Питер Мэй
Локдаун
II
Белый фургон «Мерседес» грохотал по Аспен-вэй. Обе полосы дороги были пусты. Машина проехала под мостом Доклендского легкого метро, и к югу от дороги между бетонными причалами набережной Вест-Индии замелькала свинцово-серая вода. Облака над головой поредели, в холодном утреннем воздухе мерцал отражающийся от воды безжизненный желтый свет.
Пинки было неуютно в форме, сидящей не по фигуре, зато он наслаждался безопасной анонимностью под респиратором и очками, скрывавшими почти все лицо. Козырек бейсболки он натянул до самых бровей и не спускал глаз с солдат, которые двинулись в его сторону, когда он свернул направо, к въезду на Северный мост, около рыбного рынка Биллингсгейт. Тут находилось около двадцати солдат, устроивших что-то вроде постоянного лагеря. У армии установилось нечто вроде перемирия с засевшими на другой стороне моста снайперами. Здесь стояли бронетранспортеры и было натянуто заграждение из колючей проволоки. Пинки затормозил и опустил стекло. В воздухе пахло рыбой, хотя уже много недель никто не рыбачил. Но запах как будто прилепился к этому месту.
Первый солдат осторожно приблизился, нацелив на водительское окно оружие. Он протянул руку за документами Пинки, внимательно изучил их и вернул. Потом махнул автоматом в воздухе.
– Снимите маску.
У Пинки екнуло сердце. Он не подумал, что его могут об этом попросить. Он снял бейсболку и маску.
Солдат подозрительно покосился на него.
– А где Чарли?
– Болен, – ответил Пинки.
И солдат тут же невольно сделал шаг назад.
– Вы с ним контактировали?
Пинки покачал головой.
– Я с ним даже не знаком. Меня взяли на замену.
Солдату явно полегчало.
– Надевайте маску. – Он обернулся и прокричал людям у ограждения: – Пропустите его.
Солдаты оттащили кольца колючей проволоки, чтобы дать ему проехать по мосту.
Пинки натянул маску и включил первую передачу. Грузовик фыркнул и рванул к мосту. На другом берегу реки туман пронзали небоскребы. Логотипы компаний сообщали имена владельцев. «Макгроу-Хилл». «Банк оф Америка». Пинки беспокойно оглядел небоскребы в поисках снайперов, которые, как он понимал, сейчас прицелились в него из винтовок. Но никого не увидел. Он медленно рулил по дороге мимо пустой будки охраны и остановился перед мостом. С южной стороны он был поднят под углом градусов в сорок пять. Обычно мост разводили, чтобы пропустить крупные суда, но сейчас он создавал весьма эффективную преграду. Кто-то дернул за рычаг, и мост начал медленно опускаться, пока снова не стал городской артерией, соединяющей юг города с районом Кэнери-Уорф на Собачьем острове.
Пинки медленно проехал на другой берег реки и заметил в зеркале заднего вида, как мост снова поднимается. Пинки посмотрел на прилепленную к приборной панели схему. На ней был четко обозначен весь маршрут и остановки. Придется тщательно следовать ему, чтобы не вызвать подозрений. Пинки знал, что на Трафальгар-вэй и Вестферри-роуд тоже есть блокпосты, чуть дальше кругового перекрестка на Банк-стрит. Обратный путь пролегал через блокпост на авеню Вест-Индия, в сторону развязки на Вестферри. Но до того он на ничейной территории, островке добровольного карантина в сердце восточного Лондона.
Пинки часто гадал, почему это место назвали Собачьим островом, хотя на самом деле это полуостров, образованный большой излучиной реки. Лишь теперь он понял, что петля на самом деле отрезана от северного берега сетью причалов и каналов, сооруженных для обслуживания самого загруженного порта в мире. Видимо, именно здесь Генрих VIII держал собак, отсюда и пошло название. По крайней мере, так сказал Чарли, как раз перед тем, как Пинки мягко вонзил шесть дюймов холодной закаленной стали ему под ребра. Хорошим парнем был этот Чарли. Жаль, что ему пришлось умереть.
Пинки ехал на юг, через Канада-сквер к Джубили-плейс, по бетонному каньону между возвышающимися зданиями. И ни единого признака жизни, ни души на улицах. Район Кэнери-Уорф стал городом призраков. Напротив станции подземки пялилась на восточный берег, на различимые в тумане контуры Купола тысячелетия, статуя частично безголового создания, получеловека-полулошади, обрамленная шестью суровыми голыми деревьями. Безрукий торс лежал наискось под лошадиным брюхом, голова примостилась в выемке на боку лошади. Пинки криво улыбнулся. И это называется искусством?
Пинки свернул на Банк-стрит и увидел перед собой синий металлический мост Доклендского легкого метро, соединяющий над водой станции «Кэнари-Уорф» и «Херон-Кей». Здесь не было ни следа вандализма, изуродовавшего центр города. Окна не заколочены. Магазины и рестораны закрыты, но выглядят как прежде. Бар «Слизняк и зелень». Торговый центр «Джубили-плейс». Любого, кому здесь не место, любого потенциального носителя вируса просто пристрелят в мгновение ока. Так что никто не совался на эти улицы, даже местные, потому что вопросы здесь задавали уже потом, когда было слишком поздно.
Уголком глаза Пинки засек движение. Белый гольфкар с водителем в синей форме и торчащей у плеча винтовкой. Лишь проблеск белого и синего, а потом гольфкар пропал, быстро свернул в тень зоны погрузки. Многие работавшие здесь охранники вступили в местный добровольческий отряд и ездили на конфискованных гольфкарах. Оставалось загадкой, где они добывали оружие. Но здесь жили богатые и могущественные люди. А когда на кону деньги и жизнь, возможно все.
Первая остановка – на подземной парковке с южной стороны площади. Пинки нырнул по пандусу на мрачную и пустую парковку, занимавшую весь подвал здания. Низкий потолок поддерживали металлические балки. Здесь стояла пара машин, но никаких следов жизни. Конечно, Пинки знал, что кто-нибудь наверняка наблюдает. Он остановил машину, но не заглушил двигатель, быстро выпрыгнул и бросился открывать задние двери фургона. Следующие полчаса он вытаскивал коробки на пневматический подъемник, а потом опустил его на пол и переставил коробки на бетон. У Пинки были накачанные мускулы, но после такой тяжелой работы он обильно вспотел. Снаружи невозможно было понять, что лежит в коробках, но он не сомневался – там консервы. По этому маршруту ездили двадцать фургонов в день, обеспечивая припасами почти двадцать пять тысяч человек, живущих на острове.
Когда он перемещал последнюю коробку, из-за штабеля оставшихся в машине ящиков выскользнула голая рука. Ладонь Чарли застыла в таком положении, словно он цепляется за крикетный мяч, который у него только что вырвали. На предплечье виднелись брызги крови. Пинки быстро отпихнул руку с глаз подальше и посмотрел по сторонам – не заметил ли кто. Но по-прежнему никого не увидел. Он передвинул несколько коробок, чтобы Чарли больше не явился в самый неподходящий момент, спрыгнул вниз и закрыл тяжелые двери, спрятав труп от любопытных глаз.
Под маской было жарко и неудобно. Пот заливал глаза. Пинки залез обратно в кабину. Ближайшая пара часов будет тянуться долго.
III
Эми лежала на спине, глядя в потолок. Ее поднятая левая нога упиралась в плечо Макнила. Он стоял перед ней на коленях и массировал большими ладонями икроножную мышцу, сильные большие пальцы давили на мягкую плоть. Он дошел до колена и поднялся к бедру, разминая ногу длинными похлопывающими движениями. Эми так хотелось это почувствовать. Так странно знать, что тебя трогают, но ничего при этом не чувствовать. Вряд ли она когда-либо к этому привыкнет.
Иногда ей казалось, будто она ощущает слабое покалывание в ступне, как от мелких иголок, и ее снова охватывала надежда. Может, однажды она все-таки снова начнет ходить. Врачи твердо сказали «нет». Но в дни оптимизма Эми твердила себе, что доктора могут ошибаться. А в дни пессимизма боялась, что покалывание – это лишь разыгравшееся воображение. Она выдает желаемое за действительное.
Но Макнил не сомневался. Конечно, она снова сможет ходить. И нужно поддерживать мышцы эластичными и сильными. Нельзя допустить, чтобы они усохли. И потому он часами массировал ей ноги, каждую группу мышц, сгибал ноги в коленях и лодыжках. Вверх и вниз, вверх и вниз. Он как будто обладал бесконечным терпением. Во время массажа они никогда не разговаривали. Макнил работал в тишине, и Эми наслаждалась незнакомым прежде спокойствием. В былые времена она выплеснула бы на него все свои тревоги, проблемы на работе и осложнения в отношениях с братом. И часто после этого нашла бы решения, хотя бы частичные, или утешалась бы мыслями, которые не пришли в голову раньше.
Сегодня она нарушила их обоюдный кодекс молчания.
– Я принесла ее домой, – сказала она.
– Кого?
Макнил нахмурился и замер, не доведя до конца движение.
– Лин.
– Что еще за Лин?
– Девочка с расщелиной неба.
Макнил подался вперед и посмотрел на нее.
– Ты о чем вообще, Эми?
– Так я ее называю. Лин. У нее же было имя, а мне всегда нравилось Лин. У меня есть двоюродная сестра Лин, в Гонконге, и мне всегда хотелось, чтобы родители назвали меня именно так.
– А мне нравится Эми, – сказал Макнил и снова занялся ее ногой. – Что значит – принесла ее домой?
– Решила поработать с ее головой. Сделать реконструкцию. Это поможет понять, как она выглядела, так ведь? С такой-то изуродованной верхней губой она очень выделялась. Ее легко узнать, вот я о чем.
– В смысле, ты что, принесла сюда череп?
Эми кивнула.
– А вонять он не будет?
– Чуть-чуть. Но я буду работать у балконной двери наверху. Ты ведь знаешь, там есть балкончик, выходящий в сад. И пока нет дождя, я держу дверь открытой, так что все нормально. – Она приподнялась на локте. – Подними меня наверх, и я тебе покажу.
Макнилу нравилась комната на верхнем этаже. Там было просторно и много воздуха, это вдохновляло. Полная противоположность крохотной клетушки в Ислингтоне, где он ночевал. Он помог Эми установить стол у балконной двери и принес все необходимое из большого шкафа у дальней стены. Он никогда прежде не видел ее за работой над черепом и опешил, уставившись на шеренгу голов, выставленных напоказ на средней полке шкафа. Лысый мужчина, молоденькая девушка, мальчик, две пожилые женщины и незаконченный мужчина с серьезной раной головы.
Эми обложилась книгами, схемами, креплениями и кусками пластилина, а Макнил завороженно наблюдал, как она водружает череп на подставку и устанавливает инвалидное кресло в удобное для работы положение. С открытой дверью запах был не таким уж сильным.
– Ты собираешься слепить лицо прямо на черепе?
– Нет, сначала сделаю гипсовый слепок черепа, а потом отпечаток нижней челюсти в самоотверждающейся смоле. Мы же не хотим повредить улику.
Макнил зачарованно наблюдал за приготовлениями.
– Откуда ты знаешь, как выглядело лицо, имея лишь череп? Ну, в смысле, они же все выглядят одинаково, разве не так?
Эми улыбнулась.
– Прямо как китайцы?
Макнил почувствовал, что краснеет.
– Ты прекрасно меня поняла.
Эми с улыбкой кивнула.
– Я просверлю маленькие отверстия в тридцати четырех важных точках черепа, а потом вклею в них деревянные штырьки, всего два с половиной миллиметра в диаметре. Штырьки отметят среднюю толщину мягких тканей в соответствии со шкалой, созданной человеком по имени Хелмер, который вычислил эти значения путем ультразвуковых измерений живых людей. Так что они довольно точные. Затем я вылеплю лицо по так называемому «американскому» методу. Это скорее научный, чем творческий процесс. Нужно налепить тонкие полоски пластилина шириной около пяти миллиметров на толщину тканей, создав как бы слой мышц под кожей. Зубы и челюсть обусловливают форму рта, в особенности расщепленная губа. Форму переносицы определяют по размерам носовых костей. Существуют таблицы измерений, устанавливающих форму и линию века, и, конечно, тут свою лепту вносит раса.
– Где ты всему этому научилась?
Эми передернула плечами.
– Я всегда этим интересовалась. Но после аварии у меня осталось не так много занятий, для которых не нужны ноги. Это одно из них. Конечно, мне сильно помог куратор из БАИЛ.
Макнил знал, что Эми – член Британской ассоциации по идентификации людей. Это неформальная научная ассоциация экспертов из разных областей криминалистики, от патологоанатомов и полицейских до адвокатов и дантистов. Но он ничего не слышал о кураторах.
– У тебя был куратор?
– Да. Пожилые эксперты, чаще всего пенсионеры, иногда берут под свое крыло молодежь. Мой куратор – антрополог на пенсии. Сэм. Мы общались по имейл и в мессенджерах.
Макнил некоторое время наблюдал за ее работой, восхищаясь проворством тонких длинных пальцев. У нее была изумительно белая и гладкая кожа, а уголки губ слегка приподнимались, как будто она постоянно улыбается, – отражение характера, который могла задеть лишь настоящая трагедия. Макнилу хотелось прижать ее к себе, обладать ею, поглотить. Он никогда не чувствовал такого ни к одному человеку. И был удивлен, даже потрясен, когда в нем зародилось это чувство. Он и не предполагал, что способен на такое.
В кармане заиграла «Смелая Шотландия». Он вытащил мобильный и посмотрел на экран. Марта. Он уже собрался сбросить звонок.
– Это она?
Макнил поднял голову и встретился с серьезным взглядом Эми. Он кивнул.
– Тогда тебе стоит ответить.
Что-то в ее взгляде заставило его почувствовать себя виноватым за то, что все утро пытался уклониться от этого звонка. Он ткнул по зеленой кнопке.
– Чего ты хочешь, Марта?
– Боже мой, Джек, где тебя носит? Я часами пытаюсь до тебя дозвониться.
От ее тона в душе зазвонили тревожные колокола.
– Что-то случилось?
– Шон.
Макнил услышал, как ее голос надломился.
– И что с ним?
– Он заболел, Джек.
IV
Пинки свернул на юго-запад по Манчестер-роуд, мимо церкви Христа, святого Иоанна и святого Луки. В проеме между домами, за деревьями сквера Айленд-Гарденс, он увидел два купола Старого королевского военно-морского колледжа и Гринвичского университета на противоположном берегу реки. От серой поверхности воды поднимался холод, окутывая все тонкой дымкой. За станцией Доклендского легкого метро Пинки свернул налево, на Ферри-стрит, а потом сразу же направо, мимо гребного клуба «Поплар», по улице с новыми жилыми домами из красного кирпича, фасадами выходящими на Темзу.
Паб «Ферри-Хаус» на углу был закрыт, но ворота в жилой комплекс Сент-Дэвидс-сквер открыты. Чарли сказал, что всегда устраивает здесь перекур, а если кто и смотрит, то не возражает. Пинки въехал во двор, мимо тайского ресторана «Королевский слон». Со всех сторон высились шестиэтажные апартаменты с белыми балконами и стеклянными дверьми. В полусумраке пруд с фонтаном в центре двора отливал синевой. Со стороны реки открывался вид на глинистые отмели и Гринвич. Надо всем остальным возвышались три мачты «Катти Сарк».
Пятнадцать минут Пинки разгружал коробки, внимательно следя, не подглядывает ли кто из окон. Наверняка на него сейчас уставились с десяток пар глаз, но он никого не заметил. Он гадал, как делят коробки. Жильцы выходят по одному или парами? Существует ли очередность? И как решаются споры? Он не представлял их жизнь, но, даже не видя этих людей, чувствовал их страх. Он витал в воздухе, в этой тишине, в полном отсутствии признаков жизни.
Пинки закончил разгрузку и закрыл фургон, а затем прошелся по дорожке вдоль берега, вытаскивая из кармана пачку сигарет. Но курить не собирался. Дверь слева вела в вестибюль подъезда, с восьмой по сорок вторую квартиру. Он на мгновение присел на оградку у навеса над входом и вытащил сигарету. Потом пробежался взглядом по крышам напротив. Сейчас или никогда. Наверняка кто-нибудь увидит, как он вошел, но кто его остановит? Разве что у них есть оружие. Кто станет открывать дверь или интересоваться, как там дела у пожилой соседки? Все слишком напуганы.
Он смял незажженную сигарету, поднялся и выкинул ее. Потом потянул на себя дверь и вошел, ожидая пулю в спину. Но пронесло. В вестибюле он выдохнул и поднялся на лифте на последний этаж. Шагнув в коридор, быстро пробежался глазами по номерам на дверях. Квартира 42А находилась в дальнем конце. Пинки быстро дошел до окна в конце коридора и взглянул на реку. Низко над водой гонялись друг за другом чайки, пикировали, ныряли и кричали, а потом взмывали в небо, за пределы видимости. Пинки знал, что на звонок в дверь она не отзовется, а вышибать дверь – слишком много шума. Однако он обладал другими умениями. Он вытащил из кармана тонкий пластмассовый футляр с металлическими стержнями и пару секунд осматривал замок, прежде чем вытащить нужный.
В прихожей за дверью лежал ковер, поглотивший звук шагов. Пинки тихо закрыл за собой дверь и осторожно двинулся по коридору в сторону льющегося из дальней комнаты дневного света. У открытой двери помедлил, прижавшись к стене, и наклонил голову, заглядывая внутрь. Это была большая просторная комната с выходящими на Темзу окнами и дверью на узкий балкон. Стены были увешаны картинами и семейными фотографиями в рамках. Из-за старомодной, громоздкой резной мебели комната казалась меньше, чем была на самом деле, но уютной. Пинки она понравилась. Он бы поселился в таком месте. Оно напоминало дедушкин дом. Правда, Пинки никогда не смог бы позволить себе квартиру в этом доме.
Он услышал какое-то бормотание из-за угла и осторожно шагнул вперед, чтобы определить его источник. За столом сидела пожилая женщина с седыми волосами до плеч и спускающейся на глаза челкой, пальцы с натренированной точностью плясали по клавиатуре компьютера. Очки в тонкой оправе были сдвинуты на лоб, а приставной столик завален бумагами. Перед ней расстилался изумительный вид на реку. Но женщина не сводила взгляда с монитора. Какая напрасная трата времени, подумал Пинки. Люди слишком много времени проводят за компьютером.
Он шагнул в комнату.
– Привет, – сказал он.
Женщина встревоженно оглянулась и потрясенно уставилась на него голубыми глазами.
– Что… Кто вы?
Пинки улыбнулся. Она напомнила ему бабушку.
– Твое избавление, бабуля.
Он вытащил из-под комбинезона пистолет с прикрученным глушителем и выстрелил, всего один раз. Выстрел проделал аккуратную дыру во лбу, но кровь и мозги из выходного отверстия забрызгали все окно. Она упала ничком, и кровь впиталась в ковер. Пинки поморщился. Он не любил беспорядок. Чистота, аккуратность. Такие добродетели вдалбливала в него мать. Честность, доброта, преданность. Усердие. Если работа стоит того, чтобы ее сделать, то делать нужно как следует. Никогда не начинай того, что не сумеешь закончить.
Он пересек комнату, чтобы взглянуть на семейные фотографии на стене. Вот и она. Глава семьи. Дети и внуки вокруг нее. Счастливые и улыбающиеся. И Пинки даже опечалило, что именно он лишил их всего этого. И правда жаль.
От звука, похожего на детский плач, он вздрогнул. Обернулся с поднятым пистолетом и увидел черную кошку с белой манишкой и белыми лапками, обнюхивающую голову мертвой хозяйки. Кошка знала – что-то не так, но не понимала, что именно. Пинки убрал пистолет.
– Ох, киса. Кто же теперь будет тебя кормить?
Кошка отозвалась на голос и направилась к нему с поднятым хвостом, слегка загнутым на кончике. Пинки нагнулся и взял ее на руки, нежно погладил по животу. Это была старая кошка, привыкшая к людям. И мурлыкала так громко, что чуть ли не задыхалась.
Пинки отнес кошку на кухню и поставил на столешницу, а сам обшарил шкафчики в поисках кошачьего корма. Тот оказался под раковиной. Пинки открыл две банки и вывалил их содержимое в пару тарелок. Так бедняжка продержится какое-то время. Кошка выгнула спину и принялась за еду, а Пинки мягко поглаживал ее хребет.
– Бедная киса, – сказал он. – Бедная старая киса.
Глава 6
I
Знакомую до уныния квартиру они купили на его сбережения и наследство Марты. Но Макнил все равно выплачивал непомерную ипотеку. Скромная квартира с двумя спальнями, на первом этаже двухэтажного современного дома в Форест-хилле, зеленом пригороде к югу от Лондона. Но зато при доме был сад – для Шона, а Макнил мог добраться до Ламбета всего за двадцать минут, если ехать не в час пик.
Они переехали сюда полные надежд – мать, отец и ребенок. Но через восемь лет улица стала лишь болезненным напоминанием о том, как рассыпались в прах мечты. Все это место было проникнуто духом неудачи.
Их брак не был заключен на небесах. Макнил впервые приехал в Лондон в двадцать семь лет – неопытный и наивный паренек из шотландской сельской глубинки. Лондонская полиция была для него вызовом, авантюрой. С Мартой он познакомился в первый же месяц, на вечеринке полицейских. В то время она встречалась с одним детективом, но отношения уже близились к концу. Их с Макнилом сразу потянуло друг к другу. Отношения держались по большей части на сексе. Они занимались любовью при каждой возможности и в любом удобном месте. Сняли квартирку в Луишиме и проводили бό́льшую часть его выходных в постели, питались мороженым, напивались и занимались сексом. Это была безумная жизнь, похожая на американские горки, свободная от обязательств, без каких-либо мыслей о будущем.
Но однажды Марта объявила, что беременна, и жизнь изменилась.
Оба не понимали, как это могло произойти. Они были осторожны. Но вот поди ж ты. Марта была в полном раздрае. Она страшно хотела детей, но не сейчас. Она заговаривала об аборте, но Макнил и слышать не хотел. Сам он не отличался религиозностью, но родители всю жизнь были пресвитерианцами Шотландской свободной церкви, и хотя он в их Бога не верил, соответствующая мораль впечаталась в его душу. В конце концов, Макнил обрадовался, что сумел отговорить Марту от аборта. В особенности в тот день, когда родился Шон и Марта взяла сына на руки, а по ее щекам лились слезы. И сквозь слезы она видела, что ее здоровенный и суровый шотландский муж тоже плачет.
Макнил остановил машину у подъездной дорожки и запер ее. Теперь вместо одной двери в доме сделали две – красно-коричневую и белую. С замирающим от страха сердцем Макнил поднялся по ступеням. Всего два слова уничтожили все, что осталось от его жизни. Шон заболел.
Он еще не успел подойти, а Марта уже открыла дверь. Внешность бывшей жены потрясла Макнила. Лицо без кровинки, под усталыми глазами проступили глубокие тени. С прошлой встречи она, казалось, постарела, выглядела напряженной и измученной. Неужели прошла всего неделя? Но тогда не было и намека на болезнь Шона. Школы закрыли, и Шон с матерью почти ни с кем не общались. Как же он мог заразиться? Макнил додумался задать только этот вопрос. И в нем прозвучал заметный намек на обвинение.
– Не знаю. – Она покачала головой, и Макнил уловил в голосе отчаяние. Они вошли в дом. – Может, от тебя. Мы же никуда не ходим. Может, это ты принес заразу.
Макнил сжал челюсти и не ответил, сдерживая поднимающийся к горлу гнев.
– Где он?
– В Куполе. Вчера ночью я вызвала врача. В четыре утра он начал кашлять кровью. Поверить не могу, что все случилось так быстро. Скорая приехала на рассвете. – Она с укоризной уставилась на Макнила. – Почему ты не отвечал на звонки?
– В последнее время ты делаешь все возможное, чтобы мне не хотелось с тобой разговаривать.
Он оглядел гостиную. Там царил полный кавардак. Футболка Шона с надписью «Арсенал» висела на сушилке для белья. Консоль от видеоприставки валялась около телевизора. Макнил смягчился.
– Я работал.
– Ну как же иначе! – Марта не сумела подавить злость в голосе. – Как всегда!
Макнил посмотрел на нее и ощутил знакомый укол вины. Он знал, что она права. После рождения ребенка секс перестал ее интересовать. И так уж вышло, что говорить им оказалось особо не о чем. Все редкое свободное время он проводил с Шоном, и Марту это явно раздражало. Она все больше и больше отдалялась. Макнил проводил все больше времени на работе. Просто хотел быть подальше от всего этого, в любом месте, только не дома. Женился на скорую руку, да на долгую муку, как говорится.
– Прости, – повел плечами Макнил. – Наверное, я кажусь тебе ужасной свиньей.
Он шагнул к ней с намерением утешить.
Марта выставила вперед руку.
– Не нужно, – сказала она. – Если болен Шон, вероятно, я тоже.
Макнил тут же запустил руку в карман пиджака и вытащил пузырек с таблетками, который получил, когда все только началось. Теми самыми таблетками, которые сегодня утром потребовал вернуть Лейн. Он протянул пузырек Марте.
– Вот, возьми.
– Что это?
– Курс «Гриппобоя». Его дают всем копам.
– А если он понадобится тебе?
– Мне плевать. Прошу тебя, я хочу, чтобы ты их взяла. Возьми.
– Их нужно принимать, когда только что заразился.
– Ну да, чем быстрее начнешь принимать, тем лучше. Вот.
Он сунул ей пузырек.
Марта взяла его и посмотрела на этикетку, а потом на Макнила.
– Как жаль, что тебя не было рядом, когда Шон в них нуждался.
Это было больно. А еще больнее, оттого что справедливо.
– Это же ты хотела, чтобы я съехал.
Она сунула пузырек в карман.
– Может, приму их позже. – Она помолчала. – Отвезешь меня в больницу? У меня нет пропуска для поездок по городу. А такси не работают.
Он кивнул.
– Что говорят врачи?
– О чем?
– О его шансах.
Марта посмотрела на него.
– Ничего они не говорят. Да и какой в этом смысл? Все знают, какой процент выживает.
Ее глаза наполнились слезами, и она втянула нижнюю губу, прикусив до крови.
Макнил не мог смотреть ей в глаза. Он уставился на ковер, вспоминая, как валялся на нем с сыном. Когда Шону было года три, они вместе смотрели по телевизору старый фильм с Клинтом Иствудом – «Хороший, плохой, злой». Никогда не предугадаешь, какие слова намертво застрянут в голове у ребенка. Илай Уоллак называл Иствуда лживым ублюдком. На следующий день Макнил с Шоном устроили шутливую потасовку, и мальчик вдруг крикнул: «Ах ты, лживый ублюдок!» Макнил и Марта полчаса хохотали как безумные.
– Тогда нам лучше поехать в больницу.
На улице было почти светло, хотя по-прежнему стоял туман и стало даже холоднее, чем утром. Но после мрачной и гнетущей атмосферы в доме, выйдя наружу, Макнил даже взбодрился.
Открывая дверь пассажирского сиденья для Марты, он заметил, как колыхнулись занавески. Соседи наверняка видели подъехавшую скорую, которая увезла Шона. Теперь Макнилы стали изгоями, современными прокаженными. Никто к ним и на шаг не приблизится.