Петра Диттрич
Возвращение императора. Невероятные приключения в XXI веке. Петр I и президент
Петр помнил недоуменные взгляды родовитых сановников, которые толпились в приемной, ожидая наказания более серьезного, чем лишение Александра Даниловича видных постов. Неужели никто не в силах обуздать казнокрада! От Петра ожидали действий на его счет. Меншиков был не на шутку напуган, но тут смертельная болезнь приковала Петра к постели. Два близких ему человека: Екатерина и Алексашка, оба виноватые перед ним и оба страшившиеся своей участи, распоряжались во дворце и определяли список лиц, кого допускать до царя, а он – Петр был так измучен болезнью, что никак не мог этому воспротивиться!
* * *
Однако не только плохое вспоминалось, но и хорошее. Много счастливых дней было у него во дворце!
В ушах зазвучал голос и грудной смех жены, когда он показал ей послание от Лизетты.
– Твоих рук дело? Говорено же между нами, чтоб не встревала ты в дела государственные!
– Петруша, не серчай! Я лишь просьбу Лизетты изложила, – сказала она со своим, приятным уху акцентом, – ибо собачка понеже писать не может. Я приготовила для вашей милости померанцев и венгерского вина. А вот вам и мое посланий. Отправить его не было оказий, ви вернулись быстрее обычного.
Она достала из декольте письмо и протянула ему: «Господин, контр-адмирал. Доношу вашей милости, что я здесь купно и детки наши в здравии обретаемся. Не чаем вашего к нам возвращения! А что изволите упомянуть, что вам без нас скучно, верю, однако ж чаю, что вашей милости не так скучно, как нам, и забавы вы везде можете сыскать. А что пишете, будто старые, так то, ведаю, что скорее даму сыщите! Хотя метрессу свою отослали, так я тому уведоми- лась, но чаю, что ненадолго», – вдруг вспомнил Петр фрагмент из письма жены и почувствовал себя, как всегда был в разлуке с ней: далеко, но желанным, не смотря ни на что!
– Не грусти! – хлопнул Петр по плечу Ивана Даниловича, все еще переживавшего, что царь остался недоволен видом своего дворца. – Не твоей вины дело это. Я и сам при жизни не всегда чужие кости берег. Дальше веди.
– Да почти все осмотрели. Только портреты остались, да ваша восковая скульптура.
– Скульптур довольно с меня, а с родными моими один постою.
– Переживает? – спросил Толик, вышедший покурить, присоединившегося к нему Ивана Даниловича.
– Перед портретами стоит и молчит. Меня прогнал.
– Ну, ясно, переживает. А интересно, он там, – Толик показал пальцем на небо, – с ними виделся? Если так, то вроде как недавно расстались!
– Вот вы его об этом и спросите.
– Ну и спрошу! – обиделся Толик.
– Только не сейчас, – назидательно повысил голос Иван Данилович. – Тяжело о таком говорить.
– Что я, не понимаю?
* * *
Петр все-таки не удержался и вошел в бывшую офицерскую караульную, где теперь находилась его восковая скульптура. Вошел и вздрогнул от сходства с собою. Он оглядывал себя со всех сторон, и казалось, что выражение лица восковой куклы менялось.
– Обратите внимание на то, что волосы парика восковой персоны – настоящие, принадлежавшие царю, – услышал он голос экскурсовода.
Петр оглянулся, в комнате, кроме его и двойника, никого не было. Голос раздавался за окном, так как он вошел туда, куда посетителям входить не полагалось.
– Редко кому удается встать на уровень взгляда восковой персоны. Создается впечатление, что царь смотрит поверх подданных, как это было и при его жизни, но те, кому повезло с высоким ростом, признаются, что чувствуют себя, как будто пронизанными его взглядом насквозь! Довольно жутко находиться рядом!
Петр оглядел куклу, и у него мелькнула озорная мысль: скинуть это чучело с трона да самому занять это место. Вот бы посмеялся он реакции увидевших, как он встает и начинает говорить.
На память пришло, как еще при жизни спрашивали его:
«– Ваше величество, дозволяете ли вы изготовить по вашей кончине восковую персону?
– Дозволяю, – тогда ответил он.
Но Карло Растрелли не унимался:
– Прошу прощения, Ваше величество! Возможно ли установить внутрь пружинный механизм, дабы персона вставала, подымала руку и могла ходить?
Петр отмахнулся тогда:
– При жизни так натрудился, набегался, что после посидеть спокойно желаю. Не дозволяю.».
Снаружи опять послышался голос экскурсовода.
– Карл Растрелли прислушался к пожеланию царя, но в колени, локти персоны вставил круглые шарниры. Таким образом можно время от времени менять позу скульптуры, положить ногу на ногу, руки повернуть иначе. Представляете, какое впечатление производила эта персона на вельмож. Они выйдут от Екатерины, плюются, что портомойка на троне, а тут Петр сидит. Вельможа входил, персона была в одном положении, выходит, а Петр уже ногу за ногу заложил. У иных сердце в пятки уходило! Петр и после смерти их всех в страхе держал!
Неожиданно ее речь была прервана громким отрывистым смехом.
Экскурсанты в любопытстве заглядывали в комнату, откуда слышался этот неестественный хохот.
– Смотрите, Петр! Мистика какая-то!
– Два Петра! Точно, два!
– Один шевелится! Это он смеется! Он хохочет над нами!
Раздались визг, топот и крики.
– Что, что такое? – немногочисленные экскурсанты, привлеченные шумом, направились в сторону комнаты с восковой персоной. Ужас, в глазах бежавших навстречу людей, передался и им.
– Петр, Петр. – кричали они, сначала метнувшись из зала, а затем, как завороженные, возвращались, разглядывая ожившего царя в упор.
– Смотрите, один в один! А высоченный какой!
Петр, не выносивший прямого взгляда, выбежал из дворца и, увидев Толика, скомандовал:
– Гони!
Иван Данилович еле успел запрыгнуть в машину.
Из музея выбегали люди и показывали в их сторону.
– Петр, Петр, – слышалось отовсюду.
– Вы такой фурор навели! – когда они отъехали, заметил Иван Данилович. Он все еще оглядывался в сторону дворца.
– Меня за восковую куклу приняли! – засмеялся Петр. – Ох и Екатерина! Ох и хитра! И Данилыч туда же! Для устрашения сию персону изготовили, – царь опять захохотал. – Посмотрел бы я на лица бояр, кои моей персоной были напуганы! Хороша шутка!
Отсмеявшись, он стал серьезен и деловито спросил.
– Столица у вас где нынче?
– В Москве.
– Туда и гони!
Толик заартачился:
– Мне завтра на работу. И потом, что я жене скажу, где ночь провел?
Но Петр не привык, чтобы противились его воле.
– Ты ныне при царе. На службу тебе указ пошлем, что сполнять ее не должен. И жене отправим. Указ есть указ. Он всем писан.
– Моей – не писан! Да и нет у нас царей, – безнадежно протянул водитель.
– Тьфу ты! Забыл совсем! Все у вас не как у людей!
– Петр Алексеевич хотел сказать… – пришел на помощь ученый. – На работу вам будет послано письмо, что вы теперь на правительственной службе! Вы это хотели сказать, Петр Алексеевич?
– Вот-вот!
– …и выполняете историческую миссию по доставке Петра Великого в Кремль для… – ученый задумался, а затем продолжил: – Для восстановления в правах как главы и правителя.
– Толково! – похвалил Петр.
– А кто мне за бензин заплатит? – не унимался Толик.
– Что за штука? Для какой такой оказии? – спросил Петр, услышав незнакомое слово.
– Это как овес для лошади, корм для машины, – объяснил ученый.
– Из государственной казны, по моему же указу, будет тебе возвращено деньгами, зерном или живностью какой.
– Мне бы деньгами… – озадаченно отозвался водитель.
Глава 2. Встреча двух правителей
В дороге, однако, им не пришлось долго быть одним. Местные власти, получившие указание сверху, решили оградить Петра от неприятностей в пути. Скромная машина была окружена почетным эскортом с мигалками.
Толик гордо поглядывал на всех со своего водительского места и думал: «Вот ведь, не кого-нибудь остановил, а меня. Верно, значит, я тачку выбрал. А моя меня недотепой считает! В милицию, что ли, забрали бы! Тогда, может, в газетах напечатают или по телеку покажут. А то ведь не поверит! Скажет: “Не болтай! Чтобы Петр и ты! Да он с тобой… на одном поле не сядет!”» – Толик обиженно шмыгнул носом, как будто уже услышал от жены эти горькие слова.
Минут через десять Петр вдруг изрек:
– Нелегка житуха на пустое брюхо! Поворачивай в ближайшую корчму. Три века крошки во рту не было!
Переглянулись его попутчики, и машина остановилась у харчевни «Три пескаря» на Невском проспекте.
Выйдя из машины и привлекая внимание прохожих, Петр сердито прошагал к двери.
– Пялятся, будто я чудище многоголовое!
– Их можно понять, Петр Алексеевич! – засеменил рядом ученый. – Не каждый день живого царя видят!
В коридоре харчевни красовалась настоящая телега с кадками и плугом. Чуть дальше стояла скульптура мужика. Одна рука его была прикована кандалами, а второй он пытался дотянуться до кружки с пивом.
Петр улыбнулся и заметил:
– Да, уговорами и ныне не сладишь, коли кандалы в ходу.
* * *
В зале столы были отгорожены стойками, с которых свисали колосья пшеницы. Петру интерьер понравился. Он почувствовал себя в нем привычно.
Наличие выстроенного в баре алкоголя доказывало, что сюда можно было прийти не только для того, чтобы перекусить, но и отвести душу за теплой беседой.
Во главе этого великолепия, как вратарь на воротах, стояла хозяйка. Средних лет, моложавая, но по унылому выражению ее лица было ясно, что гол в эти ворота давно не забивался!
Оглядев помещение, посетители подошли к стойке, и Петр сказал:
– Сбитня горячего, пирогов с зайчатиной, каши да медовухи.
Барменша, которая ничем, кроме сериалов, не интересовалась, вытаращилась на него.
– Ты что, из роли не вышел? Вот тебе меню. Садись и читай.
– А что мне тебю читать? – усмехнулся Петр. – Ты нам еду подавай, и побыстрей! Мы нынче в большой спешке!
Ученый и водитель энергично закивали.
– А что подавать-то? – не унималась хозяйка заведения. – Вы еще ничего не заказали.
– Сказал же, отрубей бараньих, крыльев лебединых, репу пареную, да щей погуще. Все, что есть, давай!
– Здорово у вас получается! – восхитилась барменша. – Как у настоящего царя!
– Он и есть настоящий! – сложил руки рупором Толик и кивнул на Петра.
– Ну, знаете, – обиделась она, – дурить меня не надо. Могли бы человеческим языком заказать!
– А я тебе, дура-бабища, каким говорю? Жрать давай! – не выдержал голодный царь.
– А за дуру-бабищу вы мне ответите! – и оскорбленная дамочка вызвала охрану.
И вытолкали бы голодного Петра с сотоварищами, если бы милиция не вмешалась. Капитан подмигнул хозяйке и сказал:
– Президент приказал обеспечить Петру лучшее обслуживание, а вы на него охранников натравили. Ай- ай-ай.
– Президент? – недоверчиво махнула рукой красотка за стойкой. – Нашли дуру!
– Чего мы здесь тогда? – вразумил ее капитан. – Команда из Москвы от самого! Мы с вами первыми живого Петра видим!
– Того самого, что Петербург основал? – Хозяйка покрутила головой. – Вы шутите! Нет? Что, серьезно? Вы думаете, что я прям так и поверю! – она кокетливо поправила волосы.
– А зачем мы здесь тогда? Вы видели, чтобы милиция кого-то просто так охраняла!
– Да вас, когда надо, никогда нет! У нас тут такая драка на днях была, так вы приехали, когда уже…
– Прекратите разговоры! Он, может, со дня смерти ничего не ел. Представляете, какой он голодный…
Этот довод казался очень убедительным.
– Раз так, я ему лучшей водки налью и закуску организую!
Посмотревшись в зеркало и подкрасив губы, она поставила на поднос все самое дорогое и выплыла в зал.
Через некоторое время насытившийся и подобревший Петр добродушно хлопал раскрасневшуюся женщину пониже спины и шутил:
– А у моих-то баб зад покруче был! Нынешние – тощеваты! Да и то ведь – три века за бабу не держался!
Смущенная хозяйка похохатывала:
– Да неужели вы тот самый Петр? Кто бы сказал – не поверила бы!
– Тот самый! Не сумлевайся! А хошь – пощупай! – И он хохотал громким басом, а за ним смеялись и все остальные.
Первая земная трапеза бывшего самодержца получилась на славу! Только еда современная ему не по вкусу пришлась:
– Жидковата! – Навару нет! Да и то – три века не есть, так и черт рогатый за поросенка с хреном сойдет!
Вскоре харчевню почтил своим появлением еще один высокий гость. Сам Президент с сопровождением, узнав о местонахождении Петра, прибыл на встречу. Доро́гой он волновался. Не знал, как повести себя. Боялся неловкости и того, что это будет замечено подчиненными и Петром.
Но получилось все как нельзя лучше. Государь был под хмельком и, сидя в окружении своих спутников, окликнул вошедшего Президента:
– А, сотоварищ мой! Рад, рад! Я до тебя собираюсь, а ты сам ко мне поспешил! Садись. Раздели пищу земную. Я вот ем, ем, а наесться никак невмочь! Ну-ка, лапушка, угости главного гостя и его сподвижников, – спихнул он с колен ошалевшую хозяйку. – И налей нам всем по чарочке.
Владелица харчевни пригладила растрепавшиеся волосы и цыкнула на любопытных официанток.
– Что стоите? Не видите, какие гости? Лучшую посуду, салфетки, переднички. И блузки оправьте, – одернула она кокетливых официанток, расстегнувших верхние пуговицы. – Аппетит Президенту испортите! Чтобы сервис был первый класс!
– Обслужим по высшему разряду!
– Петра не трогайте! Я его сама кормить буду.
Столы накрыты и украшены, преобразившаяся харчевня задышала уютом, как румяный пирожок только из печки. И гости, обласканные нежной женской заботой, расслабились, отпустили напряженные спины, разгладили сведенные брови и за обильной закуской и третьей-пятой рюмкой заговорили о земных делах.
Петр как хозяин усадил Президента подле себя, а остальные расселись вперемежку.
– Что, сотоварищ мой, – прищурился подвыпивший Петр, – тяжела, знать, шапка Мономаха? Вон, круги под глазами, да и тощеват ты! Солидности в тебе нет, дородности мало! На Руси ведь как было? Тощий – стало быть, голодный. Голодный – значит, бедный. Живот бы тебе, ядрена матерь! Хоть подушку вставляй!
Президент смеялся одними глазами, но ничего не отвечал.
– Петр Алексеевич, – заплетающимся языком сказал осмелевший под хмельком ученый, – теперь другие нравы! Животы – это у ленивых да у бедных.
– С голодухи пухнут? – удивился Петр и повернулся к Ивану Даниловичу.
– Да нет, – продолжал ковылять языком ученый, – животы у тех, у кого нет времени и денег за собой следить и спортом заниматься. А наш Президент в отличной форме!
– Шпорт? Что же за штука такая?
– Это, Петр Алексеевич, когда бегаете, к примеру, километров пять, – пришел опять на помощь Иван Данилович. Он был необыкновенно горд, что Петр нуждается в нем и это видит Президент.
– Это сколько ж?
– Версты четыре, – вставил ученый.
– А куда бежать-то? – не понял Петр.
– А все равно. Никуда, просто чтобы жир согнать!
Петр загоготал и затрясся всем телом.
– Четыре версты бежать, ха-ха-ха, не за какой-то надобностью, а чтобы жир согнать?! Уморил! Ей-богу! И это и есть шпорт? Да что за дурило его придумал? Чтобы солидные люди, отцы семейств, жир сгоняли? Жаль, нет Алексашки, он бы помер со смеху!
Отсмеявшись немного, Петр толкнул Президента в бок.
– И ты бегаешь?
– И бегаю, и плаваю, и борьбой занимаюсь, и многое другое.
– Вот борьбой – это молодец, – посерьезнел Петр. – Правитель должон силу казать! Во у меня какой кулак! Мои-то, знаешь, как его боялись! Со мной – не пропадешь! Ты кем меня величать-то будешь?
– Главным помощником и советчиком! – родилось вдруг у Президента решение.
Петр сдвинул брови.
– Ну что ж, что главным – хорошо! Да тяжко мне, брат, от души говорю, быть только рукой, головой я быть привык! Ну да за три века подотстал я. Наверстывать надо, учиться! Ну да ничего, – хлопнул он Президента по плечу, отчего первое лицо государства слегка сжался, – выдюжим! Вдвоем-то – завсегда выдюжим! Ты на своем месте сидеть будешь, а я рядышком. Глядишь, и опять у нас страна засияет, будто золотой под солнцем!
Глава 3. Присматривание
Скорость вращения Земли увеличивается с каждым веком. Это ощущает любой человек. Подобно колесу, которое, медленно набирая ход, разгоняется и катится, не разбирая дороги, она вращается все быстрее. Проносятся годы, месяцы, дни, и чем дольше живем, тем яснее это видим. Возможно, день четыреста лет назад был длиннее, чем сегодня, ведь наши предки не делили его на временны́е отрезки, а жили по солнцу от рассвета до заката. Все изменилось после изобретения часов. Их и назвали по отрезку времени, который они указывали. А затем к циферблату прибавилась и минутная стрелка. Вот тогда время побежало еще быстрее. Первым такие часы привез в Россию Петр Великий. Он и начал отсчет нового времени.
* * *
С неожиданным воскрешением Петра многое пришлось решать немедленно. Времени на обдумывание и обсуждение не было. Жилье, гардероб, питание. Эти самые простые вопросы оказались совсем не простыми. К примеру, как Петр предпочтет одеваться? Станет ли он носить современную одежду или не пожелает расстаться с кафтанами, длинными белыми сорочками с кружевами и бриджами, которые носили в его время? Захочет ли обувать обычные ботинки, или необходимо будет шить ботфорты на его длинные ноги? А еда? Дать указание ресторану варить щи да кашу или сделать специальный заказ, чтобы готовили лебедей к царскому обеду? Не будешь же по каждому пустяку бежать к нему и спрашивать.
Петр смирился, что пока в Кремле готовятся палаты, его с окружением поселили в лучшем номере гостиницы Метрополь. Президентский люкс – четырехкомнатный номер с видом на Большой театр, где останавливались королева Испании, председатель КНР и глава КНДР, стал временным пристанищем ожившего царя.
Иван Данилович и Толик не могли поверить, что им так повезло!
Толик подошел к окну и, любуясь видом, позвонил жене в порыве разделить с ней свою радость. Желание что-то доказать ей не оставляло его:
– Але! – раздался из трубки родной голос.
– Привет, дорогая! Как вы там! Догадайся, откуда я тебе звоню?
– Откуда? – раздражилась жена, не приглашенная в счастье.
– Угадай.
– Толик, ты ошалел! Сейчас все брошу и буду отгадывать!
– И все равно не отгадаешь! Я звоню из… – он захихикал. – Нет, все равно не поверишь!
– Толик, говори уже.
– Из «Метрополя»!
– Какого «Метрополя»? – не въехала жена.
– Из того самого! Из гостиницы, что рядом с Кремлем!
– Папа, папа, ты скоро приедешь? – послышалось в трубке.
– Скоро, мои дорогие, дайте трубку маме.
– Дорогая, ты слышишь?
– Слышу!
– Нас поселили в президентский люкс! Представляешь! Передо мной и Большой театр, и Малый, и ЦУМ!
– И ЦУМ! Сволочь ты, Толик! – с чувством сказала жена. – Я тут с детьми, одна, а ты из «Метрополя» на Кремль любуешься! Совести у тебя нет! Еще звонит и душу травит! – бросила она трубку.
– Не поверила! – понял Толик и вздохнул.
Иван Данилович решил предварительно подготовить жену.
– Чем занимаетесь? – спросил он с подходом. Услышав в ответ сердитое сопение, решил улучшить жене настроение: – Ты знаешь, где я сейчас!
– И у тебя хватает наглости мне этот вопрос задавать?! – услышал он рычанье из трубки. Уехал, бросил, а я тут надрывайся! – жена набрала воздуха в грудь и рявкнула: – Ремонтом! Ремонтом я занимаюсь! Тебя не дождалась, сама взялась! А вот где ты, я с удовольствием послушаю, – прошипела она.
– Умница моя! Приеду, помогу!
– Да уж ты поможешь! От тебя такая помощь, что зашибись! Вот где ты сейчас?
– Дорогая, я в Метрополе, гостиница такая рядом с Кремлем.
– В гостинице?! Ты что, совсем с катушек слетел?! Я тут вся в мыле, а он с девками в гостинице развлекается!
– С какими девками?! Когда я развлекался?! Ты что, с ума сошла! Что у тебя в голове?! Ты знаешь, кого я сопровождаю?! Я же Петра сопровождаю!
– Ах ты там не один! Еще и с собутыльником! Ну, только вернись! Только вернись!.. Эй, ты чего мне тут накрасил! Я какой цвет говорила!
– Ты о чем, что накрасил? – кричал он уже неизвестно кому, так как жена швырнула трубку.
Толик понимающе глянул на Ивана Даниловича, но промолчал.
Они оба не знали, как долго продлится их счастье, и решили наслаждаться им в полной мере.
Увидев в холодильнике приготовленную для царя икру, проглотили слюну, но открывать банки не решились.
А вот выпить за здоровье царя из бара с разнообразными напитками – с огромным удовольствием.
– За Петра!
– За Петра!
Глава 4. Петр наедине с собой
«Катеринушка, друг мой сердешный, здравствуй! Соскучился по тебе в этом новом времени – сил больше нету! По тебе да по черту этому Алексашке – вору и мошеннику. Тяжело мне, Катюша, тута, зело тяжело, что даже и письма тебе писать решил, токмо ведаю, что не получишь их.
Поперву, как я глаза открыл, в теле своем себя как в тесном платье чуял. Там оно нам без надобности, а тут на одну шкуру другая надета старым камзолом! Хотел подняться и не смог. Зело смешно стало от бессилья моего. Вспомнил, что губы надо растягивать и из нутра горлом звуки издавать. На смех мой зала эхом ответила. Голос свой не узнал. Псовым лаем он слышался, и было жутко.».
Долго писал царь. Многое накопилось, а доверить свои чувства мог только бумаге. Крик вырывался из души и застывал неровными буквами, словно слезы, замерзающие на морозе. Писал, как тело не слушалось его, как удивлялся, что в помещении было светло от стеклянных трубок, в которых не было огня. Как набежали в подвал люди и таращились на него, боясь подойти. Сетовал, что должного ему, царю, почтения не оказывали, как в былые времена. Делился, как вышел в свой город и стоял, привыкая к себе и к миру. Глаза его везде на стены с окнами натыкались: и не только на те, что у земли, а и на те, что на большой высоте, под облаками. Как будто был он в огромной комнате без потолка и чувствовал себя муравьем или иной ничтожной тварью.
«Не полюбилось то мне, по душе скажу, давили на меня громады сии. Зело тошно себя ничтожным видеть, когда я положением своим и ростом над всеми возвышаться привык. И вздумалось мне во дворце моем побывать. В мыслях себя в оных покоях видел. Да отвык, что не можно, где пожелается, там и быть, как на том свете. На Земле, помнишь, ежели поспеть куда изволишь, итти надобно. Зело скучно того ради ногами двигать, токмо кости гораздо болят. Но не без сумленья мне, как доселе, в прежней жизни, не чаял, как то нудно. Все в памяти витало, как, телом не отяжеленный, быть мог, где задумал.
Что увидел далее – потрясло меня до самого нутра! Чудища с квадратными глазами, на мягких колесах, катились по надобностям своим, токмо урчали злобливо. Дух подле них тяжелый был, и от иных серый дым под колесами бился. Внутри чудищ люди сидели, и так покойно, будто привычно им. Я им чуднее показался, чем двигающиеся твари. На меня пялились и пальцами тыкали. Понял я, что правят они металлическими конями заместо лошадей. Любопытство во мне взыграло. Не утерпел, встал на пути, чудище передо мной завизжало, и из бока у него вылез кричащий человек.».
Усмехнулся Петр в усы, вспомнив встречу с Толиком, и писал дальше о нем и об ученом Поводушникове:
«Тоже Данилычем оказался, как Алексашка. Только где ему до друга моего грешного. Того черта мне зело недостает. Его и тебя, душа моя. Один я здесь, как старый дуб среди убранного поля. Бродят все вокруг, дивятся, какой он старый и могучий, от непогоды под ним жмутся, а об одиночестве его и не думают. Была бы ты со мной али хоть Алексашка, и вместе б на новую жизнь смотрели».
Петр горестно сдвинул брови и по привычке ткнул ручкой в несуществующую чернильницу. Затем досадливо скривился и продолжил писать дальше.
«Зело скушно языком молоть! Отвык, что не волен мысли свои и чаяния в чужую голову вложить, как на том свете. По загробной привычке мнилось, что коли подумать, так уже и поймут! Нет, не слышат, сукины дети! На Земле говорить надобно – губами шевелить и языком. Сильно это делу мешает! Надо все нутряные мысли наружу выговаривать! Да и тогда понимают все как-то по-иному. А иные без конца мелят и мелят!».
Остановился Петр на минуту и удивился, что письмо получилось большое, а он еще и половины не сказал. Вспомнил, как всегда второпях черкал что-то на бумаге для жены, никогда не имея времени на подробный рассказ. Но ведь тогда рядом были друзья, соратники. Все его думы и чаяния доставались им. Теперь же только с бумагой он и мог поделиться.
«Питербурхская крепость ныне Петропавловской зовется. Помнишь итальянца Трезини – все руками махал и из-за денег со мной спорил? Докончил он собор-то. В нем мы с тобой, родная, вместе лежим. Вернее, ты лежишь, а я тут к новой жизни привыкаю.».
Вспомнилось, как облюбовал он остров для крепости. Как 16 мая 1703 года заложил здесь первые бревна и назвал место сие Санкт-Питербурх. В то время шла война со Швецией, и хоть и взяли городок Ниеншанц с хорошо укрепленной крепостью, все же угроза от врага оставалась очень серьезной. Необходимо было защищать земли, отвоеванные в ходе Северной войны. Чтобы спокойно строить новый город, необходимо было запереть Неву на подходах к нему. Для того и решил он отстраивать сильную и хорошо укрепленную крепость. Сам принимал участие в разработке ключевых позиций, смотрел, как врывали заостренные колья в землю, как насыпали валы. В помощь привлек француза Ламбера. Это он разрабатывал план первой, деревянной, крепости. Простояла она три года, а затем стали ставить каменную. К тому времени уже обустроились на новом месте и легче стало доставлять необходимое. Толково была крепость задумана. Защищена и с воды, и с суши. В случае нападения врага все могли внутри укрыться. В углах, по всем фортификационным правилам того времени, возводили бастионы, куртины (то есть стены) ставили по 9–12 метров высотой. Перед куртинами построили равелины – треугольниками, выдававшимися вперед, – для защиты стен и обстрела противника с двух сторон.
«А пушка на Государевом бастионе все палит в полдень. Обычай сей я завел, дабы извещать о поднятии воды, а купно подавать сигнал о начале и окончании работ.
Токмо взошедши в крепость, я пальбу по случаю своего прибытия не услыхал!
Ныне у страны нашей иной капитан!
Город наш не узнать! Помнишь Адмиралтейство, корабельную верфь, где я все время пропадал, и ты меня корила, что про еду забываю? Сколько славных кораблей уходило там в воды Невы! Не признать сии места. Канал, по коему лес сплавляли, ныне Конногвардейский бульвар. Где верфь была – Адмиралтейство со шпилем и колоннадой. Помнишь наш Летний сад? Сколько машкерадов с салютами, забав и потех учинено было! Сколько заморских гостей дивилось на беседки и статуи! Как смеялись с тобой, когда голландский посол напился и мукой обсыпанную девку принял за мраморную.
“Мне нада эта трогать! – кричал. – Коли гладкая – знашит, статуя!”
“Хрен голландский! – наши тогда ржали. – У нас все девки гладкие!” – И поили его опять.».
Петр задумался, вспоминая, как выбрал место для Летнего сада. Ранее там располагалась мыза шведского майора Канау. Петр еще шутил, что у этого канальи нюх на хорошие места! При мызе был разбит сад, фрукты из которого доставлялись на его царский стол. Петр сам нарисовал план и отписал в Москву, чтобы из Измайлова свозили деревья и кусты, всякие цветы, и не помалу, особливо тех, кои пахнут. Сад разрастался, и к 1710 году, когда начали строить Летний дворец, его территория оградилась Лебяжьим каналом, и он стал главным украшением города. Дворец с трех сторон окружала вода, давая возможность лодкам причаливать прямо к его стенам. Кроме того, под его фундамент подвели трубу, в которую спускали отхожие продукты. Систему похожую Петр подсмотрел в Англии, подивился ее простоте и задумал применить по возвращении, сделав таким образом у себя теплый туалет.
«Погиб сад при наводнении, – писал царь дальше. – Ни деревца, что сажал! Все волной смыло! Ныне новое насажено, токмо, как нелюбимое дитя, некому приголубить. Уход будто есть, да не по душе, статуи белыми скелетами светятся. Каждую помню – откуда привез, где заказал, сколько платил. А фонтаны? Двадцать штук при мне и до пяти десятков опосля меня! Мню, таковой красоты и во Франции было не сыскать! Сгинулo все от невской стихии, а может, Безымянный Ерик осерчал, что его Фонтанкой нарекли, и оные фонтаны порушил. Гаванец засыпали, и дворец наш Летний ныне токмо с двух сторон водой окружен, на шлюпку с него более сесть не сподобно.».
Защемило сердце Петра, когда входил он в свой Летний дворец. Не услышал он там родных голосов, зато увидел много посетителей и туристов. Вспомнил, как входил в первую приемную, а там уже толпились люди. Ждали – кто доложить, кто пожаловаться, а кто и за наказанием.
«Ныне встречен был токмо парсунами тех, кои служили мне. И тех, кого я жаловал и кого казнил.
Все им простил и забыл! И некому в секретарской приказ мой получить, токмо шахматы стоят в порядке, да никто фигуры не движет. Того чуднее показалось мне в спальне кровать свою узреть; китайское одеяло будто вчера мое тело принимало. Китайская работа прочнее оказалась, чем то, над чем отец с маткой потрудились. За три века не сгнило. Помнишь, как я все горячим любил? Того для окно повелел прорубить из поварни в столовую, чтоб пища не простыла по дороге. Окно открыто, а подать в него нечего. Никакими яствами нижняя поварня меня не порадовала, и порядок таков, коего никогда добиться от поварихи не мог. Боле всего удивило, что возле моего отхожего места народ толпился, не отогнать. Зело всем чудно, что царь, как простой человек, ну́жды имел.
А дворец наш Зимний внутри чужой храмины стоит. Токмо шесть комнат от всего и осталось. Их показывают и за нашу жизнь выдают. Озлился я, и вспомнился последний день и думы горькие о тебе и гниде этой Вилиме Монсе. Чем прельстил тебя сей сладкоголосый прыщ?! Его любовные утехи моим предпочла! По бабьей своей слабости удумала, что на красоту твою польстился, а не терзался тщеславными мыслями возвыситься, овладев императрицею! Не он ведь, я тебя возвысил из грязи! Как ты охнула, увидав его отрубленную голову! И такой тогда страх в твоих глазах зажегся, что укрепился я в прелюбодействе твоем! Порешить тебя хотел! Беды бы наделал, кабы не болезнь!
А и сам виноват! На одни и те же грабли дважды навернулся! Сестрица его змея была, пошто другой гниде приют давать!».
Петр хотел взять свечу и поднести поближе к написанному, да только хватанул рукой воздух. Плюнул в сторону, сетуя на свою забывчивость, и, поднеся письмо к лампе, перечитал:
«Да что поминать! Многократно об том меж нами говорено! Простил уж тебя на том-то свете! Там нам очи на все открывают, и зрим мы далее земного!
Хочу токмо сказать, что город наш красавцем стал, что нам и не мечталось! Прошпекты прямые, соборы величественные, площади, дворцы, набережные. Леса в округе порублены, болота высушены, домов громады! Народищу – сколько ты за всю жизнь свою не повидала! Ей-ей, слезу у меня прошибало, что не зря, выходит, все наши му́ки, пот и слезы пролиты были! Не зря людские кости вместе со сваями в грунт врастали и ныне красоту эту подпирают. Не зря ломал я косность и упорство боярское, чтоб слава о городе нашем на весь свет гремела!».