимать подобным образом. Он ответил, что это дозволено. [17]

Фрейд описывает сон как биографический. Розовые цветы на ветке и увядшие цветы истолковываются как символическое указание на ее сексуальную невинность и страх перед насилием. Фрейд объясняет, что цветущая ветвь (тут следует вспомнить выражения «девичьи цветы», «the Maiden» s Blossoms» из стихотворения Гете «Предательство девицы») символизирует как сексуальную невинность, так и ее противоположность. Этот сон, выражающий ее радость оттого, что ей удалось пройти по жизни, сохранив сексуальную невинность, позволяет увидеть в некоторых его моментах (например, в увядающих цветах) противоположный ряд идей – страх перед пробуждающейся в ней сексуальностью. По Фрейду, значимость толкования заключается в бессознательной ассоциации между насилием и цветами, красными и увядшими. [18]

В 1914 году Фрейд добавил к шестой главе, озаглавленной «Толкование сновидений», короткий раздел, носящий название «Проблема символизма в сновидениях нормальных людей». В нем он анализирует следующий отрывок из сновидения, который иллюстрирует бессознательную тенденцию ассоциировать утрату девственности с образами цветов. Сон был рассказан женщиной, сдержанной на вид, которая было помолвлена с женихом, но отложила на неопределенный срок церемонию бракосочетания.

Я ставлю в центре стола цветы ко дню рождения [19]

На вопрос Фрейда, что это были за цветы, она ответила: «дорогие цветы; за них пришлось много заплатить…. ландыши, фиалки, гвоздики». [20] Затем женщине предложили дать ассоциации к слову фиалки (violets). «В сновидении использовалось случайное сходство между словами violet и violate (насиловать)… чтобы на языке цветов выразить мысли сновидицы, касающиеся насилия…. Это прекрасный пример словесных мостов, по которым проходят пути, ведущие в бессознательное». [21] Фрейд узнает не только ассоциации страхов сновидца перед насилием, связанные с образами цветов, но и наличие тенденции бессознательного конструировать образы в соответствии с фонетическими структурами.

Признавая наличие в бессознательном смысловых ассоциаций между словами violation и flowers, Фрейд считает сходство между звучанием слов violate и violet чисто случайным, то есть произвольным. Фрейд повторно высказывает мнение о произвольном характере связи между звуковыми ассоциациями слов Totem и Taboo, отмечая, что дети «никогда не готовы признать бессмысленным сходство между двумя словами; они настаивают на том, что если два названия имеют сходное звучание, то это означает существование между ними некоей глубинной близости». [22] В процессе проведения нами дальнейшего анализа связи между психическим образом и звучанием мы подвергнем сомнению суждение Фрейда, согласно которому фонетическое сходство между словами не несет на себе смысловой нагрузки и не имеет иной «глубинной точки согласия», помимо выполнения роли «ключевого слова» или «узловой точки».

Роль фонетики в формировании сновидений

Как показали эксперименты с ассоциативным тестированием, проведенные в Бургхольцли, в создании симптомов и сновидений важная роль принадлежит фонетике. Особенно заметно эта роль выступает в сновидении одной студентки, которое описал Теодор Тасс-Тинеманн.

Со своим другом она отправилась на молодежный бал. Друг принес ей гвоздику. Она была очень довольна, пребывала в прекрасном настроении. На ней было прекрасное белое вечернее платье. Вместе они весело вошли в танцевальный зал. Они привлекали всеобщее внимание, но к своему ужасу она заметила, что из гвоздики каплями стекает кровь. Цветы кровоточили. В ужасе она вышла из зала. Проснулась с сильным сердцебиением. (Курсив мой)[23]

В этом сновидении осознанная девственность женщины («красивое белое вечернее платье») вновь находит свое выражение через образ цветов. Сначала предположение Фрейда, согласно которому образ цветов символически связан с насилием, может показаться странным, однако при ближайшем рассмотрении сопряженных с этим понятием слов мы обнаруживаем, что такие ассоциации близки нам, например, утрата девственности называется «дефлорацией»; в латыни слово deflorationem означает «срывание цветов». Не вызывает удивления фраза Шекспира: «Бледный девичий цветок закровоточил». [24] Можно было бы сказать, что это сказано чисто фигурально, но в этом-то и заключается суть. Язык всегда используется для буквальных (дословных) и фигуральных описаний. В то время, как на уровне осознаваемой нами объективной реальности слова «цветы» и «женские гениталии» имеют совершенно различное значение, рассмотрев скрытый архетипический смысл обеих идей, мы обнаружим в языке скрытую ассоциацию между словами «цветы» и «насилие» над «женскими гениталиями». Во-первых, с помощью архетипического образа, соединяющего оба смысла на фонетическом уровне, мы обнаружим, что одно значение, «насилие», связано с другим значением, «цветок». По этой причине звуковой рисунок, обозначающий понятие «цветок», не стоит обособленно; это не изолированный образ, он соединяется с другими словами посредством фонетических ассоциаций. Он принадлежит комплексу ассоциаций, который фонетически относится к одному и тому же вымышленному образу. Как показали эксперименты со словесными ассоциациями, язык бессознательного представляет собой систему множественных перекрестных связей: одно слово представляет только малую часть сложного ассоциативного комплекса; поэтому он никогда не может быть правильно понят, если слово будет взято в отдельности; это может произойти только в группе слов, составляющих целостный лингвистический комплекс.

Лингвистический комплекс

Если на бессознательные ассоциации влияет сходство образа и звука, то как мы можем объяснить связь между семантикой фонетически сходных слов? Традиционно лингвистика пыталась понять это явление с помощью причинных объяснений, например, сближая два слова или проводя историческую реконструкцию на основе этимологии. Вместо этого мы пытается прийти к феноменологическому пониманию связи между различными значениями слов, обусловленной аналогией их звучания. Пытаясь решить сложную лингвистическую проблему множественного смысла фонетической схемы, Тасс-Тинеманн пишет: «В каждом значении всегда содержится «одна» центральная идея. При наличии пяти различных значений… они в пяти вариантах отражают один общий центр, который, в большинстве случаев, является понятием, обладающим эмоциональным зарядом». [25] С помощью экспериментов со словесными ассоциациями Юнг и Риклин пришли к сходным выводам о центральном элементе, ответственном за формирование бессознательной автономной группы ассоциаций. Тесты показали, что комплекс ассоциаций скрепляется конкретным «эмоциональным тоном», группой чувственно окрашенных ассоциаций, в центре которых лежит архетипический образ. [26]

Как показали проведенные в Бургхольцли исследования, бессознательный ассоциативный процесс протекает благодаря наличию сходства между образом и звуком. Возможно ли, что при реализации в языке различных аспектов одного и того же архетипического образа, они стремятся к созданию сходных звуковых рисунков и к формированию комплекса фонетически близких слов? Если это так, то на фонетическом уровне существует психологическая связь между определенными словами, сходными по своему звучанию; однако, эта связь осуществляется не через дословный лексический смысл, и не через синтаксические связи или общее происхождение, а через лежащий в их основе архетипический образ.

Имея в виду эту схему бессознательных ассоциаций, мы попытаемся обнаружить архетипический образ, лежащий в основе рассматриваемого лингвистического комплекса. В вышеописанном сновидении, изложенном Тасс-Тинеманном, ассоциации в нем перемещались от гвоздики (сarnation) к крови (blood). [27] Странный комплекс ассоциаций становится менее таинственным, если мы рассмотрим другие английские слова, связанные фонетически со словом «carnation». Это такие слова, как «carnal» (плотский), «reincarnation» (реинкарнация) и «carnage» (кровавая баня). Но каким образом можно свести воедино все эти слова? Как у реальных объектов, у них мало общего, за исключением сходного звучания; однако если их подвести к лежащему в их основе архетипическому образу, то мы поймем, что между ними существует и смысловая связь. «Carnation» (гвоздика) – это цветок; «reincarnation» – это перевоплощение души; в слове «carnage» подразумевается пролитие крови; а прилагательное «carnal» означает плотский, сексуальный. Смысловые аспекты этого фонетического комплекса ассоциаций вращаются вокруг образа возрождения, связанного с цветами, сексуальностью, дефлорацией и пролитием крови.

Идея дефлорации часто воспринимается в связи с фантазиями, относящимися к насилию. Связь, подразумеваемая между насилием и утратой девственности, становится еще более явной благодаря употреблению слов, связанных фонетически с понятием «violence» (насилие), какими являются слова «violent», «violate» и «violet» (как указывалось при описании второго сновидения). Фонетические ассоциации этих слов вновь соответствуют архетипическому образу, объединяющему их по смыслу. «Violate» означает «насиловать», «violent» включает в себя понятие проявления физической или эмоциональной силы; «violet» (фиалка) – цветок синевато – пурпурного цвета. От совершенно иного корня нами опять был сформирован комплекс ассоциаций, центрированный вокруг фантазий, связанных с дефлорацией, цветами и насилием.

 

Такое усиление лингвистического комплекса примет еще более конкретную форму, если мы обратимся к немецкому, французскому и венгерскому языкам. Немецкое «Blut» означает «кровь»; существительное множественного числа «Blueten» означает цветы (на ветвях деревьев); а глагол «bluten» означает «кровоточить». Французское «viol» значит «насилие»; «violette» – фиалка; а «violer» значит «насиловать». Тот же комплекс ассоциаций существует в не-индоевропейских языках. Например, венгерское «ver» значит «кровь», «veres» – «кровавый», а «verag» – «цветок». [28]

Очевидная фонетическая связь, существующая в каждом из приведенных лингвистических комплексов, совсем не означает, что слова, формирующие комплекс, имеют общее происхождение. Между немецкими словами «Blut» и «blueten» или английскими «blood» и «bloom» отсутствует этимологическая связь. В Оксфордском словаре английского языка отмечается: «вызывает сомнение связь слова «blood» c глагольным корнем «blo», и родственными ему словами «blow», «bloom», сходными по форме, но едва ли близкими по смыслу». [29] Связь между ними может явиться результатом сближающегося развития. Однако важную роль играет не их общее происхождение, их этимология, а скорее их принадлежность к «одному лингвистическому комплексу фонетически связанных между собой слов». [30]

Различные смысловые понятия вышеприведенных словесных комплексов на немецком, французском, венгерском и английском языках, соотносимые благодаря сходству звучания, формируют основные элементы бессознательных смысловых цепочек, которые обнаруживаются только в тех случаях, когда процесс ассоциаций смещается от смысловой общности к общности фонетической. В нормальных условиях человек подбирает смысловые словесные ассоциации. Однако чем в большей степени он погружается в бессознательное, тем более явственно выступает тенденция подбора фонетических ассоциаций. Именно «это лингвистическое явление открывает личности доступ к архетипическим смысловым рисункам слов, поэтически сближающихся в языке благодаря аналогичному их звучанию». [31]

Перевод психических образов в фонетические комплексы

Мы увидели, что различные значения слов (например, «цветок», «сексуальный», «новое рождение» и «пролитие крови»), которые связаны с одинаковым звуковым рисунком корня («carn»), соотносятся через лежащую в их основе архетипическую структуру не лексически, синтаксически и, во многих случаях, даже не этимологически. «На бессознательном уровне смысловые отношения между компонентами фонетически ассоциированных слов осуществляются через архетипический образ». Этот комплекс значений, соединенных по принципу фонетического созвучия, составляет центральный элемент и обнаружен во многих культурах мира. Возможно, что его наиболее известной формой является греческий миф о Деметре и Персефоне. В «Гимне Деметре» мы находим комплекс рассмотренных нами ассоциаций тонко вплетенным в фантазию о дефлорации в «насилии над Персефоной». [32] Персефона, дочь Деметры, отправилась в отдаленную Низийскую равнину, где она стала играть с дочерьми Океана и срывать розы, фиалки и другие цветы. Гея завлекла Персефону еще дальше, показав ей невиданный ранее, странный и удивительный цветок (нарцисс). Восхищенная его красотой, она тянется к нему обеими руками, желая сорвать его. И тут внезапно раскалывается земля и из разлома появляется Аид, хватает Персефону, усаживает ее в свою колесницу и отвозит в подземный мир, где вступает с ней в брак.

В своей работе «Символы трансформации» Юнг приводит несколько развернутых примеров этимологического анализа различных архетипических тем [33] и завершает их описание следующими словами: «Рассматривая этимологию, мы должны учитывать не только миграцию к корневому слову, но и автохтонное оживание некоторых первобытных образов». [34] Работая над данной темой, Юнг заметил наличие в языке следующей тенденции: в словах, значение которых относится к одному и тому же архетипическому образу, наблюдается сходный, этимологически определенный, фонетический рисунок.

Фонетическая связь между G. «Mar», французским «mere» и рядом слов, обозначающих «море» (лат. «mare», G. «meer», фр. «mer») весьма примечательна. Быть может, это указывает на великий первобытный образ матери, которая некогда являлась нашим единственным миром, а позднее стала символом всего мира? [35] При дальнейшем расширении терминов, ассоциируемых с Прометеем, Юнг приходит к заключению, что диахроническая связь между фонетическим рисунком слов «праманта» и «Прометей» основана не на лингвистической трансмиссии, а представляет собой «архетипическую параллель»:

Линия от «праманты» к «Прометею» проходит не через слово, а, скорее, через идею или образ, и тогда Прометей может иметь то же самое значение, что и «праманта». Но только это будет архетипическая параллель, а не лингвистическая трансмиссия. [36]

Получая ответ на вопрос о том, по какой причине такое большое количество различных значений примыкает к одному фонетическому рисунку, можно понять символические измерения языка. Некоторые лингвисты полагали, что звуковой рисунок представляет собой фонетическое описание соответствующих смысловых аспектов: звук описывает смысл. Это справедливо в случае звукоподражания, и ранее некоторые лингвисты разработали даже лингвистическую теорию, основанную на данном явлении. Однако мы сфокусировали свое внимание на совершенно ином языковом явлении. Мы пытаемся психологически понять значимость «инвариантных комплексов тех значений, которые остаются неизменными при трансформациях их фонетических носителей». [37] Именно инвариантное соотношение семантических аспектов остается постоянным в каждом фонетическом комплексе и подразумевается по умолчанию в бодрствующем состоянии. Однако, чем более рассеивается внимание говорящего, тем более увеличивается число звуковых ассоциаций и тем более явным становится архетипическая совокупность значений. Глубинные внутренние значения немедленно передаются во внешние поверхностные звуковые ассоциации. Чтобы обнаружить архетипический смысл в глубине языка, нам необходимо переместить внимание с семантического аспекта на инвариантность фонетического рисунка. Возможно, что мечтатели, поэты и сумасшедшие имеют такое опасное ощущение глубины воображения по той причине, что их лингвистическая чувствительность в большей степени направлена на инвариантные архетипические структуры звука и образа.

Примечания к главе I

[1] Lacan J. Ecrits: A Selection, trans. Alan Sheridan. N.Y.: W.W. Norton, 1977; Kugler, P. Jacques Lacan: Postmodern Depth Psychology and the Birth of the SelfReflexive Subject // The Book of the Self / Ed. Polly Young-Eisendrath and James Hall, N.Y.: New York University Press, 1987.

[2] Lacan J. The Mirror-phase as Formative of the Function of the I, trans. J. Roussel // New Left Review. 1968. Vol. 51.

[3] Paz O. The Bow and the Lyre, trans. R. Simms. N.Y.: McGrawHill, 1975. P. 245.

[4] Derrida J. A Derrida Reader: Between the Blinds. Psyche: Inventions of the Other / Ed. Peggy Kamuf. Columbia Univ. Press, 1991.

[5] Winnicott D.W. Mirror-Role of Mother and Family in Child Development // Playing and Reality. Harmondsworth, Eng.: Penguin Books, 1971. P.138.

[6] Там же. P. 138.

[7] Kugler P. The Subject of Dreams // Journal of the Association for the Study of Dreams. 1993. June. Vol. 3. № 2.

[8] Там же.

[9] Lacan, 1977.

[10] Jung C.G. Collected Works. Vol. 2. Experimental Researches, trans. L. Stein. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1973; Jung C.G., Riklin F. The Associations of Normal Subjects. P. 3–196. Hereafter cited as CW 2.

[11] Там же. Association, Dream, and Hysterical Symptom, pars. 858-60.

[12] Там же. Psychopathological Significance of the Experiment, pars. 891-93.

[13] Aschaffenburg G. Experimentelle Studien uber Associationen // Kraepelin Psychol. Arb. 1 (1896): 20999; 2 (1899): 1-83; 4 (1904): 235–375.

[14] Jung, Experimental Researches, Jung and Riklin, Associations of Normal Subjects.. pp. 3-196.

[15] Там же. Psychopathological Significance of the Experiment. P. 414–415.

[16] Там же. Associations of Normal Subjects. P. 171 [курсив мой].

[17] Jung, Studies in Word Association, trans. M. D. Eder (London: Routledge and Kegan Paul, 1919), p. 66 [курсив мой].

[18] Jung, Experimental Researches, p. 176.

[19] Sigmund Freud, Interpretation of Dreams, trans. J. Strachey (New York: Avon Books, 1972), pp. 383-84 [курсив мой]. В немецком оригинале сон изложен следующим образом: «Она спускается с высоты, перебираясь через странные преграды или заборы…. В руке она несет большую, раскидистую ветку, похожую, собственно говоря, на дерево, густо усеянную красными цветами. Представляется, что это цветы вишни, но они похожи и на пышные камелии…. После того, как она спустилась, оказалось, что нижние цветы осыпались…. В саду стоит молодой человек (его вид кого-то напоминает ей, но это незнакомец); она подходит к нему, чтобы спросить, как можно пересадить такие ветки в ее саду. Он обнимает ее. Она сопротивляется, отталкивает его, говорит, что неужели он думает, что ее можно так обнимать. Он отвечает, что это дозволено».

[20] Freud, Interpretation of Dreams, p. 354.

[21] там же, p. 409. Этот сон и ассоциации имеются на английском и в оригинальном немецком тексте. (См. Die Traumdeutung, uber den Traum, p. 379.)

[22] там же

[23] там же., p. 410.

[24] Freud, The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud, vol. 13 (19131914), trans. and gen. ed., James Strachey (London: Hogarth Press, 1958), p. 56.

[25] Theodore Thass-Thienemann, The Interpretation of Language, Vol. 1 (New York: Jason Aronson, 1973). p. 179 [курсив мой].

[26] там же., p. 179.

[27] Thass-Thienemann, Interpretation of Language, 1:83.

[28] Jung, Experimental Researches, p. 418.

[29] Как Фрейд, так и Тасс-Тинеманн, ставят под сомнение странные образы, связывающие сексуальность, гвоздику и цветы. Фрейд предполагает, что Супер-Эго частично подавляет дремлющее во сне желание сексуального общения и преобразует его в образ цветов. Иное объяснение дает Тасс-Тинеманн, который предполагает, что связь между цветами, кровью и сексуальностью «была некогда естественной ассоциацией, в те времена, когда ничего не было известно о разделении о коренном разделении живого мира на людей, животных и растений, когда органический мир рассматривался как единое целое. Цветы являются детородным органом растения, у них, как у женщин, бывает кровотечение.» («Интерпретация Языка», 1: 180-81). Обе теории сводятся к причинным связям и содержат естественную ошибку, когда выводят воображаемое в реальный мир. Фрейд приводит лексические названия элементов цветов в соответствие с подразумеваемыми ими сексуальными компонентами. Возвращение ассоциаций во времена, предшествовавшие разделению органического мира на людей и природные явления, тоже не представляется удовлетворительным. Ни одно из объяснений не адекватно живой имагинальной силе существующего в наши дни лингвистического комплекса. Образный комплекс представляет собой тотальную структуру, которая не может быть сведена к тому или иному элементу, существующему в природе.

[30] там же p. 182.

[31] там же., p. 181.

[32] Исследования Юнга показали, что с погружением в бессознательное «ассоциации будут во все большей мере испытывать влияние звука, пока он не останется единственным фактором, который определяет ассоциации». На бессознательном уровне ассоциации соответствуют фонетическому созвучию в живом языке (они синхронны), а не историческим аналогиям, нашедшим отражение в этимологии. По просьбе Юнга, Адольф Эбершвеллер провел эксперименты, связанные с лингвистическими компонентами ассоциаций, «которые обнаружили примечательный факт, показавший, что во время ассоциативных тестов на интрапсихическую ассоциацию влияет фонетический фактор». Эксперименты продемонстрировали, что «тенденция формировать смысловые ассоциации, вызываемые стимулирующим словом, препятствуют звуковым ассоциациям». (Юнг, Символы «Трансформации», М. 2000, сноска 13 на стр.31) Однако с ростом уровня бессознательного «на реакцию все более значительное влияние будет оказывать звучание, пока, наконец, не останутся только звуковые ассоциации». Адольф Эбершвеллер, «Исследования речевых компонентов ассоциаций». «Allgemeine Zeitschrift fuer Psychiatrie» (Berlin) 65 (1908): 240-71.

[33] В своей докторской диссертации (университет штата Коннектикут) на тему «Тайна черной хризантемы: Применение Чарльзом Олсоном работ К. Г. Юнга», 1979, Чарльз Стейн рассматривает предложение Олсона о поэтическом творчестве, основанном на «обращении со словами как с объектами», находящимися в языковом поле, полностью состоящем из фонетических взаимоотношений. «Два сходных по звучанию слова займут близкие позиции в совокупности фонетических элементов, составляющих язык. Они продемонстрируют также совпадение и близость в том смысле, что при их произнесении речевой аппарат должен произвести сходные или идентичные движения…. Далее, каламбур это «случайная» связь между двумя словами, которые сходны по звучанию. Однако если не предполагается, что случайные взаимоотношения противостоят необходимым взаимоотношениям, а считается, что они предоставляют определенные возможности в творческом процессе, то случайная близость в звучании этих слов, замеченная поэтом, может стать поводом для установления между ними интуитивной связи…. Однако Олсон не пользуется игрой слов для облегчения спонтанного появления содержаний из своего личного бессознательного, прибегая к словесным уловкам; он замечает архетипические резонансы, содержащиеся в возникающих каламбурах и использует их для выявления архетипических процессов, протекающих в языке» (стр. 186-87). Важно отметить, что «не все фонетические ассоциации относятся к ассоциациям архетипическим», как и не все фантазии являются архетипическими. Действительно, как замечает Стейн, именно наличие «случайных» фонетических ассоциаций позволяет творческому процессу существовать.

 

[34] Следует обратиться к изумительному переводу гомеровского «Гимна Деметре», выполненному Чарльзом Боером (Сhicago: Swallow Press, 1970). Подробный архетипический анализ мифического насилия над невестой дается у Кереньи («Kore»), см. Юнг и Кереньи, «Science of Mythology», pp. 170 ff; and Patricia Berry, «The Rape of Demeter/Persephone and Neurosis», «Spring 1975, pp. 186-98». Русский перевод см. К.Г.Юнг Душа и миф. Киев. 1996 Сс. 121 —177

[35] Jung, Symbols of Transformation, pp. 147 and 251. Имеется русский перевод. См. Здесь и далее Юнг К.Г. Символы трансформации. М. Пентаграфик. 2000.

[36] там же., p. 147.

[37] там же., p. 251.

[38] там же., p. 147.

[39] Убедительное описание процесса трансформации дается Юнгом в работе «Символы трансформации» в главе «Трансформация либидо», пар.204250, и в работе «The Structure and Dynamics of the Psyche», «On Psychic Energy», pp.2-66, где Юнг начинает развивать структуралистическую теорию архетипической инвариантности, основанную на «чистых отношениях» и их трансформациях. См. также: J.J.Gibson, «On the Concept of «Formless Invariants» in Visual Perception», «Leonardo», 6(1973): 43–45; idem, «New Reasons for Realism», «Syntheses» 17(1967): 16272; and idem, «The Theory of Affordances», in R.E.Shaw, and J.Bransford, eds., «Perceiving, Acting and Knowing: Toward an Ecological Psychology» (Hillsdale, N.J., Erlbaum, 1977). Чарльз Боер и Питер Куглер определяют инвариантность как «информацию, которая остается неизменной в структуре трансформаций пространства и времени». Исходя из теории восприятия Гибсона, основанной на способности человеческого организма воспринимать инвариантность в окружающей среде, Боер и Куглер подчеркивают фундаментальную связь между архетипом и инвариантом: ««Архетип является инвариантным отношением». Эти инварианты или архетипы несут с собой то, что Гибсон называет возможностями… Свойства этих инвариантов формализуются в языке в качестве мифа». Charles Boer and Peter Kugler, «Archetypal Psychology is Mythical Realism», «Spring 1977», p. 134.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 
Рейтинг@Mail.ru