Питер Хизер
Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть
Извилистые пути международной дипломатии таковы, что окончательное разрешение проблемы этого раскола дало Теодориху необходимый механизм для преодоления враждебности Византии. Этот раскол был чрезвычайно неудобен Восточной империи. Никто не мог подвергать сомнению авторитет римского престола, связанный со святыми Петром и Павлом, так что для патриарха Константинопольского, главы Церкви, ярлык раскола по вопросам веры представлял собой существенную проблему. Неудивительно, что была использована любая возможность найти ее решение, к тому же особенно напряженный период последовал за сменой папской власти после смерти папы Симмаха в июле 514 г. Многочисленные посольства и обмен письмами, однако, ни к чему не привели, и именно смена власти в Константинополе в конечном счете предоставила удобный случай. 9 июля 518 г. Анастасий почил в бозе. У него не было сыновей, и он либо не хотел, либо, что более вероятно, был не способен обеспечить достаточную политическую поддержку одному из своих племянников (который вновь появится на страницах этой книги в следующей главе). Право наследования перешло вместо него к довольно пожилому прославленному начальнику дворцовой стражи по имени Юстин.
В двери Теодориха постучался шанс, потому что новая власть решила отмежеваться от старой путем прекращения этого неудобного для церкви раскола. Обычная римская имперская идеология господствовала по-прежнему, так что должным образом Богом избранный император должен был действовать решительно, чтобы добиться единства в вопросах религии. Это также являлось хорошей идеей с точки зрения перспектив для Восточной Римской империи, так как с 514 г. большая часть ее вооруженных сил на Балканах под командованием полководца Виталиана бунтовала, и одной из претензий этого военачальника к Анастасию было именно его неприятие решений Халкидона. Как только Юстин и его советники решили включить Виталиана во властные структуры и положить конец бунту, они также связали себя обязательством полностью восстановить авторитет решений Халкидона.
События развивались быстро. В первый раз Юстин написал папе Ормисдасу 1 августа 518 г. и объявил о своем престолонаследии. Следующее письмо было послано с императорским легатом 7 сентября – Юстин просил папу отправить к нему посланников, готовых вести переговоры о мире; другое письмо было от племянника императора Юстиниана, в котором тот спрашивал, не желает ли папа приехать в Константинополь. Посол добрался до Рима не раньше 20 декабря, но в январе 519 г. папская миссия была уже в пути. В десяти милях от города ее встретила делегация высокопоставленных лиц, включая полководца Виталиана, 25 марта – дата, которая выпала в тот год на понедельник Страстной недели. Всего три дня спустя патриарх Иоанн Константинопольский подписался под письмами из Рима, и бедный старый Акакий был вычеркнут из диптихов – официального перечня правоверных патриархов, за которых и которым регулярно молились на литургиях[79].
Все прекрасно, но какое отношение все это имеет к Теодориху? Вас можно извинить, если вы подумаете, что небольшое, а одна научная школа долгое время считала конец раскола грозным событием, знаменующим поворот в истории королевства Теодориха. Когда он пришел к власти, факт раскола держал римскую католическую церковь и всех добрых католиков Италии – особенно сенаторов-землевладельцев – в изоляции от таких же католиков в Восточной империи. Как только вопрос с расколом был решен, ничто уже не мешало этим людям примкнуть к Константинополю, а мир и гармония отношений Теодориха с ними – а значит, и политические, и административные функции его королевства – должны были пострадать. Звучит теоретически правдоподобно, но не согласуется с тем, как пошли дела. Внимательный читатель заметил бы, что легату Юстина потребовалось довольно много времени, чтобы добраться до Рима. Выехав из Константинополя 7 сентября, он приехал в Рим только 20 декабря. Это произошло потому, что по пути туда он провел много времени при дворе Теодориха в Равенне. Папа тоже осторожно посоветовался с готом, прежде чем отправлять свое собственное посольство, которое встало во главе больших празднеств в Константинополе на Страстной неделе 519 г. Иными словами, Теодорих оказался полностью вовлечен во все это, а его отношения с Римом были настолько хороши и близки, что папа не шевелил и пальцем без его одобрения, повторяя сюжет, уже однажды имевший место: папский ответ на мирные предложения стареющего Анастасия.
Поэтому Теодорих не только не видел никакой угрозы в окончании раскола, но и на деле способствовал этому. Действительно, со своей великолепной способностью приспосабливаться, которую мы уже узнали и полюбили – или, по крайней мере, признали, – он извлек из ситуации максимальное преимущество для себя. Ведь то, что случилось при дворе в Равенне осенью 518 г., было заключением сделки с целью положить конец всем сделкам. В обмен за свои добрые услуги в прекращении раскола Теодорих получил со стороны Восточной Римской империи официальное признание выбора своим наследником мужа Амаласунты Евтариха; этот союз уже благословил сын и будущий наследник на следующее поколение – Аталарих. Признание пришло в двух видах. Во-первых, Евтарих был принят как «сын по оружию» императора Юстина, что по дипломатическому протоколу означало посылку официальных даров в виде оружия – это широко использовалось в империи VI в. как акт признания. Во-вторых, Юстин согласился служить вместе с Евтарихом (и это поразительно) в качестве соконсула в 519 г. Они официально заняли эту должность в день Нового года 519 г., так что переговоры об этом велись, самое позднее, предыдущей осенью.
Для нового императора согласие разделить пост консула с избранным Теодорихом наследником означало приблизительно такое крепкое уверение в дружбе, какое только можно было себе представить.
Кубок Теодориха был переполнен: одновременно исчезли и враждебность Восточной Римской империи, и вопрос с наследованием. На пути к этому имелись несколько зыбкие моменты, но возрожденная Западная империя Теодориха выглядела готовой к процветанию в следующем поколении, основанная теперь не только на грубой силе и самоуверенности, но и на официальном признании Константинополя. 1 января 519 г. стал памятным днем для новой Западной империи, в ознаменование которого Кассиодор положил первую плиту в историю, написав свою (сохранившуюся) «Летопись», в которой мир и история спасения представлены как кульминация пребывания Евтариха в должности консула[80].
Однако к моменту смерти Теодориха 30 августа 526 г. эти радостные и дорогостоящие празднования были уже далекими и горькими воспоминаниями. На тот момент католическая церковь лишилась папы. Иоанн I вернулся в Италию в мае 526 г. после посольства в Константинополь, которое, как написано в официальной биографии папы, имело ошеломляющий успех. Теодорих явно так не думал, так как он немедленно бросил папу в темницу, где тот вскоре и умер. В тюрьме он присоединился – метафорически – к двум ведущим членам римского сената – Симмаху и его гораздо более известному зятю Боэцию, которых обвинили в государственной измене, заключили в тюрьму, а затем казнили в 525 и 524 гг. соответственно. В довершение всего правитель, который имел такие великолепные отношения с католической церковью на протяжении всех лет своего правления, по всеобщему мнению, был на пороге начала массовых преследований (согласно одному источнику), но вмешалась смерть. После более тридцати лет групповых объятий с итальянскими землевладельцами и римской церковью долгожданные отношения рассыпались в прах. Перемена была такой необъяснимой, по мнению безымянного итальянского летописца, записавшего всего через двадцать лет со дня смерти Теодориха, что он мог только заключить, что тот буквально пошел ко всем чертям[81]. Что же, скажите на милость – или черт побери, – пошло не так?
Смерть в Равенне
Молчание источников о последних годах жизни Теодориха, не считая нашего итальянского летописца, просто оглушает, но некоторые специалисты уверены, что знают, что пошло не так. В частности, один из столпов послевоенных классических исследований Арнальдо Момильяно в конце 1950-х гг. представил Британской академии замечательно написанный и весьма влиятельный научный труд. В нем он доказывал, что главной причиной несчастий последних лет жизни Теодориха является тот факт, что, несмотря на видимость обратного, изначальное пропагандистское наступление гота никогда по-настоящему не срабатывало. На его взгляд, можно различить глубокое разделение всей итало-римской землевладельческой элиты на менее крупных (в большей или меньшей степени уровень мелкопоместного дворянства) чиновников-функционеров (вроде нашего старого друга Кассиодора), которые радостно присоединились к новой власти, и настоящих римских сенаторов-аристократов стародавних времен, которых так и не удалось убедить. Люди вроде Симмаха и Боэция всегда предпочитали быть частью Римской империи, и, когда в 520-х гг. их поймали на предательской переписке с Константинополем, это стало последним актом в долго тянувшейся саге о политическом провале.
Это эмоционально удовлетворяющая история, в которой римские вельможи действуют так, как, по вашему мнению, они должны были действовать – отвергать власть варвара, невзирая на то, сколько императорских одежд позаимствовано, и придерживаться римских идеалов. Я также подозреваю, что ближе ко Второй мировой войне история о том, как авторитетные чиновники радостно сотрудничали с завоевателями, вызвала в обществе дополнительный резонанс[82]. Но как бы эмоционально она ни была привлекательна (и прекрасно написана), картина на самом деле не очень хорошо работает, когда ей противостоят все факты.
Одна большая проблема – карьерная линия Боэция. Еще до своего попадания в тюрьму этот ученый и одновременно политик некоторое время весьма успешно служил Теодориху. И его тесть Симмах, и он сам, по-видимому, принимали активное, хоть и второстепенное, участие в прекращении Акакианского раскола, которого, как мы уже видели, так явно желал Теодорих. Таким образом, здесь не было никаких проблем, что касается последнего, и это именно то, на что указывают наши факты. В 522 г. или около того (отсутствие повествовательных источников делает хронологию немного смазанной) Боэций оставил свои исследования и принял одну из самых важных административных должностей всей системы – пост magister officiorum (глава канцелярии). Трудно переоценить важность этой должности, так как человек, ее занимающий, руководил большей частью чиновников и отвечал за множество повседневных функций двора (например, составление расписания судебных слушаний, представление иностранных послов), а также вообще постоянно присутствовал рядом с правителем. Если это не свидетельствует в достаточной мере о благосклонности правителя, то есть такой факт: оба младенца-сына Боэция стали совместно консулами в 522 г. Титул консула был единственной и величайшей наградой за государственную службу, существовавшей в Римском государстве, и до этого ни у кого еще обоих детей не назначали на эту должность одновременно. А так как Теодорих и Константинополь обычно назначали по одному консулу, то это также означает, что император Юстин дал на это свое согласие[83].
Здесь нет деления на аристократию и чиновников и, значит, ни малейшего следа идеологической проблемы. А когда вы начинаете искать ее, наши скудные источники дают гораздо больше информации о послужном списке в плане явного сотрудничества с режимом Теодориха со стороны родовой аристократии, чем предполагает картина Момильяно. Во-первых, он совсем не много пишет о нашем старом друге Либерии, который отвечал за нахождение подходящей финансовой компенсации для вступившей на территорию Италии армии в начале правления Теодориха. Кровь в жилах Либерия была достаточно голубой, чтобы фактически быть пурпурной, но он более чем охотно сотрудничал с новыми правителями Италии. В равной степени важно то, что существовал ряд различных форм участия. Оно вовсе не являлось обязательным или обычным для представителей старых аристократических фамилий Италии для продолжения активной карьеры в правительстве или администрации, даже когда Италия все еще составляла часть Западной Римской империи. Некоторые из них сотрудничали, но на самом деле этот вопрос касался честолюбия конкретного человека. В основном они все были настолько богаты, что проявляли политическую активность только тогда, когда сами этого хотели. Но это не мешало им занимать выдающееся место в общественной жизни в целом. Старая сенаторская идея досуга – otium – означала независимость от занятия должности и ежедневной скучной работы, но не означала, что нужно целый день сидеть дома, отщипывая виноград. Считалось, что сенаторы обязаны быть активными в культурном отношении: готовить к печати старые классические произведения, писать к ним комментарии и обсуждать их, не говоря уже о том, что время от времени они должны добавлять к ним и свои собственные сочинения. Также благодаря своему богатству и связям они пользовались большим спросом как покровители широкого круга общин по всей Италии, были уважаемы в самом сенате. Как группа чрезвычайно богатых людей, она была группой общественной сама по себе, даже если она не имела официальных полномочий некоторых ее аналогов в современных демократиях. Поэтому пребывание на посту сенатора делало вас публичной фигурой и обеспечивало вам прямой контакт с вашим правителем на разных уровнях[84].
Судимые вопреки традиционному определению того, как может выглядеть явное участие, Боэций и его тесть были активными фигурами в королевстве Теодориха задолго до 520-х гг. Многие факты взяты из Variae Кассиодора, так что они ограничены коротким периодом, в течение которого автор занимал свою должность до падения Боэция, то есть в 506/07-511 гг., но это действительно делает их еще более впечатляющими. В течение этих нескольких лет Боэцию ставили в вину, что он в двух случаях нашел дипломатические подарки для иностранных правителей (самого Хлодвига, не меньше, и Гундобада – короля Бургундии: знаменитые часы). И, высказывая вторую из этих просьб, Теодорих проявил исчерпывающее и подробное знание деятельности Боэция как ученого (конечно, король остготов не читал его книг, но он мог поручить одному из своих функционеров провести необходимые изыскания). Симмах был в сенате одним из пяти сенаторов, назначенных консультантами на суде над несколькими своими коллегами, обвиненными в занятиях магией, а сам он рассматривал дело отцеубийцы. Все это заставляло Симмаха часто общаться с Теодорихом, который также возместил ему расходы, затраченные при ведении ремонтных работ Театра Помпея в Риме. Значит, на тот момент Симмах явно был при дворе persona grata. Мы знаем из рукописной аннотации, что он тоже вел некоторые культурные изыскания в Равенне. Примечание не имеет даты и могло быть написано во времена Одоакра, а не Теодориха, но шансы больше в пользу последнего. Здесь, во всяком случае, подчеркивается, что абсолютное разграничение, проведенное Момильяно между аристократами и чиновниками, между Римом и Равенной, оказалось слишком отчетливым[85].
Высокопоставленные чиновники были аристократами по происхождению или стали «новыми аристократами» в силу своего богатства и уважения, полученного благодаря занимаемой должности, а иногда благодаря женитьбе (или замужеству) своих детей – как случалось во все времена и везде – на отпрысках тех семей, которые пользовались более давним уважением и известностью, но имели меньше средств. Аристократы также могли бороться как с другими аристократами, так и с бюрократами, так как их собратья-аристократы являлись их обычными конкурентами на самые высокие властные посты и привилегии. И в этом контексте, безусловно, стоит отметить, что некоторые аристократы (а не только бюрократы-функционеры, как у Момильяно) с радостью и вели суды, на которых были осуждены Боэций и Симмах в 520-х гг., и продолжали сотрудничать с властью готов и после их падения. Этих двоих осудили их же коллеги-сенаторы, и люди вроде Либерия не отказались от своей верности готам из-за их падения.
Одним словом, ни деятельность Боэция и Симмаха, ни наша реконструкция общего контекста не дают реальных оснований для точки зрения Момильяно об итальянской политике. И нет никаких признаков приводимого им решающего дополнительного аргумента. Момильяно предполагал, что Боэций был уличен в предательской переписке с Константинополем, в которой побуждал Восточную Римскую империю к вторжению в Италию для восстановления там прямого императорского правления. На ход его мыслей оказал влияние тот факт, что преемник Юстина Юстиниан начал вторжение в Италию через десять лет после смерти Теодориха. Но, как мы увидим в следующей главе, обстановка в Константинополе в середине 530-х гг. сильно отличалась от ситуации в 520-х гг., и в более ранние сроки военная интервенция была просто невозможна. Еще в 519 г. Юстин зашел настолько далеко, что признал выбранного Теодорихом наследника, и восточно-римская летопись, написанная в начале 520-х гг. чиновником со связями при дворе (можно считать, что он отражает официальное мнение власти), с готовностью осудила нападения Анастасия на Италию в 508 г., назвав их «пиратским налетом на братьев-римлян»[86]. Картинка, в которой постоянно диссидентствующие аристократы пытаются спровоцировать военное вторжение сил Византии, просто не складывается. Падение Боэция выглядит не как последнее действие длинной саги о сопротивлении аристократии, а как внезапная ссора властителя и одного из выдающихся деятелей, крутившихся при дворе во время его правления.
Что вызвало этот катастрофический разрыв отношений? Это не может быть чем-то, что повлияло на всех или многих представителей итало-римской знати, так как большинство обычно подозреваемых лиц продолжали служить Теодориху и после этого. И некоторые даже извлекли из этого для себя выгоду: в частности, Кассиодор, который стал magister officiorum сразу же после того, как Боэций впал в немилость. От самого Боэция у нас остался его знаменитый трактат «Утешение философией», написанный во время его тюремного заключения, но там он пишет только, что обвинения ложные, а на самом деле он попал в тюрьму, потому что честная форма правления, которой его философия вынуждала его придерживаться во время пребывания в должности, сделала его врагом при чрезвычайно коррумпированном дворе. Но он не пишет, каковы были реальные обвинения, и в целом «Утешение» не дает нам ничего, чтобы мы поняли, что привело Теодориха и его недавно лучшего друга – magister officiorum Боэция к ссоре[87].
Если отойти от частностей и фурора, окружавшего Теодориха в последние годы его жизни, то есть только один момент, который мог вызвать такой хаос: вопрос наследования. Теодорих полагал, что решил его, выдав замуж Амаласунту за Евтариха, и особенно когда этот брак быстро дал наследника Аталариха. Но здесь собственное долголетие короля привело к обратному результату, так как в семьдесят лет Теодорих пережил своего избранного наследника. Как и следовало ожидать от повествования – или его отсутствия для королевства Теодориха, – точная дата кончины Евтариха неизвестна, но это произошло где-то в 522–523 гг. Разумеется, тут же исход ситуации стал непредсказуем, и банка со скорпионами-наследниками открылась. Аталарих родился в 516 или 518 г., так что ему было самое большее семь лет, и, очевидно, возникли острые разногласия по вопросу, может ли несовершеннолетний унаследовать мантию короля.
Теодорих в конечном счете решил, что может. Мы не знаем, сколько времени ему понадобилось, чтобы принять это решение, но источники недвусмысленно высказываются, что он сделал это. И именно в этот момент во время пребывания Кассиодора в должности magister officiorum вся чушь, которая нам встретилась в предыдущей главе о том, что в жилах членов клана Амалов течет королевская кровь, начала появляться при каждом удобном случае в письмах, которые ему приходилось составлять для своего господина. Преемственность династии была главным козырем в пользу Аталариха, и Теодорих разыгрывал его при каждой возможности, так как чувствовал, что приближается его конец. Но даже непререкаемого авторитета короля было недостаточно, чтобы гарантировать беспрепятственное вступление в права наследования выбранного им наследника, когда тот просто не имел необходимых средств для выполнения главной своей обязанности – быть эффективным военачальником.
Мы также не знаем, рассматривал ли Теодорих другие варианты, прежде чем встать горой за Аталариха, но другие люди их, безусловно, рассматривали. Наверное, самой очевидной альтернативой считался племянник Теодориха Теодахад. Он был совершеннолетним членом клана Амалов и получил очень большую компенсацию в начале правления Аталариха за «послушание»: Теодахад не выступил в качестве кандидата на престол в момент смерти Теодориха, когда вокруг царило смятение. Кассиодор рассказывает нам, например, что в Лигурии – одном из главных мест массовых поселений готов – случились серьезные беспорядки при вступлении Аталариха в права наследника – это явно были волнения в пользу иного кандидата. Остальные люди смотрели в других направлениях. Видного аристократа по имени Тулуин, уже отличившегося на поле боя за поддержку вступления на престол Аталариха, тоже наградили – он стал первым готом в Италии, получившим титул патриция, который в прошлом носили такие знаменитости, как Аэций, долго и упорно трудившийся, чтобы удержать от распада Западную империю в 430-440-х гг. Тулуин тоже получил письмо, в котором его недвусмысленно сравнивали с великим героем-готом прошлых лет. В нем говорилось, что Генземунд, сын Гунимунда, предпочел поддержать трех братьев Амалов, когда те наращивали свою власть, а не продол жать борьбу; что его брат Торисмунд и племянник Беремунд в силу личных качеств продолжали каждый по-своему оставаться независимыми владыками. Тулуин, очевидно, сделал что-то подобное, то есть он не стал настаивать на своих притязаниях. И опять-таки Variae ясно дает понять, что в какой-то момент рассматривалась кандидатура наследника не из рода Амалов[88].
В Испании тоже начали проявляться последствия смерти Евтариха. Одной из причин для выбора его наследником было то, что, как вестгот благородного происхождения, он мог помочь сохранить огромное единое королевство, которое прибрал к рукам Теодорих, вытеснив Гезалеха. Но у Алариха II был еще один сын Амаларих, который являлся внуком короля остготов от дочери Тиудегото. И настолько второстепенным был этот внук для планов Теодориха относительно своего преемника, что он послал одного из своих приближенных – некоего Теудиса в Испанию, чтобы надежно гарантировать, что никто не использует Амалариха для раздувания беспорядков. Однако после смерти Евтариха Теудис начал по-другому оценивать ситуацию. Он нашел себе в Испании отличную партию – римлянку, наследницу огромного состояния и воспользовался ее деньгами для содержания частной армии из нескольких тысяч бойцов. В обстановке неопределенности, возникшей с уходом Евтариха, Теудис теперь действовал все более независимо, не подчинившись нескольким требованиям явиться в Равенну. Вместо того чтобы держать Амалариха под своей защитой, он начал активно отстаивать свое дело, позиционируя себя в качестве «серого кардинала» позади будущего трона, и в конце концов добился своего. После смерти Теодориха Италия и вестготское королевство подверглись переделу, и Амаларих унаследовал вестготское королевство. Но это произошло уже после кончины Теодориха, и это была не та сделка, которую тот санкционировал. Наш главный восточно-римский источник историк Прокопий пишет, что раскол стал результатом договоренности между Аталарихом и Амаларихом после смерти Теодориха, и это было не то, чего хотел старый король. Со своей стороны Теудис подчинялся приказам не из какой-то там преданности своему юному подопечному, а ради своей выгоды. После смерти Амалариха он сам унаследует трон вестготов и будет удерживать его в течение впечатляющего срока – семнадцати лет[89].
Короче говоря, смерть Евтариха поставила Теодориха в положение, аналогичное положению старого президента, работающего после выборов до тех пор, пока новый не приступит к выполнению своих обязанностей. В возрасте около семидесяти лет в последние дни своего пребывания у власти Теодорих изо всех сил старался заставить себя слушать. Все главные игроки при дворе были заняты расчетами: кто может стать подходящим преемником, пока все те, кто беспокоился о потере своих нынешних доходов, искали, кому бы предложить свою поддержку, кто даст им гарантии; а те, кто не сильно преуспел, охотились за кандидатом, который положит конец их нынешним неудачам. Далеко в Испании Теудис так и не посмел бы захватить власть так явно, если бы при дворе Теодориха не царило такое смятение, а он не был бы единственным аутсайдером, который почувствовал, что у него есть шанс. В 522 г. король Бургундии Сигизмунд казнил своего сына и бывшего наследника престола Сергериха. Он был сыном короля от недавно умершей дочери Теодориха Остроготы – и отчасти вся эта история стала попыткой сбросить руководящую длань Теодориха. Аналогично в 523 г. после смерти короля Трасамунда новый король вандалов Хильдерих перебил военный эскорт готов, который остался в Северной Африке вместе с другой дочерью Теодориха Амалафридой, приказав ее арестовать. В конечном счете она умерла в неволе. В обоих случаях частью сюжета стали своевременные смерти на родине, но такой же была и смерть Евтариха и последовавший паралич при дворе Теодориха. Его сателлитам не могло представиться лучшей возможности сбросить его власть, и они с радостью воспользовались ею.
Один из них добился успеха, другой – нет. По имеющимся данным, летом 526 г. готовился флот для карательной экспедиции в королевство вандалов, но после смерти самого Теодориха она так и не состоялась, так что Хильдериху так и не пришлось держать ответ. Бургундам так не повезло. Власть перешла к брату Сигизмунда Годомару, который сел на трон, когда перед ним встала перспектива интервенции и франков, и готов, но Тулуин прибавил еще блеска своей потенциальной кандидатуре, отняв у Бургундии территорию в Провансе и присоединив ее к владениям Теодориха. Так что старый король по крайней мере был удовлетворен, увидев, что заносчивые бургунды получили в какой-то мере по заслугам[90].
Если всего этого было бы недостаточно, то запах крови старой власти в воде привлек еще одну, более крупную акулу – Константинополь. И бургунды, и вандалы стремились укрепить свои новые притязания на независимость от Равенны, вступая в союзы с Восточной Римской империей, которые с готовностью были заключены. В это же самое время власть Юстина начала преследовать живших в пределах границ империи христиан-неникейцев, которые придерживались тех же убеждений, что и Теодорих со своими готами; к этим общинам власть относилась толерантно более века. Теодорих увидел в этом личное неуважение и пригрозил ответными мерами против итальянских католиков. Это могло показаться чрезмерной реакцией со стороны старого короля, если бы не один момент. Власть Юстина отказалась признать его выбор Аталариха наследником, как сделала это в свое время в отношении его отца. Мы знаем об этом, потому что Кассиодор написал письмо императору от имени своего нового господина вскоре после его вступления на престол, в котором просил, чтобы Аталарих был принят как «сын по оружию», как и его отец. У меня нет сомнений в том, что Теодорих попросил об этом, сделав свой выбор, вероятно, довольно быстро после смерти Евтариха и наверняка за год-два до своей собственной. Это подсказывает вывод о том, что власть Юстина намеренно отказывалась удовлетворить просьбу своего давнего союзника, посредничество которого помогло преодолеть Акакианский раскол. Такая позиция могла означать только то, что Константинополь пытается обострить политическое брожение, парализовавшее двор Теодориха, и поддержать всех тех, кто хотел подорвать его власть. На мой взгляд, эта проблема, вероятно, и привела к тому, что папа Иоанн испустил дух в одной из тюрем Теодориха. Ясно, что его посольству не удалось договориться о чем-то таком, чего хотел Теодорих, несмотря на все чествования и рукоплескания, которыми папа римский, как утверждают источники, был встречен в Константинополе. Самая вероятная уступка, которую Теодорих хотел бы получить на этом этапе, было признание Восточной Римской империей его наследника, но этого не предвиделось[91].
Глядя под таким углом зрения, можно понять раздражение старого гота, когда внезапно начались религиозные преследования. Прибавьте к этому союзы с мятежными вандалами и бургундами и непризнание его наследника – и неизбежно следует вывод, что все дружелюбие Константинополя конца 510-х гг. абсолютно ничего не значило. Как только представилась возможность, лживые восточные римляне стали действовать не как союзники, а начали подрывать власть и авторитет Теодориха всеми возможными способами. Я подозреваю, что их целью была – хотя это нигде и не написано – не подготовка вторжения в Италию. Как мы увидим в следующей главе, много воды утечет под таким же большим количеством мостов в течение следующего десятилетия, прежде чем Константинополь всерьез захочет присоединить Италию к своим владениям. На мой взгляд, восточные римляне скорее стремились посеять разногласия в высших политических кругах королевства, чтобы разрушить готскую сверхдержаву Теодориха и отделить от него королевство вестготов. Это имело смысл. Никакая другая отдельно взятая акция не смогла бы больше ослабить того, кто пришел бы к власти в Равенне после смерти Теодориха, а так как эти два королевства объединились лишь недавно, то это была вполне достижимая цель.
Боюсь, что именно в этой паутине хитросплетений, в конце концов, и запутались Боэций и его тесть. Боэций слишком уклончив в своем «Утешении», и мы не можем быть абсолютно уверены в том, почему он встретил такую ужасную гибель. У него были крепкие связи в Константинополе, так что, наверное, подобно папе римскому Иоанну, он вступил в конфликт с решимостью Юстина значительно усилить разногласия в Итальянском королевстве, отказавшись признать выбор нового наследника. Учитывая эти связи, Теодорих вполне мог ожидать, что его magister officiorum добьется признания, которое помогло бы обеспечить преемственность Аталариха и снова стабилизировать политическую обстановку в Равенне. И когда это признание не пришло – немного похоже на ситуацию с кардиналом Вулси, когда ему не удалось добиться того знаменитого развода, – гнев короля был безжалостен.
